Текст книги "Убей-городок (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

Соавторы: Владимир Зингер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Annotation

Ветеран уголовного розыска, полковник милиции в отставке, вступившись за неизвестного парня, получает ножевое ранение – второе в его жизни. Первое он получил в далеком 1976 году, когда был желторотым участковым.

Уже немолодому человеку довелось попасть на больничную койку в тело самого себя – младшего лейтенанта милиции. И ему вновь придется стать участковым инспектором в Панькино – бывшем поселке, который именуется Убей-городок.

Станет ли он просто плыть по течению жизни или попытается изменить ход истории?

Убей-городок

Глава первая. Это не по-мушкетерски

Глава вторая. Явление Джексона

Глава третья. Песенка о переселении душ

Глава четвертая. Убей-городок ​

Глава пятая. Служебная проверка

Глава шестая. Участковый у себя дома

Глава седьмая. В поисках портала

Глава восьмая. Жаль нет ружья…

Глава девятая. Участковый под прикрытием ​

Глава десятая. Наука и жизнь ​

Глава одиннадцатая. Любитель охоты

Глава двенадцатая. Трудотерапия

Глава тринадцатая. Вечные истины ​

Глава четырнадцатая. Участковый на службе ​

Глава пятнадцатая. Работа по заявлению ​

Глава шестнадцатая. Опорный пункт и его обитатели

Глава семнадцатая. Шептало с пружиной ​

Глава восемнадцатая. Пощечина из прошлого ​

​Глава девятнадцатая. Место происшествия

Глава двадцатая. Ошибки прошлого

Глава двадцать первая. Пойди, найди тот ножичек ​

Эпилог

Убей-городок

Глава первая. Это не по-мушкетерски

Как там старая заповедь? Можешь справиться – задерживай. Не можешь – ищи другой способ победить.

Как там теперь вызывать полицию, 112? Вы позвонили на многоканальную горячую линию. Вам ответит первый освободившийся оператор. Та-а– ак, тут походу не дождаться. Оператор не только первый, но видимо и единственный. Эх, куда ты, дурень? Семерых не задержишь, да и не справишься.

А надо.

Эй, ребята, отдохните! Вон как умудохались! Да и этого дружка своего поберегите. Убьёте, не на ком тренироваться будет! Какой я вам дед? Мы вообще не знакомы, не то что родственники. Давайте поднимем Гошу-то, а то он похоже не дышит. Почему Гошу? Так все манекены, на которых тренируются, Гошами зовут.

Оппа, как горячо! Только бы не печень. Второго проникающего она не переживёт.

Темнота.

– На зарядку, на зарядку,

На зарядку, на зарядку становись!

Да что же ты, японский городовой. Голова и так ноет, а тут музыка орет. Ну вот, кто-то любит послушать ретро-мелодии. Входят в моду пионерские песни?

– Здравствуйте, ребята! Слушайте пионерскую зорьку!

И что, есть любители не только ретро-музыки, но и ретро-передач? Даже не знал, что старые записи сохраняются. Кажется, их тогда даже и не записывали, а если и записывали, то на огромных бобинах, которые никто не станет оцифровывать. Ну, неважно. Но помню, что «Пионерскую зорьку» транслировали в семь часов сорок минут.

А где это я? Кто здесь рядышком (звук аж по ушам бьет!) такой любитель ретро?

Открыл глаза. Судя по белым казенным стенам, а еще койкам, наставленным там и тут – в больнице. И штампики на простынях характерные.

Живой. И это радует. И вот, какого хрена на старости лет полез спасать какого-то «Гошу»? Может, он сам и напросил? Но все равно, когда несколько человек бьют лежачего, это не есть гут. Не вмешался бы, так и себя бы перестал уважать.

Хотя, почему это на старости лет? Шестьдесят пять – это еще не старость. Смешно, конечно, что полковник милиции (ладно, полковник в отставке), орденоносец и все такое, полез разнимать драку.

И вот, подрезали, как стажера. А скоро должен опер прийти, станет выяснять – кого я запомнил, что слышал? Плохо, что никого опознать не сможете. И того, кто сзади вас был, нанес проникающее ножевое ранение? – совсем плохо. А может, это какие-нибудь враги, которые затаили на вас злобу? Фамилии-то не назовете? Так я в ментовке уже тринадцать лет, как не служу. Все мои бывшие враги либо умерли, либо уже давным-давно плюнули и на меня, и на свое прошлое.

Ну, ничего не меняется в этой жизни! Могли бы меня и в более приличное место отвезти. Уж должны бы побеспокоиться. Ладно, я бы и сам мог отдельную палату оплатить, не такой уж я бедный, пусть и пенсионер. Вот, как опера дождусь, попрошу у администрации, чтобы перевели. Надеюсь, мои несостоявшиеся убийцы банковскую карту не увели? Надо бы выяснить, может, стоит ее заблокировать? А где мой сотовый? Скорее всего, там же, где и прочие вещи, потому что лежу я в больничной пижаме.

Да, а супруге-то сообщили? Вот ведь, какая невезуха. Старший сын как раз в отпуск приехал. Старшенький у меня служит на Сахалине, полковник, повышение недавно получил. Может, еще и генералом станет? А что уж совсем удачно – внук получил отпуск. Этот ведь тоже при погонах, лейтенант, за него-то особенно переживаем. А почему? Ну, потому что служит он ...

Бабушка обрадовалась, а тут такое. Дед загремел в больницу. Ладно бы, как приличный дед – с инфарктом там, еще с чем-то, а тут, как не знаю кто. Семья теперь переживать станет. Вот ведь. Сам-то ладно, коли живой, то переживу, а им-то каково?

Нет, определенно, хоть и показывают по ящику, как идет у нас развитие медицины, но все на прежнем уровне. Вон, от левой руки трубочка идет, стало быть, я под капельницей. А из чего каплют-то? Ох ты, здоровенная стеклянная бутыль. Каменный век, блин. А ведь показывают, что уже либо пластиковые бутыли, либо вообще, пластиковые пакеты. И установка для прокапывания (или, как оно правильно?) неуклюжая, словно из фильма про семидесятые годы.

Кажется, в семьдесят шестом году, когда я попал в больницу с проникающим ножевым ранением, тоже лежал под капельницей. Но тут-то ничего нового не придумать. Вот, разве что, слышал такое, что нынче, едва ли не сразу заставляют сходить с операционного стола и гулять по коридору. Нет, я гулять еще не в состоянии.

Сотоварищи по несчастью лежат, смотрят вверх. Не иначе, слушают рассказ о пионере, который сегодня опоздал в школу, зато помог старенькой бабушке дойти до больницы. В тему. Наверное, главврач ценитель ретро, потому что звуки детской передачи льются из черного радиоприемника на стене. Внутрибольничная сеть? Есть радиоузел, дают записи. Все может быть. Но налаживать трансляции давно канувших в небытие радиопередач – штука недешева.

А ведь память подсказывает, что все это уже было. И больничная койка, и «Пионерская зорька», под которую я очнулся.

Нет, определено главврач увлекся ретро. Вон, приемник уже выдает обзор газеты «Правда». Кто-то кого-то встретил, поприветствовал. Ну кому нужны такие древние новости, да еще в повторе?

И коек в семьдесят шестом было шесть. Посчитать, что ли?

Да, шесть. Лежат такие же бедолаги, вроде меня. В правом боку ноет, голова еще соображает плохо. Глаза толком не сфокусировались, но помнится, на потолке из семьдесят шестого года была трещина, напоминавшая слияние реки Шексны и реки Ягорбы. Если присмотрюсь и увижу эту самую трещину – точно, глюк.

Глюк? Трещина на месте.

Раздвоение личности. Шизофрения? Или я в настоящий момент просто умираю, и мне мерещатся всякие вещи, которые со мной когда-то происходили? Вот, если сейчас рядом со мной появится некий человек, тогда я умер. Или в процессе, но это уже неважно.

– Привет, дружище. Пить, небось хочешь? Ну, давай-ка я тебя напою.

Точно, умер.

Рядом со мной стоял мой наставник – дядя Петя Веревкин, хотя на самом-то деле, это капитан милиции Петр Васильевич Задоров, а Веревкиным его прозвали за умение виртуозно «упаковывать» нарушителей закона. Бывало и так, что дядя Петя приводил в отделение несколько человек, связанных веревками и вел их по городу, словно бедуин верблюдов.

Петр Васильевич «пристрастился» к веревкам еще в войну, на которую попал почти мальчишкой – в восемнадцать лет. И всю войну отбарабанил в разведке. А чем ты будешь «языка» вязать? Наручников разведке никто не давал (у нас, впрочем, тоже о наручниках только слышали), а веревка она всегда под рукой. В крайнем случае, можно что-то другое приспособить.

После войны дядя Петя еще два года служил на Западной Украине, выкуривал из схронов «бандерлогов», а уже потом пришел в милицию. Награды носить не любил, но на День Победы все-таки их надевал. Два ордена Славы, два «Красной звезды» (один за «бандеровцев»), "Отечественная война" первой и второй степеней, целый иконостас медалей.

Про войну дядя Петя рассказывать не любил. Да и кто из настоящих фронтовиков об этом рассказывал? Вон, мой родной дядька, который до Берлина дошел, на все вопросы отвечал просто: «Пшел ты ...». Направление давал очень конкретное, куда идти.

В году так сорок восьмом бывший разведчик вернулся домой. Обнаружив, что его дом попал под затопление и лежит теперь на дне Рыбинское водохранилище, а родители перебрались в город, подался сначала на стройку, но там не понравилось. Понять парня можно – разучился жить на гражданке. А тут как раз пригласили работать в милицию. Лет с десяток отбарабанил простым патрульным, но город рос, людей не хватало, поэтому бывшему разведчику предложили стать участковым инспектором.

С дядей Петей боялись связываться самые отпетые хулиганы, в любой стадии опьянения. Даже цыгане, ни в грош не ставившие никакую власть, способные отмудохать кнутом инспектора уголовного розыска (ищи их потом по всей стране), при виде невысокого худощавого капитана, предпочитали сплюнуть и убраться куда-нибудь подальше. Понимали – если вытащат кнут, так будут тем же кнутом и биты, а потом им и повязаны.

Петр Васильевич был едва ли не последним «из могикан». Нет, кое-кто из фронтовиков имелся, но на более высоких должностях и при погонах, не ниже полковничьих. Тот же министр Щелоков, или наш начальник горотдела, подполковник Горюнов, участвовавший в высадке десанта на южном Сахалине.

Министр наш, увы, закончил плохо, но эта история всем известна. Хотя, Николай Анисимович очень много сделал для органов внутренних дел. В сущности – восстановил милицию после ударов, нанесенных Хрущевым. Воссоздал школы милиции для подготовки среднего начсостава, создал высшие школы. Даже фильмы, которые до сих пор все смотрят с огромным интересом, снимались по его заказу. Те же «Рожденные революцией», «Следствие ведут знатоки».

А с Владимиром Васильевичем Горюновым мы виделись в году, так, в девяносто пятом. Помнится, разговор зашел о фильме «Место встречи изменить нельзя». До сих пор не забуду фразу, которую сказал Горюнов: «Будь у меня такой подчиненный, как Глеб Жеглов – уволил бы сразу, как только бы о подкинутом кошельке узнал».

Владимир Васильевич умер в две тысячи втором году, успев получить звание полковника. Да, в двухтысячном был приказ министра внутренних дел о присвоении очередных воинских званий ветеранам войны. Помню, как старички радовались. В шестидесятые и семидесятые годы, когда ветераны уходили со службы, мало кто из них имел даже звание майора. Все больше капитаны, а то и старлеи.

А наш дядя Петя уже лет пятнадцать, как застрял в капитанах, потому что для должности старшего участкового – это потолок. А поставить его на другую, присвоить майора, не позволяет образование, потому что у старшего участкового нет даже четырех классов. Это в фильмах про полковника Зорина можно было дослужиться до полковника, не имея среднего образования, а у нас нет, не выйдет.

Пётр Васильевич многому научил меня тогда. Это он первым привил привычку никогда не стоять перед дверью, и она потом много раз выручала меня. Смешно, я, даже идя в гости к друзьям, после звонка всегда становился сбоку от двери – правило впиталось навсегда. Это он заставлял меня всегда таскать верёвку в кармане «на всякий случай» и научил нескольким хитрым узлам, чтобы одним движением захлестнуть петлю на запястьях очередного нарушителя. И правильно разговаривать с жуликами тоже он научил. Ну, конечно, не только он. Сама жизнь учила, да и другие коллеги. Только другие– то иногда обидно это делали, а у дяди Пети это получалось душевней. И погасить семейный скандал так, чтобы обе враждующие стороны ему ещё и спасибо сказали, мог только он. У других участковых так не получалось. У меня, признаюсь, тоже.

В семьдесят шестом мой наставник казался едва ли не глубоким стариков. А сколько тогда ему было? Пятьдесят три года. Всего-то? Так я сам ушел «на дембель» в пятьдесят два, а потом еще лет с десяток обеспечивал безопасность крупного бизнеса – как и большинство коллег-ветеранов, не сгоревших дотла еще в служебные годы. Но таких, чтобы здоровых и относительно целых, осталось немного. Какая там работа? Хорошо, что пенсия более-менее приличная.

– Алексей, ты пока резких движений не делай. В печень меня не кололи, но в другую часть тела бывало. Ничего, парень ты молодой, заживет, как на собаке. Ну-ка, поднимай голову, еще немножко пивни.

Замечательный человек Петр Васильевич, но вот беда – не должно его быть в этой больнице. После своего увольнения со службы, а было это ... в семьдесят девятом году, прожил он недолго и умер в разгар Олимпиады – 80. А я как раз в ту пору был в Москве, «на усиление», так сказать. Обидно, что даже на похороны своего наставника прийти не сумел. А может и правильно. Чего и ходить-то, если мы с ним тут встретились? Авось, дядя Петя, который вводил меня в тонкости службы участковых инспекторов, поделится тайнами загробного существования.

Но руки теплые, ладони жесткие. Не похож мой наставник ни на покойника, ни на призрак.

А Петр Васильевич уже успел развернуть бурную деятельность. Открыв мою тумбочку, деловито сложил в нее бритву, зубную щетку и коробку. Так, а коробка-то с чем? Неужели с зубным порошком? Хорошенькая загробная жизнь у ментов – и тут-то не смогли хотя бы зубную пасту организовать. Имеется же в продаже зубная паста, тот же «Поморин». Ладно, порошок тоже сойдет. Вспомню золотое детство и пионерский лагерь.

– Ты уж извини, что я у тебя в комнате похозяйничал, – повинился дядя Петя. – Но как услышал, что ты ранен, но вроде живой, так вначале в общежитие твое побежал, чтобы кое-что подсобрать. Бельишко тебе прихватил – чтобы трусы свои, а не казенные, майку. При ранениях чистое белье – первое дело. Твое-то ведь все в крови нынче, да еще и изымут небось, как вещдок. Рубашку и прочее я потом принесу. Вот, кружка тебе нужна. По своему опыту знаю, что в госпитале или в больнице с этим беда. Ну, ложки с мисками тут к завтракам и обедам дают.

Сделав усилие – все-таки, не каждый день разговариваешь с покойником, спросил:

– А я давно здесь?

– Так вторые сутки. К тебе вчера Женька Митрофанов приходил, показания хотел взять, но ты еще без сознания был. Женька до врача – ты же его знаешь, дуролома, потребовал, чтобы тебя в чувство привели, а врач только плечиками пожимает – мол, все так и должно быть, была операция, отдыхает.

Хм... Женька Митрофанов – ну, давным-давно Евгений Матвеевич, звонил на днях, на рыбалку звал. Говорит – щука плавает во-оот такенная! Карась сам на крючок бросается. Но не любитель я рыбной ловли. Если бы за грибами, то сходил. Да и не выпить мне столько, сколько Жека выпьет. А он ведь еще и постарше меня, лет на пять. Когда я участковым стал, получил первую звездочку на погон, он уже в старлеях ходил. Очень любил говорить, подражая Папанову: «Лэйтенант я, старшой».

Нет, если бы Джексон умер, я бы о том знал. Как-никак в одной ветеранской организации состоим. У него, правда, звезд на погонах поменьше, чем у меня – майором ушел, но все равно, избран в Совет ветеранов. Как раз занимается организацией досуга. Эх, представляю, как он там досуг организует. Надеюсь, пустую посуду вывозят, не захламляют берег водохранилища?

Я помолчал, уставившись в потолок.

– Я тут тебе апельсинов принес, и курятины, – сообщил дядя Петя. Вздохнув, мой бывший наставник добавил: – Когда курить-то бросишь? Это ж каждый месяц кучу денег на ветер пускаешь, да и вообще...

Сам дядя Петя до войны курил, но как стал разведчиком, то бросил. Оно и понятно – приходилось часами сидеть, ждать, а запах дыма мог выдать «лежбище» разведчиков. Вот это вот его «и вообще» означало – а вдруг да придется сидеть в засаде? Курильщики мучаются, а порой не выдерживают. Мы не полковые разведчики, но и нам иной раз в засаде сидеть приходится.

А я сам курил как паровоз еще со школы, но бросил. Когда я бросил-то? Так уж лет десять прошло. Но если я не сошел с ума, не умер, то получается, что брошу ... То есть, предстоит завязать с пагубной привычкой. А через сколько лет? Да, через тридцать с хвостиком и брошу. А может, прямо сейчас взять, да и бросить?

Прислушался к себе. Кажется, курить не особо и хочется. Да что там – совсем не хочу. Как говорил мне врач, помогавший бросать – все у нас в голове.

– Петр Васильевич, а если я прямо сейчас возьму, да и брошу?

Если я не умер, а перенесся в прошлое, о чем много раз читал у фантастов, то хоть какая-то польза. Здоровье ладно, кто им по молодости озаботится, а вот по деньгам, точно проруха. Сколько пачка сигарет стоила? Или стоит? «Прима» – подешевле, «Памир» (его еще называли «Нищий в горах») совсем дешево. А я в те годы курил «Столичные». Сколько они стоили? То есть, стоят?

Глава вторая. Явление Джексона

Общение с дядей Петей меня утомило, и захотелось немного вздремнуть, но не тут-то было. В палату ввалился жизнерадостный инспектор уголовного розыска и по совместительству мой сослуживец – Евгений Митрофанов, между своими – Джексон. Пышущая здоровьем физиономия и рот до ушей никак не соответствовали моменту, но сыщик сумел объяснить причину своей радости.

– Наконец-то! – с порога громогласно объявил он. – А то все доктора: нельзя, нельзя! Больной в тяжелом состоянии. А теперь говорят: кризис миновал. Можно поговорить, но сильно не волновать! Так мы волновать-то никого и не будем, ни больных, ни врачей, верно ведь, Лёха?

Я не успел ничего ответить, но это, видимо, и не требовалось. Сыщик осмотрелся, обнаружил моего наставника, сильно удивился и произнёс:

– Здрасьте, Пётр Васильевич! Вот оно, значит, как: меня не пускают, а вы тут свободно разгуливаете. Так и взяли бы заодно объяснение с Воронцова, что да как. А то я уже полдня убил, чтобы прорваться.

Дядя Петя претензию не принял:

– Я тут, дружок, по другим делам. А ты лучше свою работу делай и не учи учёного.

Про «не учи учёного» из уст дяди Пети, «академиев» не кончавшего, было слышать особенно прикольно, но его это не волновало. Так отшить он мог не только какого-то опера, но подчас и начальника. И то: через его руки прошли многие, кто сегодня носил большие звёзды. Я решил защитить «шефа»:

– Пётр Васильевич мне манатки кой-какие принёс, спасибо ему.

А Митрофанов и не слушал.

– Ну, старик, ты всех удивил! (Это он мне). К тебе тут пару часов назад следователь прокуратуры пробился. Как уж у него это получилось, не знаю. А ты, видимо, ещё не в себе был и такого наборонил ему, что мама не горюй. Вот, он и сказал, что больше к тебе не поедет, и пусть дескать тебя твои коллеги опрашивают, а он уж потом решит, что делать.

Ничего такого я не помнил. Первым человеком, отобразившимся в моём сознании, был дядя Петя в образе то ли ангела, то ли привратника Петра. И никаких следователей прокуратуры. Но тут в разговор встрял кто-то справа, видимо, мой сосед по палате, по голосу старик:

– Вот и я говорю, слышь, гражданин начальник...

– А почему гражданин? – оборвал его Митрофанов. – Сидел, что ли?

– Да боже упаси! – испугался старик. – Но я порядки знаю.

– Ну– ну! – поощрил его сыщик к дальнейшему разговору.

И старик с радостью продолжил:

– Так вот, тот-то гражданин начальник и спрашивают, как мол дело было? А этот-то (кивок на меня) и понёс и понёс. Про какого-то Гошу, про мушкетеров, про Шекснинский проспект, про этот, как его, аквариум, нет, аквапарк, что ли. Про тридцать первый автобус. Я всё хорошо слышал, рядом был. И ведь скажу, слышь, ничего такого в нашем городе нету, тем более мушкетеров. Вот какая штуковина, слышь!

В палате стало тихо. Слушают, значит, ушки навострили, подумалось мне. Митрофанов повернулся ко мне с вопросом:

– Ну там-то понятно, стресс, да под лекарствами всякими. А теперь-то что расскажешь?

Хороший вопрос! Теперь я могу внятно и во всех подробностях рассказать, как семнадцатого ноября 2019 (?) года в 22:30 в районе аквапарка решил защитить какого-то идиота от четверых пьяных мужиков и словил ножевое сзади справа в область печени. И после лечения телесного меня направят на лечение душевное. А пока все окружающие, и Жека Митрофанов, и даже дядя Петя будут смотреть на меня с сожалением и гладить по головке, потому что сказать такому идиоту просто нечего. Так что ли?

Такого развития событий мне совсем не хотелось. Но вот обстоятельств моего пореза здесь в этом времени я совершенно не помнил. Во мне ещё не исчезло чумное состояние от окружающей действительности, в которую я до конца так и не поверил, несмотря ни на что.

Я попробовал зайти на свои воспоминания о происшествии через то будущее, из которого меня выбросило сюда. Получалось следующее: год я помнил – 1976, месяц – июнь, место – около общаги на Металлургов, где я жил. Меня кто-то окликнул, а дальше – пусто. Или не меня окликали, а просто услышал крик и повернул на этот крик голову? Не знаю. Причём вспоминалось это не как картинка, а как мой последующий рассказ нудному прокурорскому следователю, который периодически меня дергал к себе и задавал один и тот же вопрос: Ну как, Алексей Николаевич, не припомнили больше ничего существенного? И я каждый раз отвечал: нет. А он каждый раз говорил: если что-то припомните, обязательно сообщите.

Похоже, ему было глубоко наплевать и на это происшествие, и на сопливого милиционера, где-то по своей глупости налетевшего на нож, и явно чего-то теперь скрывающего.

Я смотрел на сыщика и думал: вот расскажу я тебе сейчас так, как рассказал в той, первой, жизни следователю, и ждёт меня такая же бесполезная тягомотина, как и тогда. А смысл? И я произнёс неожиданное:

– Евгений, давай я скажу тебе, что упал на что-нибудь острое. А если хочешь, собственноручно запишу. Всё равно мне тебе нечего рассказывать.

Сыщик возмущённо замахал руками, и накинутый на плечи дежурный халатик белой чайкой слетел на пол.

– Ты разве не въехал, что я тебе говорил? У тебя уже прокурорский следователь побывал, наверняка медицинские документы посмотрел, знает про твоё проникающее ранение. На укрытие от учета сто восьмой меня хочешь подписать[1]?

– Ну, тогда записывай, – успокоил его я и рассказал то, что в первой жизни рассказывал прокурору.

Митрофанов слушал и было видно, что он не верит ни одному моему слову. Я тихонько вздохнул – и правильно. Легковерных оперов на свете не бывает. Они не проходят естественный отбор и вымирают как мамонты. Я бы тоже себе не поверил. Но и сказать мне было больше нечего: ни мотивов супостата, ни лиц, затаивших на меня злобу я не знал. Сыщик посмотрел на меня пытливо ещё раз и во взгляде его было: ну, не хочешь говорить, дело твоё. Он быстро набросал пяток строчек своим неразборчивым почерком, приписал в конце: «с моих слов записано верно, мной прочитано» и сунул мне в руку обгрызенную шариковую ручку. Я расписался.

– А теперь только мне, по секрету, – заговорщически тихонько шепнул он, наклонившись ко мне. – Красивая?

– Кто? – удивился я.

– Та, из-за которой ты на перо полез.

– Это ты брось! – решительно отмежевался я от таких подозрений.

Митрофанов расстроился.

– Что, и на самом деле ничего не помнишь?

– Ни-че-го. – по слогам отрезал я.

– Тогда покеда! – сыщик осторожно пожал мою руку, как будто именно она и была у меня травмирована и сложил свои бумаги в потрёпаную папочку.

– Покеда! – в тон ему ответил я.

Во время всего нашего разговора меня не покидало чувство, будто бы я знаю что-то ещё, или узнаю потом в своей будущей жизни об этом происшествии, но это что-то никак не выплывало на поверхность сознания. В голове царил ералаш, и все события этого дня и моей прошлой жизни перекрутились, перепутались местами, как в детском калейдоскопе, который с сумасшедшей скоростью крутил перед моими глазами какой-то идиот.

Митрофанов уже собрался уходить, когда послышался голос дяди Пети, о котором я совершенно забыл за разговором с сыщиком.

– Эх, дурилка ты картонная, – говорил он кому-то. – Зарежет она тебя как-нибудь. Куда нынче-то ткнула? В грудь? Нет, Василий, поверь опытному человеку – коли повадился кто тебя ножом тыкать, так зарежет.

– Она зарежет, так хоть у нас «глухарей» не будет, – флегматично откликнулся Джексон, врезавшись в разговор. – А не то из-за Василия, уже две штуки висит. Так что, Петр Васильевич, пусть режет, нам хлопот меньше. И отчетность портить не будет.

Видимо, сыщик тоже знал человека, которого увещевал дядя Петя.

Я скосил глаза вправо и увидел, что дядя Петя сидит на краешке койки одного из страдальцев. В этот раз, как ни удивительно, память не отказала. И я понял, почему. Это же Вася Ламов, парень с кривой судьбой, в которую мне впоследствии приходилось неоднократно вмешиваться вплоть до самой его смерти. Вот уж где встретились! Вася был не с моего участка, а с дяди Петиного, но тот соседний, поэтому мы всегда в курсе дел друг друга. А супруга Ламова числилась дворником в поликлинике, которая уже на моем участке, поэтому я и знал кое-какие подробности их жизни.

Василий Ламов – парень хороший. Работяга, каких мало. Спокойный, немногословный. Трудится сменным электриком на заводе, воспитывает чужого сына. Пьет только по большим праздникам – на Новый год, да на день десантника. Все-таки, два года отслужил в десантуре, даже поучаствовал в каком-то военном конфликте, но в каком именно, и где – не рассказывает. Ламов меня постарше лет на пять, так что, это может быть и Египет, а то и Вьетнам. Но официально считалось, что нас там не было, тем более срочников не посылали. Не посылали, а вот медалька у Васи есть, но не наша – маленькая, из латуни.

И все бы хорошо было в жизни Васи, если бы не Люська, его жена или, говоря казенным языком – «сожительница», потому что не хотела женщина официально выходить замуж за Васю, хотя тот ее постоянно о том просил.

Люська – разбитная бабенка лет тридцати, с небольшим гаком, битая жизнью, дважды успевшая отсидеть в тюрьме (первый раз по малолетке, за кражу, а во второй раз – за нанесение тяжких телесных повреждений сожителю), родить Никитку (от кого именно, не говорила) и «захомутать» хорошего парня.

Василию добрые люди много раз говорили – мол, куда ты с ней связываешься, с этой кобылой? Она же тебя и старше, и с ребенком. Да еще и с таким прошлым. Но, что тут поделаешь – любовь у парня, да такая, что прощал он своей Люське и запои-загулы, и все прочее. На увещевания не реагировал, только кивал. Но жену любил страшно, а ее сына Никитку старался воспитывать, как умел, и за жену на работу выходил. Дворничиха из Люськи еще та, на вверенной территории ее почти и не видели, но коли все в порядке, благодаря Васе, так и вопросов нет.

Вася прощал жене и пьянство, и измены. К ее ребенку относился как к своему. Сам водил в садик, а если был занят – на смене, то просил кого-нибудь из друзей забрать мальчонку. И ему не отказывали, потому что парень и сам всегда готов был помочь.

Люська, иной раз, после недели отсутствия, появлялась, словно ни в чем не бывало и деятельно принималась за хозяйство – мыла полы, стирала, кормила мужа и сына. Васька радовался и надеялся, что супруга взялась за ум. Но проходил месяц-другой и Люська «срывалась». Либо исчезала, непонятно куда, а искать ее было бесполезно, либо надиралась до поросячьего визга и принималась буянить. А еще проявляла неслыханную ревность, выражавшуюся в том, что она норовила пырнуть сожителя чем-то острым. Ламов – парень крепкий и сильный, все-таки, бывший десантник, мог бы образумить супругу, так ведь нет – рука не поднималась. Уворачивался, конечно, но не всегда получалось. Да и как увернешься, если тебя пытается зарезать любимая женщина? Два раза «кобыла» колола Васю отверткой в филейную часть, один раз – в живот, а нынче, значит, уже и в грудь.

Но Вася упорно покрывал свою любимую женщину. Про удары отверткой говорил – мол, сам не туда сел, а про ранения в живот и в грудь – дескать, нанесли неизвестные. Сама же Люська всегда шла в отказ – мол, ничего не знаю, ничего не видела. Свидетелей, разумеется не было. И как тут, скажите, уголовному розыску работать? Отвертка, еще куда ни шло, можно отписаться, что имел место несчастный случай, а вот «неизвестные», которые нанесли тяжкие телесные, это стопроцентный глухарь. Ну, теперь уже две штуки. И все кругом знают, кто виноват, даже начальник ОУР, а что поделать?

Такое, чтобы муж бил супругу смертным боем, а та его жалела, не хотела писать заявление в милицию, я встречал, да и не один раз, а вот чтобы жена «тиранила» мужа – такого больше никогда не видел.

Занятная штука память: чуть приоткрывшись, она уже не препятствовала восстановлению некоторых событий, и я принялся вспоминать – чем закончилась история «большой и светлой любви» Василия Ламова? А закончилась она очень плохо. Убийством. Только убили не Васю, а саму Люську. А убил ее не кто иной, а подросший Никитка, который, хотя и знал, что Василий ему не родной отец, но называл его папкой и очень любил. Нет, мальчишка не хотел убивать свою мамку, но когда та, в очередной раз, бросилась на Васю с ножом, оттолкнул ее, да так сильно, что пьяная Люська упала и ударилась виском о табурет.

И так бывает. Так что, зря говорят, что пьяных бог хранит. Кажется, Никиту потом отправили в колонию, но не уверен. Хотя нет, в колонию он точно не пошел. Характеристики из школы хорошие, на учете не состоял, да и обстоятельства дела ясные. Убийство по неосторожности, а парню и всего-то пятнадцать лет было. Ламов, кстати, пытался взять вину на себя, чтобы спасти мальчишку. И взял бы, и в тюрьму сел, если бы на этот раз в квартире не оказался случайный свидетель – одноклассница Никиты. Кажется, у Люськи отыскались какие-тородственники в Таджикистане, которые и забрали парня себе. Вася переживал, но официальные отношения с Людмилой оформлены не были, поэтому опекунствоне разрешили оформить.

Значит, Никита уехал, а сам Вася Ламов, похоронив жену, запил по-черному, да так, что его уволили с работы. А что оставалось делать, если сменный электрик приходит пьяным, а потом норовит забраться на кран? Два раза прощали, работник-то он был отличным, но сколько можно? Убьется, кто отвечать будет?

Кажется, последний раз я видел его в году этак... девяносто втором, или третьем. Вася уже пропил квартиру, бомжевал, был частым гостем в медвытрезвителе, хотя бомжей туда не любили брать – что взять с бездомного, а вытрезвители должны окупаться. Мне приходилось звонить начальнику трезвака, чтобы тот устроил Ламова на ночь. Пытался пристраивать Васю в приемник-распределитель для бродяг и попрошаек, чтобы парень восстановил документы, устроился хотя бы на какую-то работу. Можно же, если захотеть, начать все заново. Устроился бы на работу, не пил, с жильем, пусть даже с койко-местом в общежитии я бы ему помог. И ведь устраивал пару раз, но Вася срывался, убегал. Как помогать тому, кто не желает, чтобы ему помогали? А дальше, Ламов просто замерз в сугробе.