Текст книги "Вера в сказке про любовь (СИ)"

Автор книги: Евгения Чепенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Я – подросток девяностых. Помню старый тарахтящий пустой Орск с маленькой стеклянной банкой майонеза на средней полке, мешок гречки в углу на завтрак, обед и ужин, и критичное отсутствие в семье средств к существованию. Говорят, есть такое еврейское проклятие: чтоб вам жить в интересное время. Не знаю, правда есть такое или лжет молва, но, тем не менее, к нашим родителям подходит как нельзя лучше. Как это поколение умудрялось выживать на руинах старой экономики, без отсутствия новой? Я помню трупы на стройках, на чердаке. Помню, как меня не выпускали на улицу после восьми. Помню людей посреди белого дня ножами проткнутых. Да как наши родители вообще это умудрялись?! И кормить, и беречь. Только в голодной разрушенной стране могла стать популярной песня о колбасе. Это теперь я могу зайти в гипермаркет и купить киви. А тогда, кто из нас, юнцов девяностых, пробовал киви? Наши родители доставали апельсины. Боже, пусть младшее поколение никогда не узнает значение этого «доставали». Пусть это слово существует в своем истинном значении.

К хорошему быстро привыкаешь, а когда вдруг попадаешь туда, где этого хорошего нет, давно забытое всплывает. И вот столкнулась я с непередаваемым аттракционом в виде отсутствия асфальтового покрытия на якобы трассе и перед глазами воспоминания промелькнули. Надо к отцу съездить, мало ли помощь требуется, и маме заранее рассказывать, чтоб не пугалась больше, куда я еду и с кем.

Поздним вечером мы добрались до Сортавалы. Точнее сказать почти добрались, потому как в сам город мы не въезжали, а свернули на неосвещенную проселочную дорогу. Единственное, что я знала о выбранном моими спутниками новом направлении – там озеро.

– Свет, – позвала я.

– А? – он при этом сосредоточенно хмурился, и лицо у него от этого добрее не становилось.

– Вы меня топить везете?

– Ага.

И никаких эмоций, как не отрывался от дороги, так и продолжал.

– Ну, ладно, – взгрустнулось мне об утерянном шутливом диалоге.

Честно говоря, я действительно немного нервничала. То есть меня предупредили, что будет гостиница. А что за гостиница, какая – нет. Вот и сиди, Вера, гадай. Все-таки, когда жизнь свою контролируешь сама, сюрпризы тяжело идут.

Потом был шлагбаум и хмурый лысый охранник, потом домик администрации и, наконец, наш домик, точнее очаровательный двухэтажный деревянный коттедж со встроенной сауной.

– Это гостиница? – уточнила я, стоя в дверях и глядя, как Тём по хозяйски разбирается с пультом от телика.

Свет смерил меня счастливым мальчишеским взглядом, разулся и понес мою сумку наверх. Вот такой вот сюрприз.

– На! – Тём протянул мне пульт. – Включи.

В его исполнении это слышалось, как «фкути».

– Что включить? – тут же погрузилась я в проблемы ребенка.

Вместо ответа Артём повторил свое «фкути», я снова переспросила и снова услышала просьбу, только более нервно высказанную. Я буквально секунду помедлила, соображая, что делать, но этой секунды хватило, чтобы Тём разочаровался в моих интеллектуальных способностях напрочь. Малой сердито засопел (копия папа), выдернул у меня из рук пульт и пошел обратно к шайтан-ящику. Видимо, разобраться самому проще, чем объяснить что-то взрослому.

Я озадаченно посмотрела на затылок с густой шевелюрой.

– Мультики.

– Что? – растерянно взглянула я на Света. Он, оказывается, уже спустился и наблюдал за нами.

– Ему мультики нужны.

– А…

К сожалению, это все, что сумела произнести.

– Только короткие. Он длинные не смотрит и не вникает.

Мультиков не нашлось. Тём выбрал телеканал «Моя планета», где на экране на текущий момент верблюды расхаживали, и на том притих.

– Пойду добывать пропитание.

Оставив сына со мной, Свет ускакал реализовывать обозначенную задумку. Я в свою очередь уже теряться не стала, немного послушала равномерный голос диктора, разулась и приблизилась осторожно к дивану, где расположился мой временный подопечный. Надо уже какой-то подход к нему искать, иначе я буду не я.

И вот что занятно. Подсела я к Тёму, к боку его прижалась и смотрю то на верблюдов, то на него. А он меня вроде привычно игнорирует. Вроде, да не вроде! Я не разумом, я совершенно абсурдным шестым чувством поняла, что он меня ощущает. Не говорит, головы не поворачивает, но всем существом знает: Вера рядом. И странно это так, и как себя вести тоже неясно. Но делать все равно что-то необходимо, потому что давеча на лекции оговорено было не раз: чем раньше начинаешь работать с дитем, тем лучше.

Очевидное утверждение, до невероятного очевидное, но, как это не парадоксально, пока это утверждение не сформулируют тебе вслух, применительно к нужной ситуации, ты не осознаешь его до конца. Как слепой котенок, тычешься носом в миску с молоком. Вроде еда под носом, а съесть не можешь. Так и здесь. Работать с Тёмом много и давно надо, а как – неясно, с чего начать – тоже.

Сколько раз в детстве мы слышим одно и то же слово, прежде чем повторить его, сколько раз повторяем затем это слово прежде, чем применить верно, и сколько раз еще применяем его прежде, чем выговорить верно? Вернитесь в то время, о котором давно позабыли. Сколько раз нам перекладывали ручку в пальцах взрослые, прежде, чем мы научились ее держать? Сколько раз мы надевали шапку задом наперед или криво прежде, чем надеть ее верно и ровно? И так в любом теперь уже мелком бытовом привычном элементарном действии. Мы не помним этого времени, ведь тогда нас везде и во всем вел один важный главный инстинкт – умение подражать. И не просто подражать, а делать это слепо, не задумываясь о цели и причинах действий объекта подражания. Я мелкая по примеру отца газеты с умным видом читала. Долго читала, вверх ногами, потому что читать-то не умела. У каждого из наших родителей есть такой рассказ о нас. И вот ключевые вопросы: зачем я это делала? Что руководило моими действиями в тот момент? Мы, маленькие человечки, постигали этот мир именно так. Повторяя снова и снова любые замеченные у старших действия или слова. А теперь представим, что нет в нас этого важного основополагающего инстинкта. Хотя тут, пожалуй лучше начать с речи. Представим, что нет в нас понимания обращенной речи. Неважно почему, важно только, что наш мозг, вдруг, работает и развивается иначе…

Повторять звуки, которые издают взрослые, шипя, щелкая, рыча и свистя? Зачем? Зачем они вообще издают эти ненужные бессмысленные на наше новое измененное восприятие звуки?

Нет понимания обращенной речи и незачем ее повторять.

Нет речи – нет контакта с родителями.

Нет контакта с внешним окружением – начинается погружение в себя и отставание в развитии.

Что она там щелкает и шипит так громко? Разве она не видит, как потрясающе завораживающе переливается тягучая жидкость из флакона, если ее сливать в раковину? Разве она не понимает, как упоительно снова и снова погружать пальцы в мягкое мыло, разминая, разламывая его на части? Зачем смотреть на такого же, как она, только чужого и шипеть и рычать, как она, если этот чужой совершенно не интересный и не завораживающий?

Речь, такая привычная для нас, такая обыденная и такая непонятная для большинства из них. Но ведь помимо речи в головах этих детей происходит еще масса уникальностей. К уникальностям я отношу и неспособность попугайничать, и, например, неспособность сосредоточиться, удержать внимание. И не забудем тех, кто не могут остановиться, кого обычно величают гиперактивными. Это пока то, в чем я успела разобраться, и во что попыталась вникнуть. Где-то, конечно же, упустила и упростила, не врач и не психолог все-таки, а только библиотекарь. Зато библиотекарь, которая не раз ставила себя на место других, абсолютно вживаясь в чужую оболочку, в том числе на место своих учеников, которая в любом самом маломальском поступке человека находит первопричину. Хочешь понять кого-то, будь этим кем-то.

Словно услышав мои мысли, парень повернул голову и принялся пристально, без эмоций, последовательно меня рассматривать. Маленький инопланетянин с большими задумчивыми глазами.

– Дай телефон, – сказал инопланетянин нахмурившись.

– На, – в том же тоне ответила я, протягивая свой аппарат.

На этом все. Больше ко мне интерес не проявили, к телевизору тоже. Я за прошедшие недели успела новых сказок скачать, на что он сразу внимание обратил. Мне вот эта его внимательность мгновенная лучше всякой благодарности была. Для него старалась, и он сразу заметил. Угодила.

– Невредимые? – завалился с улицы встревоженный Свет.

– Сильно невредимые, – улыбнулась я его беспокойству. – Тебе помочь?

– Не-а! На ужин пюре с котлетами. Пойдет?

– А пить?

– Тёму – чай, тебе – вино.

Гений! «Детям – мороженое, бабе – цветы, и смотри, не перепутай!»

– Я тоже чай хочу.

– Можешь чай, но потом вино. Иначе трезвая будешь.

Хотела уточнить, в каком он это смысле, но и так понятно в каком. Потом хотела пошутить, но подходящей и смешной реплики не придумалось. А поскольку я рот за эти попытки открывала и закрывала раза четыре, решила не выпендриваться и быть собой. Если не знаешь, что говорить, говори правду.

– Я одна спаиваться не буду.

– Конечно, не будешь, – подтвердил Свет. – Я рядом посижу, понаблюдаю.

Я рассмеялась и покачала головой. Мы это уже проходили. Снова он обличает в форму шутки свое желание меня. Что-то схожее в такси делал. Если добавить сюда нервозность в первое официальное свидание, странности на свадьбе Карочки и очевидное желание удержать мою временами скромную персону, то выписывается замечательная картина. Кто-то чуточку побаивается быть открытым. Для этого кого-то в принципе непривычно быть открытым. Впрочем, я эту особенность уже подмечала. Что ж… Будем искать подходы и к старшему мужчине:

– А потом?

– А потом в душ.

– И баиньки?

Свет шутливо нахмурился:

– Как-то ты перескочила сразу на концовку...

Завершать диалог на этой многообещающей его реплике я не стала. Тём, погруженный в сказки, нас не слушал. Так что мы вдвоем накрывали на стол и продолжали свое шутливое интеллектуальное противостояние, в народе прозываемое флиртом.

О влюбленных людях слышишь разное. То говорят, вы друг друга стоите. То вспоминают приговор, противоположности притягиваются. На мой взгляд, дело вовсе не в общих интересах или дополнении друг друга кусочками пазла. Все много сложнее, прозаичнее и при этом удивительнее. Спроси меня кто в шестнадцать лет, знаю ли я, что такое любовь, взращенная на книгах Остин, Бронте и Санд я ответила бы без колебаний:  «да, знаю». В шестнадцать, вообще, о жизни много знаешь. С возрастом же планомерно начинаешь понимать, что жизнь куда сложнее, чем казалась в юности, и ты, к своему глубокому разочарованию, ничерта о ней не ведаешь и, скорее всего, не проведаешь, как ни старайся. Чем больше ты ее изучаешь, тем больше своих граней она тебе открывает, и запутаться в этих гранях слишком легко. Словно у Гессе: «Но сам мир, все сущее вокруг нас и в нас самих, никогда не бывает односторонним. Никогда человек или деяние не бывает исключительно Сансарой или исключительно Нирваной, никогда человек не бывает ни совершенным святым, ни совершенным грешником».

Любовь сюда входит.

Поначалу нас ведет инстинкт, банальный инстинкт размножения. Те же млекопитающие. Внешность, запах, здоровье. Мы выбираем физически лучших, и это логично, отклонения – угроза нездорового слабого потомства. Дальше в игру вступает интеллект. Знания и опыт, накопленный в прошлом, правят бал. И он, интеллект, в подавляющем большинстве случаев оказывается сильнее. Тот, кто нам не понравился на первый взгляд, вдруг при общении оказывается привлекательным, а тот, кого мы выделили в первую очередь, разочаровывает до отвращения.

И тогда, в большинстве случаев, первого мы восхваляем, говоря о красоте душевной, а второго мы корим за несоответствие определенным стандартам. Только, если вдуматься, если разобраться, разве оно верно? Всем нашим симпатиям и антипатиям причиной становится не субъект внимания, а наша собственная родная личность. С каждым новым испытанием госпожи Судьбы мы покрываемся трещинками, иногда теряем целые кусочки себя. И находим мы всегда того, кто способен починить нас, стереть нашу боль и наши раны. Пусть не все, пусть лишь на время, но именно этих людей мы в итоге привечаем. И по той же причине они в ответ привечают нас. А те, кто по неосторожности или по собственным ранам посыпают нас солью, конечно, всегда вызывают только самые негативные эмоции.

Не знаю, можно ли назвать это любовью, и существует ли единое понятие любви, вообще. У каждого человека свои раны и понятие любви тоже складывается свое. Так приземлено, так непоэтично, но так поразительно сложно и неповторимо. Тонкий, хрупкий механизм, созданный матушкой природой. Сколько было, есть и будет людей, столько было, есть и будет историй любви, ведь даже двое в паре никогда не любят друг друга одинаково, у каждого свои эмоции, свое восприятие, своя правда.

Во всех этих жизненных романах мне нравятся пары, что доживают до глубокой старости рука об руку. Видеть друг друга из года в год и не уставать, узнавать все недостатки и слабости друг друга и не разочаровываться, прощать ошибки, понимать страхи, не предавать, не упрекать – вот то прекрасное и вечное, что мы ищем. Им по семьдесят, за плечами пятьдесят лет совместной жизни, а они идут по улице за ручку и иногда нежно поглядывают друг на друга, подслеповато щурясь. Разве бывает что-то более романтичное и захватывающее?

И разве бывает что-то более редкое?

От последней мысли мне всегда жутко. Насколько мы сложные, насколько разные, что не можем найти свою истинную половину в этом мире.

– Я так подозреваю, ты склонна к философии.

– Что? – вынырнула я из своих раздумий.

– Говорю, ешь, остынет, – Свет смотрел на меня с ласковой насмешкой. – О чем задумалась?

Как-то по девичьи покраснела я и приступила к ужину. Фокус с игнорированием неудобного вопроса не прошел.

– Не отвертишься. О чем думала?

– О Ромео и Джульетте.

Теперь Свет смотрел удивленно.

– Любимое произведение?

– Не очень. Не о любви история, а о глупых родителях. Не обращай внимания. Просто на ум пришло… По работе, – изобрела я лихое оправдание и тут же перешла в нападение. – Читал?

Обычно люди, стесняются говорить о классике, которая им не понравилась или которую не возникло желания читать. С детства нам внушают: прочитал список – воспитанный людь, не прочитал – не воспитанный. Как не читал? Это же классика! Как не понравилось? Это же классика! Но мой Ромео оказался мужчиной крайне честным и без комплексов.

– Не-а, – покачал он отрицательно головой и бесстыжих синих глаз не отвел.

Я сначала опешила, потом рассмеялась:

– А что читал?

– Тома Сойера перечитывал и Финна.

Ну, да. Логично. Разве станет хулиган читать про Ромео? Он перечитает про такого же хулигана, как он сам.

– Позволю себе предположение… Джером К. Джером?

– Есть.

– Ильф и Петров?

– Не раз.

– Стальная крыса? – выдала я экспериментальное направление, исходя из предыдущих предпочтений.

– Грешен, – заулыбался Свет, и тут же добавил, – но к фантастике равнодушен.

– А к фэнтези?

Мне нравилась та легкость, с какой он понимал меня. Знакомы всего ничего, а ощущение, словно всю жизнь знаю. Ни разу такого не испытывала.

– Похоже, что уже нет.

От смущения я сместила взгляд на Тёма, что умудрялся и есть, и лазить в моем телефонном аппарате одновременно.

– Она из роддома вернулась чужая, – начал Свет неожиданно. – За ним не следила совсем, забывала кормить, переодевать, книги читала одну за другой и, собственно все. Я с работы возвращался, мы ссорились.

Я как уставилась на него с начала краткой исповеди, так и не моргала. Не дышала и не шевелилась. Тут мало вникнуть в суть сказанного, тут еще и проанализировать надо, и разумную ответную реакцию выдать, а в такие мгновения за мимикой перестаешь следить непроизвольно.

– Через тройку месяцев ушла, – добавил равнодушно Свет.

При этом выражение лица у него было потерянное и виноватое. Он словно мне в каком-то жутком грехе каялся. В виски, спину и руки холодом отдало от его признания. Тёмыч ухом не повел, он отца и не услышал – слишком занят в своем обособленном мире, чтоб отвлекаться на внешний. Зато я вся обратилась в слух.

– Отвечать не обязательно. Я ни о чем по сути…

Это мой Том Сойер произнес уже поспешно. Вроде, как сказал лишнего и теперь страшится, жалеет, что сказал.

Всего полдня спустя, мне шагать над пропастью снова. Дойду или не дойду? Будем пытаться рассуждать дальновидно и благоразумно. Любые комментарии относительно его заявления будут неуместны – раз. Ответить обязательно надо – два. Ответить не что-то отвлеченное, а что-то отвлекающее его от боли – три.

– Младшего человека в сауне греть будем?

– Будем, – расслабился Свет.

Дошла. Снова. Сия расщелина невелика была, но она только первая из целой череды. С темой матери Тёма мне повозиться предстоит немало. В прошлом, к печали своей, я уже сталкивалась с послеродовой депрессией. Одна из тех вещей, которую врагу не пожелаешь. Страдает и сама мать, и малыш, и отец.

Зато теперь причину обрело странное презрение Пересвета к писателям любовного фронта в первое наше знакомство. Какие еще книги может запоем одну за другой читать женщина в состоянии душевного опустошения? Конечно, в преобладающем большинстве случаев – это дамские романы. У каждого свой наркотик, на краткий миг меняющий реальность на волшебный сон. Но даже сновидений должно быть в меру.

На начальном этапе я олицетворяла для Света все то, что разрушило его семью. Странно это. Огрызался он на меня, я считала его выпады глупостью, женоненавистничеством, издевалась и огрызалась в ответ. А в итоге, просто человек с глубокой болью в душе, которую я одним своим видом усугубляла. Что ж… Об ушедшем не жалеют. Старые ошибки исправляют, новые предотвращают – другого нам не дано.

Греть младшего в сауне было процессом забавным. Я еще ни разу с ребенком вот так не возилась. Ощущение странное. Я его, ощущение, признаться, не очень поняла, даже охарактеризовать не смогла. Никогда не обращала особого внимания, что у детей все такое маленькое. То есть ты живешь себе и знаешь, как само собой разумеющееся, что все у них мелкое. А тут я рассматривать начала. Ноготки на руках меньше копейки. Вроде ерунда. Но я ж как будто вселенную неизведанную открыла! Как говаривает мамочка, и смех, и грех.

Стою рядом с кроватью, его вытираю, он у меня с волос резинку сорвать пытается, и это завораживает. Сам процесс завораживает.

Я под гнетом новых открытий в парилку к Свету зашла, забралась на лавку и призадумалась. Великая мыслительница. Минут так на пять тягостного молчания призадумалась. Что молчание тягостное я, естественно, не ощущала, зато Свет прочувствовал в полной мере.

– Все сдаюсь! – выдернул он меня из размышлений.

– А?

– Можно, я тебя поцелую?

– В каком смысле? – не поняла я. Никто ведь не спрашивает разрешения поцеловать на полном серьезе, тем более Свет, тем более после того, что по ночам было. Наверняка, очередная шутка.

– В прямом.

Он встал напротив меня и наклонился, так что своим носом едва моего не коснулся.

Или правда спрашивает?

В глазах ни тени улыбки.

– Можно, – решилась я на серьезный ответ.

Свет удовлетворенно кивнул и чмокнул меня в нос.

– Блин, так и знала!

Даже не удивилась, честное слово. Я начинаю распознавать, когда мне предстоит не предугадать его действий.

Он сел совсем близко, обнял за плечи, прижал к себе и острый свой подбородок на макушку мне поставил. По факту, физически сидеть в парилке вот так – не райское удовольствие. Еще и голова у него тяжелая. Но по душевному состоянию – что-то поразительное. Это уже не просто доверие с его стороны, это эмоциональная самоотдача. Я на мгновение замерла, оценивая, тщательно анализируя происходящее, затем обняла его в ответ. Свет протяжно вздохнул и сменил подбородок на щеку. Теперь к моей маковке прижималось нечто мягкое.

Безграничный океан, тихий, теплый, ласковый, успокаивающий. Ты набираешь воздуха в легкие и с опаской заглядываешь в его глубины, ожидая увидеть там знакомых и незнакомых чудовищ. Но вместо чудовищ плавают радужные очаровательные создания, а тревога сама собой вдруг начинает угасать. И ты выныриваешь, объятая подозрением, будто все это обман, наваждение, попытка завлечь тебя неизведанным хищником. Потом, обдумав произошедшее, ты снова на свой страх и риск ныряешь, готовая стать добровольным обедом. Только чем глубже погружаешься, тем радужнее создания, тем роднее окружающий мир, тем покойнее на сердце. Никто в этом океане не обманывал тебя, кроме тебя самой.

Где-то в глубине души я все еще готова стать обедом, но это лишь уходящая привычка быть одной, не доверять никому и никогда.

Глава 13

Суббота

– Не бойся, – сказал Свет и отпустил.

Жизнь у меня перед глазами не проносилась, пока я вниз по тросу ехала. Ничего подобного. Я просто решила, что вот сейчас доеду, отстегнусь, дождусь, пока он ко мне спустится, и убью его!

«Не бойся, Вера, это не страшно». Какой там нестрашно! Я визжать с перепугу хотела. Останавливала и без того уже подсмеивающаяся надо мной компания организаторов всего этого безобразия.

– Ну, как? – спросил меня принимающий мужчина, когда я почувствовала под ногами обманчиво твердую поверхность льда, над которой уже появился небольшой слой воды. Он минут десять с интересом наблюдал, как меня сюда спускают.

Вместо ответа я издала нервный смешок.

– Ну, бывает, – сочувственно проговорил он и отстегнул ремни. – Давайте сына вашего с мужем примем.

У меня вышло еще одно придушенное «ха-ха». Переизбыток адреналина на лицо, вернее на речь.

Я задрала голову наверх, туда, где у края шахты на Света и Тема одевали необходимое для спуска снаряжение. Объективно, высота не такая уж и большая: два, может, три человеческих роста. Если задуматься, не страшно, но не когда ты висишь над этой высотой, удерживаемая хитросплетением ремней и веревок. Никакая цивилизация не лишила меня древнего, как мир, инстинкта самосохранения.

Все еще прохладное в Карелии июньское солнце подтопило лед в центре шахты, туда, куда доставали его яркие лучи, но не в остальных пещерах, скрытых под толщей мраморного потолка. Я отступила в тень и взглянула на колонну рядом с собой. Зеленоватая прозрачная поверхность льда хорошо просвечивала, и можно было без труда рассмотреть, как колонна уходит вниз, исчезая в темных глубинах подземного озера.

Сердце ухнуло в груди от нового приступа страха. Слышать звенящую радостную капель вокруг и осознавать, что до дна такое же расстояние, как до потолка, жутковато.

– Ха-ха-а! – огласил рукотворные пещеры победный вопль Тёма. Пристегнутый к животу отца, он ехал вниз и счастливо горланил. А спустя всего пару минут на меня взглянули смеющиеся и одновременно виноватые глаза Света.

– Сильно испугалась? – едва сдерживая улыбку, ласково спросил он.

– Сильно, – вдруг захотелось побыть маленькой и слабой. Убивать при таком нежном отношении, понятное дело, передумала, но и изображать бравого солдата тоже желания не возникало. Более того, ответ «все в порядке» рождал в душе волну протеста и отвращения.

Свет обнял меня свободной рукой, притянул к себе и поцеловал в макушку. Ладошку Тёма он не отпускал ни на секунду.

– Пойдем, осмотришься. В глубине очень красиво.

Я кивнула, а младший попытался ботинком сбить ближайший ледяной сталагмит. За руку Тёмыча удерживали не только во имя его безопасности, но и во имя целостности общечеловеческих природных богатств.

Как любой уголок нашей маленькой голубой планеты, Карелия – место уникальное. Можно вдаваться в длинные захватывающие рассказы об истории этого края, о его курносом населении и культурных особенностях, об удивительном, мелодичном и совершенно чуждом нашему слуху языке. Но я бы вперед всего поговорила о карельской природе.

 Все мы помним старые легенды о Бабе Яге, что жила в избе на столбах в окружении частокола и черепов, о топях, где обитают кикиморы и бродят неприкаянные огни, о тяжелом белом тумане, что проводит нас в потусторонний мир. Здесь деревья, сплетаясь корнями и ветвями, держатся друг за друга, не доверяя слою влажной гнили, на которой растут. Скалы и пологие расщелины, заполненные ледяной водой и погибшей растительностью. Запах сырости, тумана и грибов. Мох в этом мире абсолютный властитель. Он повсюду. Нежно-салатовый или совсем белесый, немного бардовый, часто насыщенно-изумрудный, с теплом он одевает Карелию во все оттенки зеленого. Серые сырые камни и такие же серые сырые скалы порой обнажаются, когда деревья, не удержавшись, под весом собственных стволов падают набок. Поверженные богатыри, им предстоит стать слоем гнили, на которой вырастут их потомки. Брусника, черника, голубика. Низкорослые, жесткие, они лежат необъятными коврами среди грибов и мха. Нет – нет, да и встретится под ногами царская особа в бедной бледно-розовой короне, госпожа костяника. Здесь ты не знаешь, что старые сказки – вымысел. У Карелии своя реальность.

– Нравится?

– Безумно, – искренне созналась я, глядя на ледяные колонны и сталагмиты, освещенные горящими свечами.

Мраморный карьер – часть уникальной реальности. Сотворенный человеком и обрамленный природой, он меня приворожил раз и навсегда еще в юности. Но никогда не доводилось видеть его вот так, дико, без печати музейщиков. Я, наконец, усмирила страхи и распробовала вкус подаренного Светом лакомства.

Сам Свет пока я философствовала раз пять успел предотвратить порчу природной красоты. Под сводами то и дело разносился его сердитый голос: «Тёма, нельзя», «Тёма, не трогай». Иногда это звучало просто, как «стоять». При последнем его уже угрожающем «Артемий» я беззвучно засмеялась, прикрыв рот ладонью.

– Чего? – не понял Свет.

Я сначала головой покачала отрицательно, давая себе время справиться с приступом смеха, потом вслух произнесла:

– Артемий Пересветович?

Свет тоже проглотил смешок.

– Ну и что? Я мучился, пусть он теперь мучается.

Пересвет Рудольфович и Рудольф Альбертович. Я снова засмеялась:

– Папа твой по тому же принципу действовал?

Свет с улыбкой пожал плечами и потянул на себя Тёма, сделавшего очередную попытку к бегству. Естественно, попытка закончилась провалом.

И тут мне в голову пришла мысль, которая должна была появиться до того, как я на имени парня внимание заострила. А еще умной себя считала и дальновидной. Никогда нельзя быть уверенной на все сто ни в чем. Человек навсегда останется человеком и допустит ошибку. Вот и я допустила. Кто, Вера, сказал тебе, что имя сыну выбирал сам Пересвет?

Я взялась пристально напряженно рассматривать профиль своего спутника, стараясь как можно быстрее оценить, насколько сильно пересолила. О том, как выгляжу со стороны, совершенно не думала. И тоже напрасно. Свет повернулся ко мне и вопросительно поднял брови. Мне очень хотелось извиниться, по возможности объясниться, только ведь не зная броду, могу хуже сделать. Ничего не оставалось, как неопределенно плечом повести и улыбнуться.

Свет отреагировал на мою мимику неожиданно. Он коротко рассмеялся:

– Ты чего такая виноватая?

Что ответить я не нашла, поэтому теперь обоими плечами пожала и изобразила, по моей задумке, задорную улыбку.

Наверное, задумка провалилась, потому что он засмеялся снова. Но на этот раз поразительно легко и открыто, словно я его насмешила, как не смешил никто и никогда. Если раньше им в похожие моменты искренности любовалась, то теперь я замерла, пораженная увиденным. Сейчас из нас двоих он был старше, читал меня, как книгу, испытывал родительскую нежность к моим стремлениям быть по взрослому осмотрительной. Непривычное ощущение. Возмутительное ощущение!

– Ну-ну, – еще больше зашелся смехом Свет, на секунду прижал меня посильнее и легко похлопал ладонью по плечу.

– У меня на лице что ли все написано?

– В целом, да. Теперь почти все читаю, а по началу не понимал совсем.

Последние два утверждения привлекли. Он меня читать пытался?

– А чего не понимал?

– Всего, наверное, – Свет пожал плечами.

– Например?

Кажется, он уже пожалел, что выдал мне конец нитки в клубке. Вера упрямая, пока не размотает, не отстанет.

– Ну, к примеру, почему Хуан?

Вера глупая, пока не нарвется, головой не подумает.

– Э… – сказала многозначительно я.

– Так почему?

Я бы могла соврать, но врать было нельзя. Не стоит начинать отношения со лжи. Ложь чаще всего впоследствии всплывает, только уже не мелким снежком, а настоящей лавиной. Оставалось одно – рассказать так, чтоб умилить. Первая пропасть на сегодня. Ну-с. Приступим:

– А можно я потом как-нибудь расскажу?

– Нет.

– А ты сердиться не будешь?

– Не-ет, – настороженно проговорил Свет, не отрывая от меня своих синих глаз.

– Точно?

– Точно.

Я открыла рот, набирая воздуха, и закрыла. Стыдно было на самом деле. Глупость ведь творила несусветную.

– Ну?

– Сейчас… Мне стыдно.

– Сильно стыдно?

– Очень.

– Тогда рассказывай.

– У меня бинокль есть, а твои окна напротив были и без штор, – почти не делая пауз, протараторила я.

Сработало? Нет?

– А Хуан – это комплимент или оскорбление? – Свет смотрел на меня слегка недоверчиво.

– Комплимент.

– Какая любопытная подробность. Мне надо чаще вопросы задавать, – с серьезным лицом проговорил он. В бездонном омуте его глаз при этом прыгали чертенята. Я расслабилась и позволила себе немного погордиться своей везучестью. Про зюк рассказала гораздо раньше, чем ожидала. Удача, однако.

– Значит, я тебе понравился еще до знакомства?

Неудача, однако.

Я замерла, растерявшись от нового неожиданного вопроса. Какие выводы сразу сделал… Загляденье. И промолчать-то в ответ нельзя. Разговор хоть и в шутливом тоне, но весьма серьезный.

– Ну, как бы сказать…

Свет вдруг смутился и немного нервно рассмеялся:

– Намек понял.

– Я о тебе ничего не знала. Знала два твоих предпочтения: футбол и блондинки.

Последнее слово я произнесла, внимательно осторожно следя за мимикой своего спутника. Мое предположение целиком и полностью оправдалось. Про девушку он умудрился забыть напрочь. Теперь вспомнил и пуще прежнего смутился. Вот так, плохой мальчик. Поменяемся местами. Что скажешь мне о ней?

Лицо Света вдруг обрело непроницаемость и некоторую суровость. Он пожал плечами, словно ничего существенного между нами не прозвучало. Так. Погоду обсуждали. И все. И диалог закончен. И ничего он мне не скажет.

Часто, очень часто, общение с сильным полом напоминает лабиринт с массой совершенно неожиданных тупиков. Напарываясь на такой тупик, так и хочется картинно всплеснуть руками и воскликнуть: «мужчины!» Сейчас как раз с языка готово было сорваться это восклицание.

– Обиделся?