Текст книги "Звездный час «Весты»"

Автор книги: Евгений Веникеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава восьмая. Бой

День 10 июля тянулся невозможно долго. Пополнив запасы провизии и воды, экипаж ждал отплытия.

Баранов распорядился, чтобы на берег никого не пускали, во избежание опозданий. Над Одессой медленно плыл знойный день. Ослепительно сверкали стены домов и сонные воды гавани, к металлическим леерам было больно прикоснуться – так они раскалились.

Наконец в два часа отдали приказ поднимать пары – в зевы топок полетел уголь, загудели котлы, из труб повалил дым. Ровно в четыре «Веста» отдала швартовы, без лишнего шума отвалила от пирса и двинулась к выходу из гавани.

Через час, когда, следуя на юго-запад, «Веста» удалилась от Одессы миль на десять, Баранов пригласил к себе в каюту Перелешина-старшего. Тот вышел из кают-компании, бросив значительный взгляд на собравшихся там офицеров.

Через четверть часа старший офицер вернулся.

– Господа, – объявил он, – «Веста» направлена в самостоятельное крейсерство вдоль Румелийского и Анатолийского берегов сроком на пять дней. К приказу приложен подробный маршрут с планом. Сейчас идем к Кюстенджи, на вид города должны прибыть утром. Приказано захватывать коммерческие и небронированные суда неприятеля, избегая, как всегда, встречи с броненосцами. Господин подполковник, – продолжал он, обращаясь к Чернову, – командир корабля просил вас немедля зарядить орудия.

Тотчас пробили боевую тревогу, из пороховых и бомбовых погребов из рук в руки стали передавать снаряды и заряды, бомбы с боевыми винтами были вложены в стволы мортир, снаряды с медными гильзами досланы в затворы скорострельных пушек. «Веста» резала легкую зыбь, готовая в любой момент выбросить в цель залп весом в 12 пудов.

Но вокруг все было спокойно. Справа по борту на горизонте тянулись уже знакомые берега, слева и по курсу расстилалось пустынное море. «Веста» шла, делая 11 узлов, дымок из трубы улетал за корму и быстро рассеивался. Солнце склонялось к Румелийскому берегу. Володя стоял на баке и всматривался вдаль, в глубине души надеясь, что именно ему первому удастся увидеть дым вражеского корабля.

Неподалеку, в кругу «баковой аристократии», выделялась крепкая фигура боцмана Власова.

– А как вы считаете, Алексей Петрович, – почтительно обратился к нему красивый брюнет с небольшими усиками, матрос 1-й статьи из черноморцев Филипп Белый, – встретим ли на этот раз турка?

Власов не торопясь затянулся, вынул изо рта короткую обкуренную трубочку и солидно ответил:

– Очень может быть, парень. Когда мы прошлый раз ходили эскадрой, он нас боялся и прятался. А сейчас одни – вот он и кинется.

– И неужто мы с ним сражаться будем? Ведь у него же броня и пушки, сказывают, огромные. Калибр их, я слыхал, в два раза больше, чем у нас.

– Боишься, что ли? – насмешливо спросил боцман.

– Да не то что боюсь, – ответил матрос, – а просто сомневаюсь.

Вокруг них собралось много подвахтенных матросов, подошел и Володя, готовый прийти на помощь боцману в объяснении преимуществ «Весты». Власов увидел его и, не желая ударить лицом в грязь перед юнкером, ответил с полной уверенностью:

– А ты не сомневайся. Видел, какие провода подполковник Чернов всюду к орудиям протянул? Это называется гальванизм (он явно гордился тем, что запомнил такое слово). Этим самым гальванизмом мортиры сами стреляют и все разом. Видел небось, как под Очаковом щит разнесли? А палуба у турецких броненосцев (я сам слышал, как об этом его благородие капитан-лейтенант со старшим офицером говорили) совсем не бронированная. Вот мы по ней сверху бомбами и ударим. И ходу у «Весты», считают, на узел больше, чем у самого быстрого турка. Вот и соображай! А то… сомневаюсь! – закончил он.

– Так-то оно так, Алексей Петрович, – не унимался его собеседник, – а если он в нас из своей пушки угодит? Власов посерьезнел:

– Промахнется бусурман. Ну а если попадет, то на это божья воля. Да, может, с одного его снаряда ко дну-то и не пойдем.

– А коли в машину?

– Ну если в машину, тогда, конечно, хана, – согласился боцман.

Наступила ночь. «Веста» двигалась без огней; еле слышно стучала машина.

В четыре утра на мостик поднялся лейтенант князь Евгений Голицын-Головкин. Мичман Григорий Петров, уже неоднократно вынимавший часы и рассматривавший их стрелки в свете нактоузной лампы, радостно его приветствовал – можно сдать вахту и завалиться спать. Зато князь был далеко не так весел – первая утренняя вахта в море досталась именно ему, а он не любил вставать в половине четвертого.

Князь негромко окликнул сигнальщиков, убедился, что они не спят, проверил, правильно ли рулевой держит курс (все было в порядке), и стал вышагивать по мостику, заложив руки за спину. Вместе с остатками сна проходило и его дурное настроение. На востоке появилась полоса, предвещавшая рассвет, звезды меркли; ветер, как и вечером, ощущался только от движения корабля, но зыбь усилилась. Удары небольших волн приходились «Весте» в левый борт, иногда при волне крупнее прочих чувствовалось легкое сотрясение корпуса. Появилась качка.

В пять произошел обычный ритуал пробуждения команды, одновременно на палубе появился старший офицер. Владимир Платонович успел безукоризненно выбриться, умыться, выпить кофе и теперь наблюдал за уборкой корабля, попыхивая сигарой.

«В своем служебном педантизме он, кажется, перебарщивает», – подумал князь, представив, с каким удовольствием сам спал бы на месте старшего офицера до без десяти восемь.

Светало, но горизонт над морем, при чистом небе, был затянут серым маревом. По правому борту в отдалении по-прежнему тянулся берег.

– Сигнальщик, – крикнул Голицын-Головкин на фор-салинг, – ищи по правому борту Георгиевский маяк, пора бы ему открыться!

Ровно в шесть с мачты раздался крик:

– Вижу маяк, ваше благородие!

Князь взял бинокль и навел на берег. Сначала он ничего не видел, но потом обнаружил белую иглу маяка, стоящего, казалось, прямо в воде. Лейтенант был доволен – маяк открылся именно в то время, как это предсказал вчера штурман Корольков. Ни течение, ни ветер не сбили «Весту» с курса и не замедлили ее ход.

«Через пять часов придем на вид Кюстенджи, – подумал князь. – Впрочем, в это время я буду спать, – заключил он в предвкушении столь приятной перспективы».

Посмотрел на часы – было начало восьмого. Вахта подходила к концу, осталось самое трудное – дотянуть последний час, который всегда длится дольше других.

На палубе появился, зевая, Володя. Князь был рад, что есть с кем побеседовать.

– Господин юнкер, – любезно сказал он, – что-то вы сегодня стали ранней пташкой. – Лейтенант уже собирался пройтись насчет гимназистки, оставленной Володей в Николаеве и служившей, по мнению князя, причиной его бессонницы, как вдруг сверху, с фор-салинга, раздался крик:

– Ваше благородие, слева по курсу дым!

Володя и Голицын-Головкин разом повернулись в направлении протянутой руки матроса. Князь в этот момент держал в руке часы (проверял, сколько осталось до конца вахты) и машинально возгласил:

– Семь тридцать!

Володя не увидел ничего, но вглядывался в горизонт с таким жадным нетерпением, что князь, сжалившись, протянул ему бинокль.

Почти по курсу он увидел густой черный дым. Яковлев часто слышал, что турецкие корабли сильно дымят, и понял, что идет враг.

– Наверное, догоняем купца, – предположил князь, – однако надо разбудить командира.

– Я пойду! – радостно вызвался Володя, понимая, что без Баранова дальнейшие события не развернутся.

– Да что вам затрудняться, я матроса пошлю, – возразил Голицын, но Володя уже скатился по трапу и стучал в капитанскую каюту. Дверь открыл вестовой Баранова с полотенцем через плечо.

– Николай Михайлович проснулся?

– Изволили уже побриться и умываются, полотенце несу, – ответил матрос.

– Скажи ему, что на зюйде дым появился, большой и черный.

Баранов сам услышал это сообщение сквозь дверь туалетной комнаты и вышел с мокрым лицом и руками. Вытираясь, он спрашивал подробности, но Володя смог добавить только, что дым открылся ровно в половине восьмого, а рангоут еще не показывался.

– Ну вот, дождались, – сказал Баранов, застегивая сюртук, – за мной, юнкер.

И стремительно бросился на палубу. На мостике князь не отрываясь глядел в бинокль, дым на горизонте был уже виден невооруженным глазом.

– Открылся рангоут, – доложил он, – но не понять, догоняем или идем встречным курсом. Если догоняем, значит, купец, а если идет навстречу, то, может быть, и броненосец!

Баранов тоже посмотрел в бинокль.

– Вижу корпус с кожуховыми свесами, ваше благородие! – закричал сигнальщик.

– Торговый колесный пароход, – несколько разочарованно протянул Баранов.

А Володя почувствовал прямо-таки жесточайшую досаду и ярую ненависть к наглому «купцу», занявшему место великолепного броненосца, который он в мечтах уже захватил в плен и торжественно привел в Севастополь.

Действительно, в бинокль было видно судно, идущее тем же курсом, с выступающими с бортов кожухами для колес.

– Курс зюйд-тень-вест, – скомандовал Баранов.

Рулевой несколько повернул штурвал («Веста» шла курсом вест-зюйд-вест), и бушприт парохода покатился вправо.

«Отрезаем «купца» от берега», – догадался Володя.

– Кто на вахте в машине? – спросил Баранов.

– Вольный механик, – доложил вахтенный офицер.

Баранов наклонился над переговорной трубой и одновременно двинул ручку машинного телеграфа на «полный вперед».

– Поднять давление до предела! Господин юнкер, – Володя вытянулся, – отправляйтесь к подпоручику Пличинскому и передайте, что я прошу его спуститься в машину и лично наблюдать за давлением пара.

Но Пличинский уже был на палубе. Окинув взглядом горизонт, он все понял и нырнул в люк.

Наверх к подъему флага поднялись офицеры и свободные от вахты матросы. Все взоры были обращены к дыму на горизонте. Появился Чернов и встал рядом с Барановым.

– Гардемарин Барковский, – скомандовал он, – к дальномеру! – и поднял бинокль. Посмотрев не более секунды, он тихо сказал (его слышали только Баранов, Володя и вахтенный офицер):

– Николай Михайлович, это не пароход – это большой броненосец и судя по скорости сближения, он идет прямо на нас. Возьмите мой бинокль и убедитесь сами.

Пока Баранов смотрел в бинокль Чернова, который был мощнее любого другого на «Весте», Володя замер от напряженного ожидания. Неужели командир сейчас скомандует к повороту и пойдет обратно в Одессу? Но ведь именно так он и должен поступить, согласно инструкциям Аркаса. Боя с таким грозным противником «Весте» было прямо приказано избегать. Секунды тянулись долго.

– Вы правы, Константин Давыдович, – наконец ответил Баранов, возвращая бинокль, – это действительно броненосец. И скомандовал рулевому:

– Курс вест-зюйд-вест!

Бушприт «Весты» пошел обратно и снова уперся в темное пятно на курсе.

– То, что вы приняли за кожухи, – говорил между тем Чернов, – это свесы его средней казематированной батареи. Господин гардемарин, доложите расстояние.

Барковский оторвался от дальномера.

– Три мили!

– Если дать стволам предельный угол возвышения, то может достать. Не попробовать ли, Николай Михайлович?

– Нет, Константин Давыдович, – твердо ответил Баранов, – сами знаете, какая точность дальномера на таком расстоянии. А если большой недолет? Команда усомнится в нашем оружии. Нет, первый выстрел – врагу, а наш – ответ и обязательно с перелетом. – Он посмотрел на часы, было без четверти восемь. – Успеем флаг поднять. Извольте командовать к подъему, князь.

Голицын-Головкин, пораженный обыденностью приказа, оторвался от созерцания приближающегося броненосца. Враг уже был виден не строго по курсу, его корпус вытянулся в длину, броненосец повернул – решил отрезать «Весту» от берега.

Очевидно, капитану броненосца и в голову не приходило, что идущий на него корабль предпримет что-то иное, кроме бегства к берегу.

– На флаг! – скомандовал князь.

Офицеры и матросы выстроились вдоль борта. Все уже догадались, что темная точка по курсу отнюдь не торговый корабль, и не спускали глаз с Баранова, ожидая его решения. А тот, видимо, был занят только тем, что следил за песком, пересыпающимся в склянке, которую держал перед вахтенным офицером сигнальщик. К броненосцу он повернулся при этом спиной.

– Флаг поднять!

Полотнище Андреевского флага, трепеща на ветру, поползло вверх по флагштоку. Предчувствуя близкий бой, многие крестились и шептали молитвы.

Над далеким неприятельским кораблем появилась вспышка и белое пятно дыма, со страшным свистом над «Вестой» пронесся огромный снаряд и взорвался далеко за кормой. Матросы втянули головы в плечи (неодолимее желание сделать то же самое почувствовал и Володя), боцманмат Максим Ефимов вскрикнул. Яковлев стоял к нему ближе других офицеров и с испугом спросил:

– Тебя что, ранило?

– Никак нет, ваше благородие, вантиной шибануло, – ответил Ефимов, потирая плечо.

Володя посмотрел вверх и увидел болтающийся в воздухе конец проволочной вантины с левого борта на фок-мачте. Неприятельский снаряд перерезал ее, и нижним концом троса стегнуло Ефимова по плечу.

«А если бы чуть ниже», – подумал Владимир и сейчас же отогнал от себя видение 9-дюймового снаряда, взрывающегося на палубе.

– Братцы, – раздался ясный и какой-то радостный голос Баранова, – поздравляю вас с началом первого боя «Весты»!

– Ура! – прогремело в рядах команды. Горнист заиграл сигнал боевой тревоги. Комендоры поспешили к орудиям. Князь Голицын-Головкин сошел с мостика и направился к орудию баковой батареи.

Прислуга замерла у заряженных мортир. Командиры баковой батареи – Кротков и Голицын-Головкин смотрели на Чернова, ожидая приказа о наводке, но тот не торопился.

– С какого расстояния прикажете дать залп, Николай Михайлович? – обратился он к Баранову.

– Не более тысячи саженей.

– Господин гардемарин, – скомандовал Чернов смотрящему в дальномер Барковскому, – с полутора тысяч саженей докладывайте расстояние через каждую сотню.

Скорость «Весты» заметно возросла, это чувствовалось и по силе встречного ветра, и по дрожанию палубы под ногами.

Барковский припал к трубе дальномера, установленного на высокой подставке. Прибор был несовершенен, что особенно давало о себе знать при волнении, даже и не очень сильном, как сейчас. Однако гардемарин делал, что мог.

– Тысяча пятьсот, – вдруг закричал он.

Чернов дал ток в систему и наклонился к диоптрам – ожила и двинулась стрелка на картушке у нактоуза. Рулевой слегка переложил штурвал, теперь «Веста» шла, направив свои орудия на цель.

– Тысяча четыреста, тысяча триста, – монотонно сообщал Барковский.

– Элевация на тысячу саженей! – прокричал в рупор Чернов.

Кротков и Голицын-Головкин нашли в таблице нужный угол возвышения и сообщили комендорам, те завертели рукоятки маховиков. Дула обеих мортир поползли вверх и вскоре остановились. Все было готово к залпу.

Володя, стоя на мостике позади Баранова, напряженно ждал грохота выстрелов. Но его внимание было отвлечено появлением матросов с тюфяками. По приказанию Перелешина-старшего они стали быстро прикреплять их к перилам мостика, ограждая его полосатой стеганой стеной.

– В чем дело, Владимир Платонович? – удивленно спросил Баранов.

– Я приказал блиндировать мостик тюфяками, все-таки защита, – хладнокровно отвечал старший офицер.

Едва ли Баранов был убежден этим доводом, но махнул рукой, следя за врагом.

– Тысяча сто, – закричал Барковский.

– Пли! – скомандовал в рупор Чернов.

Володя увидел, как Кротков и Голицын-Головкин почти одновременно подняли вверх левую руку, сигнализируя, что передвинули на «пли» задвижки коммутаторов. Тогда и Чернов двинул от себя рукоять.

На этот раз момент замыкания контактов совпал с горизонтальным положением палубы – залп последовал почти мгновенно. Все на борту в напряженной тишине следили за подъемом бомб. Вот они начали спускаться к броненосцу и исчезли – вскоре рядом с его кормой одновременно вспухли два водяных столба.

– Небольшой перелет, – сказал Чернов, – заряжай!

– Что же это за броненосец? Господин юнкер, отправляйтесь ко мне в каюту, возьмите с дивана альбом рисунков турецкого флота и принесите сюда.

Володя проделал это мгновенно. Баранов и Чернов склонились над альбомом, Володя заглядывал через их плечи.

– Главная примета, – говорил Баранов, листая страницы, – казематы, свисающие с бортов, как кожухи колес. Вот он! «Ассари-Тевфик», флагман Гобарта-паши!

– Но у того три мачты, – возразил Чернов, – а у этого – две.

Броненосец изменил курс, стремясь лишить «Весту» возможности вернуться в Одессу, и теперь просматривался отчасти по борту. Мачт у него было только две.

– А может быть, Гобарт-паша одну убрал? – не сдавался Баранов. – На современных кораблях они только мешают. Вспомните «Ливадию».

– Возможно, – согласился Чернов, – но посмотрите-ка на этого красавца! – он показал на страницу: – «Фетхи-Буленд» или однотипный с ним «Мукадем-Хаир» – вот наш противник.

Баранов, а с ним и Володя, сравнивали оба чертежа. За исключением разницы в размерах («Ассари-Тевфик» был несколько больше) и количества мачт, корабли казались совершенно сходными.

– Да, тут однозначно не ответишь, – произнес Баранов, откладывая альбом, – но для нас все едино. Калибр у всех трех до девяти дюймов, броня от пяти на бортах до девяти на казематах. Однако хватит сближаться. Пока он не перезарядил погонное орудие, пора повернуть и стрелять с готовой батареи.

– Лево на борт! – скомандовал он рулевым. – Следить за расстоянием!

Барковский опять принялся докладывать цифры. «Веста» пошла влево, открывая врагу свой борт с ничем не защищенной машиной, цилиндры которой были значительно выше ватерлинии. Все на борту затаили дыхание. Несмотря на полную, казалось, уверенность Баранова в безопасности маневра, у каждого шевелилась мысль: «А вдруг турок успеет перезарядить пушку!»

Но броненосец молчал, не мешая «Весте» описывать циркуляцию. Барковский монотонно выкрикивал:

– Девятьсот, восемьсот… восемьсот, девятьсот!…

Все облегченно вздохнули, но Баранов был озабочен – несмотря на предельные обороты, которые были даны машине, и быстроту, с какой повернула «Беста», неприятель успел приблизиться настолько, что оказался не в кильватере, а по левому борту. Если держать на Одессу, то он будет стрелять по незащищенной машине, а «Беста» сможет отвечать только из центральной мортиры ретирадной батареи, которая одна могла свободно поворачиваться во все стороны. Быстро оценив опасность такого положения, командир скомандовал:

– Курс норд-тень-ост!

Бушприт «Весты» пошел вправо, теперь с броненосца могли видеть только ее корму.

– Приготовьте к залпу ретирадную батарею, Константин Давидович, и в дальнейшем стреляйте по мере заряжения.

Чернов отошел от командира. Через несколько секунд грохнул залп трех готовых мортир, но результатов его увидеть не удалось – или бомбы попали в броненосец, или перелетели через него. Всем, конечно, хотелось верить в первое.

– Молодцы, братцы, – закричал Чернов комендорам, – заряжай живей!

С мостика Володя хорошо видел брата, распоряжавшегося у мортиры правого борта, – он был командиром этого орудия.

Баранов не отрываясь смотрел в бинокль на броненосец, ожидая ответного маневра врага и его залпа. Он так напрягал зрение, что иногда ему казалось, что видит на неприятельском мостике темные фигуры.

Глава девятая. Победа

На мостике броненосного корвета «Фетхи-Буленд», отнесенного к рангу боевых судов, предназначенных для борьбы в открытом море, стоял его капитан Шукри-бей. Синий форменный сюртук плотно облегал начинающую полнеть фигуру, на голове над багровым широким лицом, на рыжих волосах красовалась форменная красная феска. Капитан мало походил на турка, и это неудивительно – еще год тому назад он был лейтенантом флота ее величества королевы Виктории мистером Шакром. Пример пост-капитана Гобарта, лейтенанта Манторпа и других офицеров, а главное, двойное, по сравнению с английским, жалованье, еще в два раза возросшее с начала военных действий, побудили его подать в отставку и поступить на службу к султанскому величеству. Тем более, что большинство английских газет восхваляло такие поступки, как в высшей степени патриотические и спасающие Британию от «русской опасности».

Мистер Шакр пока ни разу не пожалел об этом шаге, служба была почетной и необременительной. В его распоряжении огромный броненосец, до командования подобным, будучи в британском флоте, он вообще мог не дослужиться.

До сих пор боевая деятельность Шукри-бея и броненосного корвета «Фетхи-Буленд» заключалась в крейсировании у южных берегов Крыма. В апреле русских кораблей активной обороны еще не было, а к береговым батареям эскадра не приближалась и все обошлось мирно. Впервые орудия корвета открыли огонь по русским в начале мая, когда «Фетхи-Буленд» в составе эскадры Ахмед-паши бомбардировал пограничный пост св. Николая.

Ядра из малокалиберных пушек форта далеко не долетали до броненосца, так что и в этом «бою» Шукри-бей опять ничем не рисковал. Некоторое беспокойство у него вызвал момент, когда броненосец входил на Сухумский рейд. Было известно, что он заминирован русскими, и хотя всем капитанам эскадры накануне объявили, что отряд специально обученных ныряльщиков перерезал тросы и отбуксировал мины с фарватера, но все-таки капитан «Фетхи-Буленда» (как, наверное, и других кораблей) с опаской поглядывал на спокойную воду рейда, куда медленно входила эскадра.

Шукри-бей считал себя достаточно храбрым офицером, чтобы не ощутить смятения при встрече с неприятелем в море, но смерть, таящаяся под спокойной гладью в бухте, страшила его. Он видел экспериментальные взрывы мин и знал их сокрушительную силу. А мины для «Фетхи-Буленда» были особенно опасны потому, что его подводная часть не имела брони.

В течение мая и июня корвет один или в составе эскадры из четырех других броненосцев перевозил десант и разные военные грузы на Кавказ, крейсировал у кавказских берегов от мыса Адлер до деревни Очемчири, обстреливая и сжигая беззащитные селения. Шукри-бей был человеком здравомыслящим и не гнался за суетной боевой славой, но даже его стала смущать эта странная деятельность могучего броненосного корабля. Особенно было странно, когда «Фетхи-Буленд» использовали, как транспортное судно, ведь значительно проще и экономнее было бы не гонять его несколько раз из Сухуми в Константинополь и обратно, а сформировать конвой из нескольких коммерческих пароходов, придав им броненосец для охраны.

– Но ведь это же турки! – любил повторять с невыразимым презрением Шукри-бей, когда оставался наедине с двумя лейтенантами-англичанами, служившими под его командой на «Фетхи-Буленде». Кроме них, на броненосце было еще двадцать английских матросов, служивших в качестве унтер-офицеров и комендоров, а также инженер, исполнявший обязанности старшего механика.

Но несмотря ни на что, капитан «Фетхи-Буленда» был вполне доволен жизнью, особенно когда думал о своем бывшем сослуживце – лейтенанте Манторпе. Тот, хотя и вступил в турецкую службу месяцем раньше, но командовал до сих пор лишь речным броненосцем «Хафзи-Рахман», действовавшем на Дунае.

Несколько неприятных часов испытал Шукри-бей, когда их эскадру, стоявшую в Сулине, атаковали ночью русские минные катера. Он хорошо помнил, каким страхом был объят экипаж и какое беспокойство чувствовал сам, напряженно вглядываясь в беспросветный мрак ночи, откуда в любую минуту мог появиться бесшумный, стремительный катер с грозно опущенным в воду шестом. Он помнил, как стрелки с борта беспорядочно палили в любое темное пятно, которое померещилось им на воде, и как он вынужден был запретить это, опасаясь, что попадут в своих. Не забыл Шукри-бей и то, как высоко взметнулось пламя, осветившее на мгновение высокий борт соседнего корабля, как грохнул взрыв, как вдали повторилось то же и как он, слушая бешеную пальбу с атакованных судов, ждал своей очереди.

Но скоро стихло, а утром все со страхом и одновременно с облегчением смотрели на осевший в воде почти по палубу броненосец «Иджалие», на разметанный вторым взрывом бон у «Мукадем-Хаира». Скоро стало известно, что экипаж одного из русских катеров взят в плен и содержится на «Мукадем-Хаире». Шукри-бей не мог сдержать желания видеть этих безрассудно смелых людей, способных идти, казалось, на верную смерть. Он велел подать вельбот, отправился на «Мукадем-Хаир» и заявил там, что желал бы говорить с командиром катера.

Мистер Шакр не отдавал себе ясного отчета, каким он хотел найти пленного врага, но, вероятно, бессознательно желал увидеть что-то необычайное, так как почувствовав разочарование при виде худощавого, белокурого молодого человека. Лейтенант Пущин хорошо говорил по-английски, но смертельно устал и, вежливо отвечая на вопросы «англо-турка», как он про себя назвал своего непрошеного собеседника, с нетерпением ждал, когда он уйдет и можно будет уснуть.

Но мистер Шакр редко заслуживал упрек в излишней деликатности. Плотно поместив свою массивную фигуру на принайтованный к полу каюты стул, он поинтересовался, как был доставлен катер к Сулину. Пущин рассказал о пароходе «Константин», о его целях и назначении, как носителя минных катеров. Шукри-бей почувствовал досаду – ничего подобного не только в турецком, но и в английском флоте не было.

Потом он перешел к самому важному вопросу – какой оклад у командира минного катера. И с изумлением узнал, после подсчета сравнительной стоимости русской и английской валют, что лейтенант Пущин получает в два раза меньше жалования, чем лейтенант-англичанин на его корвете.

– Так значит, – спросил он, – командиру катера полагается солидная премия за каждую минную атаку? Сколько же это?

Пущин не сразу понял его, но когда сообразил, то, несмотря на усталость, рассмеялся. От премии он бы не отказался, жалование действительно скудное, но ничего подобного в русском флоте, к сожалению, не заведено.

– Так что же вас заставило взяться за это сумасшедшее дело? – вскричал потрясенный англичанин. – Боялись, что сошлют в Сибирь?

Пущин опять улыбнулся.

– На борту «Константина» все добровольцы, господин капитан, от юнги до командира!

С Шукри-бея было достаточно. Он встал и, пробормотав что-то похожее на прощание, вышел. Он был потрясен. Этот человек опрокидывал все его представления о ценности и смысле морской службы. Капитан размышлял о тайне русской души. Оказывается, в этой стране можно встретить людей (да не нескольких, а экипаж целого корабля!), готовых почти бесплатно (это его особенно потрясло) идти на страшный риск. Он одновременно и презирал их и восхищался ими. Но все эти чувства победила зарождавшаяся бессознательная ненависть к экипажу «Константина». Самим фактом своего существования этот корабль отрицал те основы, на которых покоилась жизнь мистера Шакра и которые он и сейчас считал единственно справедливыми.

Он осмотрел минный катер русских. Команда затопила его, но там было мелко, и турки подняли суденышко. Капитана удивила хрупкость скорлупки, на которой русские вошли на рейд, преодолевая сильную встречную волну.

– Компания проклятых идиотов, – пробормотал он и от души пожелал встретиться с «Константином» в открытом море днем, когда тому не помогут минные катера.

20 июля стало известно об образовании отдельной эскадры в Черном море под командованием Гобарта-паши. Кроме флагманского броненосца «Ассары-Тевфик», в него вошли «Фетхи-Буленд», «Мухадем-Хаир» и колесная яхта «Сюррея».

Образование отдельной эскадры очень обрадовало капитана Шукри-бея – будет покончено с надоевшей перевозкой толп турецких солдат, с исполнением роли транспортного судна. Но создавшуюся инерцию в этом деле не удалось вначале преодолеть даже Гобарту-паше. Как ни сопротивлялся он, но вынужден был согласиться на требование турецкого командования об использовании «Мукадем-Хаира» и «Фетхи-Буленда» для перевозки разного рода припасов в Сулин. Капитаны броненосцев не скрыли от адмирала своего неудовольствия, но он заверил их, что это в последний раз.

– И вообще, джентльмены, – сказал Гобарт-паша в заключение, – наша задача как можно скорее покинуть Константинополь. Пока мы здесь, наше объединение в эскадру и моя самостоятельность не более, чем фикция. Поэтому я на «Ассари-Тевфик» вместе с «Сюррейя» завтра же иду к Сухуму с последним, надеюсь, десантом. Вы же выходите в море по окончании погрузки. Назначаю рандеву в Сулине 25 июля. Пришедшему ранее прошу ждать сбора всей эскадры.

Вслед за флагманом с яхтой, приняв груз, в море вышел «Мукадем-Хаир». «Фетхи-Буленд» смог покинуть Босфор только вечером 23 июля.

И вот сейчас, утром следующего дня, Шукри-бей стоял на высоком мостике своего корабля, крепко держась за край бронированной плиты, закрывавшей его по грудь, и радостно смотрел на пытавшийся уйти от него русский крейсер.

– Проклятый «Константин», – прошептал он, – теперь-то ты попался!

Почему Шукри-бей был уверен, что перед ним «Константин», он и сам, наверное, не смог бы объяснить. Возможно, ненависть к этому страшному кораблю превратилась у него в своего рода манию. Он с наслаждением ощущал под ногами мощь своего броненосца. Паровые машины, изготовленные на известном заводе Моделей и Фильда, развивали 3250 лошадиных сил. Четыре котла нагревались двадцатью топками, извергавшими в небо клубы густо-черного дыма. Кочегарами работали турки-крестьяне, недавно оторванные от сохи, но это были дюжие парни, настолько запуганные на берегу разным начальством, что и в море были готовы работать до того, что скорее упадут, обессилев, в топку, чем прекратят кидать уголь.

Длина «Фетхи-Буленда» была равна 245 футам, ширина, по миделю, – 52, водоизмещение он имел 4700 тонн. Корабль был не совсем новый – спущен со стапелей Темзенского завода еще в начале 1870 года, но до сих пор считался одним из самых быстроходных судов турецкого флота. Инженер мистер Рид, по проекту которого он строился, настолько удачно выбрал обводы корабля, что два винта «Фетхи-Буленда», делая каждый по сто оборотов в минуту, смогли разогнать броненосец на мерной миле до 14 узлов! Самое интересное (и Шукри-бей радостно усмехнулся, вспомнив это обстоятельство), что истинная цифра скорости никогда не сообщалась журналистам и во всех справочниках (которые, конечно, имели и русские) ход «Фетхи-Буленда» был показан только в 11 узлов. Капитан «Константина», наверное, рассчитывает легко уйти, имея 12 узлов. Как он удивится, когда через час броненосец таранит его своим шпироном, если раньше не пустит на дно 9-дюймовым снарядом!

…На преследуемом корабле сверкнуло три огня, прямо с неба на Шукри-бея обрушился нарастающий свист, и почти рядом с левым бортом выросли столбы воды. По броне застучали осколки. Удивительная меткость стрельбы и синхронность падения вражеских бомб обеспокоили капитана броненосца.