Текст книги "Смех и грех"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Евгения Изюмова
Смех и грех
(Смех и грех – 01)

«Иронический детектив» – так определила жанр Евгения Изюмова своей первой повести в трилогии «Смех и грех», которую написала в 1995 году, в 1998 – «Любовь – не картошка», а в 2002 году – «Помоги себе сам».

Характер у меня, как шутят друзья – спокойный нордический. Конечно, до Штирлица мне далеко, но характер у меня и впрямь уравновешенный, что, впрочем, не препятствует влипать в различные истории как мухе в мед. Но и человеком, в жилах которого холодная рыбья кровь, меня тоже не назовёшь. Словом, как ни странно, но во мне совершенно мирно уживаются «лёд и пламень».

А вот муж мой, с которым расстались мы не вполне мирно, и который относился к категории «лежачих камней» – вода под них не течёт, огонь их не берёт, а лёд разбивается в мелкие брызги, заявил, что главная моя черта – расчётливость, которая, кстати, ему отнюдь не мешала, поскольку семейный воз я тащила коренником. Но, думаю, что нашу семейную жизнь сгубило моё природное нетерпение – уж если что-то втемяшится в голову, то – вынь да положь. Так что, если мою расчётливость отнести к категории льда, то нетерпение имело огненную подоплёку.

Однако русская женщина все переживёт, не сломается. И чувство юмора у неё поразительное, и находчивость – на уровне. Мне одна приятельница рассказывала, как в своей женской самоуверенности, едва умея плавать, сиганула с лодки на середине реки. Выволокли её бравые ребята-спасатели на берег, начали откачивать, приводить в чувство. А меж собой переговариваются: «Пульс есть, жива… Женщина, скажите хоть слово». Та в ответ пробулькала: «Дайте зеркальце», – её взволновало, видите ли, как она выглядит перед этими мускулистыми загорелыми красавцами, а не то, что едва не стала рыбьим кормом. Мне, конечно, такую фразу произнести не пришлось, тем более что если тонешь в жизненном море, никакие спасатели не помогут, поэтому я лихо махнула рукой и сказала: «Живы будем, не помрём!»

И зажила я с двумя сыновьями, вертясь на двух работах, поскольку «голубь наш сизокрылый» своим просом не очень-то с нами делился. Жизнь моя и дальше текла бы размеренно, если бы…

Впрочем, тут я немного тень на плетень навела. Первые несколько лет своего «соломенного вдовства» я жила весьма активно, выбирая нового спутника жизни.

И вдруг в голову стукнуло – вот выбираю-выбираю, а если выберу опять не того? Известно, на горячем молоке человек обожжётся, а потом дует уже и на холодную воду. Но, справедливости ради, надо ещё добавить, что сыновья мои подросли и рьяно принялись оберегать материнскую честь от посягательств чужих мужчин, делая моим личным гостям мелкие пакости вроде завязывания шнурков на туфлях сложным морским узлом или обрезания (пардон, вы не поняли!) карманов. Так что вскоре мои друзья-мужчины стали обходить нашу квартиру за пять вёрст кругом. Тогда я остепенилась и начала жить размеренной жизнью. Но…

Помните, я говорила, что во мне уживаются мирно лёд и пламень? Так вот лёд мою забубенную голову остудил, а пламень из сердца не вытеснил. Ну а поскольку жар души моей потушить было некому, занялась я писательской деятельностью. Вот уж где сказался мой темперамент и буйная фантазия! За несколько лет степенной жизни, которые последовали за буйной, я умудрилась написать целое собрание сочинений – одно фантастичнее другого. Переплела все рукописи и поставила на полку. Получилось несколько солидных томов. И вроде опять успокоилась. Но, как оказалось, до поры до времени…

Уж не знаю, сколько бы длился следующий период моей жизни, который впору назвать застойным. Ни мужчины рядом, ни мыслей в голове – они мирно почивали на полке. Если бы…

Если бы не страсть моего старшенького, спокойного сына. Уж такой книгочей из него вырос, что дарил всем только книги, наверное, следуя анекдоту: «Я своему супругу на праздник подарила красивую женскую норковую шубу», – говорит одна приятельница другой. «А он тебе что?» – поинтересовалась та. И получила ответ: «Рыболовные снасти!»

Одним словом, подросший мой сын Вадим стремительно увеличил мою библиотеку вдвое (не забывая и себя), разумеется, за мои же деньги. Однажды он подарил мне великолепное издание польской писательницы Иоанны Хмелевской. Её сатирические детективы веселили меня до колик в животе – несмотря на мой серьезный характер, я люблю шутки, люблю весёлые книги. Вот всё и началось – с Иоанны Хмелевской и её детективов.

Я читала Хмелевскую, и в главной героине увидела себя – неисправимую оптимистку, которую жизнь щёлкает по макушке, а она эту самую жизнь воспринимает с весёлой улыбкой. Может, и плачет порой, тем не менее, слез своих людям не показывает. Зачем? На радость завистникам? Так мало чести! А друзья – плачь, не плачь – ход жизни не изменят. И судьбой невезучей мы были похожи, словно дочери одной матери. Даже имя мое – Жанна – было созвучно с её именем.

Короче говоря, взялась я писать детективы, причём, к моему величайшему удивлению, мне благополучно удавалось даже их издавать, и расходились они вполне бойко. Читали их, как я однажды убедилась, люди разных возрастов и, как говорится, разных социальных категорий. Шла как-то по улице, не спеша, никого не трогая, вдруг, чувствую, за рукав кто-то меня дергает. Я решила нахала «поставить» на место, но, гляжу, и ставить некого – на меня смотрела жалкая опухшая рожа какого-то пьяницы. Я брезгливо стряхнула, как таракана, его замызганную руку со своего локтя. Однако мужик упорно цеплялся за меня.

– Дамочка, – просипела «рожа», – купи книжку. Вот такая книжка, сам читал, – забулдыга выкинул вверх большой палец с почерневшим ногтем как знак наивысшей похвалы. – За три чирика отдам, дешево совсем за такую клёвую книжку, – и он показал мне… Ни за что не догадаетесь! Мой последний детектив!

Я сначала опешила, потом рассмеялась и купила книгу, которая в магазинах шла вдвое дешевле. Мой старший отрок, парень скептического и ехидного нрава, узнав эту забавную историю, поддел меня:

– Мамуль, лучшая реклама твоих детективов – их читают даже алкаши!

Правда, из под моего пера выходили не иронические детективы, видно, не дошла я ещё до такой точки самокритичности, когда даже собственные промахи кажутся женщине смешными. Но ведь жизнь идёт, всё течёт да изменяется, и, как любила Иоанна Хмелевская повторять – нельзя войти в одну реку дважды. Вот и я стала как-то изменяться характером. Утром, глядя в зеркало, подмигивала весело заспанной физиономии, которая таращилась на меня оттуда. Так и вступала в новый день с улыбкой. Но главное, что ни день – всё какие-то приключения да несуразицы со мной происходят, точь-в-точь, как с Иоанной.

Вот, к примеру, бегу к трамваю – всех, кто со мной бежал, возьмут, а перед моим носом дверь захлопнется. Или в магазин зайду, очередь займу за дефицитом, стою-стою, и как раз передо мной, согласно закону подлости, дефицит закончится. Ну, что ты сделаешь тут?!

Но человек привыкает ко всему. Привыкла и я к подобным несуразицам, воспринимала жизненные каверзы легко и весело, утешая себя: «Всё равно жизнь – как матрас, в полоску. Пройдёт ведь когда-нибудь чёрная полоса, и наступит белая».

Приближение очередной белой полосы я усмотрела в том, что беспрепятственно купила путёвки для себя и младшего сына в санаторий на время его зимних каникул. Но, как оказалось потом, жестоко просчиталась, потому что именно с санатория началась новая чёрная полоса без всякого пробела.

Санаторий, где я оказалась в результате своей нервозности, понравился – бежевое здание на берегу реки, закованной в лед, как и положено ей в зимнее время. За рекой – лес, чёрный и мрачный, красивый даже в своей мрачности. Мы каждое утро ходили туда на лыжах, и душа отдыхала в тишине. Днём бродили по берегу реки, вдыхая морозный воздух, кружили по саду, который, как и заречный лес, утопал в снегу. В сумерках отдыхающие собирались в холлах возле телевизоров или в бильярдной, а когда бывали танцы, стекались в большой красивый зал, где остро пахло паркетной мастикой, сияла люстра в центре потолка, а на стенах светились мягким светом бра.

Правда, через неделю отдыхающие разделились на две группы – тех, кто восседал в холлах, и тех, кто с нетерпением ожидал танцев. В первой группе были в основном пожилые, они дважды в день, не уставая, смотрели «Дикую Розу» и «Санта-Барбару». Один телесериал представлял южную часть Америки, а другой – северную. Но суть их была одинакова – задурить нецивилизованным русским голову, показать им красивую жизнь, чтобы они скопом бросились в сладкий капитализм, где едят одни «Сникерсы» и «Марсы», где шоколад – не то, что в России, он тает во рту, а не в руках. Но русских не возьмёшь за понюх табаку, русский дух крепок не только в сказках. И едва поднялся «железный занавес», русский дух тут же потёк во все стороны, да так одурманил Запад, что лучшая немецкая водка носила русскую фамилию – «Распутин», а самая крепкая водка – «Смирнов», и самый лучший турецкий шоколад назывался «Алёнка», а русская мафия – оказалась похлеще «Козы Ностры».

Во второй группе, которая вечерами торчала в танцевальном зале, естественно, были дамы-одиночки, пребывавшие в полном соку и теле, и овдовевшие, надо думать, на месяц мужчины. И сложилась у них очень даже тёплая компания.

Я же была сама по себе, отчасти потому, что не люблю досужих сплетен, отчасти потому, что в голове вертелся сюжет очередного детектива, и я в нём, как и в предыдущем, окончательно запуталась, не зная, как преступников вывести на чистую воду, потому решила оставить их на свободе не пойманными. Ну и, кроме того, со мной отдыхал самый главный блюститель моей женской чести – младший сын Тёмка, так что я чаще всего сидела в холле перед телевизором, между сериалами всё же пытаясь «присобачить» достойный конец своему новому детективу. И если бы я знала, что детективы мои привлекут внимание не только честных читателей, я бы никогда не взялась их писать, тем более обдумывать криминальные сюжеты на отдыхе. А между тем, сама того не подозревая, я уже попала в поле зрения местной шпаны, у которой наступил, как говорится, кризис жанра. И вот один из самых хитроумных, но надо полагать, самых ленивых – самому-то неохота мозгами шевелить – предложил провести операцию … ну никогда не догадаетесь… ах, всё же догадались? – по моему детективу. Смех, да и только! Но самое смешное было в том, что операция по «взятию» трёх сберкасс в течение одного часа, придуманная мною «с кондачка» и описанная в одном из детективов, была проведена успешно. Но милиции, сами понимаете, было не до смеха.

Так и протекали дни. Ни шатко, ни валко. И хотя не сплетничала я со старушками возле телевизора, но знала всё, что творится в санатории: сведениями снабжала меня шустрая, худенькая соседка по номеру, жившая во второй комнате – Люба, которую природа словно нарочно наделила раскосыми глазами, чтобы она успевала видеть вокруг себя буквально всё. Вот она-то и поведала мне, что среди танцующей половины верховодит некто Валентина, и она со всей страстью одинокой бабы активно «хомутает» кучерявого Николая не только во всех тёмных углах, но и прямо в коридоре, сгорая при том от ревности, поскольку предмет её любви не прочь обниматься со всеми женщинами санатория.

Николай был высок, в меру упитан. Лихо танцевал, с выкрутасами, хотя на вид ему было уже за пятьдесят. Однажды я заметила, что и на меня он бросил пламенный взор чёрных цыганских глаз, но это мне было без надобности. Взгляд у меня давно уж наметанный, с ходу определяла – будет продолжаться наше знакомство или завянет на корню. Если чувствовала в мужчине желание просто «поиграться», то пресекала это желание бесповоротно и жёстко, благо взгляд у меня весьма красноречив: спокойный и непроницаемый в обычной обстановке, гневный или презрительный – в аномальной. А знакомство двух человеческих особей разного пола именно такой и бывает – особой, когда мужчина «распускает» хвост как павлин, то бишь рассыпается мелким бесом, женщина при этом делает вид, что принимает всё за чистую монету и устраивает стрельбу глазами, которую можно сравнить или с пулянием из винтовки-мелкашки, если ухажер не по нраву, или с уханьем тяжелой гаубицы. Так что можно назвать такую обстановку ещё и боевой.

В отношении Николая у меня ни одна жилочка не ворохнулась, не говоря уж о пении душевных струн. И мне на него было наплевать, но задело, что Валентина вдруг стала безо всяких на то оснований коситься на меня, и всякий раз при встрече со мной вставала в позу кобры – раздувалась до красноты в лице, которое у неё и так было не бледное. Естественно, я сразу поняла, в чём дело, да и Люба сказала, что Валентина злится на всех, на кого любвеобильный Николай кидает страстные взоры.

Мы, женщины, иногда бываем на редкость стервозные. Я и то при своём незлобивом характере однажды обнаружила эту самую стервозность, правда, в совершенно критическом положении – в дни, когда мой муженёк плакался на моем плече ввиду великой любви к своей пассии, не забывая между тем и о том, что рядом находится женщина, ублажавшая его много лет. Но привычка – вторая натура, от меня, своей привычки, он так сразу не мог отказаться, и, естественно, что именно ко мне шёл за утешением в случае краха любовных отношений. А я сатанела, и язык мой выдавал чудные саркастические рулады, такие, что я сама себе диву давалась. От этих рулад муженёк исходил злобой и, скрежеща зубами, откатывался ни с чем на свою территорию за соседнюю стену нашей общей бывшей спальни. Потом он уехал, стервозность моя приутихла, и стала проявляться лишь изредка, в случаях, когда без неё совсем уж никак не обойтись.

И вдруг случай, который так и вытаскивал наружу эту самую стервозность или, выражаясь культурно, женское коварство. И не догадывалась я, чем это закончится. Просто мне захотелось повеселиться, и всё!

Я на вечер танцев явилась в окружении трёх женщин, с которыми чаще всего беспредметно болтала, в полном параде и с намерением позлить Валентину-собственницу. Одна она, что ли в санатории, другим тоже надо за мужскую руку подержаться?

Мои заговорщицы – я им сказала о своём злонамерении – одобрили мой план, тем более что Любе Николай нравился как мужчина, и подруги предвкушали посмотреть занимательный спектакль. Одна из моих спутниц заказала «белый танец», и я, не колеблясь, пока Валентина жеманничала и ломалась рядом с Николаем, набивая себе цену, пригласила его танцевать.

Николай с готовностью шагнул мне навстречу, аж каблуками щёлкнул. Я бросила ему руки на плечи, а он ухватил меня за талию, стараясь прижать к груди. Но сей фокус мне известен, и я тут же слегка упёрлась ладонями ему в грудь, оставив между нами зазор не менее сантиметра. Валентина этого, конечно, не знала, видела только, что Николай притиснул меня к себе. Её лицо побагровело, и она принялась испепелять меня взглядом. Но мне было не до неё: с одной стороны старалась соблюдать дистанцию между собой и Николаем, а с другой вела «прицельный» огонь глазами по его сердцу. Наверно, я попала, если он вдруг «неровно» задышал и начал сыпать комплиментами:

– У вас такая красивая шея…

– Угу, – поощрила я его.

– У вас такие красивые глаза…

– Знаю, – проворковала я и словно случайно провела по затылку партнера ладонью, будто кота погладила, и он не замедлил промурлыкать:

– У вас такие мягкие белые руки…

На сей раз я промолчала, ожидая, что Николай скажет далее, но его фантазии хватило лишь на то, чтобы прошептать мне прямо в ухо, касаясь его губами:

– У вас такие маленькие очаровательные ушки…

«Тьфу ты! – подумалось мне с раздражением. – Какая-то «красная шапочка» получается: «Бабушка, бабушка, а отчего у тебя такие большие руки, а почему такой большой нос?..» Однако вслух ответила:

– И это для меня не секрет, – против ушей я и впрямь ничего не имела, но руки мои с мозолями на кончиках пальцев от работы на пишущей машинке далеки от совершенства.

– И вообще вы такая… – мой кавалер усиленно напрягал воображение, как бы своим остроумием сразить меня наповал, а затем уложить прямо в его объятия, но тут закончился танец, и он вынужден был проводить меня к моим приятельницам.

Пока мои сообщницы восторженно излагали свои наблюдения за Валентиной, которая находилась в предынфарктном состоянии во время моего танца с Николаем, Валентина ухватила за руку своего возлюбленного, и обоих, словно ветром, отнесло на другой конец зала. Но напрасно Валентина надеялась этим маневром отвлечь меня от милого. При первых же нотах новой мелодии я тут же подскочила к нему, слегка загородив собой Валентину, и Николай шагнул мне навстречу с ещё большей готовностью, чем прежде, так что репутация моя не пострадала. Вышло, словно Николай сам пригласил меня на танец. Естественно, я не захотела показаться невежливой и пошла танцевать с ним, краем глаза увидев выпученные глаза и распахнутый рот Валентины – уж такой наглости она от меня не ожидала.

Вечер шёл своим чередом, я танцевала без передышки, не давая Валентине приблизиться к Николаю, пока не надоело собственное кривлянье – в самом деле, не такая уж я и дрянь, как думала Валентина, и Николай мне вовсе не нужен, просто невесть почему захотелось поиграть на чужих нервах. Однако, едва я села скромненько у стены, ко мне тут же подлетел Николай, лихо щёлкнул каблуками, окидывая меня горящим взором с ног до головы. Но я вежливо сослалась на усталость. Николай на миг задумался: сесть рядом со мной или же поступить как-то иначе, и к нему тут же подкатилась Валентина, увлекая его в круг. Я же тихонько покинула зал, думая, что на том мой одночасовой роман и закончился. Но не зря говорят: «Не скажи «гоп», пока не перескочишь».

На выходные многие отдыхающие уезжали домой «на побывку», поскольку процедурные кабинеты и бассейн не работали. Мы же с сынулей остались и никуда, кроме столовой, не выходили из номера, потому что соседи нам оставили свой прокатный телевизор, а программа в тот день была очень интересная. Мы смотрели какой-то захватывающий боевик, и вдруг услышали стук в окно.

Сам по себе такой стук – дело совсем не удивительное, но жили мы на втором этаже, а время, заметьте, было зимнее. Я откинула штору и увидела незнакомого парня на балконе.

– Чего тебе? – спросила недовольно я, нимало не удивившись весьма странному его появлению на балконе.

– Скажите, пожалуйста, где десятый номер? – донесся через форточку вежливый вопрос, и я махнула на стену, где был этот самый номер. Парень благодарственно кивнул и полез на соседний балкон. Я же преспокойно вернулась к телевизору. И тут…

«Стоп! – прокричало всё во мне. – Да ведь он постучал не в дверь, а в окно! А там – балкон, и холодно».

Я велела сыну бежать за швейцаром, а сама ринулась на балкон.

– Эй, стой! Ты кто? – заорала я парню, который миновал восьмой номер и заглядывал в окно десятого. – Стой, зараза! – и как была в одном спортивном костюме, полезла следом (и хоть бы на секунду забоялась!) за явно преступным элементом. Кем же он мог быть, шастая ночью по балконам санатория, где, между прочим, два дня назад непостижимым образом пропал из холла ковер?

Ну, как пропал – это было не так уж и непостижимо: через балконную дверь холла, куда вор «вышел» вместе с ковром, а потом спрыгнул на козырёк крыльца, а оттуда – в сугроб. Непонятным было, как удалось вору без шума открыть заколоченную дверь и удрать незамеченным с такой громоздкой ношей?

Вызванные оперативники-милиционеры поглазели на дверь, на снежную кучу, на глубокие следы на ней, походили, ухмыляясь, по зданию и то ли в шутку, то ли всерьёз высказали идею, что, дескать, кражу совершили работники санатория. Но те были так ошарашены пропажей, что трудно было заподозрить в ком-либо вора. Хотя смешная возникла ситуация: ковер спёрли под самым носом у швейцара, а он – ни сном, ни духом…

Все эти события были свежи в памяти, потому-то я так резво и бросилась за незнакомцем.

– Эй, – закричала я во всё горло. – Стой! Милицию позову, стой!

Упоминание о милиции явно не понравилось злоумышленнику, а может, он был не храброго десятка да и не ожидал, что какая-то бешеная тётка бросится за ним, улепётывал потому так шустро, что пока я перебиралась на балкон восьмого номера, парень достиг уже конца корпуса и метался на последнем балконе, не зная, куда деваться. А бешеная тётка, то есть я, переползла уже на «десятый» балкон, и нервы бедняги не выдержали: он сиганул вниз.

– Ох, ты… – застыла я, стоя на перилах балкона и вцепившись в перегородку, что разделяла смежные балконы. – Убьёшься ведь, дурак! – крикнула я запоздало.

Следом раздался мощный хор: «Ты что? Ноги переломаешь!» – обращенный неизвестно кому (злоумышленнику или мне, поскольку оба находились в рискованной ситуации) – это на балкон нашего номера влетела возбуждённая ватага персонала и отдыхающих.

Но парень уже барахтался внизу, выгребая из сугроба подальше от корпуса к дорожке. Зато ноги чуть не переломала я, потому что, чувствуя себя виноватой, ведь, если бы не бросилась за парнем вдогонку, он бы не спрыгнул вниз, я была готова ринуться вниз к нему на помощь, но вдруг подумала: «Если что, как дети?» – от мысли такой руки мои ослабли, я и в самом деле чуть не рухнула с перил.

Эта здравая мысль часто меня останавливала от многих безрассудных поступков, остановила и сейчас. Поэтому я не прыгнула вниз, но и не вошла нормально в десятый номер через балконную дверь, чтобы вернуться к себе. Ошалевшая от сих стремительных событий, я полезла обратно, вздрагивая от страха: сверзиться вниз с балконных перил можно запросто. На том, казалось бы, инцидент был исчерпан, правда, надо мной долго беззлобно посмеивались: «К тебе молодой кавалер лез, а ты перепугала парня насмерть».

А лицо злоумышленника я, как ни странно, запомнила – смуглое, чернобровое, но русское лицо: курносое, с толстыми губами. Однако я и предположить не могла, что и этот странный случай, и моё выкаблучивание на вечере танцев, выйдут мне боком, да ещё каким острым боком!..

Промелькнуло несколько месяцев, в течение которых я неоднократно влипала во всякие истории, на сей раз любовные. Одна была ничем не примечательна, а вот другая… О, стоит рассказать о ней, хотя до сих пор не знаю, как назвать себя: простофилей или высокоморальной дамой.

В порядке отступления хочу сказать, что, если Иоанна Хмелевская всю жизнь искала блондина своей мечты, то у меня не было болезненного пристрастия к какой либо определенной мужской масти – чёрной, рыжей, блондинистой или пегой. Каурые и чалые мне вообще не попадались. «Главное, – убеждала я всегда себя, – лишь бы человек был хороший».

Говорят, что только раз в душе сады цветут, имеется в виду, конечно, любовь. А я так думаю, что сады в душе могут закипеть белым пьянящим цветом и не раз, и не два – мой муженёк мне это наглядно доказал. Правда, ко мне такая мысль пришла уже после развода и впоследствии по мере приобретения определенного опыта окрепла. И пусть любовь приходит не один раз, пусть в душе всегда будет цветущий сад, а не убогая пустыня. И опять же: странные, необыкновенные и до чего же разные мы люди – женщины. У одной душа нараспашку, а у другой она таится, пугливая, за семью дверями, это всё, как говорится, зависит от натуры и воспитания. И пугливая робкая женская душа, если мужчина сумеет подобрать ключики ко всем дверям, может оказаться намного вернее своей любви, чем та, что готова впустить в свою «дверь» кого угодно.

Была у меня приятельница, вроде, по натуре добрая, а всё как-то с подковыркой у неё выходило, словно выставить на смех собеседника хотела. Может, и не хотела, а так у неё получалось. Она постоянно искала мужчину своей мечты, и вот судьба толкнула нас, разведёнок, навстречу друг другу, и, несмотря на различие характеров, мы подружились. Но даже мне она умудрилась однажды свинью подложить – не в год Свиньи будь сказано.

Сижу я как-то дома, вся в хандре и унынии – бывают же такие минутки у каждого. И вдруг – звонок в дверь. Ругнувшись, кого, мол, принесло, пошла открывать. И обомлела.

На пороге стояла моя подруга Алевтина с двумя офицерами под ручку. Естественно, я не могла перед её носом дверь захлопнуть, впустила, хоть радости особенной не ощутила от лицезрения двух подпитых мужиков. Подруженька мне пошептала:

– Понимаешь, у меня дома ни крошки, а у ребят – бутылка, вот я их к тебе и привела. Не ругайся.

Я и не стала, потому что Алевтина пьяницей не была, охотно верила, что и пожевать у нее дома тоже ничего нет, поскольку была несколько безалаберной дамой, бездетной, и могла всю зарплату потратить на новые сапоги, платье или ещё что-либо подобное, а потом сидеть дома голодной, однако счастливой, созерцая купленную вещь. Кроме того, я оценила её «заботу» обо мне – ведь и для меня хахаля привела, правда, ей прежде не грех было и спросить, нужен ли он мне на сей момент. Я приготовила закуску, накрыла на стол. Гости выставили бутылку. Я добавила ещё вина – терпеть водку не могу, и стала наблюдать, как развернутся события.

А разворачивались они своеобразно. Альке с хахалем не терпелось до её хаты бежать, не брать же с собой третьего лишнего, они и так для него доброе дело сделали: к женщине доставили – знай только инициативу проявляй. Но я все шуры-муры «третьего лишнего» воспринимала довольно холодно. Конечно, Алька поняла, что совершила глупость, явившись ко мне, и очень расстроилась, предполагая, что я развредничаюсь окончательно и выставлю всех троих за дверь, что её явно не устраивало. А «третий лишний» между тем с горя упился: рассчитывал на горячий приём и тёплую постель, а встретил холодное отношение, и спать он будет вообще неизвестно где. Однако, как человек военный, надежды на победу не терял, и – вот болван! – начал, заплетаясь языком, рассказывать мне о своей жене. Вместо того чтобы наплести мне семь вёрст до небес что-нибудь про мои ясные очи или ещё какие-либо женские прелести, капитан (Алька была с майором), почти плача, изливал душу:

– Я свою одеваю во всё импорное, из Англии.

– Что, прямо оттуда? – поддела я.

– Ага! – с пьяной гордостью заверил незваныйёгость. – И деньги ей все отдаю.

– Мешками? – подковырнула я.

– А что? Почти мешками! Знаешь, как я зарабатываю? В отпуск иду – билет бесплатный хоть куда, за квартиру платим вдвое меньше, я здоров, как бык, а мне деньги на оздоровление ещё дают… А ей – мало. Гуляет! Это надо же?! Гуляет! Ну что, я плохой, да? – он попытался встать из-за стола и показаться во всей красе, но рухнул обратно на стул. – Мне ребята говорят: «И ты гуляй!» А я не могу, я её люблю, – и заплакал.

Я не заметила, как Алька со своим майором ушмыгнули из квартиры – ну совсем по-английски, не прощаясь, оставив мне пьяного дурака на попечение. Так и сидела с ним полночи, выслушивая его жалобы на жену, пока не надоело, и я уложила его спать. Не в свою постель, разумеется.

Утром, часов в пять, я разбудила своего незадачливого ухажёра. Надо было видеть физиономию бедолаги, когда продрал глаза и увидел себя не дома и даже не в казарме, а в чужой квартире на полу – он всё позабыл: и как попал ко мне, и что говорил, и на что надеялся, потому вытаращился на меня и пролепетал:

– Вы кто?

– Жанна, – усмехнулась я.

– Где я? – он краснел стремительно и неожиданно – в жизни не видывала, чтобы так мужики краснели.

– У меня.

– А что я тут делаю? – глаза его расширились до предела.

– Спишь, – рассмеялась я вполголоса.

Капитан натянул до самого подбородка одеяло, словно я собиралась лишить его невинности. В глазах его заплескался дикий ужас: и в самом деле, видимо, впервые по пьяной лавочке попал в такую ситуацию. Но ничего, у него хороший учитель – майор, он его быстренько всему научит. Однако трезвая стеснительность капитана мне понравилась.

– А я тут ничего не натворил? – прошептал он, глядя на меня сумасшедшими глазами.

– Нет, не натворил. Вставай, завтракай и уматывай отсюда. Дети скоро проснутся.

Мне очень не хотелось, чтобы дети плохо, и совершенно при том беспочвенно, думали обо мне. Достаточно того, что Тёмка, мой младшенький «блюститель», до полночи сверкал одним глазом из-за двери своей комнаты, дескать, кто это у матери в гостях. Представить невозможно, сколько ехидства было бы в этом глазу при виде странного взлохмаченного типа.

Капитан, обжигаясь, выпил кофе, бормоча извинения. Цвет его лица не становился бледнее, он по-прежнему пунцовел до самых корней волос. Словом, «умёлся» он быстро и впредь не появлялся на моем горизонте. А я до сих пор не пойму, кто я – простофиля или высокоморальная дуреха.

Алька же, расставшись с майором, влюбилась в очередной раз. И как обычно – серьезно и навсегда. Я, не зная того, имела неосторожность понравиться её визави.

Вообще-то, несмотря на свой серьёзный вид, я заводная, особенно в компании да после бокала шампанского – весело на душе, не весело, а настроение никому не порчу, в крайнем случае забьюсь в уголок и сижу себе, никому не мешая. А в тот день, когда я заглянула к Альке «на огонёк», и где обнаружила застолье, настроение у меня было прекрасное. Меня встретили радостно, я позволила уговорить себя остаться. И как-то сразу изо всех мужчин выделила Игоря – невысокого молодого мужчину, ну разве что чуть повыше меня, с яркими голубыми глазами и слегка лысоватого. Но ведь не лысина главное в мужчине. Не правда ли?

И он меня, видимо, сразу заприметил, потому что завыпендривались мы с ним друг перед другом одновременно: танцевали без передыха, горланили песни. Он играл неплохо на гитаре, имел мягкий приятный басок, и я подпевала ему знакомые и незнакомые мне песни с помощью международной ноты «ля». Короче говоря, была на седьмом небе, поскольку, не обращая внимания на масть, всю жизнь мечтала, чтобы кавалер у меня был поющий и на чем-либо играющий.

Да… Была на седьмом небе, пока не поймала, полный ненависти, Алькин взгляд, и тогда во мне зажёгся «стоп-сигнал». «Минуточку, – подумалось мне, – что означает сей свирепый взор?» Я быстренько проанализировала обстановку, сопоставила всякие мелочи, и поняла, что Игорь и Алька, скорее всего – любовники. И тут же позлорадствовала, дескать, не очень и страстные, если заухлёстывал Игорек за первой попавшейся «юбкой» – мы ведь с ним раньше не были знакомы. А может, я для него могла стать чем-то большим, чем первая встречная «юбка»? Но как бы там ни было, а своё выкаблучивание я прекратила и удалилась, выдумав какой-то предлог.

Шла домой и размышляла: ну что за невезуха такая? Только подвернётся мужичок уж если и не моей мечты, то близко к этому, так обязательно уже чей-то. Конечно, я могла начать операцию по «перетягиванию каната», то бишь этого мужичка, даже почему-то не сомневалась, что подобная «операция» прошла бы для меня успешно, и всё же царапать физиономию соперницы из-за мужчины (могло же ведь и такое случиться?) из-за я не желала и отступала в сторону. Что я – кошка мартовская, в самом деле? Так что, вздохнув, я решила отступиться и от Игоря.