Текст книги "Хозяйка мельницы (СИ)"
Автор книги: Евгения Демина
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Евгения Демина
ХОЗЯЙКА МЕЛЬНИЦЫ
Как рассказывают об этом свеи
Ясени битв
Коня пастбищ Ньорда
Вели к берегам
Гардарики южной,
Даритель колец,
Кнудсен Аскольд,
Явился вручить
Ключи Лёбенмейр,
Сестре Вёльдицлейва,
Конунга руссов.
Но вместо звонницы чаш
Увидели волки
Сражений бурю
Мечей: бесчестные
Венты и руссы
Не мирно их встретили.
Восемью восемь
Ночей точёных
Посланниц супруги
Морей Хозяина
Зерцала бури
Тростников Истого
Принимали, покуда
Ясени Фрейра
Их не сломили,
Покуда Драгенмейр,
Союзник руссов,
Не свергнут Аскольдом
Был, покуда
Древо драгоценностей
Не взяли свеи…
Как рассказывают об этом славяне
В лето… приидоша на Коростень варязи, иначе зовомые Русь, соуз с князем заключити. Но приидоша следом радимичи, приведши хозары за собой, и певкины, и прочие поганые, и повоеваша земли древлянския, и попортиша земли и скот, и пошед князь древлянский на радимичи, принявши помочь от варягов, и возвратиша своих девиц полонённых и добро отнятое, и полониша многия люди радимичския…
Как было на самом деле
Волкодлак и соколица
I
Над деревьями взмыли птицы. Рассказали: скоро ждать гостей.
Владислав улёгся на траву и смотрел на вечереющее небо. Молозивом растекались облака. Костёр точно доил их, быстрыми пальцами сцеживал белесые дымные струи. Жаден ты, Огонь Сварожич, больше обратно расплёскиваешь, ажно сучья хрустят – не терпится тебе. Кто ж из них кого пьёт? Небо – Огонь, иль Огонь – Небо?
По прогалине расхаживали разгнузданные кони.
Явились братья – с хворостом и ягодами, низанными на стебельки.
Костёр зачавкал ветками. Младшие уселись на плащи, засвистели в соломинки. Протянули брату ещё несколько, он слизнул с них червонную низь.
Вернулся старший. Нёс котелок с водой. Послужи-ка нам, Огонь. Вот тебе вода, вот ягоды, вот тетерева – угощайся.
Тревожно всхрапывали кони. Рассказали то же, что и птицы. Духом тянет из лесу – пр идут чужаки. Милости просим на трапезу. Лютым вскормлены, еды не жалеем.
Понимал Владислав животных – давно научили, ещё когда в лес увели с одногодками: воинских премудростей осваивать. Тяжело было учиться – иные себя забывали. А он не забыл. Имя своё помнил: Влеком звали. Волком. После уж нарекли Владиславом. За глаза – Волкодлаком. Серую масть не выведешь. А с такой породой стыд – зверей не понимать. Вот и научился. Правда, свою речь на месяц отшибло. Но по новой луне возвратился язык, и остался он только в выгоде. Днём – в луде, [1]1
Луда – нарядный плащ.
[Закрыть]на пиру, ночью – в шкуре, бору. Поутру – при мече, в ночь – при лунном луче.
По глазам узнавали в нём зверя – по сверкающим, чёрным, да с дикой косинкой. Круто вьются смоляные волосы, л ице изжелта-смуглое, остроносое, остроскулое. Кровь ведь как река течёт по жилам: здесь смешались и вольный Дунай, и волошские водограи, и полесская тихая речка, и ясские [2]2
Ясы – аланы.
[Закрыть]стремнины.
Вот у старшего, Светозара, взяли верх полесские ручьи. Глаза круглее, не сверкают, а блестят жидким блеском, словно рябь по воде. Щёки – медной чеканки, не желтеют – краснеют от солнца. Вон как пламя их высвечивает. Любо-дорого глянуть. Точно идол ромейский – говорят, у тех лица как живые… Отнин любимец… Флягу откупорил… Растерял ты своё молодечество, брату, как оженился. От всей удали и осталось – пировать да веселиться. Через то, видать, и жена твоя третий год выкидывает.
Уж младший – Братислав – век бойником останется, до смертного одра. Очи – омуты недобрые, заглянёшь в них – затягивают. Питает его реку подземный ключ, из тех, что не дадут иссохнуть Хвалынскому [3]3
Хвалынское – Каспийское.
[Закрыть]морю в горячих степях. Была и степнячья кровь в роду их, только спрятала русло, проступила лишь в третьем брате. Так и прозвали его – Булгарин. Да Булгой [4]4
Булгой – беспокойный. Отсюда, например, «взбулгачить».
[Закрыть]– за норов беспокойный.
А погодок его – Святополк – тих, молчалив, дик – что волохи, в своих кожухах в олной [5]5
Волна – шерсть.
[Закрыть]наружу. Тонкий, лёгкий, но силы не на пятнадцать лет, старших забарывает. То-то бровь заломил, на Светозарову флягу косится, жеребчик неезженый. Не однажды постромы [6]6
Постромы – ремни или верёвки в упряжке.
[Закрыть]порвёт, дайте время.
Ещё двое младших – те пока в возраст не вступили. Пока не разберёшь, на кого похожи. Скроены вроде ладно. Радимир да Всеслав. Всеслава – Вешку – сами Векшей прозвали: мордочка востренькая, глаза как вишни. Посмотреть, как повзрослеют… Дома, спят уже…
Вот вернутся, сестра Рогнеда встретит. Скажет опять: «Полно тебе, Владко, в юнаках ходить. Женился бы». Пускай сама сначала замуж выйдет. Даром что вдова, большуха – народ не поймёт. Берут ведь, дуру – не идёт.
Вот Любашка – Любомира – по парням так глазом и стреляет. Но гордая девка, красивая, и знает, что красивая. Как тополь, да головку запрокинет, очи соколиные, переносье орлиное – горная кровь, бурхливая. Ясская.
Красомила с Гориславой попроще. Ни лица пока, ни стана. И не дети, и не девушки. Пару лет подождать – и на выданье обеих. Разом. За одного мужа, чтоб не путал. Угораздило ж – как две капли воды.
А про младшую, Доброгневу, и говорить нечего. Дитё и есть дитё, в куклы играет…
Кони храпят, ушами прядают: воет в смородине серый братец. Близко не посмеет, огонь не позволит. Звери лесные со Сварожичем не в ладу. Боятся. Как огня – боятся… Огня…
Всполошился папор отник. Бедная эта поляна на травы. Всё кислица да сума пастушья, а по кромке – папоротник. Змей, что ли? Нечем угостить – молока самим нету… Лошадей не тронет: они на перунику [7]7
Перуника – или Перунов цвет – цветок папоротника, а также ирис.
[Закрыть]заговорённые, змей забоится… Отвели бы на реку: там луга заливные, сочные, но грозы давно не было, водяной не страшится – ночью не сунешься…
Надо что-то дать. Черв у-то. [8]8
Червь – так раньше называли змея.
[Закрыть]
– Светан, что у тебя во фляге?
– Простокваша. А то не знаешь.
– Да хорошо бы простокваша… Полоз тут. Подбирается.
– Полоз, говоришь, полозит? Где?
– А вон там.
– Чудится тебе, Владко. Тихо там, вижу.
– Кто же это, мавьё [9]9
Мавьё, навь – нечисть, призраки.
[Закрыть]разгулялось?
– Тихо. Ещё всех по имени назови.
Встали оба – старший брат и средний, Светан и Волкодлак, княжич ясный и бойник тёмный, дуб и падуб. Светозар пояс дёрнул – зазвенели серебряные рясна [10]10
Рясна – подвески.
[Закрыть]и бубенцы. Лишним звуком отогнать. На подхвате заладила зезгица. [11]11
Зезгица – кукушка.
[Закрыть]Ухнул сыч. Дважды громко, на третий – потише.
– Чур меня, чур меня, – шепчут братья в четыре голоса.
– Не успели засветло, – ёжится Святча.
– Кто ворон считал? – рыкнул старший. – Теперь привязывай коней да сушняка в костёр подбрось. Здесь ночуем.
Здесь так здесь. Не идти ж через лес ночью. Вот заснут братья – он обернётся и по-свойски всех расспросит: кого же им в гости ждать?
II
Дева Соль выпростала из-под одеяла косы и разбросала пряди над лесом. Ветер перекидывал золотые волосы с листка на листок, с дерев на траву, с лица на изнанку, с юра в низину. Горячая ото сна, Солнце-дева рассеянно улыбалась, утирала очи облачной рушницей. [12]12
Рушница, рушник – полотенце.
[Закрыть]Жених рассыпал ей под ноги первую кленовую медь, червонное золото липы, дубовую бронзу со сканью прожилок, да живой, неосенний малахит. Утренний дар, [13]13
Утренний дар – часть выкупа, который жених вручал самой невесте наутро после свадьбы.
[Закрыть]звонкий в холодных ладонях.
Хильдегарде Кнудсдатир запахнула поглубже рябую шкуру.
– Говорят тебе, брат, надо было драккар на приток выводить.
– Чтобы килем в самый ил?
Конунг Аскольд, сын Кнуда Ломателя Секир, ударил по деревянной лапе, что повадилась по его волосы.
– Тише бей. Лес и так чужой, отомстить может.
– А ты месть не отведёшь?
– Не-а. Поделом тебе – на ветках повиснуть. Эрика надо слушать.
– Будешь говорить под руку, зверям оставлю.
– Напугал.
За братом и сестрой шло полтора десятка воинов и спорило между собой, стоило ли оставлять ладью в устье. Так или иначе, дело сделано, драккар здесь вряд ли кто найдёт, разве что птицы гнездо совьют. А на это змей на носу вырезан.
Бояться надо было здешнего Лесного Хозяина. Варяги были с ним уже знакомы, но у Лесового нрав переменчив. Четыре зимы назад – вывел, а сейчас может и не пустить.
– Ты помнишь ли дорогу, конунг? Когда вы по реке тогда спускались, вы на закат шли, – сказал поморянин Баюс. Большинство в дружине Аскольда были свеи, [14]14
Свеи – шведы.
[Закрыть]но были и жители Латголы, что назывались «белыми». [15]15
«Балт» означает «белый», славяне называли их поморянами. Латгола – территория современной Латвии.
[Закрыть]
Конунг и сам был не чистых кровей. Отец его взял девушку из Альденберга [16]16
Альденберг – Ладога по-скандинавски.
[Закрыть]– то ли словенку, то ли русинку, то ли чудинку. От неё достались детям широкие скулы, длинные глаза и невнятная масть – цвета гречишного мёда, который недомешали с липовым. Прядь посветлее, прядь порыжее, темя серое, выгоревшее. Оба темнобровые, не по стати северной красоте, с крапчато-зелёными глазами и желтоватой кожей. У сына и борода пошла тёмная. Дочь больше походила лицом на отца и взяла от него привычку к топорам. Кнуд, помнится, и забывал, что у него в руке секира, и удивлялся, если вместо неё оказывался обломок. Когда он так сломал прямое топорище у двуручной, плотницкой, ему дали прозвище Ломатель Секир – в шутку ли, в устрашение, никто уже не скажет. Хильдико, по-женски бережливая, никогда ничего не ломала. И этим была ещё страшнее. Привычный к рукоделию глаз точно просчитывал удары. Семь раз отмерь – один отрежь.
Балт не дождался ответа и спросил снова.
– Устье севернее, – опомнился Аскольд. – Мы правильно идём. Вон трава копытом примята, ветки в ту сторону заломаны, и волос конский на них повис. Здесь до нас уже побывали. Неужто конными?
Сами варяги вели лошадей под уздцы. Они и не нужны им были, и морем везти нелегко. Но у местных славян пеших мало уважали. Князь хвалился своим табуном, знать ему уступать не желала. И в подарок древлянскому конунгу, чтобы посрамить всех нарочитых, [17]17
Нарочитые, нарочитая чадь – знать.
[Закрыть]Аскольд вёл кипенно-белого тонконогого семилетка, сторгованного за янтарь у сарацин.
Миновали поляну, пропахшую гарью, с недавним кострищем, потом перелесок, с пушистым папоротниковым дном, широкий луг, протоптанный подковами, и вышли на дорогу. Ингвар и Эрик, и ещё некоторые, сразу вскочили в седло. Аскольд, чтобы не отставать, седлал своего игреневого. Харальд успел насобирать орехов и на ходу делил добычу. Над доверху полной шапкой склонились три головы: рыжая – Харальда, льняная – Баюса и тёмная – ятвяга Ольгерда. Приходилось следить, чтобы к ним не добавилась пегая – Хильдико. Воины-то, может, и не тронут валькирию-вещеницу. Но девице в шестнадцать лет мало ли что в голову стрельнёт. Аскольд хоть и уважал своих воев, таких женихов сестре не желал. Ятвяг дичился и плохо понимал язык. Баюс был просто страшен: с багровой залысиной от ожога и бугристым следом на щеке. Харальд был красив: рождённый осенью, взял он от этой поры всю красоту – белокожий, огненно-рыжий, голубоглазый. Аскольд отдал бы ему любую пленницу, и она бы не оплакивала судьбу, любую девушку – но не сестру.
Кто-то повис у него на стремени. Аскольд дёрнул ногой. Под подошвой ойкнули. Это была девица, немногим старше Хильдегарде, рослая и румяная как солнце.
Варяги дружно заглянули ей за спину: не полая ли. [18]18
Полая спина – так узнавали нечистую силу, например лесных дев – скогге.
[Закрыть]Девушка на всякий случай тоже обернулась. Ингвар фыркнул. У неё покраснели уши.
– Гой еси, князь варяжский, – робко начала она. – Подвигами военными на века прославься…
– Что ты хочешь, девушка? – с улыбкой спросил конунг и поймал за плечо Хильдико, скользнувшую из-за крупа и поигрывавшую секирой.
– Рассуди меня с сестрой. Досталась мне мельница на реке, хороший доход приносит, и людям в округе далеко не ездить. А сестра моя хочет мельницу отобрать и сломать. Помоги мне.
– Я должен выслушать и твою сестру тоже. Приходите вдвоём, рассужу вас.
Он не спрашивал, почему она обращается к иноземцу: его здесь знали, а князь Ростислав мог её и прогнать. И Аскольд бы его понял: много он видел таких сестёр, что после смерти родителей грызли друг друга за хутор.
Девушка тяжко вздохнула:
– Если сестра моя сама придёт, то быть беде…
– Хочешь, попрошу за тебя вашего конунга? Мы к нему как раз едем.
Девица помяла передник:
– Не надо. Знаю я ваши прошения. Под первым кустом.
Развернулась и ушла, только прялка блеснула за поясом.
Ингвар снова засмеялся.
– Дурочка, – отмахнулся Аскольд.
Сзади тоже раздался смех. Хильдико ловила ртом орехи. Брат повернул коня и подхватил её под мышки. Она даже не рассердилась – слишком уж весело было. Только ногу перекинула, чтобы боком не сидеть.
– Дорогу уступи! – крикнули издали.
Четверо всадников неслись на варягов.
– Места мало? – старый Ульф, последний в отряде, и не подумал подвинуться.
Один славянин, ещё безбородый, щёлкнул кнутом. Поднялась пыль. Лошадь под ним заплясала.
Аскольд постучал по белёному [19]19
Белый щит означал мир, красный – намерение воевать.
[Закрыть]щиту:
– Мы с миром вообще-то, Светозар Ростиславич. Уйми своего младшего.
Светан цыкнул на брата. Тот не отступил.
– Он тебя откуда знает?
– Не помнишь меня? – Аскольд снял шлем.
– Я сам тебя еле узнал. А ты от них что-то хочешь. Ты-то их узнаёшь?
– Отчего же нет? Вон Братислав. Вон Святополк. А Владко что?
Четвертый всадник угрюмо ссутулился и смотрел на поводья.
– Да разбудили невовремя. Случайно. Не весь, видать, воротился. Ничего, дома доспит. Пожалуйте, гости.
III
– Ты скажи, ты отцу брат названый?
– Да.
– Нам, значит, дядя…
– Ну положим.
– Так присоветуй, дядя, как нам сестреницу замуж сбыть?
Аскольд только плечами пожал.
– Что тут думать? Сосватали – и всё.
– Сватали. Не пошла. Говорит, хочу быть братниной сестрой, не мужниной женой…
Игреневый Аскольдов и гнедой Светанов разве что стременами искры не высекали. Древлянин ехал внаклонку – поближе к конунгу. Хильдико думала: свалится или нет. Она снова шла сзади: брат её с седла согнал. Аскольд как-то сник. Про Рогнеду услышал. Хильдико её не знала, только помнила: брат к ней сватался, но ничего не вышло. Когда спросили почему, завоеватель, которому восемь племён по Даугаве платили дань, мялся и бормотал что-то несуразное. Хильдико от него ничего не добилась, только узнала, что невеста теперь – младшая сестра Рогнеды. В ту пору ей было всего тринадцать, и уговорились подождать до семнадцати. Четыре года прошли, и брат прибыл за обещанным.
– Конечно, тут она хозяйка. Хотела одна батьку на себе женить, так пригрозила всех детей передушить. Так и живёт полюбовницей. Хороша, знаешь. Грива бурая, яркая, так и кольцами… А сама-то белая, вздохнёт – как опара колыхнётся…
– Твоя-то как?
– Моя? Моя три раза скидывала. Мы уж бережём её всяко. Доносила бы, что ли. Двадцать третий год, а дитяти не прижил. Обидно знаешь как.
Аскольд знал. Они были ровесники.
– Другую не возьмёшь?
– Жалко. Она хорошая. Тихая.
Светозара женили в шестнадцать лет, и про жену он говорил всякий раз разное. То плевался, то жалел. Седьмую зиму вместе, а всё не притерпится. Седьмую зиму… Может, уж надоела?
– Ты-то как живёшь?
– Да так… Поморян в войско взял. Ятвяга даже.
– Не боишься?
– Нет. Надёжные. И сюда взял. Вон те, с орехами, видишь? Обожжённый – летголец, рядом – ятвяг. Ещё те двое – тоже с Даугавы.
– Это Двина-то по-нашему?
Перед Хильдико то сшибались, то расходились белесый и чёрный хвосты. Справа от девушки ехал молчаливый Владко и как будто спал с открытыми глазами. Хильдико подмигнула. Так. Чтобы развеселить.
– А свои что, не идут?
– Откупаются. Ну и пусть. Тетиву не натянут – где это видано?!
– То есть как?
– А так. У меня сестра её – одной левой, а эти…
– Сестру всё с собой возишь?
– Пока не выдам.
– Что, как наша?
– Нет, она мужчин не чурается, – на всякий случай глянул назад. – Но уж больно тяжело с ней, не всякий выдержит.
– Дела… Да они вообще сейчас измельчали. Знаешь, как теперь в возраст входят? Не знаешь?
– Ну как?
– Боронят.
– Что?
– Вот и я тоже: что? Ну скотина-то посвятится. А парень? И чего они умеют после этого…
– Ну твои-то не так?
– Да батька сам скорей под борону ляжет. Он через это с матерью ругался… Она всё «не дам», «не дам» – чего боялась?
Остальные княжичи в разговор не мешались: при старшем брате слова не вставишь. Братислав-Булгарин чуть отстал и поравнялся с Ингваром. Святча пристроился рядом. Варяг оказался вполне себе дружелюбным и по-славянски понимал, хоть в их землях впервые.
Княжий терем стоял на окраине, почти не видный за частоколом. Только причелины [20]20
Причелины – резные доски на скатах крыши на челе, то есть фасаде дома.
[Закрыть]цвели резьбой поверх черепов. С крыши самой высокой клети смотрела конская голова.
Княжеские сыновья поколотились в ворота. Долго ждали. Наконец грохнул засов, трёхпалые скобы размахнулись, обнимая тёкшую в зев толпу. Щёлкнул затвор: зверь заглотил свой хвост. И накрылся крылом-засовом.
Братья спешивались. Викинги остановились. Терем стоял на сваях: река близко, места болотистые, да и не пристало князьям пыль утаптывать. Крыльцо было ступенях о семи – обточенных и отглаженных обувью и без обуви. Прищурилось оконце, встопорщились наличники и полотенца. [21]21
Полотенце – доска, закрывающая стык причелин.
[Закрыть]Из-под бока выглядывали конюшни и овин. Со всех сторон набежала челядь – встречать. Последним вышел князь.
Сухой, поджарый, тёмный с лица. Сыновья были все в него.
Стремглав по ступеням, точно к земле пристилаясь, украдчивым волчьим ходом. Обнял побратима, дивился подарку.
– Вишь ты, лёгкий какой. Да в полной сбруе… Угодил, Аскольдушка, угодил… Объезженный?
– К седлу приучен, а к новому хозяину так и так приучать.
– Д обре. Будет чем заняться. А то мы в степь давно не ходили. Там всё аланы да булгары, поляне с ними знаются… Сшиблись мы пару раз, долго раны зализывали… Вено, [22]22
Вено – выкуп за невесту.
[Закрыть]значит?
– Погоди, остальное на свадьбу будет.
– Ого, да вы ещё с возом! Что ж не по реке?
– Обмелела река. Лето сухое.
Глаза у князя как пещоры чёрные, а в глуби костерки, а вокруг лешанята прыгают. Достают пламен адо Аскольда, обжигают.
– Что ж не волоком? Торопишься, на свадьбе бы не загуляться? Зимовали бы, а весной в путь.
– Сон я видел, Ростецлейв. Не водить драккар к городу.
«А мне не мог про сон сказать», – обиделась Хильдико.
Заметил её князь.
– Ну коли сон… А это что за пташка? Сестрица, так?
Огоньки из пещоры вырвались, побежали по зацветшей глади зелен ой – по её глазам.
– Давай меняться – девку на девку?
Хильдико поняла, что он шутит.
Устроили гостей в тёплом срубе, просторном, чтобы всем вместе дневать и ночевать, по-братски. После отдыха позвали вечерять.
Хильдегарде собралась было, но Аскольд встал у дверей.
– За разговорами мужскими заскучаешь. Оставайся-ка здесь.
– Ты что, брат? Я же всегда с вами.
– То-то, что всегда. Меньше заигрывать будешь.
– Это в лесу-то? Подумаешь!
– Хватит. Не позволю.
– Аскольд, вот они тебе кто? Друзья?
– Друзья.
– Вот и мне тоже.
– Надо же! – Аскольд упёрся в косяк. – Ещё скажи, побратались.
– А если так?
– Всё, Хильдегарде, я сказал: останешься, значит останешься.
– Так её, конунг, – сказал из-за Аскольдова плеча Харальд. – В следующий раз пусть ровно делит.
Конунг ничего не ответил, только с разворота отвесил ему в челюсть. Харальд клацнул зубами и ушёл.
Хильдико смотрела в угол:
– А поесть?
– Ключница тебя накормит.
– А на двор?
– В окно слетаешь.
– Что мне, каждый раз по нужде превращаться?
– Разок превратишься. Только учти: увижу с кем – ощиплю и сварю.
Сестра сложила руки на груди и отвернулась.
Оконце высоко, да узкое. У других ставни снимать – заметят. Ну ничего, протиснется, крылья не поломает.
Небо стало цвета ягод жимолости. У забора тонко алела кромка. Чернелись верхушки вишен и яблонь, одни отродившие, другие – в тягости.
Владко вышел из конюшни и увидел на поленнице девушку, ту самую свейку. Не в грязной мужской одежде, а в нарядном платье, только шкуру на плечах оставила и оберег-молоточек на шее.
Подсел к ней.
Нахохлилась, в меха уткнулась. Волосы пёстрые, как перья у сокола.
– Что ужинать не идёшь?
– В горнице поем.
– Обидел кто?
– Нет.
– Тебя как зовут?
– Хильдегарде. Друзья зовут Хильдико.
– А мне как звать?
– Как хочешь. А тебя? – наконец повернулась. Глаза у неё были тоже пёстрые.
– Владко. Хорошего коня твой брат подарил.
– Да, знаю.
– Завтра пойду объезжать. Ты умеешь верхом?
– Немножко.
– Пойдём с нами. Покатаю.
– Сама покатаюсь, когда захочу, – она отодвинулась. Ноздри у Владка дрожали, как будто принюхивался.
– Пойдём гулять.
– И так гуляем.
– Всё равно не отстану.
– Сначала догони, – вскочила и подобрала подол.
– Не могу. Голова кружится.
Хильдико наклонилась над ним:
– Ты спокойней. Разъяриться всегда успеешь. Знанья на то и даны, чтоб не тревожиться.
– Ты тоже?
Сощурилась.
– В кого?
– Угадай.
Снова села на бревно.
– А хочешь, я тебя умыкну?
Хильдико наблюдала за небом:
– Прошлый год брат мой чудь воевал. Песню привёз…
– Причём тут песня?
– Уж это как ты сама будешь, – засмеялся Владко. И замер: перед лицом мелькнуло крыло. Соколиное.
Княжич вильнул хвостом и спрыгнул с поленницы.
IV
Наутро гнев Аскольда не убавился. Наслушавшись от Баюса и Ольгерда расспросов «Куда подевалась Хильда?», он сослал сестру на женскую половину. Свободно вхожей в дружину-братину хорошо быть до поры до времени. До времени, когда нужны уже не братья, а жених. И была Хильдико посвящена в их круг, и могла являться куда и к кому хотела, но такие порядки становились не в чести, потому что рано или поздно женой девушка будет. Если всем разом – ссор не оберёшься, или ревности новых жён, которых позже возьмут, по мирскому ряду. Если кому одному – то какое ей братство? Бросит валькирия крылья, доспехи, будет хозяйкой. Вот и решай.
Он и решил, чтоб поутру Хильдегарде увела Лисица – ключница. Она взяла свейку за руку и щебетала про княжон, про князя – что разрешил дочерям с ней знакомиться, про то, как рады будут её видеть, чем накормят, чем пожалуют – совсем заговорила, даром что холопка. Потом Хильдико узнала от Святчи, что Лисютка – дочь свободного людина, а в неволю пришла сама, от голодной да тесной жизни, понадеявшись на сытость, на доверие и что какой-нибудь дружинник её выберет.
– Батька со своей как поругается, всегда к ней идёт, – говорил Святополк. – Брал бы её. С такой мачехой я б ужился.
В пушистых волосах цвета мокрого песка блестели серебряные подвески, как ракушки на морском берегу. По лицу и по рукам песчинками рассыпаны веснушки. Вся текучая, зыбкая, звонкая – будто вязнешь в ней, не отпускает.
Провела мимо гридницы, [24]24
Гридница – зал, где пировала дружина.
[Закрыть]покоев княжьих – переходом, да в отдельную избу, со светлицей и спальней.
В переходе, и без того узком, ворох соломы – ночевали здесь в жару. Где девушки ели, шили приданое и посидельничали – посреди пола очаг, по старинке. Вдоль стен – лавки, прялки, сундуки. Против каменного ложа Сварожича… истукан золочёный – как у чудинов? На пороге стало видно – не истукан. Девушка, солнцем одетая, оттого и кожа смуглая золотится, ожерелья сверкают и вышивка, а под ряснами и колтами [25]25
Колты – парные височные подвески.
[Закрыть]сразу и не разберёшь, что волосы черны как уголь. Ползут по плечам, по коленям – до полу. На одной косе куница, векши, ласка, на другой – утицы, селезень и выводок жабий. Бронзой, златом переливаются, зрачками сверлёными на вошедших смотрят. У самой зрачки неподвижные, жёлтым ободом обведённые, как изъян в сердоликовом камне. Хильдико показалось, что они с глухой стенкой – как зеркало, хоть и далеко стояла, и не разглядеть.
Лисица поклонилась, точно хвост поджала, и обратно юркнула, за двери. Как перед змеёй.
Хильдико застыла на пороге.
– Здравствуй, варяжская гостья, – рот княжны улыбнулся, будто единственный оттаял из заледенелой глыбы. – Что пленницей смотришь? Проходи, угощайся.
Ожила рука в витом обручье, провела над посудой, расставленной тут же, на лавке, над свободным местом рядом и вернулась к высоко повязанному поясу и округлому животу.
Хильдико послушно подошла, только сейчас заметив, что на очаге дымится что-то. Её ждали, для неё варили. Но она не видела ни котла, ни посуды, ни того, чем покои убраны. Только хозяйка – с непокрытыми волосами, заплетёнными в две косы, по лицу – девица, по животу – баба.
Хильдегарде набралась смелости:
– Ты Рогнеда?
– Да, – княжна повернула к ней голову. Хильдико вздрогнула. Она, оказывается, двигаться умеет. – А тебя как зовут, я забыла, не сердись.
Хильдико назвала себя.
– Стола нет, извини. Унесли вчера. Отцу допировать не хватило: там разбили один. Ты ж вчера не была?
– Нет.
– Я была. Ты такое веселье пропустила. Вон, Любашка скажет.
Из опочивальни чёрной павушкой выплыла вторая сестра. Эта одета попроще и глядит веселей, только худая очень. Небось вчера для жениха три рубашки надевала. Вот увидит Аскольд эти мощи и после первой же ночи отошлёт назад.
Любашка придвинулась поближе, упёрлась локтями в колени, подбородком в ладони.
– А ты похожа на брата…
Что тут скажешь? Вроде как от одного отца, от одной матери.
– Знаешь, я боялась, что не узнаю его или что он подурнеет. Ну, там, глаз выбьют, мало ли…
– Хорошо бы…
– Что, гулять не пускает? Вот почему ты такая хмурая! – Рогнеда вмиг оттаяла вся, и глаза стали человеческие, и лицо ожило, и руки. – Я в твоём возрасте тоже гулять любила. Дверь запрут – я в окно. Окно заколотят – я змейкой да в погреб…
– Только ты сначала дверь два раза высадила, – напомнила Любомира.
– А ты откуда знаешь? Ты ж спала.
– Да уснёшь тут.
Так вот она кто. Змея.
– Ну расскажи, как ты ехала? Что видела? В Нове-Граде была?
– Нове-Граде? А, Хольмгард… [26]26
Хольмгард – Новгород по-скандинавски.
[Закрыть]Нет, мы по Даугаве и по Припяти.
– Ах, у вас же там данники.
– Да.
– Янтаря много? – загорелись глаза у Любашки.
– Нам хватает.
Вишь чего захотела, позарилась.
Любомира наклонилась совсем близко. Так подносят лучину к замочной скважине, чтоб отпереть в темноте. И ноздри у неё красиво вырезаны – как наконечник у стрелы.
– Значит, поморяне пропустили. А дрегв а? – продолжала допрашивать старшая.
– Дреговичи сейчас смирные. После того, как ваши им показали, что нехорошо соседей теснить.
– Так и ваши тоже. Твой брат ведь отцу нашему помогал.
– Правильно, они там с этими… Бергами…
– Берзичами?
– Ну да. Влезли, в общем, куда не просили, на чужое хозяйство, ну и ятвягам аукнулось, а те – на Даугаву, а там у брата данники, – Хильдегарде наконец почувствовала себя свободно.
– Но они вроде до этого побратались? Отец с Акольдом? – задумалась Любомира.
– Да, он торговать ходил мимо нас, останавливался тут… Э, сестрица, да ты про мужа своего наречённого и не знаешь ничего…
– Меньше знаешь – крепче спишь.
А вот это правильно.
– Хорошо, когда конница есть, – вставила Хильдико.
– Хорошо, – согласилась младшая княжна. – Если даже варяги завидуют.
Рогнеда усмехнулась:
– Кому завидуют-то? Если бы меня полянин тот не вернул, да отступное табуном аварским не заплатил, таскались бы они пешком, как последние холопы…
Значит, была уже замужем. Второй раз не хочет. Боится.
Тут под лавкой зашуршало. Рогнеда крикнула:
– Добричка! Вылезай уже, никто тебя не съест! Ты что там делаешь?
– Куколку шью. Племянницам.
Из-за Любомириных ног вылезла тоненькая девочка с лоскутками в руках.
– Племянницам? – удивилась Хильдико.
– Не смотри так. Мои они. Всё уже знаешь? Не иначе, братец разболтал. Про полумачеху нашу тоже разболтал? Не ищи её здесь, она с нами не живёт. С челядинками – там ей и место.
Рука в витом обручье указала в окно – на угол пристроя. Смыкался он, видимо, со спальней, и ход наверняка был там же.
– Уж если ты так жаждешь брату глаз выбить, то нашему Светану – язык пора укоротить. Им бы каждому отрезать что-нибудь – милые люди были бы.
Любашка захохотала:
– Добрая ты, сестрица! А они, наверно, о нас так же говорят…
– А нам резать нечего!
И обе заливаются.
Доброгнева улыбалась. Понимала уже.
– Чего шумите? Маленькая спит, – вошла ещё одна молодица, тоже на сносях.
– Сама-то что встала? – откликнулась Рогнеда. – Если четвёртого потеряешь, я тебя живую закопаю.
Это была невестка.
– Если ты у него жизнь не заберёшь – не потеряю. Те трое, которых ты тут наприносила, а сидеть с ними я должна – это мои дети должны быть! Мои!
Любашка вскочила:
– Мила, Мила, что ты сама-то заводишь? Сейчас сама разбудишь. Иди отдыхай.
И хотела её проводить, но Мила – Людмила, если Хильдико правильно помнила – оттолкнула золовку:
– А ты мне не указывай. Сначала сопли оботри.
И скрылась в сенях.
– Сейчас нажалуется на меня, – сказала Рогнеда так, чтобы невестка услышала. – Любашка, поди скажи девкам, пусть ткацкий стан наладят. После обеда засяду.
Любомира ушла в почивальню, за стеной хлопнула ещё одна дверь. Точно, смежные.
– Вот так вот мы живём, – вздохнула Рогнеда и взяла посмотреть Доброгневину работу.
Наконец вернулась Людмила, с девушками не села – закрылась в спальне.
Скоро явился князь. Позвал старшую дочь выйти.
Добричка, оставшись вдвоём с Хильдико, зашептала:
– А вы через лес шли?
– Да.
– А мельницу вы там не видели?
– Какую мельницу? Я думала, мельница на реке, под городом.
– Да не такую, – глаза девочки просто светились. – Говорят, глубоко в лесу есть мельница. Не простая, а волшебная какая-то…
Хильдико пожала плечами. Она больше слушала, что происходит за дверью. «Не смей оставлять!» – уловила она слова князя.
– Хильдико-о, слушай, – девочка дёргала её за рукав. – Про неё даже песню сложили:
Крыша мельницы выше Ирия,
Сваи мельницы – ниже Тьмы кромешной,
А опоры-то выше дерева,
А и матица точно Млечный Путь.
А мука с той мельницы все болезни лечит,
Жернова-то мельницы – бел-горюч камень,
И не только муку они молоть могут,
Всё кривое-то правят, всё плохое чинят,
Всё-то старое – точно новое будет,
А и выше колеса – вода живая,
А и ниже колеса – вода мёртвая,
А само-то колесо всегда вертится,
Днём-то посолонь, да добро творит,
Ночью вертится против усолонь,
Время вспять ведёт, всё зло выведет.
А как встанет-то колесо её —
Так и быть беде на весь род людской.
Сквозь торопливый шёпот явственно прозвучал хлопок. Потом вошла Рогнеда и, встретившись взглядом с сестрёнкой, подняла руку – якобы ресница выпала. Из-под рукава заметно было: над губой собралась в усы юшка. Тут вбежала Любашка. Старшая быстро утёрлась рукавом.
– Красена с Горей где?
– В девичьей. Кто-то котёнка нашёл, хотят забрать.
– Как знают. Кашу с огня сними.
– Я тоже хочу котёнка! – Добричка бросила рукоделие и рванулась за добычей.
– Шитьё своё прибери, – сказала Рогнеда. – Хозяйку не гневай.
Хильдико показалось, она имела в виду себя.
Любашка поймала девочку в дверях:
– Делай, что сестра говорит.
Добричка с тяжёлым вздохом подчинилась.
Хильдегарде задумалась. Будущая невестка её не занимала. Если с кем здесь и надо считаться – это с Рогнедой. Но не водить соколице дружбу с гадюкой. Сестёр вроде любит, а остальные все ей враги. Разве так можно?
V
Велик был княжеский табун: шесть десят голов, не считая приплода. Дорого зять оценил злобу тестя. Полянин-маджак [27]27
Маджак – князь, предположительно – по-алански.
[Закрыть]пригнал Ростиславу коней и кобыл поровну: всё гнедых да серых, привычных к холоду, ветрам и степному бескраевью. Тесн одолжно быть им в полесье. Заживут ли там кони – солнцева кровь – у Кривовых внуков, [28]28
Крив – Велес.
[Закрыть]что только лесное зверьё знают? Ковать и заговаривать водили их в конец кузнецкий, к тем, кто с Огнём по-братски и к Солнцу поближе. Там не поверили, что князь управится с таким богатством. Известно, какой пастух из серого. Но Ростислав сказал:
