Текст книги "Елизавета Петровна"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Довольно скоро французский посланник стал тайно приезжать во дворец цесаревны и вести с ней переговоры о мятеже. Шпионы, следившие за дворцом, регулярно сообщали начальству об этих визитах и были убеждены, что маркиз прокрадывается в покои цесаревны совсем не как любовник. Как мы помним, об этом говорил Финчу весной 1741 года принц Антон-Ульрих. Судя по письмам маркиза Шетарди во Францию, можно сказать, что он занялся этим рискованным делом всерьез, он считал себя крестным отцом заговора, и манящая улыбка обворожительной русской красавицы, говорившей на прекрасном французском языке и одетой по последней парижской моде, приятно возбуждала галантного кавалера, мечты которого о своем будущем в России заходили так далеко, что кружилась голова.

Амело из Парижа остужал воспаленную голову Шетарди скептическими замечаниями, призывал к осторожности, советовал поставить дело таким образом, чтобы вся тяжесть переговоров и риск задуманного предприятия лежали на шведах, которыми надлежало руководить, да так, чтобы при этом цесаревна «доподлинно знала о главной пружине, давшей ход ее делу так, чтобы для интересов короля можно было пожать плоды, которые мы вправе ожидать отсюда» (РИО, 92, с.541). В самой Франции это называется таскать каштаны из огня чужими руками.

Кроме того, в дипломатической переписке французов обсуждались «пользы» от прихода к власти Елизаветы, которая отдаст «ненужные» ей территории и, «уступая склонности своей, а также и народа, она немедленно переедет в Москву… морские силы будут пренебрежены» (Пекарский, с.248). Словом – Россия вернется к старине. Так думали многие иностранцы. Английский посланник Финч писал 21 июня 1741 года, что большая часть дворян – «закоренелые русские, и только принуждение и сила могут помешать им возвратиться к их старинным обычаям. Нет из них ни одного, который бы не желал видеть Петербурга на дне морском, а завоеванные области пошедшими к черту, лишь бы только иметь возможность возвратиться в Москву, где вблизи своих имений они бы могли жить с большею роскошью и с меньшими издержками. Они не хотят иметь никакого дела с Европою, ненавидят иноземцев: лишь бы ими воспользоваться на время войны, а потом избавиться от них. Им также противны морские путешествия, и для них легче быть сосланными в страшные места Сибири, чем служить на кораблях».

Знал ли Нолькен о планах французов или не знал – не суть важно; он шел по своему пути – не спеша, но методично уговаривал цесаревну согласиться на шведский план. Суть плана состояла в том, чтобы Елизавета и ее люди готовили мятеж, а в это время Швеция объявляет войну России, наступает на Петербург, приводит правительство Анны Леопольдовны к краху, чем и должна воспользоваться Елизавета со своими сторонниками для захвата власти. Но за эту помощь будущая императрица обещает заплатить высокую цену – вернуть шведам значительные территории в Восточной Прибалтике, которые отошли к России по мирному договору в Ништадте в 1721 году.

Забегая вперед, отметим, что шведы обманывали цесаревну – решение о начале войны реванша с России было уже принято в окружении короля Фредерика I задолго до описываемых событий. На сессии 1740-1741 годов рикстаг постановил субсидировать военные действия с Россией независимо от успеха переговоров Нолькена с Елизаветой. Но поддержка из Петербурга шведам все же была нужна, и из Стокгольма Нолькена всячески поощряли к переговорам с цесаревной. Однако Нолькен долго не мог добиться успеха. В этом оказались виноваты сами шведы. Они действовали слишком прямолинейно – согласиться, даже ради власти, на отдачу территорий, завоеванных ее отцом, Елизавета никак не могла. Это понимали даже в Версале. Амело, внимательно читавший все донесения Шетарди, писал ему: «Я ничуть не удивлен, что принцесса Елизавета избегала предварительных объяснений о какой бы то ни было земельной уступке Швеции со своей стороны; я всегда думал, что эта принцесса не пожелает начать с условий, которые могли бы обескуражить и, пожалуй, расстроить ее партию, опозорив принцессу в глазах народа». Позже он высказал предположение, что Елизавету останавливает, вероятно, то, что Россия лишается «по ее вине выгод и приобретений, составлявших предмет громадных усилий Петра I» (РИО, 96, с.289).

Так оно и было. Нет сомнений, что столь пристальное внимание к полуопальной цесаревне со стороны представителей великих держав того времени не могло не воодушевить Елизавету, придавало ей силы и надежду на успех дела, о котором она раньше и не помышляла. Ухаживания дипломатов поднимали ее значение в ее собственных глазах, служили для «куражу» или, научно говоря, для повышения собственной самооценки. Кроме того, были и житейские проблемы – у нее, модницы и транжиры, никогда не было денег, да и любовь гвардейцев к дочери Петра Великого без звонкой монеты оставалась бы платонической. А вот здесь-то и возникали серьезные трудности в переговорах Елизаветы с Нолькеном, а потом и с обаятельным Шетарди.

Дело в том, что Нолькен, строго следуя инструкциям из Стокгольма, хотел, чтобы все условия тайного соглашения были записаны на бумаге и заверены рукой будущей императрицы Всероссийской Елизаветы I. Нолькен предложил ей простой и ясный план: цесаревна подписывает обращение-обязательство к шведскому королю Фредерику I с просьбой помочь ей взойти на престол, король начинает войну против России, его войско наступает на Петербург и тем самым облегчает переворот в пользу Елизаветы. При этом будущая русская государыня должна была заранее согласиться на «все меры, которые Его величество и королевство Шведское сочтут уместным принять для этой цели». В случае исполнения задуманного плана Елизавета обещала «не только отблагодарить короля и королевство Шведское за все издержки этого предприятия (иначе говоря – оплатить расходы шведов на войну с Россией. – Е.А.), но и представить им самые существенные доказательства (своей) признательности» (РИО, 92, с.247). Это уже было требование уступок от России значительных территорий в Прибалтике. Во исполнение задуманного плана король обещал передать цесаревне Елизавете через Нолькена огромную сумму в 100 тысяч экю. Более того, Юлленборг пошел дальше – он потребовал, чтобы цесаревна готовилась бежать в пределы Швеции, «когда наступит момент нанесения решительного удара», дабы потом (добавим от себя, с обозом оккупационной армии) вступить в Санкт– Петербург.

Цесаревна оказалась в безвыходном положении – подписать такую бумагу значило для нее либо вынести самой себе смертный приговор в случае провала всего задуманного дела, либо добиться закабаления собственного государства шведами. Но полностью выйти из игры и отказать богатым политическим сватам она тоже не могла – и власть, и деньги ей были очень нужны. Поэтому она тянула время, пыталась отклонить идею подписания бумаги, просила ограничиться только устными обязательствами в обмен на обещанные деньги. Нолькен не проявил в этих переговорах необходимой гибкости, и вскоре переговоры зашли в тупик. В этот-то момент к спорам сторон и присоединился Шетарди, стремившийся силой своего красноречия, изощренностью обаяния и блеском французского золота (в виде аванса) убедить цесаревну подписать столь нужную шведам бумагу.

Однако усилия шведско-французского дуэта оказались также напрасными. Уже тогда Елизавета Петровна проявила одну из своих главных черт политика – не спешить с решениями, которые имеют особо важное значение для страны, но вести переговоры так, чтобы партнерам казалось: вот-вот победа будет за ними, вот-вот цесаревна сдастся и подпишет нужную бумагу. Поэтому в Стокгольм и Версаль летели депеши о том, что «партия» цесаревны готова выступить, что нужное соглашение почти подписано. Но это было обманчивое впечатление. Время шло, зиму сменила весна, потом пришло лето 1741 года. Шведские войска стягивались к русской границе в Финляндии, пора было уже начинать кампанию, а трактат из Петербурга все еще не присылали. Только к лету Нолькен и Шетарди стали понимать причины досадных для союзников проволочек. Шетарди писал об этом в Версаль: «Что касается нерешительности принцессы, мы с Нолькеном предполагаем, что партия ее, с которой она не может не советоваться, ставит ей на вид следующее: она сделается ненавистной народу, если окажется, что она призвала шведов и привлекла их в Россию» (РИО, 92, с.228, 247).

Дипломаты были правы – именно это более всего волновало будущую императрицу, которая не хотела вступать на престол с помощью вражеских войск, да потом еще отдавать шведам завоеванные русскими территории. Так повелось в России, что самым страшным грехом государственного деятеля является его намерение отдать соседям что-либо из некогда захваченных земель. Российская империя умела только присоединять новые земли, а отдавать их назад всегда считалось позором. И тем не менее, понимая причину колебаний и сомнений цесаревны, союзники не нашли правильного решения проблемы и, полагая, что у Елизаветы все равно нет никакого иного выхода, как только подписать проклятую бумагу и получить деньги, шли напролом.

В начале лета Нолькен получил из Стокгольма указание собираться домой – его миссия в связи с приближающимся началом войны заканчивалась. На последнюю встречу с цесаревной он явился с готовой бумагой, чтобы, получив тут же подпись Елизаветы, самолично отвезти документ в Швецию. Но и на этот раз его постигла неудача – цесаревна под благовидным предлогом отказалась подписать обязательство перед шведским королем. Впрочем, шведский посланник не очень расстраивался-в Петербурге оставался Шетарди, а главное – он полагал, что неизбежные военные победы шведов в ближайшем будущем сделают цесаревну более сговорчивой.

Амело, сидя во Франции, лучше понимал обстановку в России, чем Шетарди и Нолькен. Он писал Шетарди, что колебания и пассивность Елизаветы скорее всего вызваны не только условиями проекта соглашения со Швецией, но и «некоторым недоверием (Елизаветы. – Е.А.), что сама Швеция, несмотря на первоначальные демонстрации, ничего не предпримет и вследствие этого бездействия принцесса Елизавета останется подверженной неприятным последствиям» (РИО, 96, с.293-294). Умный министр как в воду глядел. Когда началась война-а это произошло 28 июля 1741 года, Елизавета через Шетарди заверила шведов, что подпишет обязательство, как только шведские войска начнут успешно продвигаться к Петербургу. Более того, в доказательство серьезности своих намерений цесаревна передала французскому посланнику дополнительные пункты к обязательству, по которым намеревалась не только компенсировать шведам расходы на войну, но и выплачивать субсидии Швеции, резко изменить внешнюю политику – разорвать отношения с Австрией и Англией и ориентироваться только на Швецию и Францию. Но надежды цесаревны и самих шведов на победу с треском провалились.

Шведская армия в конце июля 1741 года начала наступление в Финляндии с ближайшими целями захватить Выборг, а потом двинуться на Петербург и, возможно, на Архангельск. У шведов было две группировки войск численностью до 10 тысяч человек, сосредоточенных у Фридрихсгама и Вильманстранда. Шведские полководцы очень рассчитывали на успех, потому что знали наверняка – русские к войне не готовы, в их армии царит беспорядок, моральный дух русского воинства невысок. Но они просчитались – фельдмаршал Ласси сумел собрать под Выборгом 20-тысячную армию, которая, воспользовавшись нерешительностью шведов, двинулась в наступление к шведской крепости Вильманстранд.

Швеция выставила три причины начала войны с Россией: убийство в Польше русскими офицерами шведского дипломатического курьера барона Малькольма Синклера, отказ русского правительства поставлять в Швецию хлеб, без которого страна испытывала голод, и, наконец, как уже сказано, освобождение России от иноземного гнета. Специально написанный для распространения в России манифест шведского командующего гласил: «Я, Карл Емилий Левенгаупт, граф, объявляю всем и каждому сословию достохвальной русской нации, что королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения, при помощи Всевышнего, удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды ей причиненные иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы, также потребную для шведов безопасность на будущее время, а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез что многие потеряли собственность или лишались жизни от жестоких уголовных наказаний… Намерение шведского короля состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию для ее же собственной безопасности от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании» (Пекарский, с.385-386).

Впрочем, о высоких целях шведской армии не знали ни русские солдаты, ни командовавшие ими генералы, в большинстве – немцы, англичане, французы, которые под началом шотландца Ласси сделали свое дело быстро и профессионально: стремительный марш от Выборга к укреплениям Вильманстранда, атака противника превосходящими силами по пересеченной местности. Шведские солдаты были сбиты с позиций, и на их плечах русские ворвались в крепость. Большая часть шведов погибла: убито 3300 человек, взято в плен 1300 человек; русские потери составили 525 человек убитыми и 1837 ранеными (Бескровный, с.261). В плен попали многие шведские офицеры и генерал Врангель.

Первое же сражение показало, что шведская армия к войне не подготовлена. Финны, составлявшие ее значительную часть, воевать за интересы шведской короны не хотели и поголовно дезертировали. Есть сведения, что многих из них воодушевляла идея отделения от Швеции. Русские же, по мнению иностранных наблюдателей, подтвердили свою блестящую репутацию воинов.

Победа над шведским львом под тремя коронами (таков символ Шведского королевства) была яркой, неожиданной и отмечалась в Петербурге очень торжественно. Молодой русский поэт Михаил Ломоносов написал оду на победу России. И в ней были такие слова:

 
Российских войск слава растет,
Дерзкие сердца страх трясет,
Младой орел уж льва терзает!
 

«Младой орел» – император Иван VI – лежал по-прежнему в колыбели, а люди, управлявшие от его имени государством, делали это бездарно. Они не смогли воспользоваться блестящей победой в Финляндии для упрочения своего режима и тем самым обрекли себя на гибель. Как уже сказано, делами в стране распоряжался первый министр, граф Остерман. Он стремился полностью подчинить своей воле правительницу Анну Леопольдовну, добиться того, чтобы она не слушала больше ничьих других советов. Но Анна понимала истинные намерения своего первого министра и прислушивалась к мнению и других своих советников: министра Михаила Головкина и обер-прокурора Сената Ивана Брылкина, которые советовали Анне немедленно принять титул императрицы и взять на себя всю полноту власти. Необходимые для этого документы уже готовились, и 7 декабря 1741 года, в день своего 23-летия правительница России Анна должна была стать императрицей России Анной II. До этого оставался один шаг, но он так и не был сделан…

Поражение шведов обескуражило Елизавету. К этому времени честолюбие цесаревны разгорелось не на шутку, она чувствовала себя все смелее и смелее, дерзила Остерману. Под влиянием переговоров с иностранными дипломатами Елизавета явно вживалась в роль будущей повелительницы России и тут… прогремела победа под Вильманстрандом. Более того – разговор на куртаге 23 ноября 1741 года с правительницей Анной Леопольдовной открыл цесаревне глаза: она на краю гибели – вот-вот заговор будет раскрыт, ее арестуют, посадят в монастырь, Анна Леопольдовна примет императорскую корону и тогда – прощай мечты и надежды…

На следующий после куртага день, 24 ноября, цесаревну срочно известили, что в гвардейских полках получен указ о немедленном выступлении на войну со шведами. В те времена зимние армейские кампании проводились редко, шведы в ноябре отошли на зимние квартиры под Фридрихсгамом, русские полки зимовали под Выборгом, выпал снег, ударили морозы, и было ясно, что этот сбор гвардии якобы на войну – исполнение части плана, который придумал Остерман с целью обезоружить партию Елизаветы, изолировать ее от гвардии и что, наконец, несмотря на заверения Елизаветы в преданности присяге, Анна Леопольдовна – сама или, скорее всего, по чьему-либо совету – решила вывести опасные для трона гвардейские части подальше от столицы. На раздумье цесаревне оставались даже не дни – часы. Еще летом 1741 года Шетарди сообщал о гвардейцах, которых цесаревна встретила в Летнем саду и один из которых сказал Елизавете: «Матушка, мы все готовы и только ждем твоих приказаний, что наконец велишь нам?» – «Ради Бога, молчите – отвечала она, – и опасайтесь, чтоб нас не услыхали: не делайте себя несчастными, дети мои, не губите и меня! Разойдитесь, ведите себя смирно: минута действовать еще не наступила. Я вас велю предупредить» (Пекарский, с.264). И вот такой момент настал – вечно колеблющаяся цесаревна решилась!

Надо полагать, что это далось Елизавете нелегко. Вся ее предыдущая жизнь прошла вполне празднично и беззаботно, и никогда, ни до этой ночи, ни потом, она не стояла перед столь страшным выбором – ведь переворот, как прыжок в незнакомую воду ночью, страшен и смертельно опасен, и никто не может сказать, что ждет решившегося на такой шаг.

На одной из узких улочек Венеции, в двух шагах от Дворца дожей, сейчас можно увидеть памятную доску с изображением носатой старухи, жившей в XII веке. Она, страдая ночью от бессонницы, высунулась из своего окна, чтобы посмотреть, что за шум поднялся на улице. При этом она нечаянно столкнула с подоконника цветочный горшок, которым на месте был убит предводитель заговорщиков – как раз под этим окном он вел свой отряд на штурм Дворца дожей. Заговорщики разбежались, старуха была награждена.

Да и в нашем отечестве бывали жутковато-забавные истории с переворотами. Когда ночью 9 ноября 1740 года фельдмаршал Миних привел отряд гвардейцев, чтобы свергнуть Бирона, он послал своего адъютанта полковника Манштейна арестовать временщика. Как вспоминал сам Манштейн, он беспрепятственно, под видом срочного курьера, вошел во дворец и, минуя отдающих ему честь часовых и кланяющихся слуг, уверенно и спокойно зашагал по залам, будто бы со срочным донесением к регенту империи. Но при этом его прошибал холодный пот страха, в душе нарастала тревога: не зная расположения комнат, он явно заблудился, спрашивать же у слуг, где спит его высочество герцог, было бы слишком странно и опасно. С большим -трудом он нашел спальню и, как он пишет о себе в третьем лице, «очутился перед дверью, запертой на ключ; к счастью для него, она была двухстворчатая и слуги забыли задвинуть верхние и нижние задвижки, таким образом, он мог открыть ее без особенного труда. Там он нашел большую кровать, на которой глубоким сном спали герцог и его супруга, не проснувшиеся даже при шуме растворившейся двери. Манштейн, подойдя к кровати, отдернул занавесы и сказал, что имеет дело к регенту. Оба внезапно проснулись и начали кричать изо всей мочи, не сомневаясь, что он явился к ним с недобрым известием» (Манштейн, с.199-200).

Возвращаясь к Елизавете, отметим, что причиной странного спокойствия правительства Анны Леопольдовны была еще и уверенность, что тетушка Елизавета – эта изнеженная, капризная красавица, прожигательница жизни – не способна на такое рискованное и опасное, подходящее лишь для настоящего мужчины дело, как государственный переворот. Но все оказалось совсем не так, как думали Анна и ее министры, – цесаревна, в жилах которой текла кровь отважного русского царя и довольно бесшабашной ливонской прачки, все-таки решилась. Она усердно помолилась Богу, для собственного успокоения дала клятву никогда никого не приговаривать к смерти (и, забегая вперед, скажем, что клятву эту выполнила), одела кирасу и в ночь с 24-го на 25 ноября 1741 года с тремя приближенными поехала в слободу Преображенского полка.

Сохранилось несколько описаний того исторического момента, когда дочь Петра Великого подняла солдат на мятеж против законной власти. Суть описаний сводится, в конечном счете, к тому, что Елизавета «изволила шествовать в слободы означенного полка, в помянутую гренадерскую роту и, прибыв на съезжую, изволила всем говорить: «Други мои! Как вы служили отцу моему, то в нынешнем случае и мне послужите верностью вашею!» Гвардейцы в ответ гаркнули: «Рады все положить души наши за ваше величество и Отечество наше!» (Пекарский, с.432) и, прыгнув в сани, устремились за своим прелестным полководцем в сторону Зимнего. Дальше описание мятежа соткано из легенд, причем весьма правдоподобных. Доехав до начала Невского, гвардейцы (а их было, как сказано выше, три сотни) разделились на несколько отрядов – одни Устремились арестовывать важнейших министров правительства Анны Леопольдовны – Остермана, Головкина, А.П.Бестужева-Рюмина, но главный отряд во главе с Елизаветой направился пешком к Зимнему дворцу, фасад которого выходил в сторону Адмиралтейства. Солдаты спешили, цесаревна путалась в длинных юбках на заснеженной площади и всех задерживала. Тогда гвардейцы подхватили ее на плечи и внесли во дворец…

Чтобы не быть обвиненным в неточности, приведу цитату из донесения Шетарди – свидетеля происшедших событий: «Чтобы делать менее шума, гренадеры сочли необходимым для принцессы Елизаветы встать с саней в том же месте на конце Невского проспекта. Едва она сделала несколько шагов, как некоторые сказали: «Матушка, так нескоро, надо торопиться!» Но приметив, что принцесса хотя имела твердую поступь, однако не могла за ними поспеть, они подняли ее и несли таким образом до двора Зимнего дворца» (Пекарский, с.406; РИО, 96, с.641-645). Трудно придумать что-либо более символичное и смешное для украшения подобного события – ноябрьский штурм Зимнего одетой в кавалерийскую кирасу красавицей верхом на гвардейцах! Архиепископ Арсений в проповеди в день коронации Елизаветы, изумляясь свершенному императрицей в памятную ночь, помянул мужество ее, когда эта девица была принуждена «забыть деликатного своего полу, пойти в малой компании на очевидное здравия своего опасение, не жалеть… за целость веры и Отечества последней капли крови, быть вождем и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги, идти грудью против неприятеля».

Можно спросить, зачем были нужны эти ночные «катания»? Не проще ли было послать гвардейцев взять Зимний и ждать победной «реляции и резолюции». Нет, это было совершенно невозможно – присутствие героини в рядах штурмующих требовалось по двум причинам. Во-первых, как уже отмечалось, среди гвардейцев не было ни одного офицера, который мог бы командовать операцией. Своим присутствием Елизавета воодушевляла солдат на возможный кровавый штурм – ведь они же не знали, что дворец мирно спит! Во-вторых, как это часто бывает в подобной ситуации, предводитель мятежа был одновременно и заложником рядовых мятежников, гарантом того, что это не ловушка и их не сдадут властям – ведь они совершали в ту ночь самое страшное государственное преступление!

Все для наших мятежников обошлось благополучно. «Неприятель», против которого «заводила шеренги» и наступала своей прелестной грудью цесаревна, мирно посапывал в своей колыбели, как и все его близкие – они не знали, что готовит им в эти минуты судьба. Без единого выстрела отряд проник на первый этаж дворца, цесаревна вошла в караульню, где спали подчаски, разбудила солдат словами: «Проснитесь дети… и слушайте меня: хотите ли следовать за дочерью Петра I?» Солдаты перешли на ее сторону, офицеры, верные присяге, заколебадись, их посадили под арест. На всякий случай были поломаны барабаны, которыми можно поднять тревогу (то же самое сделали и в Преображенской солдатской слободе – заговорщики явно не хотели поднимать всю гвардию). После этого отряды мятежников рассыпались по дворцу. Солдаты блокировали все лестницы, входы и выходы, заменив стоявших там часовых. Затем был дан приказ арестовать императора, правительницу и ее супруга.

В этом месте наши источники снова дают несколько версий происшедшего. Шетарди в своем донесении во Францию так описывал арест правительницы: «Найдя великую княгиню правительницу в постели и фрейлину Менгден, лежавшую около нее, принцесса (Елизавета. – Е.А.) объявила первой об аресте. Великая княгиня тотчас подчинилась ее повелениям и стала заклинать ее не причинять насилия ни ей с семейством, ни фрейлине Менгден, которую она очень желала сохранить при себе. Новая императрица обещала ей это». Миних, которого примерно в те же минуты невежливо разбудили и даже побили мятежники, писал, что, ворвавшись в спальню правительницы, Елизавета произнесла банальную фразу: «Сестрица, пора вставать!» Кроме этих версий есть и другие. Авторы их считают, что, заняв дворец, Елизавета послала Лестока и Воронцова с солдатами на «штурм» спальни правительницы и сама при аресте племянницы не присутствовала.

По этому поводу развернулась даже целая научная дискуссия. Императрица Екатерина II, прочитав книгу аббата де Шаппа о его путешествии в Россию, придралась к тому месту описания ученого путешественника, где он излагал историю ареста правительницы в первой, известной читателю версии. В своем «Антидоте аббата Шаппа» Екатерина, которая сама приехала в Россию два года спустя после переворота и свидетельницей этих событий не была, писала: «Обе принцессы не видались ни во время действия, ни после его, это всем известно» (Екатерина, 1864, с.306). Я все-таки думаю, что Екатерина права – представить себе Елизавету, которой нужно взглянуть в глаза обманутой ею накануне племянницы, довольно трудно. Обычно люди стараются избегать подобных встреч. Да и какой прок был в таком свидании – дворец полностью блокирован, Лесток и Воронцов – надежные люди, всем деятельно распоряжаются, а принцесса Анна Леопольдовна – особа тихая, нескандальная, как и ее кроткий муж.

По нашим источникам видно, что супруги никакого сопротивления насилию не оказали, под конвоем они спустились из апартаментов на улицу, сели в приготовленные для них сани и позволили увезти себя из Зимнего дворца. Как известно, в старину люди всегда следили за знамениями, приметами, теми подчас еле заметными знаками судьбы, которые могут что-то сказать человеку о его будущем. Потом уже века рационализма, прагматизма, атеизма, головокружительных успехов науки и техники сделали для нас эти привычки смешными, несерьезными. В этом невежественном состоянии мы пребываем и до сих пор, лишь иногда удивляясь проницательности стариков или тайному голосу собственного предчувствия. Был дан знак судьбы и Анне Леопольдовне. Накануне переворота с правительницей произошла досадная оплошность: подходя к Елизавете Петровне, она споткнулась о ковер и внезапно, на глазах всего двора, упала к ногам стоявшей перед ней цесаревны. Современник, видевший это происшествие, воспринял его как дурное предзнаменование. И не зря!

Принцу Антону-Ульриху одеться не позволили и полуголого в одеяле снесли к саням. Это сделали умышленно: так брали Бирона, а также его брата генерала Густава, многих высокопоставленных жертв других переворотов. Расчет здесь простой – без мундира и штанов не очень-то покомандуешь, будь ты хоть генералиссимус! Не все прошло гладко при «аресте» годовалого императора. Солдатам был дан строгий приказ не поднимать шума и взять ребенка только тогда, когда он проснется. Около часа они молча простояли у колыбели, пока мальчик не открыл глаза и не закричал от страха при виде свирепых физиономий гренадер. Кроме того, в суматохе сборов в спальне уронили на пол четырехмесячную сестру императора, принцессу Екатерину. Как выяснилось впоследствии, от этого удара она оглохла. Но в суматохе этому никто не придал значения – в сущности, это была единственная жертва бескровной революции Елизаветы: накануне цесаревна строжайше предупредила солдат против малейшего насилия. А между тем гвардейцы имели по шесть боевых зарядов и по три гранаты. Если бы начался бой, то в Зимнем могло быть кровавое месиво.

Императора Ивана принесли Елизавете, и она, взяв его на руки, якобы сказала: «Малютка, ты ни в чем не виноват!» Цесаревна, ставшая за несколько минут императрицей, крепко прижимала к груди этого ребенка – свою добычу, своего врага, свою судьбу. Что делать с младенцем и его семьей, никто толком не знал. Так с ребенком на руках Елизавета отправилась в свой дворец. Других арестантов – членов Брауншвейгской фамилии – везли следом за ней. Елизавета спешила покинуть императорский дворец – как всякий вор, она не хотела встречать утро на месте преступления с добычей в руках. Вернувшись домой, Елизавета разослала во все концы города гренадер – в первую очередь в места расположения войск, откуда посланные привезли новой государыне все полковые знамена, без которых боевые полки – просто толпа вооруженных людей. За всеми вельможами послали курьеров с приказанием немедленно явиться во дворец. Барабанщики, встав на перекрестках улиц, ударили посреди ночи «зорю», чтобы поднять жителей города.

И хотя до зари в ноябрьском Петербурге было еще долго, это была настоящая заря царствования новой государыни. В эту темную морозную ночь дворец цесаревны сиял огнями. Как вспоминает генерал-прокурор Шаховской, с внезапного пробуждения которого мы начали эту главу, «хотя ночь тогда (была) темная и мороз великий, но улицы были наполнены людьми, идущими к царевниному дворцу, гвардии полки с ружьями шеренгами стояли уже вокруг оного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскладывали огни; а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреваться, причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов «Здравствуй (то есть да здравствует! – Е.А.), наша матушка императрица Елизавета Петровна!» – воздух наполняли. И тако я до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышед из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую с крыльца лестницу и следовал за спешащими же в палаты людьми» (Шаховской, с.30). Эти люди – генералы, чиновники, придворные страшно волновались: как-то их примет новая государыня, не велит ли тотчас сослать в Сибирь? Но все обошлось для них благополучно – новая императрица восседала на троне и была ко всем милостива.