Текст книги "Звездный час «Весты»"

Автор книги: Евгений Веникеев

Было около 11 часов, и солнце уже пекло.

Братья Яковлевы решили переправиться через бухту на Графскую пристань и погулять в городе.

Поднимались по широкой лестнице, в основании которой лежали два мраморных льва. Шагая по широким, пологим ступеням, юнкер и прапорщик невольно подтянулись, расправив плечи. Они не могли не знать о блестящих офицерах, проходивших здесь, о знаменитых адмиралах, начиная с Ушакова, спускавшихся по этой лестнице к своим катерам, готовым унести их на мостики боевых кораблей.

Миновав многоколонный, иссеченный осколками портик, они пошли влево по широкой улице, сквозь мостовую которой пробивалась трава. По сторонам стояли разбитые дома.

– Медленно восстанавливается Севастополь, – вздохнул Володя.

– Нет флота – нет и города, – ответил Андрей, – но скоро все изменится. Государь еще в 1871 году объявил, что намерен возродить Черноморский флот. Пока, правда, сделано мало, но эта война уже доказала, что без флота на Черном море России не обойтись.

По длинной каменной лестнице они поднялись на вершину Центрального холма. В стенах домов торчали ядра, от них вниз по белому камню шли ржавые подтеки. Развалины ослепительно сверкали, обмытые двадцатилетними дождями. Вокруг не было ни души, только сильный южный ветер пел среди камней разрушенных стен. Впечатление нереальности окружающего усиливала колоннада античного храма, видневшаяся через развалины. До горизонта за входными мысами расстилалось пустынное море, обрамленное справа и слева желтыми, выжженными берегами. Безмолвно и безлюдно было вокруг, на воде тоже ничего не двигалось, корабли у Графской были скрыты склоном холма, только на Корабельной стороне в эллинге стояла «Веста», и рабочие, как муравьи, суетились вокруг нее.

Андрей продекламировал недавно прочитанные стихи:

 
Как мертвый исполин, на грудь сложивши руки,
Недвижим ты лежишь на мертвых берегах.
Безлюдны улицы, обросшие травою,
Колонны белые возносятся вдали,
Тут – опустелый храм, там – целою грядою
Упавшие дома валяются в пыли.
Везде – следы огня… в стене ядро чернеет,
Осколки ржавых бомб топчу я под ногой…
 

– Здорово, – откликнулся Владимир, – кто автор?

– Немирович-Данченко, он был недавно в Севастополе.

– А у Некрасова, мне кажется, лучше:

 
Там по чугунному помосту
И море под стеной течет.
Тащили там людей к погосту,
Как мертвых пчел, теряя счет!
 

– Господи, а сколько здесь народу положили, Андрюша, подумать страшно. И наших и неприятелей. Говорят, тысяч по сто с каждой стороны. Да ведь здесь вокруг все сплошные кладбища, – он обвел рукой горизонт.

Два кладбища хорошо просматривались с их наблюдательного пункта. Оба они были на Северной стороне – одно за Михайловским фортом, другое – Братское, правее, на холме. На его вершине четко выделялась пирамида-памятник с каменным крестом наверху.

– Если завтра не выйдем в море, то обязательно пойдем туда, – сказал Андрей. – А теперь предлагаю пройтись по бульвару.

– Где ты видишь бульвар?

– А вот он, под нами.

Действительно, на уступе холма были видны темно-зеленые купы деревьев. Бульвар показался оазисом среди выжженной солнцем пустыни разрушенного города. Его запорошенные пылью деревья давали скудную тень, посыпанная песком широкая аллея вела в сторону моря. Ее замыкал памятник, окруженный чугунной оградой.

Массивная каменная пирамида возносила к небу чугунный античный корабль с загнутыми кормой и носом, под которым выступал таран.

На постаменте с одной стороны читалось: «Казарскому», с другой – «Потомству в пример». В тени памятника стоял морской офицер, сняв фуражку, он отирал платком пот с высокого белого лба.

– Наш командир, – шепнул Владимир.

Баранов увидел их и приветливо помахал рукой. Прапорщик и юнкер нерешительно подошли, не зная как вести себя с ним во внеслужебной обстановке.

Но капитан-лейтенант держался просто.

– Осматриваете местные достопримечательности, молодые люди? В Севастополе есть что посмотреть. Когда-нибудь здесь поставят много памятников недавней обороне. Но мне, признаться, больше всего хотелось посмотреть на этот.

– Не зря его поставили, – осмелился заметить Владимир, – ведь немыслимый был бой. Маленький бриг и два линейных корабля!

– А ведь «Меркурий» в конечном счете победил, – добавил Андрей, – действительно, невероятное мужество.

– И какая надпись! – продолжал восхищаться памятником Баранов. – «Потомству в пример»! Не правда ли, это прямо нам адресовано, господа? Дай бог, чтобы «Весте» довелось совершить нечто подобное.

Назавтра стало известно, что окраска «Весты» будет окончена только к вечеру, поэтому все были свободны. Андрей и Владимир отправились на Северную сторону.

Яличник был худ, обожжен солнцем и босоног. Он неторопливо наваливался на большие, плохо обструганные весла. Бухта в этом месте была в ширину с версту и простиралась в глубь берега еще верст на шесть. На всем этом огромном пространстве воды точками виднелись несколько яликов.

Владимир смотрел на пустынные бухты и мысленно рисовал на них громады парусников, юркие пароходы, снующие между ними вельботы. Но этот флот безвозвратно сгинул, затоплен. Впрочем, если бы он и сохранился, то все равно его пришлось бы использовать в лучшем случае только как учебные суда, блокшивы или плавучие тюрьмы. Пар, броня и винт вытеснили парусники, и никогда уже они не вернутся.

Ялик ударился о дряхлый причал, над которым вздымалась круглая башня Михайловского форта. В море он смотрел узкими амбразурами, а со стороны берега был похож на большой, но несколько суровый дворец со множеством окон по фасаду. Из амбразур уже не смотрели жерла пушек, они не годились для современных орудий, но на плоской крыше стояло несколько 6-дюймовых мортир.

От укрепления берег полого поднимался, и здесь, среди выжженной степи, белела невысокая ограда, за ней виднелись кресты надгробий. Они вошли внутрь и стали бродить от памятника к памятнику по утрамбованным гравийным дорожкам, читая скупые слова эпитафий.

«Лейтенант Батьянов, умер от раны», «Капитан 2-го ранга князь Ширинский-Шихматов, семь с половиной месяцев командовал артиллерией пятого бастиона», «Лейтенант Ивашкин…» Лейтенант, лейтенант…

– Здесь одни моряки! – невольно шепотом произнес Владимир.

– Нет, но большинство, – ответил Андрей, останавливаясь у невысокого монумента. На нем значилось: «Военный инженер поручик Андрей Раненский. 17 мая 1855 г.»

– А рядом опять моряк, – прочел Владимир,– «Капитан-лейтенант Пантелеймон Кандащри, умер от ран 31 октября 1854 года».

Но значительно больше было безымянных могил, на которых еще сохранились кресты из пустых бомб.

– Братские могилы, матросики здесь лежат. Наверное, сотнями, а то и тысячами, – прошептал Володя. – А ведь они бы и до сих пор могли жить, – добавил он, и мысль о собственной смерти, еще неведомая его молодому сознанию, шевельнулась в душе.

Подул легкий горячий ветерок.

– Тише, – сказал Андрей, – слушай!

В воздухе пронесся тихий протяжный заунывный звук, то усиливающийся, то почти замолкавший, когда ветер стихал.

– Что это? – спросил с суеверным ужасом Владимир, крестясь. – Как будто души убитых поют!

– Это бомбы, – объяснил Андрей, не менее взволнованный, – ветер попадает внутрь и поет. Представляешь, как жутко здесь в ветреный зимний вечер!

…Вернувшись, они узнали, что окраска «Весты» закончена, утром она будет спущена на воду и к подъему флага все должны быть на борту. Чернов сообщил:

– Завтра берем уголь, а послезавтра на заре выходим в крейсерство. Цель его известна только командиру «Ливадии», капитану 1-го ранга Кроуну. Он старший по чину и, значит, будет командующим нашего отряда. А знаете ли, что минные офицеры получили катера? Они называются «Птичка» и «Пташка». Перелешин-младший и Жеребко-Ротмистренко сегодня целый день на них упражняются – бочки в гавани шестами атакуют. Конечно, без мин.

Глава шестая. В поисках врага

Володя проснулся в семь утра и, умывшись, сразу выбежал на палубу, ожидая, что увидит открытое море. Но «Веста», как и вчера вечером, тихо покачивалась у таможенной пристани. Отплытие почему-то откладывалось. За завтраком в кают-компании офицеры засыпали вопросами Владимира Платоновича Перелешина. Старший офицер ответил, что, насколько он может судить о намерениях командира эскадры, в которую входит «Веста», Кроун считает неудобным покидать порт в воскресное утро, хотя, возможно, есть и другие, сугубо военные причины.

В этот день, как обычно по воскресеньям, Баранова пригласили обедать в кают-компании, но и он знал только, что выход перенесен на семь вечера. В пять стали поднимать пары, в семь «Ливадия» отдала швартовы и двинулась к выходу из бухты. Следом пошел «Константин», за ним «Владимир» и, наконец, «Веста».

Миновав Константиновский форт, пошли кильватерной колонной прямо на большое, красное, садящееся в море солнце.

На траверзе Херсонесского маяка на одиноком флагштоке «Ливадии» взвился сигнал. Командующий эскадрой требовал к себе командиров. На «Весте» застопорили машину, спустили вельбот, и отборные гребцы взрыли лакированными веслами спокойно колышущуюся воду. На палубе «Весты» с удовлетворением отметили, что вельбот с их командиром отвалил от борта раньше, чем с «Константина» и «Владимира».

В бинокли было видно, как капитан «Ливадии» встретил у трапа прибывших офицеров и увел к себе в каюту.

– Пошли вскрывать запечатанный пакет с секретным приказом Аркаса, – уверенно провозгласил Перелешин-младший. Все и так это знали. Началось напряженное ожидание. Часть офицеров высказывалась за крейсерство вдоль побережья, но старший офицер резонно заметил:

– Нет, господа, тогда бы такую скрытность не разводили. Наверняка имеется определенный порт, на который мы должны напасть.

Ожидание длилось, впрочем, недолго. Через полчаса все три вельбота отвалили от борта «Ливадии» и пошли к своим кораблям. Баранов поднялся по трапу и обратился к офицерам.

– Господа, нам приказано произвести минную атаку на порт Пендерекли на Анатолийском побережье. Главный командир Черноморского флота имеет сведения о том, что на его рейде находятся броненосцы Гобарта-паши. Так как у «Константина» минных катеров вдвое больше, чем у нас, и есть большой опыт таких вылазок, то руководство атакой командир эскадры возложил на лейтенанта Макарова. Завтра он пришлет свою инструкцию.

Настала ночь, первая ночь «Весты» в боевом походе. Корабли шли с потушенными огнями, только тускло мерцала лампочка у нактоуза. Через каждый час «Ливадия» показывала свое место троекратным миганием фонаря, на что «Владимир» мигал два раза, «Константин» четыре, а «Веста» – пять. Утро застало суда отряда в пределах видимости друг друга. Бдительность удвоили – на салинги послали сигнальщиков. По примеру «Ливадии» снизили ход до восьми узлов, чтобы подойти к Анатолийскому берегу в сумерках.

С последними лучами солнца на горизонте в расстоянии около 30 миль открылся мыс Баба в виде двух вершин, из которых левая была выше правой. За ним, к югу, простирался залив Пендерекли, или, как его называли турки, Эрегли. По его берегу (это знали на русских судах, но не видели) раскинулся городок Эрегли, древняя Гераклея Понтийская, выходцы из которой основали в пятом веке до нашей эры город Херсонес у современного Севастополя.

Корабли застопорили машины и легли в дрейф. Быстро спускались сумерки, легкий бриз покачивал «Весту». Из труб катеров уже шел дым, пары были подняты, в котлы подали горячую воду из машины, по сигналу с «Константина» катера осторожно, но быстро спустили на воду, Баранов пожал руки Перелешину и Жеребко-Ротмистренко, проводил до трапа, сказал с чувством:

– Надеюсь, что в первой атаке катера «Весты» будут не хуже, чем с «Константина». С богом, друзья!

У Володи отход катеров вызвал волнующее, щемящее чувство восторга, красоты сцены и сожаления, что он остается в безопасности на борту «Весты». Безбрежное, темное, волнующееся море, крошечные, по сравнению с «Вестой», корпуса катеров, бесшумно отошедших от парохода… Еще было видно, как они у борта «Константина» образовали две колонны, саженях в 25 одна от другой, и растворились в ночи.

«Владимир» ушел – ему надо было пройти вдоль берега несколько миль к западу и одновременно настолько приблизится к рейду, чтобы оттуда сразу заметили его огни и кинулись в погоню.

«Ливадия» и «Веста», пользуясь темнотой, тоже подошли ближе к берегу. Появились редкие огни Эрегли, цепочкой раскинувшиеся вдоль залива. Застопорили машины и стали ждать, напряженно глядя во мрак.

Прошло полчаса… час… полтора… Все было тихо, даже бриз стих, и уже не слышно было пения снастей, на берегу один за другим гасли огни города. В порту не было ни суматохи, ни стрельбы, ни взрывов – полная, ничем не нарушаемая тишина. Между «Вестой» и берегом замигал огонь четыре раза – сигнал первого отряда. Правее промигали пять раз – сигнал второго.

– Возвращаются, и не по одному, как после атаки, а по-прежнему в строю, – прошептал Андрей Владимиру.

– Показать огни, – скомандовал вахтенный офицер.

На мостике пять раз вспыхнул и потух фонарь, в кабельтове от них загорелись и погасли огни «Ливадии» и «Константина». Вскоре из мрака возникли «Птичка» и «Пташка», стали по бортам «Весты».

Первым на палубу поднялся Перелешин.

– Прогулялись! – зло сказал он. – И это называется шпионаж! На рейде никого, под берегом – рыбачьи фелюги и бриги.

Все были разочарованы, только старший офицер, желая утешить брата, рассудительно заметил:

– Не огорчайтесь, господа, вы не нашли броненосцы, но приобрели опыт. Далеко не каждая минная атака может быть успешной при современном несовершенстве наших средств и оружия.

Минные офицеры, которые уже побывали на борту «Ливадии» и доложили о неудаче, передали Баранову приказание командира отряда взять курс на Сулин, куда, возможно, перешли броненосцы из Пендерекли. Тотчас была дана команда включить паровые лебедки и приступить к подъему катеров. Не так быстро, как обычно на «Константине», но все же за десять минут катера установили на боканцах. С их днищ на палубу лилась вода и с журчанием сбегала в шпигаты.

Владимир, обязанности которого в качестве ординарца Баранова окончились с отбоем боевой тревоги, отправился спать, а Андрей заступил на вахту с 12 до четырех часов. Баранов спустился к себе в каюту, велев разбудить при первом подозрительном огне в море или каком-нибудь сигнале с «Ливадии».

Весь следующий день отряд шел в том же порядке с предельной скоростью. Стремились попасть к Сулину в сумерках, но еще засветло, чтобы успеть сначала осмотреть рейд, а потом уже атаковать его катерами. Кочегары и машинисты, очумев от жары, время от времени выбегали на палубу, где их обливали забортной водой. Володя старался не попадаться на глаза Баранову – боялся, что пошлет в машину.

Но Баранову было не до этого. Вместе со старшим офицером он весь день провел на мостике, разглядывая горизонт. То же делал и сигнальщик на салинге, но горизонт был чист. Ни одного дымка, ни одного паруса не было на нем. Эскадра шла напрямик, вдали от берегов, а торговые суда турок, если и решались выйти из своих портов, то далеко в море не заходили, считая, что лучше обогнуть все Черное море по периметру, чем встретиться с русскими крейсерами.

Берег у Сулинского гирла, главного и наиболее глубокого из рукавов устья Дуная, – это очень низкий песчаный пляж без какой-либо растительности. Поэтому штурман сказал Баранову, что признаком приближения к нему может служить увеличивающаяся мутность воды. Предупрежденный сигнальщик на салинге под вечер донес, что видит мутную воду и на горизонте гору. В бинокли установили, что это пятивершинная возвышенность Беш-Тепе, находящаяся далеко в глубине Румелийского побережья.

Теперь было решено действовать иначе, чем в Пендерекли. «Константин», «Веста» и «Владимир» легли в дрейф, а «Ливадия», как самая быстроходная и лишенная далеко видного рангоута, с заходом солнца приблизилась к Сулинскому рейду. Он был пуст. В порту, занимающем три мили вверх по Сулинскому рукаву, можно было с трудом различить какое-то движение, но это, очевидно, перемещались речные корабли. Посылать из-за них катера было бессмысленно. Срок крейсерства истекал, решили вернуться в Одессу.

Больше всего огорчился Владимир. Был вечер пятого июля, его пребывание на «Весте» кончалось через десять дней. Он уже предчувствовал, как покинет полюбившийся ему корабль, так и не приняв участия в морском бою, и не увидит действия аппаратов Давыдова.

Андрей утешал брата. Он беседовал с Черновым, и подполковник сказал, что, по его мнению, первое крейсерство «Весты» в составе столь разнокалиберной эскадры было просто тренировочным походом, проверкой боевой готовности нового крейсера. А вот теперь, когда испытание выдержано – минные катера исправны, машины в порядке, корабль не отставал от отряда во время ночных переходов без огней, – то по прибытии в Одессу «Весту» ждет назначение в самостоятельное плавание.

На следующий день, к полудню, появился мыс в виде отвесной стены более 25 саженей высотой, который Викторов определил как Большой Фонтан. До Одессы оставалось не более шести миль.

Миновали мыс Ланжерон, открылась длинная линия Карантинного мола с Воронцовским маяком на оконечности. За молом густо стояли мачты укрывшихся в порту коммерческих пароходов и парусников. Навстречу эскадре из порта уже спешил лоцманский катер для проводки через минные поля, простиравшиеся в море на семь верст. Викторов сказал, что с десяти часов вечера до трех утра прилегающая акватория освещается невиданным ранее способом – двумя электрическими прожекторами. Один установлен на даче Ланжерона, а другой – в противоположном конце города – на Пересыпи. Ночью в Одессе действует правило о строгом затемнении, за этим следит полиция. Город охраняют 13 береговых батарей с орудиями больших калибров. Здесь же все броненосные силы Черноморского флота – обе «поповки», кроме того, построены две плавучие батареи.

– А зачем освещать прожекторами минные поля? – спросил Володя. – Наоборот, пусть турки в темноте наскочат на них и взорвутся.

– А чтобы не разминировали, – ответил Викторов. – Знаете, как было в Сухум-кале? Турки подошли с моря, спустили ныряльщиков, те находили мины, перерезывали тросы и оттягивали в сторону.

Все удивились мужеству турецких пловцов, но Чернов высказал логичную мысль, что это просто результат их невежества. Ныряльщики никогда не видели взрыва мины и просто не знали, чем он грозит.

Явился лоцманский бот и повел эскадру в гавань.

Глава седьмая. Одесса

Пароходы активной обороны ошвартовались у набережной Карантинной гавани. По пути туда Володя рассмотрел плавучие батареи, установленные на якорях при входе в порт. Это были плоты с бронированным бруствером, за которым стояли 6-дюймовые мортиры, такие же, как на «Весте».

Карантинная гавань располагалась между Карантинным и Платоновским молами, ее набережная носила название Бакалейной. До войны здесь останавливались корабли из-за границы, но теперь, конечно, иностранная торговля прекратилась и гавань отвели под суда активной обороны, так как обычная стоянка военных кораблей – Практическая гавань была занята знаменитыми «поповнами».

Командующим войсками в Одессе был генерал Семека, но всеми делами, относящимися к деятельности флота, занимался его помощник, капитан 1-го ранга Зеленый 3-й. К нему, для приветствия и доклада, отправились командиры кораблей, а свободные от вахты офицеры и матросы были отпущены на берег. Те офицеры «Весты», что прибыли с Балтики, очень интересовались увидеть «поповки», о которых столько писали в газетах и которые при случае с особенным удовольствием ругал Баранов. Между прочим, Чернов как-то обмолвился в разговоре с Андреем, что эти замечания Баранова кто-то услужливо сообщил изобретателю и строителю «поповок», вице-адмиралу Андрею Александровичу Попову, а также высшим чинам Морского министерства и с тех пор там относятся к командиру «Весты» очень неодобрительно. Чернов даже выразил сожаление, что неосторожность Баранова может повредить его дальнейшей карьере.

Володя сбежал по трапу и поспешил в Практическую гавань. Ему не терпелось увидеть своего друга Мишина, который был направлен на «Вице-адмирал Попов». Он предвкушал удовольствие предстать перед приятелем в образе морского волка, овеянного ветрами Черного моря. Бедняга Мишин! Володя искренне сочувствовал товарищу, осужденному болтаться на своем «подносе» вблизи берегов.

Когда первый броненосец береговой обороны «Новгород» доставили пять лет тому назад в разобранном виде из Петербурга в Николаев, Володя с другими мальчишками бегал смотреть, как его выгружают из бесчисленных (их было двести) вагонов. Потом весь Николаев нимало дивился форме нового корабля, которую он постепенно приобретал по мере сборки на стапеле. Броненосец был совершенно круглый, с 12 килями и шестью винтами! Многие сомневались, сможет ли он двигаться по прямой, но, спущенный на воду, «Новгород» уверенно пошел своим ходом вниз по Бугу и даже благополучно прибыл в Севастополь.

Через два года, в 1875 году, уже в самом Николаеве заложили второй броненосец – «Киев», но, пока он строился, был получен высочайший указ, в котором государь, в знак особого благоволения к изобретателю нового типа кораблей, повелел наименовать его «Вице-адмирал Попов», а сами суда именовать не броненосцами береговой обороны, а «поповками». Новое название сначала показалось смешным, но потом прижилось, и теперь эти корабли только так и называли.

«Вице-адмирал Попов» также отправился в Севастополь, но с началом войны обе «поповки» пришли в Одессу. Защита этого крупнейшего города Причерноморья была важнее, чем оборона почти разрушенного Севастополя.

Володя достиг набережной Практической гавани между Военным и Андросовским молами и остановился, разглядывая странные корабли.

«Новгород» и «Вице-адмирал Попов» стояли рядом, образуя гигантскую восьмерку. Круглый корпус «поповки» и линия набережной соотносились между собой, как окружность и касательная ей прямая, которые соприкасаются, как известно, в одной точке. В этой точке с «поповок» были поданы трапы. На плоской гладкой палубе гигантских подносов возвышались две надстройки, которые, будучи в центральной части построены тоже по окружности (но меньшего диаметра), сходились на баке. С противоположной, кормовой стороны они не соприкасались, но здесь помещалась маленькая поперечная надстройка, формирующая «корму». Из центральных надстроек торчали дула скорострельных орудий, в центре возвышались поперек главной оси корабля две высокие трубы, а между ними находилась открытая сверху башня с двумя огромными орудиями. На «Новгороде» пушки главного калибра были 11-, а на «Вице-адмирале Попове» – 12-дюймовыми. Их калибр превосходил мортиры «Весты» в два раза!

Вступив в гардемаринскую каюту, Володя обрел там Мишина, старательно брившего перед зеркалом несуществующие усы и бороду. Он издал вопль восторга и кинулся обнимать товарища, держа в одной руке бритву, в другой – помазок и пачкая его мыльной пеной.

– Откуда ты свалился? – вопрошал Мишин.

– С «Весты», – с важностью ответил Владимир, – только с моря пришли, и сразу – к тебе.

– А где ходили, встречали ли турок? – плохо скрывая зависть, допытывался Мишин.

– Да почти все Черное море обогнули, – Володя подробно рассказал о Севастополе, неудачной атаке на Пендерекли, маршруте похода.

– Повезло тебе, – вздохнул Мишин, – видел Турцию, Румелию… загорел, обветрился. – Он хлопнул Володю по плечу. – А как ваш командир?

– Он…– Володя задумался, вспомнил лицо Баранова в Севастополе, у памятника «Меркурию» и решительно закончил – …хороший человек! Ну а ты как поживаешь, дружище, наверное, совсем «опоповился»?

Мишин рассмеялся:

– Компания здесь приличная, офицеры меня не обижают, только, признаюсь, скучновато. Стоим почти все время в Одессе, ждем нападения с моря. Приказ такой: если подойдет турецкий флот, то двигаться вдоль берега в лиман, на мелководье. Неприятель за нами не сунется – у него осадка большая, а мы, отойдя подальше, будем палить из главного калибра, находясь вне выстрелов. У нас башни сверху не закрыты, и мы можем поднять стволы на сколько захотим.

– Вы все время в Одессе и простояли?

– Нет, выходили на неделю в лиман – были ученья по отражению атаки турецкого флота. Стреляем мы довольно точно и далеко – качка почти не чувствуется, а вот после выстрела начинает крутить. Каждый раз приходится машиной подрабатывать.

Юнкера еще долго беседовали. Говорили о своих временных сослуживцах – офицерах, вспоминали общих знакомых, девушек. Володя вернулся на «Весту» только к ужину. Войдя в кают-компанию, он попал к окончанию разговора о «поповках». Многие офицеры тоже побывали на них. Говорил Перелешин-младший:

– А все-таки, господа, надо отдать должное вице-адмиралу Попову. Ведь никому до него не приходило в голову, что судну, тем более боевому, можно придать иную форму, кроме той, что сложилась веками. По меньшей мере, в остроумии не откажешь.

Опять потянулись дни ожидания. Яковлевы бывали в городе, отправили отцу письмо с описанием своего плавания. Их поразила огромность и великолепие Одессы, обилие прекрасных больших зданий, лестница на Приморский бульвар, длинные, прямые и широкие улицы, по которым фланировала хорошо одетая публика. Прекращение внешней торговли приносило, конечно, большие убытки местным коммерсантам, зато те из них, что смогли заполучить заказы на снабжение армии, неслыханно быстро богатели, если не попадали под суд за чересчур уж явные злоупотребления.

Оживление в городе, и особенно в районе вокзала, куда прибывали поезда с военными грузами, странно контрастировало с тишиной и запустением порта. Пакгаузы стояли закрытыми, замерли у пирсов иностранные пароходы, застигнутые войной.

Но война никак не была к лицу Одессе – городу, созданному для торговли и развлечений. Странно было встречать на ее улицах множество военных, видеть стволы орудий, ощетинивших мирные берега, переживать ежевечерний мрак, в который погружался город в десять часов.

Для Севастополя это было бы естественно, он всегда оставался крепостью и даже разрушенный воспринимался как крепость. Если бы с его берегов не глядели в море жерла пушек, то Володя почувствовал бы, что в общей картине чего-то не хватает. Одессе же это совершенно не шло. Город широко и открыто раскинулся вдоль берега, видимый издали, он гостеприимно приглашал к себе купца или туриста. Сейчас, окруженный батареями и минными полями, он напоминал добродушного негоцианта уже не первой молодости, одновременно жуира и примерного отца семейства, почему-то ставшего своим долгом увешаться всевозможным оружием.

Днем Володя и Андрей, если не были заняты по службе, часами следили, как мальчишки и взрослые в самых живописных костюмах всех степеней изношенности ловили с мола бычков или же шли в купальни у дачи Ланжерона. После десяти их ждало захватывающе интересное, никогда раньше не виданное зрелище лучей прожекторов, освещающих море в районе минных полей. Два длинных белых луча, иногда скрещиваясь, ходили по горизонту. Они выхватывали из тьмы то верхушки волн, то выцветший в их яркости до ослепительной белизны Воронцовский маяк на конце мола. Иногда луч падал на берег, и тогда из полного мрака внезапно появлялись белые призраки домов.

Телеграммы с театра военных действий, которые печатались в «Одесском вестнике», сообщали о победах русских войск. В Армении они осаждали Каре и угрожали Эрзеруму; в Болгарии взяли древнюю столицу страны – Тырново, а 7 июля генерал Гурко захватил горный перевал Шипку, и в руках русских оказались две важнейшие дороги, ведущие через Балканы в Румынию. Балканские горы на этом направлении были самой важной оборонительной линией Оттоманской империи, и выход на перевал означал прорыв турецкой обороны. Но почти одновременно с сообщением об успехах пришла весть о первой серьезной неудаче. Единственный способный полководец турок – Осман-паша, командовавший группой войск у крепости Видин на Дунае, быстро прошел вниз вдоль реки и занял Плевну, угрожая правому флангу наступавших русских войск. Чтобы двигаться дальше, надо было штурмовать этот город, который турки превратили в настоящую крепость.

Не подтянув резервы, не разведав турецкие укрепления, русский главнокомандующий, брат царя, великий князь Николай Николаевич дал приказ немедленно штурмовать Плевну. Атака была предпринята 8 июля и окончилась неудачей.

Известие об этом пришло в Одессу девятого. Все сожалели о потерях, многие осмеливались даже вслух осуждать (но только в кругу надежных людей) распоряжения великого князя. Впрочем, надеялись, что после прибытия резервов Плевна падет. Они не знали, что для этого потребуется правильная осада, три штурма, потеря нескольких десятков тысяч человек и пять месяцев!

9 июля вечером, во время чтения газет и их обсуждения в кают-компании, на борт «Весты» поднялся незнакомый офицер. Отрекомендовавшись вахтенному начальнику адъютантом генерала Семени, он просил проводить его в каюту командира корабля. Пробыл он там недолго, но после его ухода Баранов тотчас потребовал к себе старшего офицера. Когда Перелешин вернулся в кают-компанию, все взоры вопросительно устремились на него.

– Господа, получен приказ главного командира – завтра в четыре часа пополудни выходим в море!

– Куда? Зачем? Одни или в составе эскадры? – посыпались вопросы.

– Одни, но цель плавания содержится в запечатанном пакете, который командир может вскрыть только в море.

В этот день была окончена погрузка угля, Чернов получил несколько запасных приборов к системе аппаратов автоматической стрельбы, и «Веста» могла выйти в море тотчас же. Задержку расценивали так, что за вечер и ночь они должны оказаться возможно дальше от Одессы и возникнуть утром где-то (но где?) у турецких берегов, где их совсем не ждут.

Володя обрадовался:

– Наконец-то, – прошептал он Андрею, – а я думал, что не успею, ведь только пять дней осталось!

Они вышли на палубу, прошли на бак мимо тихо «лясничавших» у кадки с водой матросов, стали у бушприта. Было десять часов, город погрузился в темноту, и сразу же ярко вспыхнули прожектора. Андрей и Владимир долго стояли, опершись о леера, провожая взглядом завораживающее движение лучей во мгле.

– Где-то мы будем завтра в этот час? – произнес Андрей.