Текст книги "Звездный час «Весты»"

Автор книги: Евгений Веникеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

* * *

Никто на палубе «Весты» сначала не обратил внимания на то, что пароход перестали осыпать осколки гранат. Минут через десять в очередной раз грохнула кормовая мортира. Столб воды от взрыва бомбы вырос саженях в 50 от форштевня неприятеля.

– Пригласите на мостик лейтенанта Голицына, – велел Баранов.

Володя пустился на ют со всех ног, князь приказал заряжать без него и поднялся к Баранову.

– Почему бомба упала с таким недолетом? – спросил тот.

– Сам удивляюсь, Николай Михайлович.

– А какой угол возвышения вы придали?

– 42 с половиной градуса, как следует по таблице для расстояния в 350 саженей.

– А заряд?

– Обычный, семь фунтов.

– Так значит… – Баранов не сразу поверил в невероятность случившегося, – он отстает!

– Неприятель поворачивает! – вскричал Володя, указывая на броненосец. Все действительно увидели, как форштевень врага покатился вправо, открывая борт. Рявкнула мортира Рожественского, но он тоже ошибся в расстоянии, и бомба не долетела.

– Руль на левый борт! – скомандовал Баранов. – Князь, отправляйтесь к своей батарее на баке, переведите обратно комендоров до нужного комплекта. Надеюсь, орудия заряжены?

– Точно так.

– Сейчас мы их разрядим по турку. У него что-то случилось с машиной – видели пар или дым? Теперь мы будем командовать скоростью.

«Веста» поворачивала параллельно отступавшему броненосцу. Задача заключалась в том, чтобы не попасть под огонь его пушек, стрелявших назад. Баранов уже понял, что турецкие орудия в казематах могли перемещаться в пределах 15-20 градусов в сторону каждого борта от продольной оси броненосца. Надо было догнать врага (сейчас, когда он потерял ход, это стало возможно) и палить из вращающейся кормовой мортиры, у которой остался Рожественский.

Или, наоборот, отстать настолько, что из своих орудий он бы не смог достать «Весту», – ведь их угол наклона ограничен крышей казематов – и расстреливать из мортир погонной батареи. Но при стрельбе на предельных расстояниях не обойтись без аппаратов Давыдова. Гальваническое оборудование системы баковой батареи не пострадало, креномер, скрытый глубоко в недрах парохода, тоже был цел, зато погибли люди, которые могли работать с аппаратами – Чернов и Андрей. На таком большом расстоянии дальномер тоже бесполезен – слишком маленький угол наклона визирной трубы не дает возможности получить точные показания. Баранов посмотрел на Барковского, шесть часов безотлучно простоявшего за дальномером, и понял, что тот еле держится на ногах от усталости.

Володя увидел, как командир снял фуражку и приложил руку ко лбу.

– Больно, – услышал он, – и, главное, как я устал, как устал! Но нет, юнкер, – страстно произнес Баранов, поворачиваясь к Володе, и его запавшие глаза на побледневшем лице сверкнули лихорадочным огнем. – Дело еще не кончено, оно только начинается. Полный вперед! Передайте на бак, пусть начинают стрельбу без индикатора.

Над настилом мостика показалось лицо, все в машинном масле и угольной пыли. Володя скорее догадался, чем узнал старшего механика. Он тяжело хватался за поручни трапа и остановился у ограждения мостика, словно боясь, что вдали от него он непременно упадет.

– Николай Михайлович, – Пличинский выговаривал слова с трудом, как бы отвыкнув говорить за эти шесть часов, проведенных в грохоте машинного отделения, – правильно ли я понимаю ситуацию – мы преследуем неприятеля?

– Да, – решительно ответил командир.

– Тогда разрешите вам официально доложить, что машинная команда не сможет выполнить ваш приказ. Кочегар и машинист убиты, другие валятся с ног. При такой скорости кочегары не выдержат у топок более десяти-пятнадцати минут. Кроме того, я боюсь за котлы.

Командир с досадой смотрел на Пличинского. Баранов страстно хотел погони и возобновления боя, его приводило в бешенство тупое, бессмысленное сопротивление машин и несовершенство человеческой природы. Трудно сказать, какое решение он бы принял, если бы не вмешалась судьба.

– По курсу дым! – внезапно раздался крик сигнальщика. Не успели на мостике поднять бинокли, как он снова закричал:

– Еще дым, ваше благородие!

В бинокль стали видны рангоуты каких-то судов, приближающихся со стороны Румелийского берега. Баранов перевел окуляры на убегавший броненосец, на его фор-брам-стеньге взвились и распустились сигнальные флаги.

– Ну что же, не судьба, – с сожалением сказал он, – курс ост, – и перевел рукоятку телеграфа на «Малый вперед».

– Господин юнкер, прикажите горнисту, чтобы играл отбой, и скажите старшему офицеру, пусть соберет команду на молебен по случаю дарования победы.

Уже несколько минут после последнего выстрела кормовой мортиры на палубе «Весты» стояла тишина. Увидев, что бомбу не донесло и враг разворачивается, прекратили пальбу стрелки, замолкли очереди энгстремовских орудий, не стреляли 9-фунтовые пушки. Но никто не думал, что это конец боя, – просто передышка, пока закончится маневр поворота, и тогда в два голоса рявкнет погонная батарея, а потом к общему хору будут присоединяться все орудия по очереди.

Но вместо этого в тишине и зное июльского безветренного дня труба горниста пропела сигнал к отбою. Медленно, не веря еще, что все кончилось, покидали стрелки свои места у бортов, вешали за плечи винтовки, комендоры оставляли заряженные орудия и, отходя, все оглядывались на них да на офицеров – не прозвучит ли снова команда «Товсь»? Поднимались по трапам, ведущим из пороховых и бомбовых погребов, матросы, простоявшие там все время, подавая снаряды и заряды.

Священника на «Весте», равно как и на других судах активной обороны, не было. В старом, до 1854 года, парусном флоте корабельными священниками ходили иеромонахи Георгиевского монастыря на мысе Фиолент близ Севастополя. Но тогда их к этому готовили заранее. Поступая в монастырь, каждый знал, что в его будущие обязанности будет входить плавание на военных кораблях. Но с тех пор прошло больше 20 лет, в течение которых на Черном море не было военного флота. И старый обычай вывелся в древнем монастыре. Вот почему в этот решительный и радостный час победы на «Весте» не нашлось священника. Его место с успехом занял «образной» матрос Шведков. Был он старше других, отличался степенным поведением, не пил, не курил и был очень набожен. Общим решением ему и доверили хранение корабельной иконы – «образа», висевшего в одном из кубриков. Шведков аккуратно выполнял свои обязанности – вытирал с иконы пыль, следил, чтобы не погасла лампада, вовремя доливал масло. Утром, в начале боя, возжег перед иконой свечи и долго молился, стоя перед ней на коленях и отбивая земные поклоны.

Теперь все взоры собравшихся на баке матросов обратились на «образного». Понимая, что от него ждут. Шведков выступил вперед и, оборотясь лицом к матросам затянул приятным баритоном.

– Господу помолимся… – все подпевали.

Едва успели затихнуть последние слова молитвы, как матросы разом повернулись к убегавшему врагу и ожесточенно-радостное «Ура!» вырвалось из их глоток. Они обнимались, грозили кулаками, кричали. Радостное возбуждение охватило и Баранова, он сбежал с мостика, смешался с матросами и машинистами, жал им руки повторяя:

– Спасибо, спасибо, братцы, уважили!

– Рады стараться, ваше благородие! – отвечали они тепло и вразнобой.

Мысль об убитых и раненых отошла временно на второй план – и юнкер Яковлев, и старший офицер Перелешин, а также другие офицеры вместе с командой отдались опьяняющей власти этой минуты.

24 года оставалось прожить капитан-лейтенанту Николаю Михайловичу Баранову. Его ждало много триумфов и поражений. Объявленный национальным героем после боя «Весты», он еще больше прославит свое имя, когда через полгода войдет в Севастопольскую бухту с самым большим призом, захваченным в эту войну, – пароходом «Мерсина», с турецким десантом почти в 800 человек и ценным грузом[6]6
  «Мерсину» Н. М. Баранов захватил, командуя пароходом «Россия».


[Закрыть]. А потом начнется порочащий его и дело «Весты» шепот завистников, подогреваемый английскими статьями, инспирированными Гобартом-пашой. Одну из них в бухарестской газете поместит смещенный с должности Шукри-бей, после чего Баранова откажется принять наследник-цесаревич, будущий Александр III, знавший его с детских лет. И тогда флигель-адъютант императора, капитан 1-го ранга Баранов потребует судебного разбирательства по делу «Весты», а когда ему в этом откажут, напишет царю оскорбительное письмо. Тут его и привлекут к суду, но слава народного героя спасет Баранова – его только уволят в отставку и лишат звания флигель-адъютанта. С тех пор Николай Михайлович будет вынужден навсегда расстаться с морем.

Но 1 марта 1881 года бомба народников смертельно ранит Александра II, и царь умрет в тот же день. Вот тогда новый император, растерявшийся от внезапно свалившейся на него власти и, вероятно, опасаясь других революционных выступлений, вспомнит о Баранове. Самое время использовать национального героя, тем более пострадавшего при прежнем царствовании.

Срочно, но высочайшему повелению, его вызовут из провинциального Ковно и назначат санкт-петербургским градоначальником. Но не выйдет из капитана «Весты» царедворца, и скоро его отправят в почетную ссылку – губернатором в Архангельск.

Все будет в жизни Баранова – и триумфы, и горькие поражения, но такой светлой радости, какую он чувствует сейчас, на палубе своего корабля, среди своей, бесконечно ему дорогой команды, глядя вслед побежденному броненосцу, – он не испытает никогда!

Глава десятая. Возвращение

На следующий день при первых лучах солнца. «Веста» втягивалась в Севастопольскую бухту. Накануне вечером подсчитали потери. Кроме убитых офицеров – подполковника Чернова, прапорщика Яковлева и смертельно раненного лейтенанта Перелешина (Франковский сказал, что он безнадежен), погибли матросы 1-й статьи Филипп Белый и Владимир Евтеев; матросы 2-й статьи Иван Павленко, Федор Киященко, Семен Лаптев; машинист 2-й статьи Григорий Мирошников, кочегар 1-й статьи Михаил Устинов, стрелок 1-го разряда Николай Носков и комендор 1-го разряда Иосиф Цветков.

Лейтенант Аполлон Кротков, кроме 17 дробин в спине, получил рану осколком в лицо и отправился в постель. От серьезной контузии слег мичман Петров; старший офицер, хотя и контуженный не менее тяжело, держался и не отходил от брата. Баранов и Володя тоже были контужены, но сравнительно легко. Серьезно, но не опасно ранило матросов Даниила Якушевича и Капитона Черемисова. 15 человек из команды было легко ранено и контужено.

После отбоя боевой тревоги, молитвы и упоительной минуты торжества, когда оставшиеся в живых наслаждались тем, что им удалось не только вырваться из лап смерти, но и победить, Володя спустился в кубрик рядом с лазаретом, куда снесли убитых. Они лежали на полу каюты в том виде, как их застала смерть. Залитая кровью одежда распространяла тяжелый запах. Пугала страшная неподвижность мертвых, цвет их лиц. Володя раньше никогда не видел умерших (смерть матери он не помнил, это произошло, когда он был еще ребенком) и внезапно почувствовал инстинктивный ужас перед этими неподвижными фигурами, которые совсем еще недавно были его родным братом, подполковником Черновым, матросами… Дрожа от страха, он отважился войти в каюту, подойти к Андрею и дотронуться рукой до его лба. Холод смерти, не сравнимый ни с холодом льда, ни с холодом мрамора, почувствовал он, отдернул руку и, рыдая, убежал в свою каюту. Он не входил в нее с начала боя, и здесь осталось все так, как было, когда Андрей и он поднялись на палубу. Везде на глаза попадались ему вещи Андрея, которыми брат уже никогда не сможет воспользоваться. Всхлипывая, Владимир повалился на койку и уткнулся в подушку лицом. Ему было жалко и Андрея и себя, оставшегося в одиночестве на корабле, где он привык смотреть на брата, как на свою опору.

Скрипнула дверь, на своем плече он почувствовал твердую руку.

– Успокойтесь, Владимир, – Баранов впервые отечески назвал его по имени, – все мы сегодня были в руках божьих.

– А что я батеньке скажу?! – эта мысль только что пришла Володе в голову, и он зарыдал с новой силой, представив, как он приносит весть о смерти Андрея отцу.

– Я сам напишу вашему отцу, – отвечал Баранов. – Он офицер и понимает, что судьба погибнуть в бою может выпасть любому военному моряку. Но я утешу его тем, что ваш брат пал за отечество, как герой, на боевом посту, следя за полетом своей бомбы, которая, возможно, и пробила вражеский каземат. А сейчас постарайтесь уснуть, я освобождаю вас от вахты.

– Как Михаил Платонович? – спросил Володя. – Опасно ли ранен?

– Не хочу огорчать вас, вы, наверное, как и все на корабле, любили его, но Франковский говорит, что вряд ли доживет до завтра.

Баранов ушел, Володя подумал, что никогда не сможет уснуть, но утомленный боем и слезами мгновенно заснул, как был – в сюртуке и ботинках.

В шесть утра «Веста» пришвартовалась на своем старом месте у Таможенной пристани. Яковлев с тоской смотрел на знакомые места – всего несколько дней назад он ходил здесь с братом, осматривая разрушенный город. Казалось, все было очень давно – в какой-то другой жизни. Рубежом между этими двумя существованиями был день боя и снаряд с броненосца, унесший столько жизней.

Несмотря на ранний час, на палубе появился Баранов в парадном мундире. В эту ночь он почти не спал – писал донесение главному командиру и телеграммы о бое. Сейчас он отправился доложить о случившемся старшему морскому начальнику в Севастополе – командиру порта контр-адмиралу Попандопуло.

Спустили шлюпку и с возможной заботливостью перенесли туда Михаила Платоновича. Владимир подошел к носилкам, лейтенант был без сознания, еле заметное дыхание колыхало одеяло, которым он был укрыт. Если бы не это почти незаметное движение, он бы ничем не отличался от убитых. Володя, глядя на его красивое лицо, с уже заострившимися чертами, вспомнил, как еще недавно они беседовали, стоя именно здесь, у левого борта; как вчера Перелешин рвался в море атаковать на катере броненосец…

– Помилуй его душу, господи, – вздохнул рядом матрос, – говорят, безнадежен.

– А может, доктора в госпитале и вылечат, – ответил другой.

Володя вытер слезы, всей душой надеясь, что случится чудо и доктора действительно вылечат Перелешина.

Вслед за ним в шлюпку опустили носилки с двумя ранеными матросами. Лейтенант Кротков с перевязанным лицом спустился по трапу сам, опираясь на руку доктора и при каждом движении кривясь от боли в спине.

Гребцы осторожно, стараясь не плескать и не шуметь, плавно тронули шлюпку, направив ее на противоположный берег Южной бухты, где в полуразрушенной казарме был устроен временный морской госпиталь. Володя проводил шлюпку взглядом, а когда обернулся к берегу, то с удивлением заметил, что пристань полна пароду. Здесь молча стояли с непокрытыми головами босоногие яличники, мастеровые, бабы-торговки с раннего базара. Смотрели на разбитый вельбот и катер на палубе «Весты», на изуродованную мортиру, на железные борта корабля, изъязвленные оспинами от турецких пуль.

Вскоре от пристани вверх по каменным лестницам двинулась скорбная процессия. Впереди офицеры несли тела Чернова и Яковлева, следом шли матросы с носилками, на которых лежали девять их павших товарищей. Толпа на причале раздалась. Многие крестились, слышались вздохи и всхлипывания баб. Тела пронесли под полуразрушенной в осаду башней и внесли в широкие двери маленькой Михайловской церкви.

Мертвых положили перед аналоем, старый дьячок зажег свечи, в полумраке храма их мятущееся пламя бросало тени на лица убитых и, казалось, они оживают. Все вышли – отпевание и похороны были назначены на завтра.

Через два часа на шлюпке из госпиталя вернулся Франковский и сообщил, что Перелешин умер, не приходя в сознание. Старший офицер заперся в своей каюте и не выходил до вечера.

Ужин в кают-компании был печальным. Направляясь туда, Володя слышал, как Баранов, не желая беспокоить Перелешина, сам давал приказания боцману насчет завтрашнего дня.

– Возьмешь сколько надо матросов и в шесть утра пойдешь на шлюпке на Михайловское кладбище рыть могилу. Понял?

– Так точно, ваше благородие, обе могилы акурат выкопаем, – отвечал боцман.

– Почему обе? – несколько оторопев, спросил командир.

– А как же, ваше благородие, одну для благородных, офицеров то есть, а другую для нашего брата – матрасиков.

– Да ты что мелешь, дурак, – Володя в первый раз услышал, как Баранов в гневе повысил голос, – каких «благородных», каких «матросиков»? Одну могилу копай, слышишь?! Вместе дрались, вместе богу душу отдали, вместе и лежать будут! И памятник общий поставим[7]7
  Памятник был сооружен в 1886 году.


[Закрыть], понял? – уже мягче сказал он.

– Так точно, понял, ваше благородие, – отвечал Власов, и в его голосе не было обиды за полученный разнос, а только удивление. Он прошел мимо Володи, не заметив его, скребя в затылке и бормоча:

– Вот времена пошли, – чтоб офицеров с нашим братом хоронили! Чудеса!

В кают-компании одобрили решение Баранова. Ужин прошел в молчании, окончив его, все по очереди пожали руки старшему офицеру и Володе и разошлись по каютам.

Днем «Весту» вытягивали на эллинг и осматривали борта ниже ватерлинии. Хотя снаряды и оставили на металле довольно глубокие царапины, но пробоин и трещин не было.

В этот вечер, ложась спать, Яковлев с благодарностью вспомнил о том, что Баранов обещал завтра послать телеграмму отцу о гибели Андрея. Володя страшился необходимости сделать это самому.

На следующее утро, после краткой панихиды, траурная процессия выступила из Михайловской церкви. Все высшее командование Севастополя, весь экипаж «Весты», за исключением вахтенных, были здесь. 12 гробов плыли вниз по Екатерининской улице на плечах офицеров и матросов, за ними, блестя штыками, шел почетный эскорт. Следом текла толпа народа. Баранов нес гроб подполковника Чернова, и никому не разрешил сменить себя. Наконец достигли Графской пристани, миновали белокаменный портик и спустились по широким ступеням лестницы. Здесь ждали баркасы и шлюпки. Гробы поместили на большую, обитую крепом шаланду, провожающие разместились в шлюпках. Паровой катер дал протяжный гудок и потащил длинный караван на буксире.

Все ближе и ближе башня Михайловского форта, вот деревянный причал с обросшими водорослями сваями. Процессия поднимается в гору, к воротам в ограде, белеющей среди желтой выжженной солнцем травы, по слепяще белой пыльной дороге.

Володя снова входит на это кладбище, где недавно они с Андреем слушали заунывный вой ветра в крестах из пустых бомб и читали эпитафии погибшим.

«Быть похороненным на этом кладбище, среди героев осады – большая честь», – подумал Володя и решил непременно сказать об этом батюшке – для утешения старика.

Гробы поставили по сторонам могилы, и престарелый архимандрит, настоятель Херсонесского во имя святого равноапостольного князя Владимира монастыря обратился к собравшимся:

– Братья, – сказал он, – я напомню вам слова Евангелия от Иоанна, глава 15, стих 13: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».

Он долго говорил еще, но Володя больше не слушал, повторяя про себя: «душу свою положит за други своя». Да, и Чернов, и Перелешин, и Андрей умерли за других, за всю команду… за други своя…

Ударил залп, гробы опускали в землю. Комья каменистой, желтой земли застучали о крышки. Сзади донесся грохот. Володя обернулся – далеко, у того берега бухты, стояла «Веста», окутанная дымом. Залпом из оставшихся орудий прощалась она с убитыми…