Текст книги "Колдун 2 (СИ)"

Автор книги: Евгений Щепетнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Они все понимают – кивнула мне русалка, улыбнувшись хищной широкой улыбкой акулы – Но ты ведь не все сказал, правда?

– Правда – кивнул я, чувствуя в кармане узорчатый, похожий на цветок пузырек со снадобьем – Я хотел с тобой торговаться, хотел выторговать…

– Ты хотел, чтобы мы не топили купающихся в пруду людей? – перебила меня русалка.

– Да…хотя бы на десять лет, пожалуйста!

– Всего на десять лет? – улыбнулась русалка – но этого мало. Того, что ты дал – мало.

– Что я могу еще тебе дать? У меня больше ничего нет! – потерянно бросил я – Мне жаль людей. Они не должны умирать просто так! Нельзя так!

– Хорошо. Ты заплатишь мне – прищурила глаза русалка – Сними одежду.

– Что?! – насторожился я – Что сделать?

– Разденься. Совсем. Сними с себя всю одежду! – терпеливо повторила русалка.

Я расстегнул рубаху, отбросил ее на берег. Сбросил ботинки, мокрые и грязные на коленях штаны, потянул носок, затем другой. Помедлил, под насмешливым взглядом русалки стянул с себя трусы.

Она с новым интересом осмотрела меня с ног до головы, задержавшись взглядом на…некоторых местах, подошла почти вплотную и взглянув на меня снизу вверх, тихо сказала:

– Люби меня. Эта ночь – наша. Утром мы расстанемся, и ты больше меня не увидишь. И всех нас не увидишь. И мы не будем топить людей. Если утонут сами – тогда другое дело, тогда это наши. Но топить не будем, обещаю. Пойдем!

Она потянула меня в воду, но я остался на месте:

– Я же не могу! Как?

– Не бойся. Все будет в в порядке. И еще – я тебе сделаю подарок.

И действительно – все потом было в порядке. Даже очень в порядке. И только одно мучило меня, и наверное будет мучить всю оставшуюся долгую, очень долгую жизнь – никогда больше у меня не будет такой женщины. И я плюну в морду тем, кто скажет, что русалки холодны, как лед. Горячи, очень горячи! Там где надо горячи. И с тем, с кем надо.

И теперь я умею дышать в воде. Как рыба. И сколько угодно. Как это я делаю? Да откуда же я знаю? Это дар одной русалки, которая теперь будет мне сниться. Часто сниться…

Интересно, у людей и русалок могут быть дети? Глупая мысль, конечно…ну а вдруг? Ведь вообще-то я уже и не совсем человек…

Глава 5

Заметил: возвращаюсь в этот старый бревенчатый дом, как…домой. По-настоящему – домой! Свой родной дом. И когда думаю или говорю: «пора домой» – в голове всплывает картинка именно этого, темного от времени, окостеневшего, не поддающегося даже огню строения.

У человека должен быть свой дом, место, куда он всегда возвращается. Что бы он ни называл этим именем – домик в деревне, огромный загородный коттедж либо маленькую однокомнатную квартирку на пятом этаже старой «хрущевки». Если у человека нет дома – он бомж, перекати-поле, ничтожное, оторванное от корней растение, гонимое безжалостным ветром туда, куда захочется богу ветров.

Нельзя постоянно жить на съемной квартире или в съемном доме, и пусть мне пытаются доказать, что съемная квартира – это нормально, что за рубежом все так живут, и что свой дом или своя квартира – это архаизм и пережиток прошлого. Пусть. Пусть за рубежом так живут. Они там еще и женятся – мужчина с мужчиной, женщина с женщиной, называют родителей «родитель-один» и «родитель-два». А я не хочу с мужчиной. И я хочу, чтобы маму называли мамой, а папу – папой. Пусть это будет сто раз архаизм – мне всякие там нетрадиционные ценности по-барабану, консерватор я, каким и останусь на ближайшие пятьсот лет. Я хочу иметь СВОЙ дом, и только свой.

Вот такие мысли сопровождали меня, когда утром, переодевшись, я отправился прямиком в сельскую администрацию на аудиенцию к ее главе, подсознательно ожидая каких-либо пакостей со стороны власть предержащих. Ну…привык я к тому, что власть обязательно мне гадит. И всегда в душе гнездится подозрение, что чиновник суть Зло, и поставлен на свое место для того, чтобы пакостить людям и попутно хапать всеми возможными способами.

Как ни странно – я ошибся. Чиновник с отвратительной фамилией Танюшкин был очень приветлив, практически – как отец родной, встретивший сына после долгой отлучки. Само собой – тут просматривалось влияние Самохина, чья фигура маячила за любым серьезным деянием на территории в окружности нескольких десятков километров.

После короткого разговора Танюшкин неожиданно предложил:

– Послушайте, Василий, а зачем вам эта приватизация? Я вам предложу другой вариант: мы продадим вам этот дом по остаточной стоимости. Это будет стоимость дров, из которых он сложен, да еще и максимально заниженная. Дом обойдется максимум тысяч в десять. Что это дает: быстрое переоформление и никакой мороки с хождениями по инстанциям. Мы имеем право продавать недвижимость, принадлежащую поселению, тем более что она абсолютна неликвидна и уже много лет только лишь тянет из нас дополнительные налоги. Мы списываем с баланса этот чертов дом, который легче сжечь, чем содержать, получаем в казну пусть маленькую, но все-таки денежную сумму, и никто к нам не прикопается, не обвинит в том, что мы разбазариваем нашу драгоценную собственность. Красиво?

– Красиво – подтвердил я, улыбнувшись – А что с помещением пикета?

– Мы сделаем вот как: он официально никак не оформлен, так что мы одновременно его и оформим как пристройку к дому. Я сейчас позвоню знакомому землемеру, он все сделает. Придется еще немного заплатить, но это стоит того – деньги, это деньги, а время, это время. Зачем его тратить, ведь время так дорого и его так мало есть у человека, не правда ли?

Я мог сказать, что это не совсем правда, что у меня лично этого времени пруд пруди, в сравнении с жизнью обычного человека, но это прозвучало бы глупо. Так что я лишь кивнул, и глава администрации тут же набрал номер на телефонной трубке. Договориться с землемером было делом пяти минут, и моего участия тут совершенно не требовалось – документы для продажи готовит администрация, мне останется только подписать, а потом получить свидетельство о регистрации в регистрационной палате (или как она там сейчас называется).

– Самохин просил прирезать к участку вокруг дома земли, чтобы было общим количеством шестьдесят соток. Так вот, я не вижу никаких проблем, тем более что земля у дома никому не нужна, на нее никто и не претендует. Уж больно дурная репутация у дома, боятся люди. Кстати, вы никаких…хмм…странных явлений там не видели? Ну…в вашем доме?

Глава внимательно посмотрел мне в глаза, и я улыбнулся:

– Ну вы же знаете, насколько наши люди мнительны. Верят во всякую чушь! Пить надо меньше, вот и все.

– Ладно. В общем, мы все решили. Документы сегодня начнут готовить, я дам указание секретарю, и…

– Семен Василич! Семен Василич! – дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвалась женщина лет сорока. Я ее где-то видел, но не помню – где именно. Не та у меня еще память, чтобы ничего не забывал. Снадобье я еще не пил – как понял из туманных разговоров бесов, если выпью, то на два дня как минимум выключусь из жизни. Типа – лихорадить будет. Так что – позже.

– Ты чего, Люб? – Танюшкин удивленно воззрился на женщину – Чего врываешься? Пожар, что ли?

– Хуже! – женщина никак не могла отдышаться, грудь ее высоко вздымалась, а по лицу катились капли то ли пота, то ли слез – Маша…учителка наша…померла!

– Что?! – Танюшкин вскочил со стула, стул загрохотал по полу, не удержавшись на двух ножках – ты что несешь?!

– Маша…Маша умерла! – женщина осела по стене, и теперь сидела на полу, тупо глядя в пространство – Маша умерла!

– Пошли! – Танюшкин решительно шагнул к двери – ты участковый, тебе и решать! Люба, подымайся! Хватит рассиживаться! Как умерла? Что случилось? Давай, докладывай!

Маша смотрела в небо широко раскрытыми глазами, и в них отражалось голубое небо и белые пушистые облака. Мертвые, абсолютно мертвые зеркала…

Причина ее смерти была банальна и проста, как и тысячи, миллионы смертей в этом огромном, суматошном мире. Одни умирают от болезни, другие – от старости, третьи упиваются до смерти, четвертые…да каких только смертей в этом мире нет? Провидение невероятно изобретательно в своем желании нагадить человеческому роду, и придумывает все новые и новые смерти, будто соревнуясь с другой такой же вселенной – кто придумает смерть почуднее, поизвращеннее?

Старая лестница, сломавшаяся ступенька, короткий крик…и все. Маленький такой заборчик, отгораживающий огород от дорожки, а в заборе, торчком – ржавая металлическая труба с привязанной к ней веревкой, на которую вьюнки раскинули свои тонкие зеленые щупальца.

Труба пробила Машу навылет, войдя в спину и выйдя из груди. Скорее всего, она даже не успела понять, что же с ней такое. случилось. Вспышка боли, слабость, качнувшееся перед глазами небо…и все. Совсем все.

Джинсы, коричневая застиранная майка с надписью на английском «Нью-Йорк», рабочие перчатки – видать, что-то поправляла на крыше веранды. На джинсах расплылось мокрое пятно – в смерти нет ничего красивого. Человек слаб…

Я смотрел на женщину, которая могла быть моей женщиной, и в душе было пусто и холодно. Не успел. Я – не успел. Проклятие ее все-таки добило. И в этом виноват я. Вместо того, чтобы после сегодняшней ночи бежать к дому Маши, как можно быстрее снять проклятие – я пошел договариваться насчет своего дома. Мол, жили с проклятием сотню лет, и еще несколько часов поживут. И вот – наказан.

Не было слез, не было желания упасть и разрыдаться. Только горечь и мысль о том, что теперь я никогда не узнаю – кем она была, о чем думала, о чем мечтала. Та искра, что разгорелась у нас в душах – погасла, залитая вонючей черной водой проклятья.

– Отмучилась – тихо сказал кто-то возле моего плеча, и я обернулся – со злостью, желая обругать, унизить, растоптать святотатца, отвлекающего меня от самобичевания и страданий! Но это была баба Нюра, и я ничего ей не смог сказать. Уж она-то сделала все, чтобы этого не случилось.

То, что смерть Маши была результатом проклятия – я не сомневался. Так оно и работает, это самое проклятие. Вроде как естественные причины – случайность, и…смерть.

Я вышел из небольшой толпы, собравшейся возле изогнутого дугой, изломанного тела Маши и зашел за угол, встав напротив фасада. Достал из кармана красивый пузырек с белой жидкостью, очень похоже на молоко, и с размаху швырнул его в стену дома. Брызнуло, зазвенело, поднялось белое облачко, похожее на облако пара, зазвенело, будто где-то рядом лопнула гитарная струна, и…больше ничего. Дом теперь был чист, я чувствовал это. Теперь – никаких проклятий, никаких бед в нем не будет. Теперь – здесь будут жить обычные люди, никоим образом не причастные к трагедии столетней давности. Но Маши уже не будет. Совсем не будет. И от этого горечь захлестывала мою душу.

– Ты все-таки сделал это… – баба Нюра была мрачна, как туча, и на самом деле – чему тут радоваться?

– Сделал. Только не успел! – выдавил из себя я, и отвернулся, чтобы баба Нюра не увидела слез на моих глазах.

– Ну-ну…не надо! – так же мрачно, тяжело сказала она – Вы все равно были не пара. Машина душа была искалечена, и у вас все равно бы ничего не получилось. Я же тебе говорила – не будет у тебя настоящей семьи. Не может быть семьи у колдуна. Только подруги…на время. Только подруги. И ведьмы такие же. Не можем мы иметь нормальную семью, понимаешь? Это судьба!

– Судьба – эхом повторил я, и вдруг…увидел! Она стояла у стены, смотрела на меня, и взгляд ее был печален.

– Прости, Вася…я оступилась, упала! Прости…

– Это ты прости – сказал я, и замолчал. Что сказать призраку? Что вообще можно сказать призраку своей несостоявшейся любимой? И почему она все еще здесь?

– Я задержалась, чтобы сказать – я тебя не виню. И очень жалею, что у нас ничего не вышло. Я ведь хотела к тебе прийти…не успела. Пришла бы, и ничего бы тогда не было.

– И ничего бы не было – повторил я – Иди сюда.

Маша подошла, посмотрела мне в лицо, улыбнулась и протянула руку:

– Прощай. Когда-нибудь может и увидимся! Хорошо, что я тебя дождалась.

– Хорошо… – повторил я, и коснулся ее лица. Призрак заколыхался, сделался совсем прозрачным и растворился в воздухе.

– Поговорил? – спокойно спросила баба Нюра, и я так же спокойно ей ответил:

– Поговорил. Ушла.

– Это хорошо, что ушла. Души не должны задерживаться в мире живых. Это неправильно. А ты сильный колдун, если видишь мертвых. Хотя я это и так знала.

– Василий Михайлович! Звонить надо в райотдел! Пусть высылают людей! – вышел из калитки глава администрации – Вот же беда-то! И хлопот теперь полон рот…куда девать дом, вещи? У нее ведь родни больше никого не было. С мужем она развелась, детей нет – вот куда теперь все ее имущество? Опять на администрацию дом повесят? И с похоронами – кто будет заниматься? Само собой – глава администрации! Иэхх…вот же дела-то! Все не слава богу… И девчонку жалко…аж слезы! Ей бы жить, да жить!

Я позвонил в райотдел, сообщил о происшествии. Через два часа приехала дежурная группа – криминалист, следак, опер. Быстро все записали, опросили соседей – ситуация ясна, криминала никакого. Сбегали к Самохину, тот пришел, постоял с угрюмым видом, удрученно помотал головой. Затем пригнал газель-рефрижиратор, и тело Маши отправили в городской морг. Без заключения патологоанатома, без экспертизы все равно хоронить нельзя.

Вот так и прошел этот мерзкий, отвратительный день. Один из худших дней в моей жизни.

Машин дом опечатали, навесив на него замок. Хорошо хоть живности у нее никакой не было – ни кошки, ни собаки, иначе – куда бы их девать? Ключи от замка забрал глава администрации. Ему заниматься похоронами, так что он и будет распоряжаться имуществом покойной.

Уже когда уходили, Танюшкин вдруг сунул мне в руку несколько листков бумаги:

– Вот…мне показалось, что так будет правильно. На столе в комнате лежали. Сам решишь, что с ними делать.

Он ушел, не оглядываясь, а я еще минуты три стоял и смотрел на листки. Маша неплохо рисовала, и карандашные рисунки вышли очень узнаваемыми. Практически портретное сходство. С каждого из трех листков на меня смотрел я сам. В профиль, в фас, и в полный рост.

Домой приехал в таком настроении, что краше наверное в гроб кладут. Бессонная ночь с русалкой, а потом – Машина смерть. Настроение было не то что никаким – это даже настроением назвать было нельзя. Сходу решил лечь спать, но потом вспомнил про снадобье памяти, и не задумываясь взял с полки колбу с жидкостью и в один глоток выпил ее до дна. И тогда уже завалился на постель.

Следующие три дня я почти не помню. Так, какие-то отрывки, похожие на обрывки странного сна. Вот я в постели, и мне очень жарко, так жарко, что я сбрасываю с себя одеяло и падаю на пол, прижимаясь к холодным половицам. Мне плохо, очень плохо – меня корежит, выворачивает суставы, все тело болит так, будто весь я сплошная рана.

Еще картинка: я лежу на кровати, и чувствую, как чья-то рука меня обтирает, касаясь кожи влажным горячим полотенцем. Маша? Это Маша?! Но Маша мертва, как она может меня обтирать! Но я не могу рассмотреть лицо обтирающего – в глазах туман, меня тошнит, и я пытаюсь выдавить из себя содержимое желудка. Только выдавливать нечего – он пуст. Только горькая, едкая желчь, да вода, которую кто-то время от времени вливает мне в глотку. Я не хочу глотать, захлебываюсь, меня рвет, но вода снова и снова безжалостно вливается в мой рот. А может не вода, может какое-то снадобье. Но кто его может мне давать?

Ощущение – рядом со мной кто-то лежит. Кто-то теплый, упругий… Маша?! Да черт подери – она мертва, мертва! Нельзя выжить, если ржавая труба пробила тебе сердце!

И я снова впадаю в состояние безвременья.

Очнулся на четвертый день, к полудню – слабый, как ребенок. Очнулся, и некоторое время не мог понять – какой сейчас день, какое время суток. В комнате было сумрачно из-за закрытых занавесок, телевизор не работал, чему я очень даже удивился – я ведь оставлял его включенным из-за Охрима и бесов, они можно сказать телевизионные наркоманы, не могут без зомбиящика и часу прожить!

А самое главное – на кухне кто-то гремел посудой! Кто?!

Медленно спустил ноги с кровати, медленно поднялся и сел, преодолевая головокружение. Чертовщина какая-то – почему мои персональные бесы меня не вылечили?! Что это вообще такое было? Сколько я пролежал в отключке?! Ночь? И кто это посмел хозяйничать в моем доме?!

Поднимаюсь на ноги и бреду в кухню. У дверного косяка задерживаюсь и осторожно (сам не знаю почему) выглядываю из-за угла. Женщина. Небольшая, стройная, в сарафане выше колен. Лица не видно – только обнаженные, тронутые загаром плечи, крепкие, но не толстые ноги…попка, обтянутая тканью – аккуратная…аппетитная. Женщина что-то напевает, протирая посуду, вилки-ложки, рядом на столе стоит тазик с мыльной водой. Да кто это может быть?!

– Привет! – говорю я, женщина вздрагивает, взвизгивает и роняет загромыхавшую по столу ложку:

– Ай!

Оборачивается…

– Здрасте! – Варвара шумно выдыхает – Как вы меня напугали! Я чуть…

Она громко хохочет, и ее милое личико, не тронутое косметикой, делается очень красивым. Улыбка вообще украшает женщин – некрасивую делает милой, милую – красавицей. Редкая женщина улыбаясь не делается милее, чем она есть. Это надо быть совсем мерзкой, уродливой душой и телесно стервой, чтобы улыбка не сделала тебя душевней и красивее. Здесь – точно не тот случай, я даже залюбовался, насколько эта женщина мила! Мила, а еще…она какая-то…домашняя, что ли? Уютная. Ее место рядом с мужем, на кухне, при свете теплой лампы, с чаем и пирожными.

– А что вы здесь делаете? – интересуюсь осторожно, помня, кто ее муж и где он сейчас. И правда – как она сюда попала, и самое главное – с какой стати? Я ведь ее не звал.

– Посуду мою – зарумянилась Варвара – Вот, дома у вас прибралась, полы помыла, стены, мебель перемыла. Посуду домываю – все было грязное, пыльное. У вас-то времени нет этим заниматься, вот я и помогла.

– А как сюда попали? – не отставал я.

– Через дверь – пожимает красивыми плечами женщина. Или девушка? Женщиной ее сейчас назвать язык не повернется – она выглядит как выпускница школы, молоденькая и красивая. Такая красивая, что аж дух захватывает! В последний раз, когда я ее видел, она была лет на десять старше. Может потому, что фингал под глазом еще никого не молодил? Или потому, что неприятности никого еще сделали молодым и красивым? Хотя и тогда она была настолько красива, что я невольно обратил на это внимание. И не только я в целом, но и некоторые мои органы конкретно.

И тут я внезапно обнаружил, что стою перед чужой фактически женщиной в одних трусах! В «боксерках», обтягивающих меня как вторая кожа! И совершенно не скрывающих того факта, что при виде соблазнительной женщины я невольно слегка…ну ладно – не слегка! – возбудился.

Я ойкнул и невольно прикрыл пах сложенными руками, Варвара же только улыбнулась и махнула рукой:

– Да не стесняйтесь! Я всякого вас уже видала! Думаете, кто три дня вас обтирал водкой, да уксусом? Не помните?

– Честно сказать – не помню, сознался я, у которого тут же пропала эрекция – три дня?! Я валялся три дня?!

– Три дня, хозяин! – откликнулся Прошка.

– Три дня! – ответила Варвара и снова улыбнулась – Слава богу, жар у вас спал и теперь вам лучше. Только зря встали! Баба Нюра сказала, чтобы вы полежали еще сегодня, не вставали!

– Баба Нюра? Здесь еще была баба Нюра?! Мда…похоже, что тебе, Варвара, придется мне все рассказать – откуда ты здесь, и что было за эти три дня. И давай на ты, ладно? Меня Василий звать, можно просто Вася – мы же с тобой одногодки.

– Ну а я Варя!

У девушки были белые, будто искусственные зубы. То ли генетика, то ли баба Нюра старается, поддерживает односельчан – тех, кто с ней общается. Но я уже заметил – у многих бабанюриных пациентов белые зубы. «Тенденция, однако!»

Я уселся за стол, и Варя повела свой рассказ. В общем, выяснилось вот что: она пришла ко мне в пикет с заявлением о домашнем насилии. Ну и посоветоваться – как жить дальше, может я со своей стороны подскажу, как упрятать негодяя за решетку. Пришла, увидела, что пикет закрыт, а машина моя стоит во дворе – постучалась в дом. Ей никто не открыл, так что Варя решила уйти, но…потом дернула дверь, и та открылась. Почему открылась – это другой вопрос, я никогда не оставляю засов не задвинутым, по понятным причинам. (не худо Охрима бы спросить – какого черта?) Колдовство требует уединения.

Ну, так вот: дернула дверь, она открылась, и Варя в нее покричала, вызывая хозяина. Хозяин снова не откликнулся, это было странно, Варя забеспокоилась и пошла на второй этаж, где и обнаружила меня в неприглядном виде – красного, потного, грязного, валяющегося на полу в позе зародыша (она показала – в какой позе). Варя тут же попыталась взгромоздить меня на кровать, что с большим трудом ей и удалось – с очень большим трудом, ибо восемьдесят кило костей и мышц это вам…не это! Удивляюсь, как она вообще сумела меня поднять.

Дальше – она побежала за бабой Нюрой. Баба Нюра тут же подхватилась и пришла, долго щупала меня, и потом велела к врачам не обращаться, только поить меня бульоном и водой. А еще – обтирать водкой и уксусом, чтобы сбить жар. Вот три дня Варя меня и обтирала, поила, меняла белье, укрывала. Сходит домой, огород польет, дочку проведает (она ее отвела к своим родителям, благо что каникулы начались), и снова ко мне – дежурить. Спала тут, возле меня. Ну и параллельно убиралась по дому – он действительно сейчас блестит, как никогда. Еще – баню вымыла, перестирала грязное белье, посуду перемыла – в общем, работала на меня, как рабыня на господина.

– Вон, чистое белье лежит! – Варя кивнула на лавку – бедновато живешь, товарищ милиционер! Даже шкафов бельевых нет. Непорядок!

– Честно сказать – не до того было – хмыкнул я – Знаешь ведь, всего неделю как здесь обитаю. Не успел прибарахлиться. Вернее – десять дней.

– Учительницу вчера похоронили – нахмурилась Варя – Здесь, на кладбище.

Я сжался, и голову сжало, будто обручами. Я не хотел вспоминать, не позволял себе вспомнить, что Маши уже нет. И я не смог ее даже похоронить…вот я же скотина!

– У вас была любовь? – тихо спросила Варя, глядя куда-то в сторону.

– Почему так решила? – голос мой внезапно осип, слова едва пролезали через глотку.

– Я нашла в твоих штанах рисунки…она тебя рисовала.

– Просто рисовала. У нас с ней ничего не было – пусто, глухо ответил я – ни-че-го… А почему так быстро похоронили?

– Слышала, Танюшкин сказал, что причин задерживать похороны нет. Опять же – жара, лето…сам понимаешь. Администрация все организовала, женщины обрядили…в общем, похоронили. Царствие небесное…несчастная Маша!

Варя перекрестилась и замерла возле древнего буфета, комкая в руке тряпицу. Потом вздохнула и предложила:

– Может в баню сходишь, вымоешься? И попаришься – как раз всю хворь-то и выгонит. Баба Нюра сказала, что наверное заразу какую-то подцепил, когда по деревням ездил. Лихоманку. И что само пройдет, главное, чтобы жара сильного не было. А когда отойдешь…ну, в смысле поднимешься! (Варя улыбнулась) Чтобы в бане попарился. Я и подумала – натопить нужно, вдругсегодня встанешь! Опять же – вода горячая нужна была, дом мыть, посуду. Чем в кастрюле греть – лучше сразу бак набрать. Я веник там положила, тазик принесла. Сходишь? А я пока на стол накрою.

Я посмотрел на Варю, и молча кивнул – а правда, почему бы и не помыться? Давно собирался, вот и в самый раз сходить. Честно сказать – голова чешется…да и помыться как следует, попариться, это будет замечательно.

Через пять минут я уже входил в предбанник. Баня старая, но большая, хорошая, крепкая – настоящая баня, по-белому! В предбаннике чистые, выскобленные скамьи, вешалки для белья. Деревянный пол тоже выскоблен почти добела, ходить по нему босыми ногами даже приятно. Пахнет веником и дымком. Тут же на скамье – новая мочалка в упаковке, видимо только что из магазина, мыло и мужской шампунь. Шампунь мой, мыло и мочалку похоже что Варя купила. Кстати, надо будет как-то решить вопрос с деньгами. Она совсем даже не из богатенькой семьи, так что тратить свои деньги на чужого мужика ей и вовсе ни к чему. У нее дочка есть, вот на нее и должна тратить капиталы.

Горячий воздух бани обжег ноздри, глотку – ох, и натопила же Варя! Сел на скамью, и блаженно прикрыл глаза…хорошо! Ох, хорошо!

– ХарОша баба! – раздался рядом незнакомый мужской голос, и вздрогнув, я подскочил на месте, тут же отпрыгнув в сторону. На скамье сидел худой, жилистый старичок с длинной бородой ростом чуть выше колена. На нем не было ничего, кроме нечто, похожего на набедренную повязку – эдакий растрепанный кусок ткани, будто некто взял простыню и грубо вырвал из нее приличный клок. Ну а потом и обвязал им свои чресла.

– Чем хороша? – осведомился я, сразу поняв, с кем имею дело.

– Работяща! – невозмутимо кивнул Банный – И сиськи в порядке! И задница на месте! Все, как положено! Баню соблюдает, и себя в чистоте держит! Ты ее не упускай, колдун. Держи ее при себе! Не пожалеешь!

– Ффухх… – я уселся на место, поискал глазами ковшик (он плавал в тазике с водой), зачерпнул, плеснул на камни. Зашипело, горячий пар заклубился над головой.

– Хорошо! – подтвердил Банный – так и положено! Пар, он всему голова!

– Ты что, все время здесь жил? – спросил я, глядя на то, как на моей коже выступают капельки пота. Из небольшого окошка, когда присмотришься, проходило достаточно света, чтобы видеть все в подробностях. Вот сейчас я сидел сухой, горячий…и…началось. Вроде и воды во мне немного, а видишь, как полезла! Болезнь вылезает…

– Ну а где еще жить Банному? – усмехнулся старичок – Тут и жил. Спал все больше, пока твоя баба меня не разбудила. Печку растопила, парок сделала – вот я и очнулся. Теперь так и буду тут жить. Хорошо! Тебе ведь хорошо, так? Вот и мне хорошо. Теперь хворь уйдет, в бане вся хворь уходит! На то она и баня. Прежний хозяин оченно баню уважал…натопит, и давай париться! Раз по пять, а то и больше парился – потом во двор, на ветерок…и снова в парилку! А то зимой возьмет, да и в сугроб нырнет! Так ухал, что твоя кикимора болотная! Местные-то мимо и ходить боялись! Думали – колдовство творит! Он рассказывал – шибко смеялся!

– А в дом не ходишь? Все время только в бане сидишь?

– А чего мне в дому-то делать? Что тут сидеть, что в дому…без разницы.

– Телевизор там! Охрим целыми днями и ночами смотрит. И бесы мои смотрят. Смотрите ведь?

– Смотрим, хозяин! – послышались голоса откуда-то явно издалека. Сидят сейчас мерзавцы, и пялятся в экран. Варя включила, что ли?

– Варя включила, точно! – радостно ответил Прошка – Мы замучились без телевизора, житья никакого не стало без него! Пока ты валялся, болел.

– Так…черти драповые…а теперь рассказывайте – что это было? Чего я валялся три дня?!

– Ох, хозяин…ты сам виноват! Ну зачем сразу склянку жахнул? Надо-то было десять капель, всего-то! Поболел бы пару дней, да и дел-то чуть! А ты вон чего – как дорвался! Там же сказано – десять, максимум пятнадцать капель! Не читал в рецепте?

– А где там в рецепте сказано, черт вас подери? – рявкнул я, стукнув кулаком по скамье – Там не сказано ничего! Там только рецепт изготовления! Вот и все!

– А! Ну да…это в дневнике есть…забыли, прости, хозяин. Но тебе все равно ничего не грозило – мы тебя держали, не отпускали! Ты бы все равно не помер. И эта…ведьма, бабка Нюра тебя поддержала. Только сказала, что не может тебя вылечить. Но это и понятно, куда ей против тебя переть! Она против тебя – дитя!

– То есть – дитя? Чего ей против меня переть-то? – я зачерпнул ковшиком холодной, уже нагревшейся воды и с наслаждением вылил себе на макушку – ух, хорошо! – Почему она против меня вдруг попрет?

– Так ведь оно как выходит? Когда ты выпил снадобье, то сам себя заколдовал, заклятие на себя наложил. А кто может снять такое заклятие, кроме тебя самого? Уж точно не какая-то там ведьма, да еще и белая! Так что она сделала? Поддержала тебя немного, чтобы полегче было, вот, в общем-то, и все. Ты же когда выпил снадобье, как говорят по телевизору – запустил процесс мутации. Не так же просто ты будешь все запоминать! У тебя мозг должен был измениться! Вот и…изменился. Теперь ты все будешь помнить наизусть. Старый хозяин тоже болел, когда выпил это снадобье, но не так. Он ведь по-умному все сделал…

– Я сейчас вам сделаю – по-умному! – пригрозил я – мало не покажется, мерзавцы! Должны были предупредить, скоты вы эдакие! А вы что – шалить со мной вздумали?! Гады вы, и есть гады! Ведь нарочно не сказали! Попировать на хозяине захотелось, мерзавцы! Страданий моих выпить! Ладно, сволочи, я вам припомню! Из-за вас я на похороны Маши не попал! Век не прощу!

– Хозяин…прости…но на что там смотреть? На похоронах-то? С Машей ты уже простился, в том трупе ее уже нет. А захочешь с ней снова поговорить – договоришься с Кладбищенским, он ее вызовет, и давай, толкуй хоть всю ночь! А можешь с ней даже и любовью позаниматься – Кладбищенский может такое устроить, он умеет! Только не стоит мертвых без особой надобности беспокоить, неправильно это. Опять же – кладбищенскому придется подарки делать, а они все жадные. Кстати, ты не забыл, что должен выпивку и закуску тому Кладбищенскому, что нам мандрагора подогнал? Смотри – забудешь, потом к нечисти ни за чем не сунешься, они тебе тысячу лет помнить будут!

– Не забыл. Вот отойду от болезни…

И тут я услышал, как хлопнула наружная дверь бани. В предбаннике пошуршало, и следом открылась дверь парилки.

Вошла Варя. Она была обнажена, но похоже этого совсем даже не стеснялась. Вот так буднично, запросто – вошла, посмотрела на меня и улыбнувшись сказала:

– Ложись на полок! Сейчас из тебя болезнь буду выбивать! Ладно, ладно, не надо зажиматься! Все равно вижу! И я же говорю – во всех подробностях тебя рассмотрела, пока ты лежал без памяти. Ложись, ну!

– ХарОша баба! – с удовольствием повторил Банный – И сиськи у нее славные!

А я ему ничего не ответил. Лег на живот и приготовился к экзекуции, которая скоро и последовала.

Эх, и хлестала она меня! Так, что об эрекции и думать забыл! А потом перевернула на спину, и еще хлестала, приговаривая: «Да не бойся ты, не отшибу я его! Вижу ведь, наверное!»

А потом я ее похлестал. По упругим, тугим ягодицам. По стройным ногам, по красивой спине, обтянутой гладкой, матовой кожей. По плоскому животику, совсем не испорченному родами. По груди, немного отяжелевшей, но торчащей, как у девочки. Ну а потом мы облились водой и выскочили в предбанник, отдыхать – приоткрыв наружную дверь для допуска ветерка. Я сидел рядом с Варей, и мне было очень, очень хорошо – спокойно и…по-домашнему.

А затем она вдруг заговорила: