Текст книги "Хозяйка мельницы (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– С замочком?

– Дай я.

Девушка закрутила волосы. Надо ж, подарки. А что взамен попросит?

– Хватит, щекотно.

Шершавые ладони нехотя соскользнули и снова принялись баюкать копыто.

– А знаешь, там с медведями косуля была. Мелкая такая, вздорная. Ни дать ни взять сестра.

– Значит, она сама?

– Видать порезвилась. И платье изорвала, и как коней бьют, посмотрела… Не прощу.

Он замолчал. Хильдико обернулась и увидела брата. Спрятала ожерелье под рубашку.

– Куда оселок [54]54
  Оселок – точильный камень, брусок.


[Закрыть]дела?

– Почему сразу я?

– Секиру точила?

– Я к вам заходила, с собой не брала. Ищи.

– Пойдём, поможешь. Чем бездельничать.

– Полтабуна задрали. Жалко.

Аскольд шагнул ближе. Хильдико встала.

– Жалко? А меня тебе не жалко?

– А мне твоя Любашка сразу не понравилась. Я тебе говорила. У Эрика две дочери: Торварда и Сванхильд. Бери на здоровье. Торварде ты нравишься. Так нет, тебя сюда потянуло.

– Тебя, смотрю, тоже, – он сдёрнул Владка за шиворот. – Целыми днями за тобой вьётся. Раз она тебе нравится, собирай-ка вено, утренний дар, езжай к нам в Свитьод, [55]55
  Свитьод – Швеция.


[Закрыть]я тебя на поединок пошлю, а там посмотрим…

–  Яу тебя невесту увёл, что ли?.. Погоди, а к сестре твоей уже кто-то сватался?

– Может и сватался, да не твоё дело.

– А Светан сказал, у ней нет жениха…

– Дурака-то не строй. И кости эти убери. Нид [56]56
  Нид – хулительная песнь, проклятие. Лошадиный череп и другие кости тоже означали проклятие.


[Закрыть]сочинять на дружка своего будешь. С которым вы вместе росли и который вас с детских лет знает.

– Эй, Владко! Проревелся? Батька ждёт.

Братья, легки на помине. Щиты несут.

– Видеть вас всех не могу! – Аскольд забыл про сестру и умчался за угол.

– Стой! Ну догоняйте, что ли! Сейчас вторые полтабуна нам порвёт!

Но Аскольд шёл на женскую половину. Ему навстречу выглянула Невенка с вёдрами, ойкнула и прыгнула назад. Девушки попрятались по углам и наблюдали, как варяг трясёт старшую княжну. Рогнеда прятаться не собиралась, нахлестала ему по щекам и дала воды.

– Кабы не моё брюхо, я бы вмиг её догнала. А остальные у нас спят очень крепко, – обвела обсидианными зрачками светлицу, и сёстры присели пониже.

Добричка тихонько плакала над тряпками, с которых сыпались нитки и бисер:

– Мы для неё вышивали, а она…

Пусть это будет самой горькой твоей обидой.

Конунг побыл там ещё немного, но нужно было готовить оружие к битве. В мирное время оно засыпает, а пробудившись, чует сильный голод. Затем и наносят на него руны, чтобы дитя огня, воды, земли и ветра было покладистей и разбирало дорогу… Наточить ему зубы, почистить шкуру – ручной зверь должен знать заботу, иначе одичает.

Владко всё там же, уныло отгоняет мух хвостом. Братья взяли его под руки, отняли кость и увели. Хильдико вертится рядом, заметила – вжалась в столб под навесом. Аскольд только отмахнулся.

Девушка обхватила опору. Что она может сделать? Брат сам не свой, Владко слезами умылся, девицам досталось от тех, от других и от третьих.

Её подёргали за ленту в волосах. Ольгерд и Баюс.

– Хильдико! Точильный камень куда дела?

– Да почему я-то? Я с вами вообще не живу!

– Ну у тебя девки ножи чем-то точат?

– У нас своё.

– Так одолжи.

Постучала по оконнице.

– Рогнеда!

– Ой! Напугала.

– Точило подай.

– Зачем?

– Вон, попросили.

Рогнеда увидела двоих воинов и гордо вскинулась:

– Ничего своего нет. Стол – подай, точило – подай.

Скрылась из вида, пошарила где-то, вновь показалась и протянула брусок:

– Нате. Хильдико, слушай, ты мне нужна. Помнишь, три дня назад, ты тогда в воду смотрела – как это делать?

– Вот они знают.

Побратимы переглянулись.

– Тебе зачем? – спросил балт. – На Драгомира?

– На кого же?

– А с кем нам воевать тогда? Ты вот что, подскажи, где глины накопать или воска взять.

– Воск есть. Г одна собрала. Все борти [57]57
  Борть – дуплистое дерево или выдолбленная колода для пчёл.


[Закрыть]за мёдом облазала, а у меня тесто взошло – и куда всё теперь?

– И место потемнее.

– Можете в погреб залезть. Пущу, открою. Только меня научите.

– Ты нам колдовство не испортишь? Животом своим?

– Я-то не испорчу. А вот тебя кто испортил? Полудница сковородкой огрела? [58]58
  Полудница – девушка/женщина, появляющаяся в полдень в поле с раскалённой сковородой, которой может ударить любого встречного (намёк на солнечный удар).


[Закрыть]

– Зато остальное всё цело.

– Ну заходите уже.

Пока обогнули терем, Ольгерд нашептал что-то приятелю, и Баюс толкнул Хильдико:

– Это кто? Старшая дочь конунга?

– Да, Рогнеда её зовут.

– Я не пойму, она замужем или нет?

– Нет. С братьями живёт.

Баюс кивнул и прильнул к уху Ольгерда.

Княжна сама спустилась с ними, не боясь оступиться. Захлопнула крышку, зажгла осторожно лучину и села на ступеньку. Баюс взял у неё комок воска, вылепил человечка. Рогнеда подняла щипцы повыше, чтоб воск не растаял.

Баюс провёл по волосам, посмотрел на Хильдико, на Ольгерда – и выдернул у него из волос заколку.

– Так воров узнают. Мы знаем, кто нас ограбил, пусть и другие знают. Куда клеймо ставим?

Рогнеда указала кукле между ног.

– Ну нет, пусть лучше сразу видно будет.

– Что думать-то? В глаз, как всегда, – прозвучал из темноты голос Хильдегарде.

– В глаз так в глаз, – балт повозил руками по земляному полу, натёр чёрной крошкой заколку, фигурку.

– Земля, перелай всё тому, кто на тебе сегодня медвежьи следы оставил, кто по тебе чужую невесту вёл. Передай всё Драгомиру.

Бронзовая пластинка вошла в головку куклы там, где должен находиться правый глаз.

Баюс наговорил на фигурку.

Снял с пояса кожаный кошель, спрятал туда заклятие:

– Зарою у дороги. Выпускай, хозяйка.

Выбрались на свет, Рогнеда села за прялку.

– Что-то вы клинки свои точить не торопитесь.

– Да вот тебе хочу помочь.

– Веретено ли длинное?

– Под твой пряслень [59]59
  Пряслень – грузик на веретене.


[Закрыть]подойдёт.

– А тебе что, тоже попрясть припёрло?

– И ему тоже.

– Что, сам не скажет?

– Он по-вашему не понимает.

– А я по-вашему.

– По-нашему – по-которому? Он ятвяг, я поморянин.

– А у ятвяг с поморянами снасти другие?

Рогнеда сняла неначатую кудель.

– Камешек свой не забудьте.

– Наши камешки всегда при нас.

– Сеновал пустой пока. Давайте за амбары.

Хильдико посмотрела им вслед и поправила жемчуг.

X

Зря печалилась Рогнеда: не пропало угощение. Со свадебного стола пошло на тризну. А игрища на Соже будут.

Долго спорили: идти пешими или конными. Боялись, изведут последних. Радимичи кобыл подрали много, чтобы потомства не родилось. Из жеребцов один Ворон живой, его бы поберечь. Да меринов десятка два осталось, если их потеряют – замены не скоро ждать. Потому решили: оставить в загоне. Челядь присмотрит. Корма достанет, травы засухой не побиты. Хоть стояла сушь от Перунова дня, [60]60
  Перунов день – праздник в начале августа.


[Закрыть]по всему видно – до Рожаниц [61]61
  Рожаницы – праздник в начале сентября.


[Закрыть]не продержится, а подземные ключи обильны.

Обоз не пригодится – он в полевье хорош, в голой степи – стоянку огородить. За полянские земли хаживали, местных конников н азуб пробовали, но про то другая песня, не сейчас её поминать. Плот связать на месте можно будет – оружие погрузить. За лето реки исхудали, опали – змеиная шкура, пустая внутри. Сбросил её змей, уполз н аполночь, [62]62
  Полночь – север, полдень – юг.


[Закрыть]где попрохладней, потёк вспять – и реки обмелели.

Аскольд порадовался, что сон ему вовремя подсказал оставить ладью в надёжном месте. Славяне пойдут по берегу, только дважды через реку переправятся, варяги – по Припяти и Днепру. Припять – река неширокая, взяли её волки вплавь, со щитами на спине, копьями, колчанами и саблями – в зубах.

На Днепре варяги позвали по второму человеку на вёсла – со своим оружием, не больше: много драккар не потянет. Светан запрыгнул на борт первым: силы перед боем поберечь. За ним потянулись отец, Лют, Хорь и другие кто постарше. Остальные, по уговору, сделали плот в два наката, сложили на него доспех и прицепили к корме на пеньку – пять вор овин [63]63
  Воровина – верёвка.


[Закрыть]скрутили. И со спокойным сердцем плюхнулись в воду.

Получилось так, что расселись на вёслах не по-людски. Слева – Аскольдов отряд, справа – древлянские бойники. И каждый – кто во что горазд. Привыкли славяне грести широко, расправлять вольно крылья, но свейский змей парить не умел. Мало того, что доски скрипят и топорщатся, будто он задыхается, да настил чешуёй отваливается: говорят, так воду проще вычерпывать, если ладья нахлебалась – так и вёслам не развернуться. Зацепились вёсла. [64]64
  Доски… настил… вёслам не развернуться – корабли викингов имели более гибкие борта, палубные доски не закреплялись, грести нужно было короткими и быстрыми взмахами.


[Закрыть]

– Сказали тебе, короче греби, – напустился Светозар на Ждана, сидевшего за ним. – Размахался тут.

– Виноват я, что у тебя руки криво растут? Привык саблей направо-налево.

– Чего?

– Того. Мне лучше знать. Я сызмальства на перевозе робил, пока к вам не подался.

Княжич оставил весло отцу, Ждан по привычке хотел выдернуть из уключины, задел за третье. Драккар завернуло вправо.

– Счас в реку обоих скину! – Ростислав топнул, планка скосилась, и он сам чуть не свалился под скамью.

– Оглоблю свою поднимите, – сказали сзади Лют и Гордей. Третье весло было их. – Косы, что ль, заплетаете.

– А вы не видите, им некогда? – откликнулся князь. – Мне, старику, одному веслом ворочать, а у них кулачный бой… Сядь что ли!

С других скамеек пришли разнимать. Свеи не выдержали:

– Уже назад поворачиваете? Утопите свой плот к воронам. Оружие там ваше, между прочим.

– Да уж, чем ссориться, лучше бы спели, и дело бы дружней пошло, – сказал кто-то с носа.

– Только не те, ясские, которые от прадеда Роскина. Протяжные больно, совсем запутаемся. Быстрое что-нибудь.

Славяне приободрились. Солнце радостно встряхнуло головой, засамоцветилась вода, заскакали буруны у киля. И даже вёсла всплёскивали слаженно под «За весною лето, за ветрами ветры, заплету их в водограй по-над зиркой светлой». [65]65
  За весною лето… – примерные слова к гуцульскому аркану – сакральному мужскому танцу.


[Закрыть]

Лето отозвалось на своё имя и ласкалось к кораблю. Мрачнели только варяги. Ингвар тихонько завыл.

– Конец-то будет? – спросил Торстейн.

– Должен, – на миг отвлёкся Ростислав и снова спрятался в разноголосье.

У берега замелькали лощёные спины.

Драккар заносило влево.

– Плот-то, может, отвязать? – раздался голос из-под борта. – При одних зубах ведь останемся.

– Не надо, – конунг снял с борта алый щит, взял своего Сеятеля и вышел к затылку дракона. – Тихо все! Грести по моим ударам. Молча.

Видел он такое – то ли у ромеев, то ли у других южан.

Воины присмирели. Эрик с гордостью посмотрел на воспитанника. В полной тишине застучал меч по туровой коже – и вёсла по воде. Ладья пошла ровно. Правда, Асмунду, который был в паре с Аскольдом, пришлось теперь работать за двоих, но на силу он не жаловался.

На берегу младшие Ростиславичи выливали из сапог воду.

Берег встретил широкой поймой, заросшей багуном [66]66
  Багун – багульник.


[Закрыть]и клюквой. На тальнике засохла ряска. Видно, весной в устье Сожа хозяйничал болотник.

Драккар освободился от мачты. В другую погоду его перевернули бы килем кверху и насадили на брёвна разобранного плота – навесом от дождя. Сейчас побоялись, что рассохнется. На бок всё-таки уложили – проверить еловую прошву. [67]67
  Еловая прошва – доски соединяли не гвоздями, а еловыми корнями, чтобы борта были более гибкими и выдерживали напор волн.


[Закрыть]Потом Фреки объяснял древлянам, что колоду, на которой держится мачта, называют «старухой», а для руля – «бородавкой».

Кто выслеживал зайца, кто ушёл поглубже в лес – за птицей и за хворостом. Аскольд и Варди, по пояс в воде, глушили лапами рыбу.

Присел на корточки Владислав, достал из-за пазухи лепёшки: совсем забыл про них. Под шкурой не размокли. Одну опустил в Днепр: много он сегодня натерпелся. Пропустил – и то спасибо.

Аскольд собрал добычу в ивовое тенёто и поднял голову:

– Владко? Печево-то откуда? Сёстры в дорогу собрали?

– Ага, сестра. Твоя, – Булгарин подошёл зачерпнуть воды: любимый котелок он не забыл.

Аскольд зачем-то отвернулся.

– Чего? – обиделся Владко.

– Ничего. Ешь.

Владко принюхался.

– Нет уж, скажи.

– Что говорить? Откуси – сам поймёшь.

Откусил. Проглотил.

– Обычная лепёшка.

Аскольд нахмурился.

– Дай-ка попробовать… Она что, готовить научилась?

– А что – не умела?

– Не очень. У нас родители умерли, ей одиннадцать лет было. Хотели к тётке на воспитание. К отцовой сестре. Хильдико руками и ногами за косяк: «Не отдавай! Не поеду, не хочу!». А когда она плачет, мне самому плохо – так уж она ворожит. Тётка вокруг нас походила, носы нам поутирала – так и уехала. Мы остались: я с дружиной, и сестра всё время рядом вертится. У Эрика дочери – научили её чему-то. Прясть-вышивать умеет, но не особенно любит. А тут, видно, сёстры ваши постарались, хоть хозяйку из неё сделают.

– Кто ж её теперь замуж возьмёт? – притворно вздохнул Братислав и подмигнул брату.

– Кто там хворост собирал? – крикнул Варди. Брызги на соломенных косах были как роса на стоге. – Пожарить хватит? Или сырую есть?

На берегу разводили руками: или готовить, или ночью греться. Валежника, как назло мало, ветки рубить не велят – ни кусты, ни деревья. Всё шумят: «Уйди! Уйди!». Врагов чуют. Комары вообще изверги. Даже в такую жару.

– Не замёрзнем, – буркнул Братин. – А поесть горячего охота.

– Пока готовим, обсохнем, – подхватил Светан. – Клюкву варить хочешь?

– Ага. Сюда бы нашу Рогнеду, она бы наварила… И чабрецом бы напоила, и клюквой…

Владко вертел стебель багна. Листья как кованые. Спать тут нельзя – одурманит. Зато гнус отгоняет. Дальше уйдёшь – съедят.

– Смеётесь надо мной. А помнишь, Светан, как в баню за девками подглядывал?

– Да когда это было?

– Когда? Когда женат ещё не был, – расселись, где берег посуше и вместо болотного цвета – девясил и конюшина. Владко и Святча складывали костёр. – Мы тогда с Гордеем и Вадимом дружили. Они постарше нас, мы хвостом за ними ходили, хотели во всём как они быть. Подбили нас как-то потешиться. Сначала сами посмотрели, потом нас по очереди подсаживали. Светан, значит, перекинулся, чтоб не узнали. Голову в оконце просунул. Оно заволошн ое, узкое, а холка у братца – ого какая. Да ещё просунуться подальше надо, во все углы заглянуть. Он и застрял. Туда-сюда. Никак. Девки видят: морда мохнатая сверху торчит и жалостливо так смотрит. Ух, порадовались. Целый день листочками плевался. Все веники об него ободрали. Покусал кого-то.

– Тебе смешно, – Владко аж согнулся – получил под рёбра.

– Смешнее Вадиму с Гордеем было, когда ты у них на плечах потоптался. Когтищи – хоть зашивай. Он с ними с тех пор не дружит.

– Ха-ха. У меня чуть глаза не повылазили, а он укатывается, – Светан опрокинул брата и повозил по траве. Тот едва не угодил пяткой в огонь: пока рассказывал, хорошее пламя раздули.

– Эй! Огонь всё-таки! – напомнил им Святча. – Его уважать надо.

Не донесли они свою обиду, по дороге рассорили. Ехали мстить, за ворота вышли в слезах, а теперь как на праздник. Поход бойнику что игрище, погоня что салки. Зверь живёт, пока охотится, пока бежит – за кем иль от кого, пока пена с боков клочьями да кровь бьёт в голову. Посади лютого на цепь, держи во дворе, корми с блюдца, блох вычёсывай – сдохнет с тоски. Поставь молоко надолго – скиснет. Спрячь наряд в сундук подальше – истлеет. Вот и кровь – застоится, загуснет от тины как топь весенняя. От дров одна польза – когда сгорят. От мяса – когда съедено. Чем дожить до старости, ни песни, ни пляски не выучив – выходи на веселье, пусть запомнят в красоте да в силе. Кто живой останется.

XI

Тихо на подворье, не звякнет сбруя, не скребут порога когти, не катится бочка из погреба, не стукнет о стол ендова. [68]68
  Ендова – посуда для разлива мёда, вина.


[Закрыть]Вся усадьба – в людской и в девичьей. Холопы да батраки – на войну не возьмёшь, дом не поручишь. Косят сено, колют дрова, белят посконину [69]69
  Посконина – ткань из конопляной пряжи.


[Закрыть]. Доверь дреговичу топор, пусти девку стирать на реку – и не твои это люди, поминай как звали. Наймиты за ними посматривали, роднились – и вели в город, на вече, к соседям-пахарям. Вече давало приют, община давала кров. Пленные принадлежали Искоростеню – и только Искоростень решал, кого освободить. Но помнил полюдье [70]70
  Полюдье – сбор дани.


[Закрыть]– и всё возмещал. Рабов выкупали зерном, плодами, птицей, ремеслом. Если плату прислал кузнец – торговаться не след. По собственному почину князь редко кого отпускал. Разве девиц, тяжелевших от его людей. Почти все женатые дружинники имели супругами полонянок.

Княжны всё гадали, возьмёт батька Весну или дождётся, пока она понесёт. Без мужчин их никто не мирил, и Рогнеда бранилась с Вёсенкой по пять раз на дню, грозила, что выдаст её за холопа. Та стращала сестрой-колдуньей.

Услышав скрип ворот, княжна понадеялась, явились старейшины – с вестью, что какому-то людину приглянулась их раба, и он готов купить ей свободу.

Лисютка позвала её, Рогнеда дожевала яблоко – последние дни тянуло на кислое – набросила платок и поплелась к воротам.

Гости важные, хоть не старейшины. Воевода и бирич [71]71
  Бирич – сборщик подати.


[Закрыть]Ведан. Не кланялись, только кивнули.

– Здравствуй, большуха, – Стоян обмерил её глазами.

– И тебе здравствовать, и дом – полную чашу, – устелила голос им под ноги, процедила, провеяла, аж зашипела.

– Когда замуж успела?

– Когда рак на горе свистнул.

– Нам отца твоего повидать, – сказал Ведан. Смотрит – мёртвым огнём Громовника. Лиловые молнии мечет. Князю только в волчий месяц [72]72
  Волчий месяц – месяц полюдья, примерно совпадает с декабрём.


[Закрыть]закрома открыты, биричу – круглый год. На старейшин, на пиршества, на ополчение. На воеводу то есть.

– Нет его, на Сож подался, к сыну приёмному – погостить, – язычок у змеи раздвоен. На одной половинке правда поместится, на другой – кривда, и в спор меж собой не вступают.

– Со всей дружиной?

– Они как братья – всё поровну делят.

– Небось, верховыми?

– И они похвалиться любят.

Бирича княжья родова не любила ещё за то, что он кожух волчий носил. Какой одному Ростиславу можно. Волки, говорит, и нам братья, раз одно племя. Да какой ты волк, псина дворовая. Ступай, гложи свои объедки. Пояс на тебе браный – не кожаный. [73]73
  Кожаный ремень и сапоги – атрибуты свободного человека, воина.


[Закрыть]И обуться бы в лыко, а то – сапоги напялил.

– Чем хвалиться? Костями? – прибавил Стоян. – Слыхали мы, табун ваш медведи заели.

– Откуда? Медведи сказали? – глаза её стали совсем непрозрачными, зрачки сжались в щёлки.

– Да куда нам до твоих братцев, мы люди простые, иных наречий не понимаем. Так медведи – или мор какой?

– А может и мор. Мы пока сами не знаем, – слова сочились сквозь улыбку желтоватой едкой слюной. Рогнеда облизнула губы. – Я сама весь хлев исходила, весь загон, и что делать – ума не приложу.

Ведан подался назад. Княжна нарочно ступила поближе.

– Если на нашу скотину перекинется – пеняйте на себя, – ответил Стоян. – Что хочешь делай, но чтоб к городу эта напасть не подступилась.

– Тогда скажите вашим мужикам, пусть за околицу сегодня не высовываются и спать ложатся пораньше.

– Передам, молодушка, не волнуйся. А то, может, плуг нужен? Мои молодцы пришлют.

– Да у нас свой есть. И даже косы. И серпы.

– Тогда прощай, Рогнеда Ростиславна. Завтра сам борозду проверю.

– Прощай, Стоян Вышатич. Прощай и ты, Ведан Стретич… А-апчхи! Ой, простыла, кажется. Бывайте, всего вам доброго, – Рогнеда сердечно пожала им руки и не велела сразу запирать, чтоб посмотреть, как бирич с воеводой плюются и отряхиваются.

День потянулся как обычно. Ближе к вечеру женщины и девицы будто засуетились. Так, невзначай, быстрей прежнего замелькали подолы. Замелькали и стихли. Протопали до сарая босые Лисюткины пятки. Подались на ночь глядя за ягодами Яра с Умилой. Зоря на стирку с корзиной белья захватила глиняный черепок. Годна ходила в кладовую за лучинами: якобы все догорели… Конюхи дружно решили не водить сегодня лошадей в ночное. Потом привязали собак. После сумерек мужская половина стихла. Женская – и не думала. Спать легли только дети и Людмила. Добричка обиженно зарылась в одеяло в обнимку с котёнком. Красена утешала её тем, что других девочек тоже пооставляли: и Брану, и Драгицу, и Малушу…

Рогнеда нашла Хильдико, наказала раздеваться до рубашки и распускать волосы.

– Ворожить идём? – спросила свейка, охотно стаскивая сарафан: было ужасно душно.

– Пахать. Испугались все, что скота недосчитаются.

Вокруг крыльца собрались девки и женщины, все в белых сорочках, босые и с непокрытыми головами. Стоило свейке занести ногу через порог – белая стая зашикала и зафыркала:

– Чужая она! Прочь её! Прочь!

– Главное – девка, – отрезала Рогнеда. Распущенные косы покрыли её как дёготь, даже при ходьбе не полоскались, точно кожей облепили – чёрной, иссиня-маслянистой. – Чем тише, тем лучше. Пошли.

И потащила Хильдико за собой. С ними поравнялась рослая Годна – несла лучины, одну отдала княжне. Та недовольно покосилась на огонь. Не надо бы, да ночи летом тёмны.

– Близняшки где?

– Сзади, с Вёсенкой.

– Как это их угораздило?

– Серпы делят, не всем хватает, – слова перекатывались под гортанью – ни дать ни взять через кадык. Бойкий рыжий лепесток окатывал светом литые руки. Если бы не вздёрнутая грудь, кто не знал Годну, счёл бы переодетым парнем. Не иначе, дразнили «двусбруйной».

За ней Невена и Яра волокли соху. Годна сжалилась и одной рукой подхватила оглоблю.

У самых ворот Зоря нырнула в темноту и выловила горшок с песком.

Толпа свернула вправо и вереницей вытянулась вдоль забора. С безлунного неба как сквозь сито посыпалась водяная пыль. Лучины задымились. Рогнеда улыбнулась.

– Дай ночи потемнее, – забормотала худенькая Р оса. Шёпот отскакивал от мороси, как пшено колотится в посуде, если встряхнёшь.

– Потемнее? – донеслось из мрака. – Проведёшь нас вокруг города – можно и потемнее.

Рогнедина лучина уже погасла, да и остальные тоже. Зоря накрыла горшок полой.

Женщин облепила чернота: лезла в глаза, в ноздри, в уши – так водяной утягивает за ноги в неурочное купание.

Хильдико не поспевала за Рогнедой. Сокол зорок на свету, в высоте, а не ничком в земле посреди ночи. Вытянула перед собой руку – не напороться бы на что. Даже лица большухи не видела. Спутница выступала уверенно.

– Не отставай, – повернулась к ней. Девушка поняла это потому, что справа сверкнули зеленью Рогнедины зрачки.

И правда, видит в темноте как днём: с горем пополам, но за город вышли. Исчезло жилое тепло, воздух совсем слюдяной. Потянуло влагой. Река рядом.

– Ой, страшно, – сказал кто-то сзади.

– Вот из-за таких вот всё и портится! – застрекотали вокруг.

Комья суглинка скользили под пятками. Комоний Вражек – самое дно. Вода лизнула щиколотки, старшая княжна остановилась.

– Отсюда пашем, девоньки.

Сгрудились, загремели серпы и косы. Их полумесяцы и клювы разом сверкнули в бледно-жёлтом п асвете.

– Луна! Родненькая!

И в самом деле, стояли у самой кромки воды. Слева встал отвесный склон, направо, вдоль реки, они пойдут орать.

Лемех воткнулся в отмель.

– Кого впряжём? – спросил незнакомый голос. Это оказалась Еся, Веснина сестра – прибилась втихомолку в темноте. Или отцова полюбовница разболтала, или знать послала последить.

– Тебя, наверно, – съязвила Рогнеда и подставила грудь под постромы. – Слева от меня держись, кричи вместе со всеми, чтоб я твой голос слышала, – шепнула свейке. – Поняла?

Хильдико поняла. Вместе с Красеной тянула за Рогнеду левую обжу, [74]74
  Обжа – оглобля у сохи.


[Закрыть]Лисютка с Горей везли правую. Годна взялась за рогаль [75]75
  Рогаль – «поручни» для пахаря.


[Закрыть]и как следует налегла на рало, чтоб прорезать борозду самой, не утруждая Рогнеду.

Зоря шла по свежей ране и, набирая в горсть песка, разбрасывала по всклокоченным комьям:

– Когда наш песок взойдёт – тогда и смерть до нас придёт.

– Выйди вон с нашего села, со всякого двора, – полунапевом подхватывала Годна, без особого труда ворочая глинистый берег.

Все остальные гремели косами, серпами и тараторили на все лады:

– Устрашись-посмотри: где видано, что молодушки пашут, а девушки косят.

Хильдико повторяла за ними, но следила не за сохой, а за масляным кругом луны, на котором, словно догоняя девичью ватагу, семенила с коромыслом фигурка в платье. За спиной её – смутным пятном – то ли домик, то ли… мельница? Облачко легло на колесо, дымка волнилась как речка. Идти за луной. Там и мельницу сыщешь, и хозяйку её… Только не отставать. Высокую девушку с прялкой за поясом… Иди за луной… Не отставай…

– Не отставай, – ткнула в спину Красена. – Затопчут.

Рогнеда уже натянула построму и натужно загребала ногами землю.

– Держи крепче, дура! Ей же тяжело!

Хильдико опомнилась.

Город обогнули наполовину – луна оказалась с противоположной стороны. Вдруг совсем рядом залаяла собака. Женщины сбились плотнее и как одна оглянулись. Соха замерла.

– Стой, проклятая! – взвизгнула Яра и рванула за псом. Долго ли, коротко, послышался хруст, и девушка вскоре вернулась к подругам.

Луна побледнела, маячила теперь перед лицом. Круг завершался. От реки потянулась сероватая мгла.

Путь пошёл в гору – к обрыву. Рогнеда шумно дышала и всё замедляла шаг. Годна уже не толкала, а несла соху. Красена понукала девушек.

Бороза замкнулась. Рогнеда сбросила с себя ремни, покачнулась, прошагала вперёд, до воды, и рухнула на колени.

Девушки всё побросали. Первой примчалась Горя:

– Ненька, ненька! Ты что, рожаешь?

– Устала, – выдохнула старшая. Застыла над водой на четвереньках, мочила лоб и щёки, пила. Ей помогли подняться. Рогнеда отнекивалась и ушла вперёд, к Хильдегарде. Та дотащила её до дома, почти вволокла в спальню, наспех раскидала постель.

– Сейчас полежу – пройдёт. Ты тоже поспи.

Хильдико устроилась рядом, укрылись одним одеялом.

Засуетились на цыпочках сёстры, юркнули под покрывала.

Девки отнесли на место косы, серпы, соху; Весна провожала сестру, Годна пошла зоревать, Умила с Невеной встречали на крыльце денницу, Зорька с Лисюткой намылись, оделись и сели на поленнице посплетничать. Роса посмотрела хлев. Яра застряла над кадкой: не отмывалась собачья кровь.

Рогнеда начала рожать утром. Тогда же прихватило Милу. Началась беготня за водой, за бельём. Рогнеда бранью выгнала всех в светлицу: от топота тряслись лавки. Позволила вернуться, когда уже дети вышли. На Людмилиной рубашке яростно вопил мальчонка, у Рогнеды в ногах лежал синий комок.

Дитё похоронили, Рогнеда каждый день цедила молоко и посылала с ним кого-то на могилку: покормить, а то от голода, что доброго, вернётся. Перестала быть на себя похожей. Даже работа не клеилась. Всё сидела на конике, [76]76
  Коник – сундук, который использовали и как скамью.


[Закрыть]затылком к окну и смотрела в очаг. Хильдико носила ей воду умыться, рвала зелёные яблоки, чуть буроватую рябину – вкус у ней так и отбило, заставляла одеваться, причёсываться, гоняла невестку, которая сновала рядом, укачивая сыночка, и твердила одно:

– Спасибо тебе, золовушка, ты ведь для меня наворожила, моему ребёночку жизнь дала…

Рогнеда молчала. Ворожила она, но затем лишь, чтоб роды пришли в одно время. Почуяла, Людмилин срок пришёл – и стукнула разок-другой себя по животу: после пахоты больше не надо. Вот и вся ворожба. А детей поменяла просто. И лежит в земле не её, а Людмилин. А её – вот он, рядом, в зыбке. Но никто о том знать не должен. Потому что сон видела: быть Миле вдовой. Пусть хоть что-то от мужа останется. А дитё так и есть – Светозара. Солгал он отцу, что два года сестру не трогал. Прижал у кладовки как-то. Потому что Милка давно опостылела.

Хильдико совсем с ног сбилась. Помогает, заботится – а у самой в глазах луна стоит, а по луне девка с коромыслом шагает. От мельницы.

– Я ведь вижу, ты извелась вся. Лети к этой мельнице. Вечера только дождись – и держись луны. На-ка пояс мой, пригодится, – подманила к себе, повязала поверх её собственного. В прорезь на вороте заметила жемчуг. – А я знаю, кто тебе подарил. Может, навестить их успеешь. Лети.

XII

На берегу долго не остались. Всё равно что на пороге обедать, к тому ж на чужом. Да и поживиться нечем: зверь помельче, птица водяная – не показываются, потому что травы не пощиплешь, ядовитая. А зверь покрупнее на голое место не кажется, тем более если добычи не видно. Даже пчёл не заметно – не вытерпят яда.

Двинулись вглубь, только плот и ладью оставили, чтоб возвращаться быстро. Канули в рамень – кондовая не кондовая, криволесье не криволесье. Стволы не статные, друг на друга не равняются, но вполне себе крепкие. Раскинулись как на отдыхе. Листья цветом как перо у косача, так и лоснятся. Колышутся чутко, но ветви ленивые: проходите, мол, не держим. Равнодушье такое страшно: коль пропускают, легко совладают. Векши, и мыси, и куны – еду в Тёмном Доме бери осторожно, не про тебя она, не ты хозяин. Выделил Старый делянку – ей и пользуйся. На чужую зашёл – проси позволения, а взял – так проверь. Не раз вспоминали Родителя воины, каждый народ – своего, огня зазря не жгли. И потому не голодали.

Выпрямился лес, заплёлся. Не бородёнкой первой, куцей, а матёрою зарослью, что не любой гребень возьмёт. Пока Драгош невесту домой к себе вёз, сотню раз вокруг каждого дерева свадьбу мог справить. Пропала девушка, есть ли толк возвращать?

А вон то место всякая тварь обходит. Шагов за четыреста, если не больше, людиной несёт. Добро бы одним медведем – может, логово просто. Минули бы. Но нет, человеческого не перебьёшь. Купайся, по земле валяйся, травяной сок дави – не обманешь. В воду все окунаются, шкуру каждый пачкает и растенье помнёт, случается, но хороший охотник всё равно чует: пот, мясо, кровь, дух из ноздрей, слюну, желчь, мочу. Не первое – так третье, не третье – так десятое, внутри-то песком не посыплешь. А то бы все давно с голоду померли или под нож угодили.

Вот и учуяли древляне с варягами: в той чаще селенье прячется. Дома высокие, в здешнем крае землянку не выроешь – колодец получится, но в гуще такой не сразу усмотришь.

Ближе подходить не стали, лагерь не разбивали. Лещина и смородина укроют, мех согреет. Паук предупредит. От мошек багульника наломали.

Учуяли они – прознали и про них. Мелькнуло над кровом, присвистнуло пищухой, пришпилило плащ Ростиславу.

К стреле кошель привязан худенький. Развязал князь бечёвку, вытряхнул: клок шерсти заячьей и шкурку рыбью.

– Не трогай, вдруг проклятие, – Ульф выбил посылку у него из рук.

– Нет, я Драгомира знаю. Обсмеять, опозорить – это он с радостью. А проклинать не захочет. Ему бы поглумиться.

– И что же это значит? – шепнул Изяслав. – «Бегите от нас как зайцы, плывите как рыбы»?

Гордей переводил взгляд с одного ошмётка на другой:

– Одно мы знаем точно. На завтрак у них была рыба.

– И зайчатина, – весело подхватил Ингвар.

Светан подполз на животе:

– По-моему, батя, смеются над нами – и всё.

– По-нашему тоже, – кивнули Отрад со товарищи.

– А пока мы тут загадки гадаем, небось, и окружат, – заёрзал Хёльги.

– Нет, он что-то сказать хотел, – покачал головой Асмунд.

Князь сурово взирал на воинов. Только усы подёргивались.

– Значит, надо ответить. Старались люди, рыбу чистили… Нащёлкался? Отца угости, – подставил ладонь Братину, который уже позарился на орешки – с Харальдом напару.

Два ядрышка упали в ладонь. Харальд подумал – и тоже пожертвовал.

– У кого что есть?

Мошна пошла по рядам. У кого мусора не нашлось – просто плюнули.

– А кто у нас стрелок хороший? Иль у тебя, Аскольд?

Вызвался Хорт. Нашептал с князем на стрелу, на тетиву, чтоб не ошиблись в пути. Радимичскую сломали – как гонца с плохой вестью.

– Ну вот, пусть не волнуется: добрались, живы-здоровы. Пусть сам теперь думает. А мы местность разведаем.

Драгош надумал быстро. Еле успели вернуться Светан, Лют и Фреки – самые мягколапые. Облетели всю округу, сосчитали все ёлки да чёрные вольхи. [77]77
  Вольха – ольха.


[Закрыть]Нет троп широких, нет полян. По левую руку овражек. На дне крушина – схорониться можно.