Текст книги "Другое шоу"

Автор книги: Евгений Плющенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Я просыпаюсь утром, пора собираться на тренировку. На столе лежит одно яблоко. Мама разрезала его на две равные части.

– Женя, половинку съешь прямо сейчас, остальное оставим на вечер. После тренировки пойдем собирать бутылки, тогда покушаем.

Мама все время думала о том, чем меня накормить. В один из таких дней, когда денег не было даже на хлеб, возле Дворца спорта она встретила директора «Юбилейного» Татьяну Анатольевну Меньшикову.

– Татьяна Васильевна, здравствуйте! Как ваши дела?

Мама не выдержала и расплакалась.

– С Женей что-нибудь? – испугалась Татьяна Анатольевна.

Мама рассказала ей, как мы живем. Меньшикова ужаснулась:

– Что же вы мне не сказали? – Она достала из кошелька 200 рублей. – Возьмите, пожалуйста. Это Жене. Накормите ребенка.

На следующий день она дала маме еще 100 рублей:

– А это от моего папы.

У нас появились деньги! Я был счастлив: сейчас мы пойдем и купим много еды!

От голода меня спасали сборы. Алексей Николаевич Мишин увозил меня с собой, и там я ел – по три раза в день.

Если у отца в тот момент были деньги, он забирал на это время маму в Волгоград. Если денег не было, она оставалась одна. На работу устроиться она не могла – не было прописки. Мама пила чай и шла собирать бутылки…

Я видел, как тяжело маме, и прекрасно понимал, как тяжело отцу содержать себя, Лену и нас в Питере. Это был очень сложный период, который длился не дни и не месяцы, а несколько лет. И я безмерно благодарен своим родителям за то, что это выдержали, не сломались, все преодолели. Что наша семья не распалась из-за этих трудностей, а, наоборот, стала мощной, сплоченной и очень дружной.

В одно утро я не смог встать с кровати.

Мне было 13 лет, я начал расти, костный скелет еще не сформировался, а нагрузки увеличивались с каждым днем. Чтобы выигрывать соревнования, я пахал как здоровый взрослый мужик: три тренировки в день, на которых я прыгал больше ста пятидесяти прыжков, кроме того, ежедневные занятия общей физической подготовкой, хореография.

У меня были растяжения, разрывы, жутко болела спина. Особенно сильные боли мучили с утра. Просыпаясь, я потихонечку сползал с кровати и через силу, медленно поднимался. И так несколько недель. Пока не свалился окончательно.

Мы с мамой пошли к врачу, мне поставили диагноз: ущемление седалищного нерва. Причина самая банальная – растущий организм не справлялся с чудовищными нагрузками. Восстанавливали меня самым простым методом – кололи обезболивающими средствами, делали блокаду, и я снова выходил на лед.

Нормального лечения не было, о реабилитационных центрах никто тогда не слышал. Мне нужно было расслабляться, плавать в бассейне, но до этого никому не было никакого дела. Об условиях восстановления тогда вовсе не думали. Всем важен был только результат – победа на международных соревнованиях любой ценой. Как дается такая победа, знает только сам спортсмен, его семья и тренер. Ни федерации, ни клубу, за который спортсмен выступает, не было до этого никакого дела.

Тогда я не понимал, что однажды из-за тяжелых травм моя карьера фигуриста может внезапно закончиться, что в какой-то из дней я просто не смогу встать. Из перспективного спортсмена, добывающего на соревнованиях медали для своей страны, я мог превратиться в инвалида.

В 13–14 лет такие мысли в голову еще не приходят. Я думал о другом: надо очень много работать и ни о чем больше не думать, ни на что не обращать внимания. О моем состоянии заботилась мама, это она время от времени запрещала меня колоть, сама делала мне массаж, приводила своего истощенного от перенагрузок ребенка в чувство. Огромное спасибо ей за это.

5. Фигуристы тоже могут драться

Я никогда специально не учился драться. Когда-то отец подумывал о том, чтобы отдать меня в секцию карате, но в то время я уже вовсю занимался фигурным катанием. Родители никогда не говорили мне, что можно на кого-то поднимать руку, да и примера такого, естественно, не подавали. Но я с детства очень остро переживал любую несправедливость – по отношению к себе и окружающим. И если меня пытались задеть, обидеть, унизить, понимал, что за себя надо уметь постоять.

В десять лет я поехал на кубок России. В одном из городов, где мы остановились, я упросил старших ребят купить мне в магазине газовый баллончик. Почему-то мне очень хотелось иметь это средство защиты. Казалось, если баллончик будет лежать у меня в кармане, я почувствую себя более уверенно и точно смогу постоять за себя, ведь это слезоточивое оружие поможет мне держать оборону. Возможно, баллончик был мне нужен для того, чтобы чувствовать себя более взрослым.

По крайней мере тогда я был уверен, что газовый баллончик – это круто.

Мы приехали в Пермь. У нас было свободное время, и мы вчетвером: я, мой приятель и две девчонки – пошли тратить суточные; тогда нам казалось, что это целое состояние. Купили каких-то продуктов, но деньги у меня еще оставались. Вышли на улицу.

– Деньги есть? – Перед нами неожиданно возник какой-то шкет, на голову ниже нас, десятилетних.

– Какие деньги?

– Деньги есть? – переспрашивает пацан. Маленький, а такой наглый.

– Нет у нас денег. Иди отсюда, гуляй, мальчик!

Идем дальше. И вдруг слышим его пронзительный крик на всю улицу:

– У них точно есть деньги!

Оборачиваемся и видим, как к нам через дорогу двигаются несколько пацанов лет шестнадцати. Все что-то прячут под куртками – то ли камни, то ли палки – и грамотно нас обступают. Пока я пытался им объяснить, что у нас ничего нет, мой приятель и девчонки незаметно вынырнули из окружения и убежали.

Я остался один.

– Пацан, ты попал! Доставай деньги. – Парни явно расслабились.

И тут я вспомнил про газовый баллончик, который постоянно носил с собой – на всякий случай. Незаметно достаю его из кармана, целюсь в глумливые физиономии и изо всех сил жму на распылитель. Попадаю точно в цель!

Парни начинают чихать, корчатся, заливаются слезами. А я срываюсь с места.

До моей гостиницы бежать четыре остановки – в Перми это огромное расстояние.

Хорошо, что неподалеку оказалось здание, где тоже жили наши фигуристы.

Я залетел в вестибюль. Отдышался. Отсиделся полчаса. Но нужно было как-то пробираться к себе. Что делать? Ехать на троллейбусе? А вдруг они караулят за углом? И я принял решение: бежать!

Пробегаю буквально метров пятнадцать и вижу их в арке. Они стоят и трут глаза. Один поворачивается, видит меня и орет:

– Вот он!!!

Я в шоке. В голове единственная мысль, как включенная сирена: «Я пропал! Сейчас они меня догонят и искалечат». Вот тут я сказал большое спасибо своему волгоградскому тренеру Михаилу Маковееву, который заставлял нас гонять кроссы по десять километров. Я не бежал, я – летел!

К счастью, по дороге мне попались спортсмены из нашей гостиницы.

– От кого бежишь?

– Вон от них!

– Не переживай!

Тем временем преследователи, увидев старших пацанов, развернулись и пошли в другую сторону. А я под охраной взрослых отправился в свою гостиницу.

Газовый баллончик лежал в кармане. Я шел и думал: как здорово, что он у меня есть!

Когда я переехал в Петербург, мне часто приходилось стоять за себя.

Одноклассники меня не любили.

– Фу, фигурист! – морщились пацаны. – Этим видом спорта только девчонки занимаются!

Когда я это слышал, кулаки сжимались сами по себе, и я лез в драку.

В классе образовывались свои компании, а я пропадал месяцами на сборах, потом появлялся – и снова исчезал. Меня считали белой вороной. К тому же я плохо учился. Еще и занимался нелюбимым моими одноклассниками видом спорта. Фигурист в обтягивающем костюмчике, который постоянно танцует!

Однажды после очередного оскорбления завязалась драка – не на жизнь, а на смерть. Я бил обидчиков ногами и руками, они – тоже. В драке мне порвали одежду. Весь рваный и всклокоченный, я влетел после звонка в класс. Учительница с первого взгляда все поняла и отпустила меня с урока.

Дрался я отчаянно. И мне было абсолютно не важно с кем. Меня не останавливало, если мои обидчики занимались боксом, как, впрочем, и то, что я далеко не всегда выходил из драки победителем.

Но именно после этих стычек меня начали уважать, в классе появились друзья-приятели. Ведь я сумел постоять за себя, а для пацана это очень важно. Если ты считаешь, что прав, а тебя несправедливо обижают, надо уметь давать сдачи.

В школе у меня случались конфликты не только с одноклассниками, но и с некоторыми учителями. Естественно, что с ними я не дрался – это как раз тот самый случай, когда кулаками делу не поможешь.

Я приезжал со сборов или соревнований, получал домашнее задание и… ничего не понимал. А помочь и объяснить было некому.

Иногда я после второй тренировки приходил в школу и занимался с учителем дополнительно. Но это было тяжело и получалось далеко не всегда. Нагрузки на тренировках постоянно росли, и на школьные уроки порой просто не оставалось ни времени, ни сил. Я приходил домой и выключался: засыпал прямо в одежде.

Некоторые учителя, конечно, шли навстречу. А некоторых мои занятия фигурным катанием раздражали, их злило мое постоянное отсутствие, и, когда я наконец появлялся в школе, они отыгрывались на мне по полной программе.

Я только что вернулся с очередных соревнований. Начинается урок.

– Сегодня пишем контрольную работу. Все работают в тетрадях, а Плющенко – у доски!

Меня месяц не было в школе, я отстал от одноклассников на бесчисленное количество домашних заданий и параграфов. И если бы сидел за партой, смог бы у кого-нибудь списать. А сольное выступление у доски сулило еще одну двойку. Мне всегда казалось, что в подобных ситуациях учительница получает от происходящего какое-то особое удовольствие. Для меня же очередной выход к доске был равносилен нокауту или удару под дых.

В общем, с некоторыми преподавателями у меня шла взаимная тихая война, и можно теперь сказать откровенно, что мы не переваривали друг друга.

Зато когда я пришел в школу после победы на чемпионате мира среди юниоров, первой учительницей, которую встретил, оказалась та самая, которая беспощадно ставила мне двойки. Она тут же подскочила ко мне:

– Женя, ну ты же помнишь, как я тебе помогала?

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться ей в лицо.

Школу я заканчивал экстерном. Начались серьезные соревнования. Учителя из уважения к моим победам часто оказывали мне снисхождение, пытались подобрать такую программу, чтобы я побыстрее мог догнать свой класс. И школу я все-таки закончил. С тройками, конечно, но закончил. И слава богу.

6. Я вырасту, и вам будет очень плохо!

Мне десять лет, и я участвую в Кубке России.

После соревнований сидим с пацанами в гостинице, играем в карты.

Я выиграл. Старших это разозлило. Кто-то решил покомандовать:

– Иди принеси попить.

Я не хотел никому прислуживать и отказался:

– Тебе надо – сам и принеси. А я буду играть.

В это время в номере кто-то кипятил воду. Огненный кипятильник вытащили из кружки и поднесли к моему предплечью. Рука у этого спортсмена не дрогнула – словно он не до живого человека дотрагивался, а выжигал разделочную доску. Я вскрикнул от боли. Он снова поднес кипятильник к уже раненому месту и снова прижег мне руку. На предплечье мгновенно вздулся кровавый волдырь. Боль была адская.

Я выскочил из номера. Бегу по коридору и рыдаю. Мне больно. Но плачу я не от боли, а от обиды, что кто-то мог такое сделать, а все остальные даже не заступились.

Навстречу идет моя хореограф Татьяна Михайловна.

– Женя, что случилось?!

Я держусь за плечо. Она отнимает мою руку и видит раздувшуюся воспаленную рану. Ей сразу все стало понятно, и она пошла разбираться со старшими ребятами, которые это сделали.

Так впервые в своей жизни я столкнулся с дедовщиной. Но тогда мне казалось, что это случайность и ничего подобного в моей жизни больше никогда не повторится.

Я сильно ошибался, все только начиналось.

Когда я оказался в Питере, мне было одиннадцать. Я был самым младшим спортсменом в группе у Алексея Николаевича Мишина. Вместе со мной занимались Урманов, Ягудин, Новосельцев, Татауров и другие спортсмены.

В Волгограде у нас никакой дедовщины не было – жесткий, порой беспощадный тренер Маковеев держал всех в ежовых рукавицах. О том, чтобы старшие издевались над младшими, и речи не было.

В Питере все было иначе. Над младшими издевались, ими командовали. Младшим постоянно демонстрировали, что те, кто старше, главнее, что им все позволено.

У фигуристов был свой фирменный прием: когда молодых «учили», их били чехлом от коньков по телу, и на коже от сильного удара оставался след «Nike». Еще могли запустить в тебя коньками или ударить кроссовками по голове.

Если ты случайно помешал старшему спортсмену на тренировке прыгнуть, тебя непременно ждала кара. Либо побьют, либо начнут издеваться.

Перед тренировкой захожу в раздевалку, чтобы переодеться. У каждого спортсмена свой шкафчик, где лежат его одежда, коньки, спортивная форма. Открываю дверь, вижу, что в раздевалке сидят старшие.

Здороваюсь. Но все делают вид, что меня не слышат.

– Выйди, зайди снова и поздоровайся.

Я так и сделал.

– Мы не слышали, как ты с нами поздоровался.

Я зашел в третий раз и крикнул:

– Здравствуйте!!!

– Ты чего орешь здесь?! Надо тебя наказать.

Назначили наказание: десять фофанов – с оттяжкой. Но и на этом не успокоились, сделали мне коронный «nike». На коже остался яркий отпечаток от чехла конька. Не столько больно, сколько обидно: за что?!

Я выбежал из раздевалки, еле сдерживая слезы.

Я уже тогда понимал, почему старшие относились ко мне именно так. Я приехал из провинции, мне было всего одиннадцать, но я оказался перспективным спортсменом и уже в своем возрасте прыгал все тройные прыжки, постоянно разучивал что-то новое, схватывал все на лету. Они понимали, что позднее им будет сложно, что, когда подрасту, я стану первым, обойду их. Так на самом деле все и произошло.

Ко мне в первый раз приехала мама. А перед этим после тренировки мне здорово досталось от старших – меня били кроссовками по голове. Голова раскалывалась. А потом мы вместе с Таней Ермачек, с которой полгода назад приехали из Волгограда, отправились на вокзал.

Мама вышла из вагона, внимательно посмотрела на меня:

– Сынок, ты почему такой бледный?

– У меня голова болит.

– Что случилось?

Я решил не признаваться. Но тут выступила Таня:

– Его старшие ребята побили.

– За что?!

– Ни за что. Побили, и все. Они его кроссовкой по голове.

До приезда мамы защитников у меня не было. В то время у Алексея Николаевича Мишина тренировалось много спортсменов и были другие неотложные заботы. Вникать в то, что происходит в раздевалках, ему было просто некогда. Урманов уже стал олимпийским чемпионом, подрастал Ягудин, на которого тренер возлагал большие надежды. Мишину было важно, что происходит на льду, ему нужен был результат. А в раздевалки он редко заглядывал.

Я был самый маленький, и в то время еще трудно было понять, получится из меня чемпион или нет.

Правда, однажды старшим досталось и от Мишина. Алексей Николаевич случайно зашел в нашу раздевалку и увидел, что я плачу. А рядом сидят здоровенные взрослые фигуристы и ухмыляются.

– Кто его обидел? – В голосе Мишина появились железные нотки.

Все молчат.

– Если узнаю, кто издевается над Плющенко, этот спортсмен кататься у меня не будет.

На какое-то время меня оставили в покое.

Перед тренировкой спортсмен, на тот момент уже титулованный и известный, лакомился фисташками. А скорлупки аккуратно складывал на своем ящичке. Я сидел в уголке и шнуровал ботинки.

Перед тем как выйти из раздевалки, он подозвал меня к себе и показал на скорлупки:

– Убери!

– Не буду!

– Ну, ты знаешь, что тогда будет, – сказал он и пошел кататься.

Я дождался, пока все фигуристы переоденутся и раздевалка опустеет. И смахнул мусор за шкафчик.

Тренировка закончилась. Любитель фисташек вернулся в раздевалку, увидел, что все убрано, похвалил меня.

А утром пришла уборщица. Естественно, увидела мусор.

– Что это такое?! – Уборщица отчитывала нашего титулованного спортсмена как мальчишку. – Ты же взрослый спортсмен, а делаешь такие вещи! Как тебе не стыдно?!

После этого мне досталось по первое число.

В течение нескольких лет я оставался младшим. И все это время раздевалка была для меня общей тюремной камерой – со своими жесткими законами и паханами.

Бывало так, что один спортсмен говорил другому:

– Слыш, Плющ тебя дураком обозвал!

– Ничего подобного! Я такого не говорил!

Но меня уже никто не слушал. Щелбаны и подзатыльники были обычным делом. Иногда старшие, чтобы повеселиться, прятали мои кроссовки. Иногда творили что-то невероятное: восемнадцатилетний спортсмен мог ударить меня ногой в живот. Я корчился от боли, пережидал, когда перестанет ныть живот, и шел на лед…

Единственным спортсменом, который никогда не позволял себе поднимать руку на младших, издеваться над нами, был Саша Абт. Он вырос на улице, и в детстве ему здорово доставалось. Он сам прошел через дедовщину и сумел стать классным фигуристом. Абт постоянно заступался за меня и других младших товарищей.

Но Саша жил и тренировался в Москве, и встречались мы с ним только на сборах. Там я всегда чувствовал себя уверенней, потому что находился под его защитой, и очень жалел, что мы живем в разных городах.

Я выхожу после тренировки, захлебываюсь слезами.

– Женя, что случилось?!

– Ничего, мам, я просто палец прищемил.

Я рассказывал маме об издевательствах только в самых крайних случаях, от отчаяния.

Однажды она зашла в раздевалку:

– У вас хватает сил и совести бить самого младшего? Ну, давайте, ударьте и меня!

В ответ все засмеялись.

Давать сдачи было бесполезно. Их много, они все взрослые и гораздо сильнее меня. Я старался попасть в раздевалку самым первым, быстро переодеться и выйти на каток. И катался до тех пор, пока все не разойдутся по домам, чтобы никого не нервировать.

Обидчики назидательно говорили мне:

– Плющ, не дрейфь, вот вырастешь, сможешь дать нам отпор, отобьешься.

– Да, я вырасту, и вам всем будет очень плохо!

Но постепенно мы привыкли друг к другу. Я стал показывать реальные результаты, побеждать на чемпионатах Европы и мира. И взрослые приняли меня в свою стаю.

Потом так получилось, что старшие закончили спортивную карьеру, разъехались по разным шоу, по другим странам. Во Дворце спорта осталась одна молодежь.

Я вырос. Я не держу ни на кого зла и никогда никому не мстил.

Да, когда меня обижали, я злился. И благодаря этой злости делал в десять раз больше, чем было нужно. Я все время доказывал, что я сильнее, что меня не так просто сломать.

Когда мы стали общаться на равных, я сказал своим бывшим «дедам»:

– Ребята, спасибо, что вы меня вырастили и дали мне столько сил.

Потом мы никогда не вспоминали о дедовщине, а со многими спортсменами стали приятелями. Сейчас катаемся в шоу, можем вместе пойти поиграть в боулинг или бильярд.

Когда-то я дал себе слово, что, став взрослым, ни за что не уподоблюсь своим старшим товарищам по катку. Я слишком хорошо помню, как плакал от боли и обиды, от несправедливости и бессилия. К тому же я стал хорошим спортсменом, и дедовщина мне была не интересна. Я всегда считал подобное поведение проявлением слабости.

И мне точно известно, что сейчас, по крайней мере в Петербурге, никакой дедовщины в фигурном катании нет.

7. Жизнь налаживается

Лет до двенадцати я не подозревал, что фигурным катанием можно зарабатывать деньги, и был уверен, что чемпионам и призерам на соревнованиях выдают только медали. О деньгах я узнал, подслушав разговоры старших спортсменов. Кто-то рассказал, что, если побеждать на международных турнирах, можно хорошо заработать. Я пришел и сообщил об этом маме:

– А ты знаешь, что большие ребята еще и деньги на этом зарабатывают? Я буду стараться.

В тот день я решил для себя, что, когда у меня будет много денег, мои родители не будут работать.

Жизнь начала налаживаться, когда мне было тринадцать. На чемпионате мира в Австралии я стал шестым. Мы поехали с мамой в Москву и получили призовые: мне дали полторы тысячи долларов!

Я отдал все деньги маме:

– Пойдем купим тебе красивое платье!

Мы ходили по московским магазинам и чувствовали себя богачами. Купили маме два костюма, папе рубашку, Лене кофточку.

А в Питере сняли другую комнату, получше и поближе к Дворцу спорта. До этого у нас не было телевизора, с призовых я купил маленький телик и видеомагнитофон. А еще – велосипед, на котором я и ездил на тренировки в «Юбилейный».

На следующий год, в 1997-м, я взял в Сеуле первое золото: стал чемпионом мира среди юниоров. Я катался там вместе с американцами и китайцами, которые до этих соревнований меня постоянно обыгрывали. И тут я всех сделал – ощущения нереальные!

Мама оставалась в Питере и очень за меня переживала. Когда я получил свое золото, Алексей Николаевич позвонил ей и сказал всего три слова: «Ваш мальчик выиграл». Тогда за первое место на чемпионате мира я получил десять тысяч долларов – сумму по тем временам просто фантастическую!

Эти призовые стали для нас серьезным подспорьем. Отныне можно было нормально питаться, одеваться, хорошо себя чувствовать. Мы жили все в той же комнате, но это была уже совсем другая жизнь.

Мы с мамой съездили в Волгоград к папе и Лене, и часть денег я отдал отцу, чтобы он купил себе машину.

Папа, настоящий мужик, сильный и волевой, тогда прослезился:

– Спасибо тебе, сынок!

– Папа, я тебе очень многим обязан за то, что мама так долго жила со мной. Но я постараюсь, чтобы мы снова жили все вместе. А что машина? Это просто машина.

Это была не только моя победа. Это была победа всей моей семьи.

Отец купил «Жигули» 99-й модели темно-зеленого цвета. Нам эта машина казалась красавицей. И когда я приезжал в Волгоград, садился за руль, и папа учил меня водить.

Прошел еще год. Закончился очередной сезон. В 15 лет я стал вторым на чемпионате Европы и третьим на чемпионате мира среди взрослых. Я получил призовые и сразу решил: покупаю квартиру для своей семьи, мы уже достаточно настрадались с мамой в коммуналке. Это было круто.

Семья у меня большая, значит, и квартира должна быть просторной.

Мы с мамой, Мишиным и агентом по недвижимости объездили весь город, пересмотрели немыслимое число домов и квартир. И я выбрал – в только что построенном доме в Приморском районе Питера, на 13-м этаже – это для меня тоже было важно, потому что чертова дюжина – мое любимое число.

Мне очень хотелось поехать вместе с мамой за документами. Но я так перенервничал, что заболел, подскочила температура, и мама получала свидетельство о собственности вместе с Алексеем Николаевичем Мишиным.

Тогда это были пустые стены. Но меня воодушевляло, что скоро здесь будет комфортно нам всем.

Пока шел ремонт, мы жили в комнате на Петроградке, собирали вещи. Родители постоянно ездили в нашу квартиру, смотрели, как продвигается ремонт. Папа время от времени оставался там. Мы созванивались, и счастливый отец говорил мне:

– Здесь хорошо!

– Ну, я скоро тоже буду там жить.

Наконец мы переехали. Я был горд, что это случилось благодаря мне. Был счастлив за свою семью, что мы все-таки сделали это, сумели преодолеть трудности и выбраться из нищеты. Я сиял сам, постоянно заглядывал в глаза своим родителям и радовался, что они тоже счастливы.

Квартира казалась дворцом, я бегал по ней и постоянно повторял:

– Какая она большая!

Там можно кататься на велосипеде. Я прятался от мамы, а она меня искала. Это было здорово.

В это время меня пригласил в знаменитый тур «Чемпионы на льду» самый известный американский продюсер Том Коллинз. Это профессионал своего дела. С его легкой руки я начал зарабатывать. Я очень благодарен ему и его семье.

Я стал побеждать в международных турнирах, и меня заметили. В конце 1990-х нам с Мишиным предлагали кататься в Америке и Испании, предлагали переехать в Москву и кататься за другие клубы. Причем за хорошие деньги.

Тогда многие спортсмены, которые не смогли утвердиться в своей стране, где очень много первоклассных спортсменов и бешеная конкуренция, получали гражданство или вид на жительство и уезжали туда, куда их приглашали. Чтобы жить там и выступать за другую страну. У меня не было проблем пробиться на чемпионат Европы или мира, и уезжать я не хотел.

Должен сказать, что предложения были более чем заманчивые: шикарные условия для жизни, отличные контракты. Я мог получить гражданство, пропустить год и выступать за другие страны, которые хотели этого и готовы были меня обеспечивать по высшему разряду.

О том, чтобы выступать за другие страны, не было и речи – от этого мы отказались сразу. И тогда американцы предложили нам еще один вариант.

Шикарный дом во Флориде, очень хорошую зарплату. Мы могли перевезти свои семьи. Я должен был тренироваться в американском клубе и представлять именно этот клуб. А на международных соревнованиях кататься за Россию. Клубу нужны были хорошие спортсмены, руководство стремилось поднять уровень клуба за счет наград и титулов хотя бы одного фигуриста. А Алексей Николаевич тренировал бы там, кроме меня, американских спортсменов.

Так, кстати, очень многие и делают.

Мишин отказался категорически.

– У меня в России семья: жена, два сына, – говорил он. – Что они там будут делать? Я люблю Россию.

Моя семья тоже жила в России. В общем, мы отказались.

Хотя одно время я вообще-то мечтал купить в Америке дом и на какое-то время уехать туда тренироваться. Но этого не случилось.

У меня был тур по США в течение четырех месяцев. Этого времени мне вполне хватило, чтобы понять, что это совершенно не моя страна, там другой менталитет. Несмотря на то что мне приходилось общаться с русскими и к тому же я каждый день работал, уже через полтора месяца мне стало грустно и тяжело. Я ужасно тосковал по дому, по русским людям, по общению. Я задыхался, мне не хватало родного воздуха, привычного пейзажа, родных лиц, какой-то энергетики, присущей только тем, кто живет в России. Моя американская мечта развалилась, как карточный домик. Именно тогда я твердо решил, что страна, в которой я хочу жить, – это только Россия.

До этих побед, до того времени, когда стал зарабатывать приличные деньги, нам мало кто помогал. Не считая Мишина и директора Дворца спорта. Редкие подарки казались невероятной роскошью. А хотелось всего: вкусной еды, новой одежды, каких-то вещей. Хотелось особенно сильно еще и оттого, что ничего этого не было и не предвиделось.

От Дворца спорта «Юбилейный» нас отправили в Германию выступать в шоу. И всех расселили по немецким семьям.

Я и еще один мальчик Костя достались пожилым немцам, мы так и называли их – бабушка и дедушка.

Наша немецкая семья жила по четкому режиму. Подъем ровно в 7.00. Если они сбивались со своего ритма, день был потерян, они очень расстраивались.

Бабушка с дедушкой и нас пытались приучить к своему режиму, что мне жутко не нравилось, – утром хотелось поспать подольше, ведь мне не всякий день такая возможность представлялась.

Когда мы встречались с другими русскими детьми, они хвастали своими приемными семьями и подарками:

– А мне сегодня куртку подарили!

– А мне джинсы и кепку!

Я им завидовал и очень ждал, когда и мне что-нибудь подарят.

И однажды немецкие бабушка с дедушкой говорят:

– Завтра поедем в магазин.

– Классно!

Более опытные ребята нас уже проконсультировали, что немцы просто так по магазинам не возят. Это означает, что они обязательно купят много подарков.

Мы в магазине.

– Ну, ходите, смотрите, выбирайте.

Я выбрал кепку «Chicago-bus» – в то время это был писк моды, какую-то футболку, еще что-то по мелочи. Мой приятель тоже набрал красивых немецких одежек. Мы подошли к деду с этими вещами. Он все у нас забрал и – отложил в сторону:

– Мы сегодня ничего покупать не будем. Не время еще.

И мы ушли из магазина. Оказывается, нас привезли просто на экскурсию! Мы с Костей ехали домой и думали: «Надо же, как нам не повезло с немцами! Вон у всех какие щедрые: и куртки, и джинсы, и футболки им подарили. А нам даже по кепке не купили!» Разочарованию не было предела, расстроились мы ужасно.

На следующий день встречаемся с русскими ребятами, и они снова хвастают обновками.

Мы все это слушали, и настроение катилось под горку. Что тут скажешь, вот уж не повезло так не повезло.

Но перед самым отъездом домой нас все-таки привезли в магазин и позволили выбрать все, что мы захотели. Так и у нас с Костей появились обновки. Видимо, свои немецкие подарки мы должны были выстрадать.

Когда у меня появились деньги, я не забыл эти ощущения – когда очень-очень хочется, чтобы тебе что-нибудь подарили. Иногда после тренировки мы с пацанами – моими ровесниками, у которых еще не было никаких титулов, заваливались в какую-нибудь кафешку, и я всех угощал.

Или шли с младшими по магазинам, и я покупал подарки: кому кроссовки, кому свитер, кому машинку с пультом управления.

Я никогда не рассказывал об этом маме. О моем «меценатстве» ей сообщал Мишин.

Мама как-то сказала:

– Женя, а ведь тебе никто ничего не дарил. А ты даришь…

– Ну и что? У меня уже все это есть, пусть и у других будет.

Очень хотелось праздника. Не только для себя, но и для тех, кто пока еще ничего не добился.