Текст книги "Век дракона (сборник)"

Автор книги: Евгений Лукин

Соавторы: Далия Трускиновская,Любовь Лукина,Леонид Кудрявцев,Анна Китаева,Михаил Пухов,Владимир Гусев,Александр Рубан,Татьяна Торецкая,Николай Полунин,Алексей Горшенин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

По рисунку, Квартал был сектором неровного круга. Поле охватывало его внешнюю сторону, заходя за радиальные и смыкаясь в точке центра. Центром была Чертова Щель. А там? – Вест ткнул в “молоко” за краем Поля. Ткач поднялся, отряхивая ладони друг об друга.

– Гудок, – сказал он. – Смена. – Он прищурился на Веста: – Ты и впрямь ничего не чувствуешь?

– Что я должен чувствовать? – и не дождавшись ответа, сказал: – Я поброжу.

– Он побродит! – в сердцах плюнул Ткач. – Ну поброди, поброди, сделай милость. Стараешься, стараешься…

– Ткач, ты человек?

– Дурак! – рявкнул Ткач. – Человек ты! А я Ткач, номер Полсотни четыре, вокер соизволением божьим! А из тебя идиота-Уборщика не получится… Парень, – продолжал он просительно, – послушайся ты меня. Ведь ежели ты не врешь, то С Усвоением у тебя туговато. Нет, я не обидеть хочу, по-всякому бывает, ты, может, вообще замедленный, ты мне сразу как-то показался. Ну так зачем себе все портить, бродить тут, смотреть тут? Ты ж неподготовленный, у тебя, небось, и заморозка не отошла, а? Потом труднее будет, потом такой комплекс разовьется, ого! Тебе же сейчас противно, я знаю.

Вест помотал головой. Голова гудела.

– Пистолет отдай, – сказал он.

– Эх, парень, не о том речь…

– Ладно, – сказал Вест, поворачиваясь.

Его так шатнуло, что он чуть было не оступился на жуткий покров Поля. Сейчас главное – не сойти с ума, подумал он. Ткач поддерживал его, некоторое время семенил рядом, потом отстал. Улица все еще оставалась пустынной.

Да, главное – не сойти с ума. Это очень трудно, но мы постараемся. Незабвенной памяти психоаналитики в таких случаях советуют следующее: вы ничего не понимаете, ну и пусть, попробуйте узнать как можно больше, не вдумываясь, после разберетесь. Представьте, что вам невероятно любопытен иллюзорный мир, окружающий вас… Что, значит, мы имеем? Имеем резервацию нелюдей, имеем невозможной высоты горы, – вон они, вполне явственные, – имеем, наконец, несомненное лето – и это сразу после октября… Впрочем, последнее ничего не доказывает, завезти могли куда угодно. Факт еще любопытнее: фабрика. Фабрика, годков которой уже немало, следовательно, живут здесь давно, живут налаженной жизнью. Мне на фабрике, говорят, предстоит работать… Но я же не ткач, я ничего этого не умею… Ничего, научат. Или заставят… Однако личные переживания лучше пока отбросить ввиду их полной бесполезности и бесплодности. Тем более, что заставить нас трудно, мы же все-таки человек, которого, кажется, тоже следует произносить здесь с большой буквы…

Смутный шум, но не от фабрики, там теперь стихло, а скорее гомон толпы приближался сбоку, и резонно было предположить, что это идет смена. “Нечего им на тебя глазеть, – вспомнил Вест Ткача, – рано”. Это мудро, подумал он. Он побежал, достигнув холма, как раз когда Ткачи выплеснулись на улицу. У подножья росли огромные лопухи, и он спрятался в них, почти не пригибаясь. Справа чудом держались остатки заборчика, опутанные вьющимся растением с ядовито-зелеными цветками. Насколько можно было судить, заборчик отделял одни лопухи от других. Слева начиналась узенькая тропочка вверх. Вест добрался почти до середины, когда от вершины принеслись голоса. Он сразу свернул, присев возле кучи земли.

– …ничего. Я сегодня с ним поругался. Дай, говорю, Шпиндель, а он – свои, говорит, надо держать в запасе, а у самого…

Голос был гнусавый, резкий, обиженный. Другой – глуше, отвечал неразборчиво, бубнил.

– Ага. Оба. Прямо оттуда, смазка не снятая, клейма, картинки разные. Пишут, я тебе скажу. (“Бу-бу-бу…”) А упаковка? У рамочного впереди направляющие две, знаешь? Завернуты в чего-то такое беленькое, ворсистое, я и не понял сперва. (“Бу-бу-бу…”). А мне плевать, хоть кто, а не тобой положено, – не трожь! Как я работать на своем старье буду, как? Сегодня ушел, думаешь, ленту мне включат? Во-кося, считается неполный день. (“Бу-бу-бу…”) Кура, проснись ты, разлегся! Ну, сколько ждать еще, когда он обещал?.. (“Бу-бу-бу…”)

Вест на всякий случай оглянулся на улицу, по которой пришел. Собственно, видна была не одна улица, а целых три, фигурки Ткачей двигались по ним, заходили в дома, выходили из домов, собирались группками, рассеивались. Сюда никто не направлялся. Фабрику загораживали крыши, но фермы моста были видны из-за них.

– …сам слышал. Наум трепался, что он в леса ушел. Возрождение, мол, и Воздавание. Знает, знает Наум, он не простой, я…бе… (“Бу-бу-бу…”) Да? А ты его в цеху видел? А-а, вот. Еще: Полсотенный он. Как не знаешь? Тю, балда, это всем известно, тоже секрет. (“Бу-бу-бу…”) А чего, может, и есть. У него много чего может быть, мы с ребятами к нему давно подбираемся. Со Стражей дружбу водить – это не два пальца…

Наверху произошло движение, между стеблями покатились камешки. Вест воспользовался этим и прилег. У него кружилась голова.

– Сидите, сморчки? – весело гавкнул новый голос.

– Лак! Лак пришел! (“Бу-бу-бу…”) Кура, проснись ты!

– Закисли, чай, ожидаючи? – У вновь прибывшего голос был с хрипотцой. Ухнуло – должно быть, он сел. – Вам тут, чтоб я сдох, не позавидуешь с этим делом.

– И не говори, Лакки, – гнусавый явно заискивал, – насмехательство одно, а не разговление. У них там все время ломается, брак и брак сплошняком. Мне в этот раз пришкандыбала. Местами какая-то. Там холодно, тут жжет. И дергается… На Лакки, думаю, вся надежда.

– Бу-бу-бу…

– Да ты не вяжись, Слепой, гундишь, гундишь, а толку чуть, – хриплый Лакки издал неясный звук. – Видал я вашего Большого Дэна – смерть стара машинка. Этих, в халатиках, чуть не роту запрягли ручки крутить. Плотность потока им не годится… По всему, жизнь ваша веселая вскорости кончается.

– Я и говорю, одна на тебя и надежда. Ты в эти вон, в самые закулисы вхожий… Лакушка, дружок, уж не томи, дай хоть глянуть, я ни разу и не видал вблизи…

Наверху примолкли, потом голос гнусавого восторженно протянул:

– Со-онник! – И опять: – Со-онник!

– Бу-бу-бу…

– Цыть, зараза! – гнусавый дошел до самых верхних нот. – Это что же тут… а-а, понятно, понятно… А набирать тут, да? Ой, чего-то кнопочки погнутые, Лакки, чего они погнутые-то?

– Э, синь бестолковая, то программы другие. Тебе-то другие программы на кой? Тебе одна требуется. – Хриплый хохотнул. – Да, синенький? Вот чтоб ты не баловался, умные дяди это дело маленько подсократили, понял, нет?

Сонник, подумал Вест. Сонник – это… “И Цзин”, например, сонник. В другом смысле это – “шниффер”, “щипач”, “балаганщик”. И – “сонник”. Такое тоже верно. Но здесь, по-видимому, не то. Прибор, наверное, какой-то. Сны, может быть, показывать? Затем Вест рассердился на себя. Опять гадаю! К черту любые “по-видимому”, “кажется”, “вероятно”. Надо просто слушать. Если нельзя увидеть, надо хотя бы услышать. Что они там?

– …значит, как договорились.

– Ну, еще бы, спрашиваешь! Только зачем?

– Хамишь, синенький. Твоего ли умишка дело. Свое получил? Чем недоволен?

– Прости, прости, Лакки, – забормотал гнусавый, – прости, с дурня какой спрос?

– Пошли.

– Пошли, пошли, конечно, пошли, Куру вот заберем… вставай, Кура, слышь, развалился, ну, кому говорят.

– Бу-бу-бу…

Вест поспешно задвигался, уползая с тропинки, замер в гуще. Они прошли гуськом, головы и плечи были над лопухами. Первый, в высоких сапогах, шагал твердо, у второго горбушкой оттопыривалась куртка на животе, третий постоянно спотыкался, последний сильно косолапил. Руки первый держал наверху, будто входил в воду или одевался. Весту очень хотелось увидеть его руки, но он их так и не опустил. У остальных руки были синими. Где? – послышалось уже за поворотом. А вон, Третья улица… – и стихло.

Переждав, он все-таки решил посмотреть, что там, наверху. Оттуда пришел хриплый Лакки и принес сонник, явную, чем бы он ни был, в Квартале редкость. И видел Лакки какого-то Большого Дэна, и вхож Лакки за какие-то кулисы и, продолжая ряд, в кулуары. Что и говорить, значительная личность Лакки, и впрямь на него одного надежда… Вест миновал пятачок сломанных, потоптанных лопухов (ну и лопухи здесь!), и вдруг, совершенно неожиданно, оказался на вершине. Плоская, неровная, вытянутая площадка – шагов сорок на двадцать – делилась наискость черной веретенообразной полосой. То есть это Вест сначала подумал о полосе, а потом понял, что это провал. Вид у провала был весьма странный и неестественный. У него, например, невозможно было разглядеть стенки… У него, казалось, отсутствовало третье измерение, словно на каменистую почву положили ровный непокоробленный лист черной бумаги, или во впадине до самого края скопилась тяжелая, как смола, жидкость. С опаской Вест придвинулся ближе. Вот она, Чертова Щель. Стала заметна глубину. Вест швырнул комочек слежавшейся глины. Комочек пропал из виду, едва пересек границу тьмы. Просто пропал, без дыма и запаха.

Хватит. Пусть его. Щель так щель, Чертова так Чертова. Первая тебе разгадка, что, как и почему. Тепло от нее легонько струится, да?.. Вест протянул ладонь над чернотой. Да, поднимается тоненькими такими струйками, как вода в душе. Может, полезное тепло, может, зловредное, но ведь не за этим ты сюда пришел, верно? Он обогнул Щель, переступил осторожно ее узкий левый конец, вышел на другую сторону.

И увидел город.

Город лежал в кольце холмов, в чаще, уровень которой был гораздо ниже уровня Джутового Квартала, и потому холмы представлялись настоящими горами. С этого расстояния улицы различались плохо, они темными черточками делили чуть более светлый фон. Вест никогда не видел этого города, более того, он никогда не видел такого города. На северо-западе курились желтым в красноту дымом четыре или пять тонких и сравнительно высоких труб. Он сделал еще несколько шагов, из-под ноги, больно задев пальцы, выворотился и покатился камень. Подскочив раз-другой, скрылся за обрывом. Тогда только Вест осознал, что эта сторона холма – сплошной обрыв, обрезанно нависающий по всей ширине верхнего края.

* * *

…Солнце садилось за холмы, слепя, высвечивая редкие облака розовым и золотым. Оно еще грело, но босиком на остывающей земле становилось зябко, ступни болели, исколотые и сбитые за день. Вест уселся по-турецки, чтобы меньше кружилась голова. Голод вполне можно было терпеть, но во рту после хождений и блужданий пересохло и не глоталось. (В халупе Ткача на лавке стояло всегда полное ведро; откуда бралась вода, он узнать так и не удосужился. Ткач бы и не сказал.) Пить хотелось ужасно, но нужно было дождаться Лакки. Как он пришел, неизвестно, но вернется он сюда обязательно, если только не умеет летать. Еще Весту пришла мысль о подземных ходах. Господи, подумал он, – где же я, где? Он хотел помолиться, но не успел – так и заснул сидя.

Вскинулся от того, что по нему зашарили, “Я это, я, Ткач, я”, – зашептали из темноты. Лежать было очень холодно, жестко, тут же начала бить дрожь. “Обыскался, – бормотал Ткач, – думал, случилось чего. Ты давай обопрись, вот сюда, вот, не упади смотри…” – “Ткач, – позвал он, – это ты, Ткач?” Он не мог стоять. “Ну а кто же еще-то, я, кто ж еще. кому быть-то, больше и не было никого, да? Не было никого, да? Ну-ну, не было, конечно, конечно, не видал ведь ты, да? А я уж думал, чего… А сейчас домой, вот пошли, осторожней, осторожней, дойти надо в целости. А дома-то, знаешь, углядел я ее, углядел! Ты как пошел, так я себе поголовный шмон учинил, да, а он ее, стервец…”

Если бы не Ткач, он десять раз сломал бы себе шею. Наверняка. Спуск был неимоверно длинным, тропинке давно следовало кончиться, а они все шли, и это был путь вниз. Веста колотило уже поменьше, он немного привык, проснулся и теперь старательно смотрел под ноги. Под ногами было темно, и время от времени он смаху натыкался на неровности и камни. “Ты меня слушай, – жарко дышал в плечо Ткач, – я один тебе советчик верный, только меня слушай, больше никого не слушай. Мы с тобой ого-го чего натворим, мы с тобой такие дела завернем, мы с тобой до Побережья… мы не лесные, мы с головой… и с тобой…” Наконец Вест сообразил посмотреть на звезды, чтобы узнать хоть, в каком он полушарии, но звезд в небе было мало, а тех, что светились, не набиралось ни на одно порядочное созвездие.

Бесконечный спуск вдруг кончился. По левую руку остался темным пятном никчемушный завалившийся штакетник, они с Ткачом утонули в темном тумане Квартала и тоже очень-очень долго добирались по улице, и всю дорогу Вест думал о ведре с водой. Дома – он и вправду почувствовал себя почти дома – на столе лежало нечто растерзанное, бесформенное, блестящее долгими лоскутками, рассыпавшееся кристалликами, крупинками и частичками. Вона! – заревел Ткач, – вона она проклятущая, это через нее я с тобой пень пнем…” Но Вест ничего не слышал. Он упал на колени, сначала окунулся всем лицом, но подавился, закашлялся и стал пить с ободка, обхватив ведро ладонями и наклоняя. “Воду-то! Воду-то зря не лей! – воскликнул Ткач. – Э-эх…”

Он махнул рукой и полез на полати. Студень успел слегка заветрить. Ткач поставил миску на край стола и сказал сердито:

– Ешь давай, ну.

Город. Перекресток пятой и шестнадцатой. Утро

И это первый из рассказов о Маугли, подумал Вест.

Он лежал животом на широченном подоконнике, разглядывая четырехэтажное здание в конце Пятой улицы. Дом господствовал над суриковыми и серыми крышами суриковых и серых коттеджей и длинных бараков. Первые лучи играли на оцинкованном листе, одиноко новом на пирамидальной крыше, столь же суриковой, как другие. Вест поворочался, высовываясь подальше, чтобы оглядеть, пока можно, улицу и дома, которые станут для него не улицей и домами, а сектором обстрела и ориентирами, и ему придется поливать очередями фигурки, и все это будет до вечера, или пока молодчики Гаты не подгонят танк, или пока не решит вмешаться Стража. Под локтями захрустело стекло. Осколки были, будто раздавили леденцового петушка, разноцветные и тоненькие, как первый ледок. Хорошо, что у них тут везде очень тонкое стекло, подумал Вест. И что комбинезон хорошо.

Раму высадил Ларик. Они ввалились сюда полчаса назад, запыхавшиеся, шатающиеся от усталости. Вест еще снизу заметил красивый витраж, и войдя первым, остановился завороженно в столбе цветного света. На лестнице шумно засопел Ален, и Дьюги застучал своей деревяшкой, и заклацали оружием остальные, а потом подошел белый, без обычной своей ухмылки, Ларик, бормотнул недовольно: “Ну, чо стоишь-то”. – и ударил дважды прикладом пулемета по брызнувшим стеклышкам, выломал раму, грохнувшуюся на мостовую, и Вест подумал: как же так, ведь наверняка засекут, но спохватился, что теперь, наверное, все равно.

Вест еще раз посмотрел на дом. Да, местечко ничего себе. Так и зовет посадить туда троих – четырех с пулеметами или с этими, как их, чудными трехствольными ружьями (а вообще-то дьявольская игрушка, особенно третий ствол, реактивный…), а лучше поставить на верхнем этаже орудие, да только как его туда вкатишь по лестнице, узкой, крутой, мрачной, воняющей кошками. Не в том, конечно, дело, что мрачная и воняет, а в том, что крутая и узкая. И наверху там наверняка не просторный зал, а крохотные каморки, сообщающиеся стиснутыми – не разойтись – коридорчиками, окошки низехонько, по одному на каморку, и перила – выщербленные грубые бруски на расшатанных железках – качаются, скрипят и того гляди отвалятся совсем… И хотя домик, несмотря на все, привлекателен, лезть туда никому не следует, потому что рядом, двести метров всего, и рамку не поднимать, стоит домик другой, в три, правда, но высоких этажа, с прекрасными пологими пролетами и широкими дверьми, и местечко здесь уже занято – ребята выправляют станины, корябая голубые изразцы пола.

Красивый особняк. Растрескавшийся зеленелый мрамор и стершаяся позолота, и цветные полукруглые витражи, и высокие сводчатые потолки… Остатки, подумал Вест, Вот именно, остатки, а никакие не “памятники раннего зодчества Края”, как толковал Крейн-самоучка. Ажурные полуобвалившиеся мостки над заболотившимися канальцами, сгнившие беседки, похожие на пагоды, мозаиковые фонтаны, облупленные, недействующие, овальные бассейны, бассейны которых забиты дрянью – уже засохшей и закаменевшей. Откуда они, каков был мир, погребенный под прямыми, как разрезы, рядами коттеджей, блокгаузов, форт-хаусов бетонных, прищуренных, словно доты, словно они вцепились в землю, не свою, отнятую… И это было не медленное наступление, нет. Город появился сразу, скачком, он не подминал под себя прежнее, он просто не посчитался с ним. Вест вспомнил виденный на Двадцать девятой, кажется, улице павильончик из старых. Павильончик жалобно торчал ногами, изумительной резьбы балками из серой стены, вставшей именно так, а не иначе, согласно затерянному в веках глобальному плану общей застройки, непонятному, обескураживающему нелепой жестокостью и механичностью.

Подошел Наум.

– Ну, решился, Человек? – в острых глазах его подрагивало, трусил Наум. – Ты давай решайся, а то хана.

Трусил, трусил синенький, от него даже спиртным несло, где только приложиться успел.

– Ты, слышь, давай не молчи, ты говори, сделаешь их или как? Или нам снова одним отдуваться?

– Дома очищены? Люди ушли? – спросил Вест.

– Какие Люди? А, жители… Ушли, ушли, ты давай лучше…

– Все ушли?

– Тьфу ты! С тобой о деле… Почем я знаю, все или не все, предупредили всех, а кто там, что там, – это не мое дело. Нашел о чем думать.

Вест сдержался.

– Кто предупредил? – спросил он.

– Я! – заорал Наум. – Я предупреждал, доволен? – Комбинезон у него на груди вздулся, псевдии при возбуждении стремились распрямиться, и зрелище было не из приятных. – Всех!

Всех твоих дорогих шлюх с их недоносками, всех трясучих юродивых, всех слюнявых…

– Заткнись, – велел Вест. – Сейчас же снаряди троих, чтоб обошли все дома.

– Да я! – начал Наум.

– Молчи. И поди-ка с ними тоже. Оставишь по одному на перекрестках, сам на площадь. Будете смотреть.

Наум постоял немного, покипел, потом шаркнул, кликнул Коротышку с Мятликом и того маленького Ткача, вечно оглаживавшего свою новенькую “зажигалку”. Они ушли.

Да, ребята, подумал Вест. Темные вы у меня. Спасибо, если хоть Город собственный знаете, а то – один – два квартала, да дорогу на комбинат и обратно. И все. Темные… Наверняка, где Восточная Трасса, не знаете. Даже Наум не знает. Казалось бы, ясно – на востоке, но нет никаких трасс на востоке, Джутовый Квартал на востоке. Путаница с Трассой получается. Местное тут в названии нечто замешано, из преданий, из изустных историй, фольклорное нечто либо жаргонное. И сколько километров или сотен километров, или тысячи километров по Восточной Трассе до Океана, не знаете. И действительно ли к Океану по ней, а не по “хитрой” Седьмой, например, улице, которая уходит в скалы, и всегда перекрыта Стражей с разрядниками на цепях. Вы даже что непосредственно за Занавесным хребтом не знаете. И я вот из-за вас ничего не знаю. Эх, хорошо бы, действительно, затесаться в Стражу, но ведь там народ дошлый, там уйма всякой техники, это ведь куда деваться, это не военные даже дела, а мощь аппарата, фундамент. Нет, в Страже меня живо расколют, нечего мне там искать. И Большой Детектор, и психогеника, и Усвоение обветшалое – все тут. Нельзя мне в Стражу, я только колесников лопушистых гожусь дурить…

Город. Двадцать четвертая улица

Дом был огромен. Причудливые башенки высвечивала блеклая луна, от которой шли такие же блеклые, неверные тени. Из-за них фасад легонько плыл перед глазами, а может, Вест просто вымотался. Он поднял голову, выискивая очертания Лунной Женщины, но там было бело, и пятна неправильной формы ни во что не складывались.

– Господин… Пожалуйте, господин.

…Старикашка Сто пятый появился на пороге Наумовой хижины минут через тридцать после того, как утомленный рассказом Наум захрапел. Вест не уснул. Он сидел, обхватив колени, и думал о мире, про который узнал сейчас некоторые из его тайн. Страшных тайн. Страшненьких. А сколько Наум не сказал, а сколько наврал, сколько не знал?.. Сто пятый вызвал Веста, отрекомендовался дрожащим шепотом и принялся делать знаки, могущие быть истолкованы как просьбу следовать за ним и, одновременно, готовность услужить во всем. Вест как должное воспринял и восхождение на Чертову Щель, и головокружительный спуск по тому самому обрыву, где вчера вечером видел своими глазами отвесную стену.

Ну, ладно, думал Вест, не заметил и ладно. И плевать. Да, Наум предупреждал, будут интересоваться. Уже, значит, заинтересовались? Куда же он меня… Черт, жалко, пистолет у, Наума обратно не вынул. Ничего. Как это, независимая информация, ой, как нужна! А Наум – он Наум и есть. И черт с ним. Но. однако как-то слишком мирно мы идем, я по-иному как-то представлял…

Вест снова вгляделся в Сто пятого. Ткач. Старенький, синенький. Идет, бормоча под нос, то ли злорадствуя, то ли причитая. Он и в Квартале все бебекал вокруг дома. Но Наум отмахнулся, сказал: Дживви-дурачок, – а кто такой Дживви?

В переулке взревело. Если бы всю дорогу не молчали будто вымершие дома, и не шмыгали одни в лунном свете поголовно серые кошки, Вест сказал бы, что это мотоцикл. Мощный. И не один. Старикашка Сто пятый моментально сжался, дернулся туда-сюда, метнулся к затопленной тьмою стене и замер там, едва слышно пискнув. Вест сообразил, что надо живее убираться, но успел лишь шагнуть – и они пролетели мимо.

Они были размазаны, как на кадре, их мотоциклы рявкнули, смрад запершил в горле. На шлеме ведущего светилась хвостатая звезда зеленого цвета, на шлемах двух других – белые. Зеленый проскочил в миллиметре. Веста развернуло, он едва не очутился под колесом белого, но твердым выступом – зеркалом, локтем? – ему садануло между лопаток, и он грохнулся лицом на булыжник. Стало очень больно и спину, и лицо, и Вест долго поднимался, а когда поднялся, за крышами раздался близкий грохот, и всплыл клуб огнистого дыма. Там был тупик, они со Сто пятым только что миновали его.

– Сюда! Господин, сюда, скорее!

Старикашка перебежал дорогу, затащил его в нишу на освещенной стороне. Стоять было неловко, плечо почти высовывалось из тени.

– Что ж ты меня бросил, гад?

– Ш-ш…

– А кто это?

– Тише, тише, господин, они вернутся, они вас видели…

– Давай на ту сторону тогда.

– Да тише! – простонал Сто пятый. – Вот они…

Мотоциклисты остановились не доезжая. Теперь их осталось двое, оба с белыми звездами. Головы повернуты к теневой стороне. Один что-то сказал, другой, кажется, засмеялся. Первый еще сказал, кажется, повторил. Тогда другой выдернул из-под руки блеснувшее, и в нешироком коридоре стен продолбила очередь. Пули крошили камень почти там, где до того прятался Сто пятый; некоторые рикошетили с гнусным мявом.

Вест замер. Сто пятого била дрожь. Вест притиснул его рукой Первый мотоциклист терпеливо дождался, пока у стреляющего не кончится магазин а затем хлестко врезал ему под звезду на шлеме. Кретин! – донеслось до Веста. Звонкий какой-то голос. Мотоциклы грохнули, рванули, – первый, за ним, чуть взвильнув, второй. Сто пятый начал кашлять. Он перхал и брызгал слюной. Вест не мешал ему. Ежась от боли, он трогал щеку и бровь. И нос. Потом сказал:

– Ну?

– Сейчас… сейчас, – просипел Сто пятый. – Сейчас идем, господин.

Они двинулись дальше.

– Кто это был?

– Да кто ж его знает, господин, всех их рази упомнишь, я и то половины не знаю.

– Вообще, кто это был.

– А щенки. Держать их надо на привязи на хорошей, а не мотоциклы им. С них, извиняюсь, по шесть шкур спустить мало, а они вон что. Как они на Северную Окраину-то пробираются, игрушки у них видали какие? Э-эх, Стража наша Стража, все куплены-перекуплены…

– Значит, здесь – Северная Окраина? – переспросил что-то вроде бы уразумевший Вест.

– Там Окраина. И Пустошь там, – старик махнул рукой куда-то. – Где они, думаете, автоматы понабрали? Ведь охраняться должна Пустошь-то, а! Извиняюсь, дубины сиреневые там только брюхо чешут да номеров друг дружке проигрывают.

– Как проигрывают?

– Кто как. На замазку, на нож, на кулак. На пулю редко играют, пуля – это им, по одному если, скучно, несолидно считается, да и по головке не погладят, палить-то без приказа… Они ж сменные, они в Квартале не реже раза в месяц ходют, там и расчет на месте. А вы что ж думали, в Городе, эва, еще у научников скажите, куда хватили! Не-е, они в Квартал…

Вест открыл рот, чтобы сказать, что он в общем-то ничего не говорил, а, напротив бы, послушал, но Ткач Сто пятый остановился.

– Я извиняюсь, пришли мы, господин…

И вот дом.

– Господин… Пожалуйте, господин.

Дверь – тяжеленная, с массивным выщербленным кольцом, – нежно пропела что-то свое, растворяясь. За ней была лестница, поднимающаяся широким полукругом, и с нее навстречу скатился некий шарик в огромном блестящем одеянии, которое Вест, прищуриваясь от света, определил как исполинских размеров халат. На наспех натянутой вдоль перил лестницы матерчатой полосе было наляпано вкривь и вкось:

“Астафь надежду, всяк мима прахадящий! Абрахэм У. С. Фидлер”

– Привел! – возликовал шарик из роскошных глубин. – Ай, старикашачка, ай привел!

– Изволите видеть, – прокашлял Сто пятый.

– Пожалуйте, пожалуйте, – тоненько зарокотал шарик, хватая Веста за уцелевшую пуговицу. Сто пятому: – Иди, старик, иди, позже получишь… стой! Это чего? – Он ткнул Весту чуть не в самый глаз пухлым пальчиком. – Это ты чего?! Недоглядел?!

– Я извиняюсь, – гордо сказал Сто пятый. – Это не я, это они сами.

– Я тебе поизвиняюсь, сволочь! – завизжал шарик. – Я тебе поизвиняюсь! Год уже лишний коптишь! Пшел вон!

– Послушайте, – сказал Вест.

– Эйн момент, сюда, сюда прошу…

Шарик провел его по лестнице, приятно остудившей ступни, по короткому коридору к двери, за которой оказалась ванная; сам не вошел. Ванная была обычной, только сильно замусоренной и лет двадцать не обновлявшейся. Вест сел на краешек, его не держали ноги.

Все. Все кончилось, ужас прошел, кошмар отлетел, я проснулся. Все. Я отпарю грязь и вонь, а потом мне просунут в дверь новый костюм, мне больше ничего не надо, неважно, что там болтал Наум, что будет потом, важно сейчас отмыть грязь и переодеться, и не хочу я больше ни о чем думать… Потянулся к зеленелому медному крану, под шум содрал Наумову куртку. Вода чем-то таким попахивала. Специфическим. Чистилище, усмехнулся он. А может, санобработка. Но все равно.

* * *

Так, подумал Вест, “одежу” мне тут новую не справили.

– Слушай, так нельзя мне обувь какую-нибудь?

– Что вы. Ни в коем. Только так. Колорит, понимаете? Они должны… должны почувствовать…

Шарик тащил его по коридорам и анфиладам. С портьерами, гардинами, креслами, какими-то явно музейными столешницами, картинами, шкафами, каминами, стеллажами книг в тяжелом золотом тиснении, фарфором в горках и свечами в канделябрах. То неожиданно затемненным, то залитым нестерпимым светом от дребезжащих люминисцентных ламп, что лепились к потолку где придется и как придется, а голая проводка свисала дугами.

– Ничего у нас? – проговорил Шарик. – Маленько вот подработать… Мы его недавно захватили… Освещение вот уже провели…

Захватили. С боем?

– Ну, выбили недавно, – как бы угадав вопрос, пояснил тот, – разрешение получили. Сам ходил в Управление, кланялся, чего-то там они себе… Все законно, а вы как думали, дали бы нам, кабы самовольно въехали, раннее зодчество, что ты! Но мы, – он обернулся, подмигивая, – мы – сила. У нас скоро…

Значит, что мне говорил Наум? – думал Вест. Он мне говорил так: масса группировок, разрозненных и разъединенных, зачастую с противоположными интересами и потому питающих друг к другу неприязнь вплоть до открытых боевых действий. Ссылался на прецеденты, ничего конкретного не называя. Банды между собой и какая-то там Стража против всех. Чушь, феодализм. И всем нужен непременно я. Или такие, как я, – по недомолвкам Наума можно догадаться, что я не первый…

Шарик втолкнул его.

Ничего не было слышно: музыка (это, наверное, все-таки была музыка) воспринималась как накаты ровного гула. Ничего не было видно – Весту почудилось, что его посадили во взбесившийся калейдоскоп. “Пойдем, пойдем! – проорал Шарик на ухо. – Здесь не поговоришь!”

Дальше было тише. После красной комнаты была синяя, потом сразу – столовая. Здесь ели. Стол вывернут по ходу коня, ослепительный свет, народу полсотни, гомон, при появлении Веста – дружное “Ах!”

– Кого привел, Простачок? – крикнула пьяненькая женщина, на нее зашикали. Вест представил себя со стороны.

– Ну, Простачок, – заревел голос из головы стола, – ну, толстячок! Ну, порадовал гостем дорогим! Ну, удружил! Да ведите, ведите гостя, сажайте по руку правую, почетную, угощайте!..

– ОН, – заглавными буквами шепнул Шарик. – Прошу же. Прошу, прошу…

– Ах! – подлетела дама в голубом.

– Неужели! – подлетела дама в сером.

Куда он привел меня, подумал Вест, в бордель?

Он сделал лучшее, что мог, – перестал сопротивляться. Дамы, блестя глазами и камнями, подвели его к странной конструкции инвалидному креслу. Оно было совершенно закрытым и напоминало более всего золоченый саркофаг на колесах.

– Рад, – густо произнес динамик в верхней части саркофага. – Глубоко тронут. Польщен присутствием. Всем, – саркофаг развернулся к столу, – всем налить в честь дорогого гостя. – Все налили. – Всем пить! Виват!

– Виват! – грохнуло застолье. Вцепившись в Веста, дамы повлекли его к столу.

Та, что в сером, помоложе. В голубом – поинтересней. И обе увешаны драгоценностями. Вест не очень разбирался, но если все настоящее, трудно даже предположить, сколько это стоит.

– Нет, пожалуй, не бордель.

– Не поверите, но я в первый раз вижу…

– Мне стыдно признаться, но я тоже в первый раз вижу…

– Что? – спросил Вест.

– Ах, эта наша дыра!

– Ах. эти наши ужасные законы!

– Законы? – спросил Вест.

– Мы не представились. Илана. Мой муж, он работает на Седьмой – вы понимаете? – на Седьмой улице, говорит…

– Милочка, ваш муж здесь никого не интересует!.. Эсмеральдина. Для вас – Эсси.

– Очень приятно, – сказал Вест.

– Мы знаем… – прошептала, склонившись, Эсмеральдина в голубом.

– Знаем… – откликнулась Илана в сером.

– Да? – сказал Вест.

Эсмеральдина все теснее прижималась к нему. Она была мягкая. Все-таки бордель.

– Пожалуйста, умоляем вас, вам же нетрудно…

– Умоляем…

“Что?” – подумал Вест.

– Смотрите, гобелен! – пропищала Илана в сером. – Говорят, он очень старинный… Пусть он упадет! Нет, пусть он вспыхнет и упадет. Прямо на Абри Кудесника, то-то будет смеху!

– Илли, – строго сказала Эсмеральдина, отлепляясь от Веста. – Илли, вы переходите. Гобелен, – это вообще не то. Сделайте… сделайте, чтобы разом погасли все светильники и загорелись свечи! Ну. пожалуйста! Вы же все равно потом будете, сделайте сейчас. Пусть все видят, что это мы вас упросили. Мы вас умоляем…