Текст книги "Вечный слушатель"

Автор книги: Евгений Витковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Гремел Белмиро, чувства будоража.

Тогда, немало всех обескуража,

Гость объявил, что кое-что припас,

И жалкое собрание потряс

Тем, что прочел о нем сонет Бокажа.

Всех громче взвыл, кто был мерзее всех:

Решил, что счеты свесть пора со змеем,

И разъяснил, сколь гадок всякий смех,

Сколь подл Бокаж – унять уже сумеем!..

Имела речь его большой успех,

Понравилась кухаркам и лакеям.

"НОВОЙ АРКАДИИ"

Несчастное сообщество пиит!

Элмано пишет на тебя сатиры,

И слух пускают гнусные проныры,

Что вскоре будет твой притон закрыт.

Чернь только знай вослед тебе свистит,

Хламида славы расползлась на дыры,

Как немощны, как брошены, как сиры

Твои адепты – кто же защитит?

Сатирик да познает тяжесть мести!

Пусть ощутит сей бичеватель, как

Злословить глупо о своей невесте!

Уродина, пойди на крайний шаг:

И похитителя девичьей чести

Вступить заставь с собой в законный брак.

ЕМУ ЖЕ, ЧАСТЯМИ ПУБЛИКУЮЩЕМУ

"БРЕХУНА, ПОГОНЩИКА МУЛОВ"

"Брехун, погонщик мулов", – Даниэл,

Как не узнать твой стиль, внизу читая:

"В апреле – третья, в августе – шестая";

Торгаш, в обсчетах ты понаторел.

Украсть индейку? Ну, силен, пострел!

Кота зажарить? Вещь весьма простая.

Страницы новых выпусков читая,

Отмечу, что силен ты, рукодел.

По Лиссабону грозно ходят слухи,

Мол, ты жиреешь, – строго не суди,

Однако пухнешь вряд ли с голодухи;

Всем страшно: что-то будет впереди?

Ведь ты, тупица, снова носишь в брюхе

И вскорости родишь, того гляди!

СОНЕТ С НАМГКОМ НА ТРАГЕДИЮ "ЗАИДА"

ЖОЗЕ АГОСТИНЬО ДЕ МАСЕДО,

ОСВИСТАННУЮ НА ПЕРВЫХ ЖЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ

В холодной келье сетовать, молиться

Заида хочет (действие – в скиту);

Но вскоре снова рвется в суету,

И представленье непоспешно длится.

Еще другие возникают лица:

Судовладельцу – жить невмоготу;

Герой же, говоря начистоту,

Лошак, любовь которого – мулица.

Во вражий зад (боюсь произнести),

Во вражий зад вонзается рапира,

Над Нильским брегом бой такой – в чести,

Еще и не на то готов задира,

Но зритель понял, Господи прости,

Что эта пьеса – дело рук Элмиро.

ПОСЛЕ ПОЯВЛЕНИЯ САТИРИЧЕСКОГО СОНЕТА

НА ДРАМУ ТОМАСА АНТОНИО ДОС САНТОС-И-СИЛВА

"Ресифе обретенный" – эту драму,

Что новый Мильтон людям отдает,

Клеймит сонетом жирный стихоплет

И радуется собственному сраму.

Бездарность резво рукоплещет хаму,

Который мощь у Зависти берет,

И вот – сонет прилеплен, как помет,

На стену, – а отнюдь не брошен в яму.

Афишка, беспризорный, жалкий клок!

Кто на тебя посмотрит благосклонно?

Похабный фразы, невозможен слог.

И – вот оно, спасенье от урона!

Срывает некий Гений сей листок

Для целей отиранья афедрона.

БОГАЧУ,

ЯВИВШЕМУ СВОГ ИМЯ СРЕДИ НОВЫХ ХРИСТИАН

Лукулл просил: нельзя ль найти следов

(Ценой, конечно, нескольких эскудо)

Его герба наследного – покуда

Утрачен тот за древностью годов.

Знаток ответил: "Стоит ли трудов?

В сем томе покопаться бы не худо,

И будешь знать, что предок твой – Иуда:

Немало от него пошло родов.

В твоем картуше все, что есть, исконно:

В гербе – свеча зеленая, следи,

А над гербом – короса, не корона.

Девиз – малярной кистью наведи:

"Честь Авраама! Посох Аарона!

Мессия, поскорее приходи!"

ЕМУ ЖЕ

Таможенник, завидя возле двери

Захожего соседа-кредитора,

Шепнул слуге: "Скажи, вернусь не скоро,

Скажи, что через год по меньшей мере!

Платить по счету – не в моей манере!

Пусть говорит иной, что я прожора,

Что хуже вора или живодера,

Я в том не вижу никакой потери.

Да, пусть я плут, зато ж и не транжира!

Блюдя свою природную натуру,

Надую всех заимодавцев мира!

Платить долги – я стал бы разве сдуру,

А при посредстве чина и мундира

Всегда свою спасти сумею шкуру!"

К СЕНЬОРУ ЖОЗЕ ВЕНТУРА МОНТАНО,

КОГДА ВЛАДЕЛЕЦ ДОМА ВОСТРЕБОВАЛ С АВТОРА

ДЕНЬГИ ЗА ЖИЛЬГ, В КОЕМ ТОТ ОБРЕТАЛСЯ

Опять хозяин вымогает мзду,

Квартирную за полугодье плату!

Что ни январь – взбредает супостату

Мысль: уморить меня на холоду.

Я в ужасе опять злодейства жду,

Сей грубиян привержен только злату.

Он вскорости попрется к адвокату.

Он своего добьется по суду.

О, ты же знаешь этого хитрюгу:

Когда б к нему вселились Небеса,

Он драл бы с них за всякую услугу!

В чем для скупца довольство, в чем краса?

Не сомневаюсь: ты поможешь другу

В бродячего не превратиться пса.

НЕКОЕМУ НЕУКРОТИМОМУ БОЛТУНУ

Прославленные предки-пустомели!

О них, Ризен, теперь упомяну:

Собаки, завывая на луну,

Их перечислить вряд ли всех сумели.

Один, уча болтанью, был при деле.

Другому дали чин как болтуну,

Известен третий стал на всю страну:

Его заслыша. доктора немели.

Твой дед-ханжа молился в оны дни

Проворнее, чем братия святая:

Сие терпели Небеса одни.

Отец брехал, как свора или стая;

Загнулся дядя твой – от болтовни,

А ты способен сам убить, болтая.

НЕКОЕМУ Г. П. С. М.,

ТАБЕЛЬЩИКУ МОРСКОГО АРСЕНАЛА

Любуйся мордой этого бандита,

Он в табельщики втерся под шумок,

Ценой крещенья в люди выйти смог,

Но сохранил достоинство левита.

Его нутро на чуждый знак сердито:

Христианин – так уж носи шнурок;

На людях он благочестив и строг,

А дома – топчет крест и санбенито.

Однако он решил продолжить род,

Приметил некой девы профиль орлий

И рассчитал проценты наперед.

Поехал в Алентежо – не хитер ли?

Но был разоблачен, и от ворот.

Его без уважения поперли..

ЕМУ ЖЕ

С чернильницей – со знаком высшей власти,

С пером над ухом – так, чтоб напоказ,

Чванливо топчется, за часом час,

Новейший табельщик древнейшей масти.

То – хает наготовленные снасти,

Твердит, что, мол, работник – лоботряс,

То – верфь обходит, получив приказ,

И всем сулит великие напасти.

Любой – за все держи пред ним ответ!

Глядите на него, на дон-Кишота,

В чумазости ему подобных нет!

Минует час прихода пакетбота,

Скользнет мадам к мерзавцу в кабинет,

И через миг-другой пойдет работа.

***

Пять с половиной быстрых шестилетий:

О, я не стар; но цифрам вопреки

Глаголют серебром мои виски,

Сколь много я перевидал на свете.

Рок, вечный враг мой, помнит о поэте:

Сосуд Пандоры вскрыв, по-шутовски

Мне сединою кроет волоски:

Да, лишь одна Судьба за все в ответе.

Возможно, только Красоте одной

Дано поэта привести к награде:

За нежность – нежность, но какой ценой!

У Низы (как не плакать о разладе!)

Рок точно так же кроет сединой

Последние нетронутые пряди.

***

Бьет молния сквозь тучу грозовую,

И зреет ливня первая слеза

Там, где порой – лазурь и бирюза,

Порой – созвездья ходят вкруговую.

Легко ль постичь громаду громовую?

В сознание вторгается гроза;

Но что твердят мне уши и глаза:

Я вижу, слышу, мыслю – существую!

Великое, благое Бытие,

Тверди мне о себе всечасно, веско,

Пока навек не пряну в забытье.

В разгуле сумасбродства и бурлеска

Я верил в милосердие Твое,

Я Твоего всегда страшился блеска.

НЕДОСТАТОЧНОСТЬ ДОКТРИН СТОИЦИЗМА

Суровой философии законом

Прельститься ли рассудку моему?

Бесстрастье ли, как истину, приму:

Мир осудив, пренебрегу ли оным?

Твердят: в ученье, поданном Зеноном,

Я разум свой безмерно подыму:

"Отринув чувства, покорись уму,

От бед любых послужит он заслоном".

Однако чувства порождать велят

Смех – в час веселья, слезы – в час томленья;

Зенону ли менять сей вечный лад?

Когда ни в чем не ведать сожаленья,

То ум одобрит – и дорогу в ад,

И вознесенье в горние селенья.

ПРИМИРЕНИЕ С БЕЛМИРО

Увы, так скорбно умолкает лира,

И завершаются мои года:

Однако далеко не без следа

Я ухожу от суетного мира.

Элмано муза с музою Белмиро

Слиянны: это сделала вражда,

Он был несправедлив ко мне всегда,

А я и сам отъявленный задира.

Лишь ты, Гастон, поймешь, лишь ты простишь

Мной выбранную дерзкую дорогу:

Мстить за обиды – невелик барыш.

Кто служит Истине – тот служит Богу.

Но это – осознал Элмано лишь

В тот час, когда подходит жизнь к итогу.

***

Все гуще тени на пути моем,

Все явственнее гробовая скверна;

Прожорлива болезнь, как пасть Аверна,

И алчет поглотить меня живьем.

О, никаким целительным питьем

Не отодвинуть гибели, наверно,

Лишь доблесть духа ныне правомерна

Отвергнуть ужас пред небытием.

Избавь, о вдохновенье, от дурмана,

Испепели сомненья прежних лет,

Всю горькую тщету самообмана!

Спаси меня, спаси Эфирный Свет!..

Кто, как не Бог, вручил талант Элмано?

Господню волю выполнил поэт.

ГЛОССА:

ЖИЗНИ, ПОМЫШЛЕНЬЯ, ДУШИ

Башмаки, гамаши, брюки,

Тараканы, гниды, блохи,

Стоны, вопли, ахи, охи,

Порки, драки, страсти, муки,

Кобели, а также суки,

Лошади, коровы, кошки,

Чашки, блюдца, вилки, ложки,

Кружева, оборки, рюши,

Кожи, потроха и туши,

Жизни, помышленья, души.

ОПРОВЕРЖЕНИЕ БЕСЧЕСТИЯ, УЧИНГННОГО НАД АВТОРОМ, К ТОМУ ВРЕМЕНИ

ПРЕБЫВАВШИМ УЖЕ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ,

ИЗДАТЕЛЕМ РОМАНА "АНГЛИЙСКАЯ ИСПАНКА",

ВЫКАЗАВШИМ НЕУДОВОЛЬСТВИЕ

ДОСТОИНСТВАМИ ИСПОЛНЕННОГО ПЕРЕВОДА

Слепец наплел историю, бродяжа

(О деве некий рыцарь в ней стенал);

Однако, сколь ни пошл оригинал,

Но перевод – творение Бокажа.

В былые дни хватило б мне куража:

Уж я бы обошелся без похвал,

Издателя бы я измордовал,

А честь девицы? Тоже мне, пропажа!

О смертные, о, сколь ничтожны вы!

Поганая издательская рожа,

Ты сеешь плевелы худой молвы!

Отмщу за подлость, доблесть приумножа,

Дай шпагу, Слава!.. Я сражусь!.. Увы:

Один Геракл умел сражаться лежа.

***

Зачем приходят образы былого,

Коль будущего больше не дано?

Любимая, которой нет давно,

Является и душу ранит снова.

К чему цвести в конце пути земного?

Виденье, сгинь: в моих очах темно!

И призрак расплывается в пятно,

И – снова тьма, безлика и сурова.

В короне кипарисовой грядет

Небытие ко мне, – о, слишком поздно

Ждать милости, – о, все наоборот:

Судьба песчинки жизни числит грозно.

Аналия! Элмано смерти ждет!

Любили вместе – умираем розно.

***

Я больше не Бокаж... В могильной яме

Талант поэта, словно дым, исчез.

Я исчерпал терпение Небес

И быть простертым обречен во сраме.

Я осознал, что жил пустыми снами,

Несмысленным плетением словес.

О Муза! Если б ждать я мог чудес,

То ждал бы от тебя развязки к драме!

Язык от жалоб закоснел почти,

Однако, сетуя, учет подробный

Страданиям пытается вести:

Сравняться с Аретино неспособный,

Рыдаю... Если б только сил найти

Спалить стихи, поверить в мир загробный!

ГОНСАЛВЕС КРЕСПО

(1846 – 1883)

В ПОСГЛКЕ

Два пополудни. Жжет неимоверно

Тяжелая и душная жара.

Однако в кузне с самого утра

Вздыхает наковальня равномерно.

Стоит без посетителей таверна

Недаром у хозяина хандра.

Жужжит в дверном проеме мошкара,

В подобный час всему живому скверно.

Прядет старушка, севши на порог,

Сын – где-то в поле: он до дела строг

И занимать трудом умеет руки.

В ручье невестка стирку развела,

За огород, раздеты догола,

На солнцепек повыползали внуки.

ЧАСЫ

В него заложены солидность и комфорт

Брегет внушителен и служит безотказно.

Быть может, циферблат немного и потерт,

Однако же эмаль – нежна и куртуазна.

Там обрисованы и зал, и клавикорд,

Дворяночка – и хлыщ, предмет ее соблазна,

Он, кажется, поет и держится развязно,

Победой легкою уже заране горд.

Широкое окно; за ним блистают ярко

Деревья строгого, подстриженного парка;

Как пена, облака всплывают в небосвод;

Поглубже – озерцо, и роща апельсинов

В нем отражается, – а выше, крылья вскинув,

Из белых лебедей белейший длит полет.

АНТОНИО ДУАРТЕ ГОМЕС ЛЕАЛ

(1848-1921)

СТАРИННЫЕ ЗАМКИ

О замки древние, стоящие на скалах,

Громады дряхлых стен и башен изветшалых,

Вы, гипнотически пленяющие взгляд

Фамильной славою портретных анфилад,

О чем вы грезите, вздымаясь из туманов,

Оплоты рыцарства, подобья великанов?

О, населяет вас одна немая грусть!..

Но древняя душа еще помедлит пусть,

Напоминает пусть волненья бранных хроник!

По стенам плющ ползет, вдоль рвов искрится донник,

Но разрушенье – всем грозит, в конце концов,

Пусть хоть цветы растут в расселинах зубцов.

В плюще невидима замшелая бойница,

Удушливая цвель в сырых углах гнездится,

Навек уснуло все в миру отшедших лет,

Однако в садике, где роз давно уж нет,

– Где дали место ей рассеянные предки

Венера мрамором глядит сквозь плющ, сквозь ветки.

Везде забвение, печаль и тишина,

Здесь все застелено великой тенью сна

О жизни рыцарей прекрасной прежней эры,

И ветер шевелит незримые портьеры,

И кажется – на них под отсветом луны

Былых кровавых драм следы еще видны.

Поэту внятно все: любой чуть слышный шорох,

Любой намек на жизнь в просторных коридорах,

И в окнах стрельчатых – извечная игра!

Следить созвездия отрадно до утра...

Он полон завистью – о нет, отнюдь не страхом

К тому, что отжило, что ныне стало прахом!

В ТАВЕРНЕ

Сердце ранит корочка льда.

Стоят холода.

Знаю, скоро зима.

Франсиско Мануэл

Одни храпят, склонясь на край стола,

Облапив опрокинутые кубки,

Другие – рассуждают про дела.

Еще какой-то, хворый, длинный, хрупкий,

Амурную бормочет ерунду,

Пуская дым из почерневшей трубки.

Бредет по стенке пьяный, на ходу

Шатаясь, разобиженный, с досадой,

Плешивый тип клянет свою нужду,

Что, мол, отцу о смерти думать надо,

Бубнит: мол, жизнь не стоят ни гроша,

И просит дать совет насчет подряда.

Темна таверны ветхая душа,

Продымлена. И полуночный ветер

Свистит снаружи, по стеклу шурша,

Способен вызвать жалость и насмешку

Любой из тех, кто здесь печально пьет,

Кому осталось меж мирских забот

Глотать вино и слезы вперемешку.

ГРЕЗИТЕЛЬ, ИЛИ ЖЕ ЗВУК И ЦВЕТ

Эсе де Кейрошу

I

Я слушал музыку земных растений.

Я – грезитель, мудрец, каменьями побитый,

Я коротаю дни средь мысленных химер,

Покуда Океан ярит свой гнев несытый

И бог с палитрою выходит на пленэр.

Средь жизни нынешней, и чуждый, и забытый,

Брожу, как человек давно минувших эр.

О, дух иронии! Ты мне один – защитой

От возлетания в предел нездешних сфер.

Кинжал теории, мышленья тяжкий пресс,

Не в силах все-таки явить противовес

Способности и петь, и грезить на свободе...

Былой любви служить по-прежнему готов,

Повсюду я ищу звучание цветов

И позабыл число отысканных мелодий.

II

Я видел образы и формы,

Я видел разум бытия.

Бальзак

Я знаю, в мире все – одна игра ума:

Светило нас убьет, коль в нас лучи направит,

Лазурью властвует, я ведаю, чума,

А жемчуг, зародясь, моллюска тяжко давит.

Увы, Материя – моей души тюрьма.

Покуда лилия Луну собою славит

И аромат струит, – уже рождает тьма

Цветок, что плоть мою безжалостно отравит.

О, все известно мне! Но в дебрях бытия

Так побродить люблю без всякой цели я,

Растений музыку в душе своей лелея,

Мне в розах виден лик едва ли не Христа,

Мне звонкие цветы – суть чистые цвета,

И бога для меня в себе хранит лилея.

ОКНО

Когда в полночных улицах – покой,

Когда они от суеты устали

К окну иду, заглядываю в дали,

Ищу луну с тревогой и тоской.

Нагою белой тенью колдовской

Она скользит почти по вертикали

Как розан, поднимаемый в бокале,

И как греха пленительный левкой.

Чарующая ночь проходит мимо,

Меня же вдаль и ввысь неумолимо

Мистические манят купола...

Я хохочу, а ты плывешь все выше,

Всходя над гребнем черепичной крыши:

– Какой соблазн в тебе, Соцветье Зла!

ДОЖДЛИВЫЕ НОЧИ

Вот – осень, все угасло, все поблекло.

Откуда мне узнать, о милый мой,

Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла,

Закрытые сырой, тяжелой тьмой?

Я точно знаю: сладостно безмерно

Мечтать вдвоем дождливою порой:

Пусть греза и нелепа, и химерна,

Но ей пределом – кипарисный строй.

Мы воскрешаем блеск минувших лилий

И вызываем к жизни без конца

Печальные часы былых бессилий,

Навеки погребенные сердца!

В такие ночи, с ливнем или градом,

Так хорошо отбросить жребий свой

И слушать, затаясь с тобою рядом,

Как долгий дождь шуршит по мостовой.

Как сном осенним нас бы укачали,

Рождаясь, вырастая ввысь и вширь,

Чудовищные образы печали,

Немые, как дороги в монастырь!

В такие ночи – лишь мудрейшим душам

Дано на грезы наложить узду,

В такие ночи суждено кликушам

Метаться в экстатическом бреду,

В такие ночи к разуму поэта

Нисходит свыше лучшая строка,

И он ее бормочет до рассвета,

А жизнь – так далека... Так далека!

КАМИЛО ПЕСАНЬЯ

(1867-1926)

***

Ты повстречался посреди дороги

И показался чем-то мне сродни.

Я произнес: – Приятель, извини,

Отложим-ка на час-другой тревоги:

И путь далек, и так истерты ноги.

Я отдохнул – ты тоже отдохни:

Вином одним и тем же искони

Здесь путников поит трактир убогий.

Тропа трудна, – да что там, каждый шаг

Невыносим, и жжет подошвы, как

Последняя дорога крестных пыток...

По-своему толкуя об одном,

Мы пили, каждый плакал над вином

И в кружках наших был один напиток.

ФОНОГРАФ

Покойный комик произносит спич,

В партере – хохот... Возникает сильный

Загробный запах, тяжкий дух могильный

И мне анахронизма не постичь.

Сменился валик: звуки баркаролы,

Река, нимфеи на воде, луна,

Мелодия ведет в объятья сна

И уплывает в тенистые долы.

Сменился валик снова: трелью длинной

Живой и терпкий аромат жасминный

Рожден, – о, эта чистая роса...

Завод окончился, – и поневоле

Ушли в туман кларнетов голоса.

Весна. Рассвет. О, дух желтофиолей!

***

Стройнейшая встает из лона вод

И раковиной правит, взявши вожжи.

О, эта грудь желанна мне до дрожи...

И мысль о поцелуе к сердцу льнет.

Я молод, я силен, – ужели мало?

К чему же стыд? Как грудь твоя бела...

Ты Смерти бы противостать могла,

Когда б ее достойною считала.

О гидра!.. Удушу тебя... Когда

Падешь ты, мной повержена в буруны,

И потечет с твоих волос вода,

То, от любви спеша к небытию,

Я наклонюсь, как гладиатор юный,

И дам тебе познать любовь мою.

***

Кто изорвал мое льняное полотно,

Что я берег себе для смертного обряда?

Кто вытоптал мои цветы у палисада

И повалил забор с цветами заодно?

Кто злобно разломал (о, ярость обезьянья!)

Мой стол, к которому привык я так давно?

Кто разбросал дрова? И кто разлил вино

Мое, не дав ему дойти до созреванья?

Мать бедная моя, шепчу я со стыдом,

В могиле пребывай! Руиной стал мой дом...

Тропа ведет меня к последнему ночлегу.

Не надо более входить ко мне под кров,

О, призрак матери... О, не бреди по снегу

Ночною нищенкой под окна хуторов.

***

Расцвел зимой шиповник по ошибке,

Но холод быстро заявил права.

Ты беспокойна? Где твои слова,

Что были так обманчивы, так зыбки?

Вот мы бредем неведомо куда,

Воздушному стоять недолго замку.

Твои глаза в мои вошли, как в рамку,

Как быстро стала в них видна беда!

Снежинки над тобой и надо мной

Меж тем акрополь строят ледяной,

Мир одевая пологом печальным,

О, этот снег, похожий на фату!..

Зачем сегодня небеса в цвету

И хмелем осыпают нас венчальным?

ФЕРНАНДО ПЕССОА

(1888-1935)

ВИДЕНИЕ

Есть некая огромная страна,

Недостижимая для морехода;

Животворит и властвует она,

И от нее свой род ведет Природа.

Под небом там покой и тишина,

Там не грозит малейшая невзгода,

И мысли нет, что тучка хоть одна

Там проскользнет по глади небосвода.

Но это все же не земля, о нет,

Страну сию, лишенную примет,

Душа узрит столь странной, столь холодной:

Безмолвно простирается вокруг

Один лишь лес кроваво-красных рук,

Воздетых к небу грозно и бесплодно.

АБСУРДНЫЙ ЧАС

Молчанье твое – каравелла под парусом белым...

Улыбка твоя – словно вымпел в руках ветерка...

Молчанье твое почитает насущнейшим делом,

Чтоб я на ходули взобрался у края райка...

Я сердце мое уподоблю разбитой амфоре...

Молчанье твое сберегает тончайшую грань...

Но мысль о тебе – словно тело, которое море

Выносит на берег... Искусство, бесплотная ткань...

Распахнуты двери, и ветер приходит с разбоем

И мысль похищает про дым, про салонный досуг...

Душа моя – просто пещера, больная прибоем...

Я вижу тебя, и привал, и гимнастов вокруг...

Как дождь, тускловатое золото... Нет, не снаружи

Во мне: ибо я – это час и чудес, и беды...

Я вижу вдову, что вовеки не плачет о муже...

На внутреннем небе моем – ни единой звезды...

Сейчас небеса – будто мысль, что корабль не причалит...

И дождь моросит... Продолжается Час в тишине...

Ни койки в каюте!.. О, как бесконечно печалит

Твой взгляд отчужденный, – ни мысли в нем нет обо мне...

Продляется Час и становится яшмою черной

Томления – мрамором, зыбким, как выдох и вдох...

О нет, не веселье, не боль – это праздник позорный,

И миг доброты для меня не хорош и не плох...

Вот фасции ликторов вижу у края дороги...

Знамена победы не взяты в крестовый поход...

Ин-фолио – стали стеной баррикады в итоге...

Трава на железных дорогах коварно растет...

Ах, время состарилось!.. Нет на воде ни фрегата!..

Обрывки снастей и куски парусины одни

Вдоль берега шепчутся... Где-то на Юге, когда-то,

Нам сны примерещились, – о, как печальны они...

Дворец обветшал... О, как больно – в саду замолчали

Фонтаны... Как скорбно увидеть с осенней тоской

Прибежище вечной, ни с чем не сравнимой печали...

Пейзаж обернулся запиской с прекрасной строкой...

Да, все жирандоли безумство разбило в юдоли,

Клочками конвертов испачкана гладь озерца...

Душа моя – свет, что не вспыхнет ни в чьей жирандоли...

О ветер скорбей, иль тебе не бывает конца?..

Зачем я хвораю?.. Доверясь олуненным пущам,

Спят нимфы нагие... Заря догорела дотла...

Молчанье твое – это мысль о крушенье грядущем,

И ложному Фебу твоя вознесется хвала...

Павлин оперенья глазастого в прошлом не прячет...

О грустные тени!.. Мерещатся в недрах аллей

Следы одеяний наставниц, быть может, и плачет

Услышавший эхо шагов меж пустых тополей...

Закаты в душе растопились подобием воска...

Босыми ногами – по травам ушедших годов...

Мечта о покое лишилась последнего лоска,

И память о ней – это гавань ушедших судов...

Все весла взлетели... По золоту зрелой пшеницы

Промчалась печаль отчужденья от моря... Гляди:

Пред троном моим отреченным – личин вереницы...

Как лампа, душа угасает и стынет в груди...

Молчанье твое – только взлет силуэтов неполных!..

Принцессы почуяли разом, что грудь стеснена...

Взглянуть на бойницы в стене цитадели – подсолнух

Виднеется, напоминая о странностях сна...

В неволе зачатые львы!.. Размышлять ли о Часе?..

Звонят с колоколен в Соседней Долине?.. Навряд...

Вот колледж пылает, а мальчики заперты в классе...

Что ж Север доселе не Юг? Отверзание врат?..

Но грежу... Пытаюсь проснуться... Все резче и резче...

Молчанье твое – не моя ль слепота? Я в бреду?

На свете бывают и кобры, и рдяные вещи...

Я мыслю, и ужас на вкус опознаю, найду...

Отвергнуть тебя? Дожидаться ли верного знака?

Молчанье твое – это веер, ласкающий глаз...

Да, веер, да, веер закрытый, прелестный, однако

Откроешь его ненароком – сломается Час...

Скрещенные руки уже коченеют заране...

Как много цветов, как неждан их бегучий багрец...

Любовь моя – просто коллекция тайных молчаний,

И сны мои – лестница: вместо начала – конец...

Вот в дверь постучались... И воздух улыбкою сводит...

На саваны девственниц птицами скалится мрак...

Досада – как статуя женщины, что не приходит,

И если бы астры запахли, то именно так...

Как можно скорее сломить осторожность понтонов,

Пейзажи одеть отчужденьем незнаемой мглы,

Спрямить горизонты, при этом пространства не тронув,

И плакать о жизни, подобной визжанью пилы...

Как мало влюбленных в пейзажи людского рассудка!..

Умрешь, как ни сетуй, – а жизнь-то войдет в колею...

Молчанье твое – не туман: да не станет мне жутко,

Низвергнутый ангел, – вступаю в улыбку твою...

Столь нежная ночь приготовила небо как ложе...

Окончился дождь и улыбкою воздух облек...

Столь мысли о мыслях твоих на улыбку похожи,

А знанье улыбки твоей – это вялый цветок...

Два лика в витраже, о, если б возникнуть посмели!..

Двуцветное знамя – однако победа одна!..

Безглавая статуя в пыльном углу близ купели,

*Победа!* – на стяге поверженном надпись видна...

Что мучит меня?.. Для чего ты в рассудок мой целишь

Отравою опия, – опыт подобный не нов...

Не знаю... Ведь я же безумец, что страшен себе лишь...

Меня полюбили в стране за пределами снов...

***

Дождь? Да нет, покуда сухо.

Лишь однажды на веку

Сердцу дождь навеял глухо

Бесполезную тоску.

Где же рокот струй унылых,

Дождь, куда же ты исчез?

Улыбнуться я не в силах

Счастью голубых небес.

Льнет завеса дождевая

К сердцу, к мыслям день и ночь.

Я – незримая кривая

На ветру, летящем прочь.

Небосвод, твоя окраска

Сердце ранит. Для меня

Нереален, словно маска,

Горний свет живого дня.

В сердце – пропасти, в которых

Солнце спит, не восходя,

И не умолкает шорох

Бесконечного дождя.

Где ж ты, друг, со мной не дружный?

Заалей, заголубей,

Свет небесный, свет наружный,

Гибель всех моих скорбей!

***

Всю ночь заснуть не мог. Как мрачен и угрюм

Лучится в глубине

Небесной пропасти – светила зрак холодный.

Что делать в мире мне?

И полночь, и рассвет переполняют ум

Заботою бесплодной.

В тоске бессонницы не зная забытья,

Слежу, смиряя дрожь:

Приходит новый день, но он сулит все то же

Обыденную ложь;

Он равен прошлым дням, у них одна семья

Как все они похожи!

Нет, символ света пусть не ослепляет глаз!

Рассвета дивный миг

Не увлажнит слезой измученные вежды;

Кто сердцем ночь постиг

И кто надеялся напрасно столько раз

Свободен от надежды.

***

Спать! Забыв минуты и часы,

Облако плывет в небесной сини.

Волосы неведомой богини

В две прозрачных заплелись косы.

Но затишья миги нелегки:

Снидут, сгинут – словно передумав.

Лабиринты сна, блужданье шумов,

Доброты отжившие зрачки.

О счастливый миг небытия!

Радость или боль? К оцепененью

Жизнь потянется обманной тенью

С ней могу и не считаться я.

Я ли это? Как постичь во сне,

На которые заброшен кр*ги?

В смутном и томительном досуге,

Кажется, черед растаять мне.

Сохнет мысль, как летние ручьи.

Будто веер, жизнь моя закрыта.

Вот – цветы, но где для них защита?

Быстро вянут все цветы мои.

Неосознаваемая страсть

Не желать... запутанные тропки,

Что ведут от жизни прочь, за скобки...

***

Навевая сумрак смутный,

Землю осень пожелтила

Дуновением своим.

Ветер, странник бесприютный,

Как во сне, бредет уныло,

Одиночеством томим.

Вижу листьев желтых вьюгу:

Поднимаются бесцельно,

Падают, скользя к земле

По незамкнутому кругу,

Только ветр в тоске смертельной

Мертвенно бредет в мгле.

И надежда не тревожит,

И мечты все безнадежней,

Но из собственных же уст

Завтра мне уже, быть может,

Прозвучит: "О, где ты, прежний!"

Ветер хладен, ветер пуст.

***

Кротко и нежно взлетев,

Птичий напев

Возвещает начало дня,

Звеня.

Слушаю – вот и исчезло оно...

Лишь потому, что я слушал, звучать

Было ему дано.

Везде и всюду – зря

Всходила бы заря,

Догорал бы закат, восходил бы рассвет,

Если бы я вослед

От них удовольствия не получал:

Все потеряло бы смысл, когда не чередованье

Концов и начал.

***

Я иду с тобою рядом.

Что ни слово – в сердце жалит

Сгустком горечи и зла.

Все пронизано разладом.

Боль вчерашняя печалит

Тем, что мимо не прошла.

Да, сегодня день погожий,

Но ненужный, неуместный,

Жизни подлинной вразрез.

Не глазами и не кожей

Ощущаю: свод небесный

Только тень иных небес.

Не избыть печаль такую.

Нет, не спрашивай ответа

Что случилось там, в ночи?

В одиночестве тоскую.

Сон ли это? Смерть ли это?

Все напрасно. Помолчи.

ПОСЛЕ ЯРМАРКИ

Кто знает, чем гонимы

Неверной ли мечтой,

Иль жаждой одержимы,

Иль верою пустой

Идут шуты и мимы,

Звучит напев простой.

Бредут поодиночке,

Попарно и толпой

Спешат без проволочки

Незнаемой тропой.

Кто первым вспомнит строчки,

Тот первым их и спой.

Пажи легенды бренной,

Поведанной не раз,

Уйдя в самозабвенный

Лирический экстаз,

Не знайте о Вселенной,

Не знающей о вас.

***

Смех, рождаемый листвой.

Ты со мной – как ветер зыбкий.

Ловишь взор – поймаю твой.

Обойтись ли без улыбки?

Смейся, не страшись ошибки.

Смейся вправду, наяву,

Не подсматривай неловко,

Как ласкает ветр листву,

У него на то – сноровка.

Все – лишь ветр, лишь маскировка.

Взора не встречает взор,

Но на сердце полегчало;

Возникает разговор,

Хоть ничто не прозвучало.

Где конец и где начало?

ВОЗВЕДЕНИЕ ЛЕСОВ

Я часто вижу сны о том,

Как чахнут прежней жизни всходы.

Я написать сумел бы том

Про то, как миновали годы

В мечтах о будущем пустом.

Ручей – подобьем вижу я

Всего, что пережил доселе:

Спешит прозрачная струя,

Изображая бытия

Бесстрастный бег, лишенный цели.

Надежда, нужен ли отгадчик,

Чтоб распознать, как ты слаба?

Взлетает выше детский мячик,

Чем ты, и не хочу подачек,

Что мне еще сулит судьба.

Вода быстробегущих рек

Вода ли ты ль сон текучий?

Проходит час, проходит век,

Иссохнет зелень, сгинет снег,

Чуть сгинуть подвернется случай.

Иллюзия так долго длилась:

Быть королевой – чем не роль?

Но вот она явила милость,

Пред королем разоблачилась

И умер в тот же час король.

Как нежно, берег размывая,

Журчать доводится волне!

О, эта память чуть живая,

Туманная и вековая,

И сон, приснившийся во сне!

Что сделал я с самим собой?

В итоге встречи слишком поздней,

Решив не лезть в бесплодный бой,

Оставил я вдвоем с судьбой

Безумца, жертву темных козней.

Как мертвая, течет вода,

Не зажурчит, пути не спросит;

Воспоминанья без следа

Она смывает в никуда,

Надежды – губит и уносит.

Я сгину через миг короткий,

Я жив, покуда сном объят,

О сон несвязный и нечеткий,

В нем только стены и решетки,

Мой окружающие сад.

О волны, в море через мол

Да будет жизнь моя влекома

Туда, где мне сужден прикол,

Туда, где я леса возвел,

Однако не построил дома.

***

Лазурен, изумруден и лилов

В закатный час, в багряности сусальной,

О море, твой изменчивый покров,

Порою – взвихренный, порой – зеркальный;

В годину старости печальной

Зову тебя в душе, простор морской,

Для капитанов и для моряков

Один причал в воде глубин стоячей,

Где спят они, наперсники веков,

Забвения и горькой неудачи.

Лишь для немногих все иначе,

Когда взнесет валы простор морской

И прогремит о них за упокой.

Я грежу... Море – попросту вода,

Окованная сумрачным экстазом,

Он, как стихи, приходит иногда,

Уходит вновь, послушен лунным фазам.

Но если слушать – с каждым разом

Бормочем все ясней прибой морской:

Он лишь отлива жаждет день-деньской.

Что есть душа? Чему она дана,

Дана ли вообще, по крайней мере?

Тревожна мысль, но истина темна.

В пустой простор отворены ли двери?

О греза, дай прийти мне к вере,

Что если не внимать волне морской,

То к сердцу снидут благость и покой.

Вы, капитаны пролетевших лет,

Вы, боцманы, – к которой смутной цели,

Мелодии неведомой вослед

Сквозь океаны кочевать посмели?

Быть может, вам сирены пели,

Но встречи не судил простор морской

С сиренами – лишь с песней колдовской.

Кто посылал вам из-за моря весть,

Тот все предвидел, несомненно зная,

Что не один лишь зов богатства есть

Для вас и не одна алчба земная,

Но жажда есть еще иная

Желанье вслушаться в простор морской

И вознестись над суетой мирской.

Но если истину проведал я,

Что суть одна и в вас и в океане,

И мысль о вас – превыше бытия,

А за пределом самой тайной грани

Душа, которую заране

Вместить не в силах весь простор морской,

К чему томлюсь сомненьем и тоской?

Пусть в аргонавта превратится дух,

Пусть ноше древней я подставлю плечи

И песне прежней мой внимает слух,

Пусть донесутся звуки издалече

Старинной португальской речи,

Ее от века слышит род людской

В извечном шорохе волны морской!

***

В расплесканной пучине злата,

В предощущенье мертвой мглы,

В непрошеном огне заката

И золоте золы,

В разливе зелени безгласной,