Текст книги "Корнеты и звери (Славная школа)"

Автор книги: Евгений Вадимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

V[3]3
  Так в книге, должно быть – IV (примечание верстальщика).


[Закрыть]

Здорово – иксы, плюсы, зеты —

Научных формул легион —

Банкеты, траверсы, барбеты —

Езда в манеже без стремен!

Из «Звериады».

Часы лекций, часы науки – начинаются от 8-ми утра и продолжаются до полудня, когда наступает перерыв для завтрака.

Классы обоих курсов помещаются в особом классном флигеле, соединенном с главным зданием школы галереей.

В коридоре этой галереи, блестя своею сталью, стоит легкое артиллерийское орудие, мимо которого юнкера по несколько раз в день проходят в обе стороны.

В классах – две половины. Одна, – обыкновенно, правая – занята юнкерами эскадрона; левая – юнкерами казаками сотни, помещающейся над нами этажом выше.

Сотня училища – входит в его состав, но имеет свои особенности и свою историю.

Наук, воспринимаемых юнкерами – достаточно, и кроме общих военных – у нас есть свои особые науки, изучение которых обязательно только для кавалериста.

К числу кавалерийских относится «История конницы» и «Гиппология», причем последняя имеет свои подотделы, в число которых входит «Экстерьер».

Юнкера – слушатели лекций, дробясь по отделениям, имеют на каждый предмет по нескольку преподавателей, из числа коих наиболее памятными являются следующие лица.

Во-первых – преподаватель русского языка и литературы Мохначев – убеленный сединами старец, воспитавший на своих лекциях буквально и отцов, и детей.

С каким чувством и увлечением рассказывал этот почтенный филолог звенящим шпорами юнкерам о бедной Карамзинской Лизе, так горько обманутой Эрастом!

За Мохначевым идет знаменитый преподаватель артиллерии генерал Христич, также не одному поколению сообщивший о том, что «порох сгорает чрезвычайно быстро, но не мгновенно»…

Он также всю жизнь учил и отцов, и детей – и умер во время нашего пребывания в школе, дожив до солидной старости.

Я, как сейчас, помню его похороны, церковь училища, всю обтянутую черным крепом во время отпевания и проводы его к могиле всеми офицерами и воспитателями с хором трубачей во главе.

Тактику читал нам полковник Генерального Штаба Алексеев – впоследствии известный всей Империи Главнокомандующий, а «Историю конницы» – полковник Генерального Штаба Мориц, бывший Владимирский улан.

Полковник Мориц – носивший в наших кругах название Морица-Кавелахтского (от Кавелахтских высот, находящихся в окрестностях Дудергофа и Красного Села, где в мирное время решались тактические задачи под руководством полковника) – читал нам лекции о сражении при Каннах и Гавгамелах – где кавалерию еще заменяли фаланги слонов – читал о подвигах и походах блестящей конницы Густава Адольфа, с увлечением воспроизводил в рассказе знаменитую атаку польских улан при Сомо Сьеро в Испании, о действиях партизана Сеславина в 1812-м году.

Кроме полковника Морица военные науки в наше время преподавались офицерами Генерального Штаба Епанчиным (впоследствии директор Пажеского Корпуса), Осиповым, законоведение читалось полковником Селецким, артиллерию, кроме Христича, читал еще генерал Будаевский.

Военную топографию нам излагал полковник Трамбицкий, фортификацию полковник Фалевич, капитан Колонтай, – а химию и механику, считавшуюся среди нас «науками сугубыми» – читал «штатский» профессор Богаевский.

Науку о лошади или «иппологию» преподавал магистр ветеринарных наук Коноплянников, а экстерьер излагал в манеже сам полковник Карангозов, причем лучшего лектора по этому предмету найти было трудно.

Зубрить приходилось порядочно, тем более, что лекторы не бывали особенно щедры на баллы, а получаемые неудовлетворительные отметки лишали права на субботний отпуск и заставляли сидеть в стенах училища в свободное время.

Репетиции производились два раза в неделю по вторникам и пятницам вечером – и так продолжалось в течение целого года, вплоть до экзаменов, происходивших весной.

***

После завтрака начиналось время манежа и других строевых занятий.

Гвоздем всего была, конечно, верховая езда, производившаяся ежедневно в течение всех двух лет.

Два года юнкер ежедневно общался с конем, или, вернее, с разными конями, так как «прививаться» к одной лошади не рекомендовалось и любителей такой «прививки» опытный сменный офицер тотчас же пересаживал.

Через несколько дней после начала учебных занятий, с учебных седел, на которых мы ездили в манежах, совершенно снимались стремена; в течение нескольких месяцев, вплоть до середины февраля, мы ездили без стремян, постепенно и прочно «садясь в седло».

За это время нам, смотря по успехам, и давались шпоры.

Особенно почетны были шпоры первые.

Их получало не больше пяти-шести человек на смену, и поздравлял с их получением, обыкновенно сам Начальник Училища по представлении командира эскадрона.

Начальником училища был он – знаменитый в свое время генерал П. А. Плеве, «Павлуша» – враг «цука», традиций и собственного обмундирования юнкеров.

Он ведет со всем этим долгую и упорную борьбу, издает специальную инструкцию для юнкеров, сыплет строгими приказами – но, несмотря на весь проводимый им по отношению к традициям террор, традиции остаются традициями и права «корнет» со «зверями» уравняться не могут.

Невысокого роста, в пенсне, в форме с аксельбантами генерала генерального штаба – строгий «Павел», в неурочное время – и совершенно нежданно – вырастает то в одном, то в другом коридоре школы, ловит на местах преступления «цуком», конфискует собственные лакированные сапоги и собственные же «Савельевские» шпоры[4]4
  От фамилии Савельева – единственный в старом Петербурге специальный магазин шпор на Казанской улице, широко известной всей кавалерийской России.


[Закрыть] и водворяет в карцер тех, на кого упал в эти минуты нежданный Дамоклов меч.

Юнкерские рассказы гласят, что строгий «Павлуша» суров не только по отношению к своим воспитанникам-юнкерам, но и к самому себе.

Говорили, что, заметив за собой какой-либо личный проступок, в виде возможного опоздания на службу, на какой-нибудь смотр юнкеров и т. д. – он будто-бы сам себя наказывал, становясь в своей квартире, в столовой комнате, в присутствии всей семьи – на определенное время «под шашку», т. е. на часы, так как ставят на часы в виде наказания провинившихся юнкеров.

Конечно, это все только юнкерские фантазии и рассказы.

П. А. Плеве – ныне уже покойный – впоследствии был Командующим Войсками Виленского Округа, а в Великую войну командовал V-ой Армией.

***

В первой половине сентября – в одно из воскресений – торжественный и много значащий для всех нас день – день присяги.

С этого момента мы все уже становимся настоящими солдатами, воинами, носителями заветов великого долга.

С момента присяги – кончается вольная, ни к чему не обязывающая жизнь юноши; начинается жизнь мужчины, готового каждую минуту принести эту жизнь в жертву Родине на поле брани.

В этот день – как бы сам собою угасает балаган корнетского цука, смолкают шутки, исчезают ненужные смешки и остроты.

Все серьезны – начиная с офицеров и кончая последним, левофланговым юнкером.

На нас – чистенькие, первосрочные только что пригнанные мундиры, свежая ременная амуниция, красно-черные, полосатые кушаки, новые, высокие сапоги со шпорами.

На нас – тяжелые, впервые возложенные на себя драгунские шашки, и в левой руке, взятые приемом «на молитву» – барашковые драгунки с красными донышками и серебряной Андреевской звездой, белые замшевые перчатки, красиво оттеняющие своею белизною весь остальной убор.

– Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом… повторяются за училищным священником слова громадной присяги… Обещаюсь и клянусь!..

Мы клянемся в верности Царю и Отечеству, в готовности переносить везде и всюду холод, голод и все нужды солдатские, в неизменном и верном желании и стремлении блюсти интересы своего Верховного Вождя и пресекать в самом корне какие бы то ни было поползновения со стороны его врагов причинить ему ущерб или убыток… Клянемся быть храбрыми и самоотверженными в штурмах и атаках, драться в них до последней капли крови и, встречая с данным нам в руки оружием врага, – сильное и верное чинить ему сопротивление…

В этот день мы впервые выходим в отпуск на улицы Петербурга в форме юнкеров школы.

Стараемся во всю «не зевать по сторонам» дабы не пропустить кого-либо с отданием чести, и, во избежание всяких недоразумений, избегаем подолгу разгуливать пешком и почти всюду ездим на извозчике, пользуясь услугами многочисленных столичных «Ванек».

***

Петербург того времени – а этому всего с небольшим тридцать лет – еще не знал ни одного автомобиля, и над всеми его просторами и пространствами властно царил только извозчик и собственные экипажи.

Существовал ресторан француза Мишеля на Исаакиевской площади – тайно допускавший наших юнкеров в свои кабинеты, и была гостиница «Angleterre» на Малой Морской, куда также попадали наши «школисты» на одну-другую бутылку благородного вина, распивавшегося с «приезжими родственниками» в общей зале.

Для этого существовал особый порядок.

Один из столиков в общей зале занимался солидным с виду и хорошо одетым господином в статском платье, заказывавшим шикарный обед с вином и всеми остальными «анерами».

Спустя некоторый срок приезжали два-три юнкера, радостно встречаемые этим солидным господином – и вслед за этим начиналось угощение, продолжавшееся очень долго.

Впечатление получалось такое, что из имения в провинции приехал в столицу какой-нибудь «дядюшка» и вызвал к себе в гостиницу из училища любимого юнкера племянника с лучшими его друзьями.

Все это устраивалось заботливым и любившим наших юнкеров хозяином «Angleterre».

Дядюшка был просто подставным лицом, получавшим в последствии соответствующее вознаграждение от самих же юнкеров, но необходимый декорум соблюдался, и никто из публики не мог бы усумниться в действительности и дядюшки и воспитанных его племянников, кушавших вокруг него за столом хороший обед и пивших тонкие французские вина.

Юнкера школы, подобно другим воспитанникам петербургских училищ и военно-учебных заведений то и дело приглашались на очередные сезонные балы то в одно, то в другое место – но первоклассными танцорами мы не считались.

Танцы и бальное ухаживание не были нашей областью.

На этом поприще подвизались другие – артиллеристы – михайловцы, артиллеристы – константиновцы, инженеры из Павловского замка у Летнего Сада, и, конечно, наша строгая антитеза – знаменитые представители российской пехоты, «Павлоны», т. е. юнкера Павловского Военного Училища.

Все они блистали своим умением танцевать и ухаживать на вечерах – и их несравнимо больше ценили, как таковых, петербургские бальные барышни.

Это была еще эпоха длинных кос, длинных платьев, воздушных шлейфов, эпоха кадрилей, котильонных орденов, венского вальса, па-де катра и па-де-патинера.

***

Лучшим балом считался бал морского корпуса – и, пожалуй, зал, в котором происходил этот бал – не имел по своей величине равных себе во всем Петербурге.

Не уступал балу моряков и бал Михайловцев-артиллеристов, назначавшийся, обыкновенно, на 8-е ноября.

Мы приглашались на все эти балы – танцевали с встречавшимися на них знакомыми по Петербургу барышнями – но своих сердец и душ этим встречам и балам не отдавали.

Кавалеристы в этом отношении держались как-то особняком.

Следует отметить, что разговоры о женщинах, ухаживаниях и любви – в нашей юнкерской жизни занимали очень незначительное место.

Они совсем не гармонировали с общим нашим тоном, каковым был культ коня, верховой езды и связанных со всем этим деталей.

 
За золото – купишь четыре жены
Конь же лихой – не имеет цены.
 

сказал наш Лермонтов —

 
Он и от вихря в степи не отстанет —
Он не изменит, он не обманет!
 

Будущий офицер конницы должен был воспитать себя так, чтобы самое большое место в его сердце было предоставлено любимой лошади, с которой он должен составлять одно целое.

Все остальные увлечения и страсти – второстепенны, малозначащи и не могли и не должны были надолго остановить на себе внимание лихого юнкера.

VI

Заслышав ласковое ржанье —

Желанных вороных коней —

Чье сердце, полное вниманья,

Вдруг не запрыгало сильней?

Лермонтов.

Лошади, на которых мы обучались езде сначала в манеже училища, а затем на военном поле Красносельского Авангардного лагеря – представляли собою полный состав боевого эскадрона и обслуживались целою командой специальных конюхов, в наше время вольнонаемных, во главе коих стоял сверхсрочный вахмистр Белявский.

Конюха, убиравшие наших коней, на нашем языке обыкновенно назывались «штатскими из манежа».

Они приводили конские смены на уроки езды, выжидали в предманежниках его окончания, ставили по приказанию офицера для нас барьеры и вновь уводили обратно в конюшни наших четвероногих друзей.

Друзья эти были разных мастей, самых разнообразных темпераментов и характеров, и носили, как и все лошади российской кавалерии, очень оригинальные ремонтные имена.

Как, вероятно, многим известно, российский конский ремонт, производившийся ежегодно, поставлял в полки в каждый срок лошадей с именами на одну букву алфавита, т. е. в 1880-м году, скажем, все лошади были на «А»: «Арбуз», «Альбатрос», «Альказар», «Арфа» и т. д., а в 1881-м – на «Б» – т. е. «Баян», «Бунчук», «Баядерка», «Балаклава»…

Имена назначались всюду ремонтерами прямо по словарю – благодаря чему получались веселые курьезы.

Конь «Идиот» – тряс в седле, как идиот, «Женщина» – била неосторожного задом, – «Кокетка» – любила «опрокидываться», большой конь первого взвода «Дидро» – был поразительно глуп и до ужаса боялся простого хворостяного барьера, а «Коперник» – по странной иронии судьбы был настоящим звездочетом и его не могли собрать самые строгие мундштучения.

На мундштуки переходили после Рождества, во второй половине учебного года, первая же половина обучения велась исключительно на уздечках и на манежном седле.

Ежедневная трепка в манеже сначала утомляла, но с течением времени каждый юнкер настолько втягивался в это дело, что уже без езды чувствовал себя не по себе.

Молодой организм привыкал к езде и движению на коне, как к пище, соответственно ей развивались и нужные мускулы, работали легкие, сердце и желудок – и все тело, помимо собственной воли – постепенно становилось телом настоящего кавалериста, а вместе с телом соответственным образом становился кавалерийским и дух.

Слабые и болезненные юноши крепли и здоровели, робкие маменькины сынки делались неожиданно отчаянными спортсменами, самоуглубленные бывшие студенты превращались в веселых и жизнерадостных молодцов.

Кроме езды – строевое обучение выражалось в вольтижировке, фехтовании на рапирах и эспадронах, рубке с коня и в пешем строю глины и лозы, в фехтовании учебною пикою с лошади.

Последнее походило на настоящие рыцарские турниры.

Одетые в предохранительные нагрудники, маски и краги бойцы стремглав неслись навстречу друг другу с пиками к бою, и зачастую случалось, что под метким ударом пики противника один из сражавшихся кувырком летел с седла на опилки манежа.

Вообще, в нашей школе – лазаретный гость из юнкеров с переломанною ногой, рукой или ключицей – был далеко не редкостью. Даже манежная езда бывает связана с массою опасностей, оберечь себя от коих никак нельзя.

Впрочем, первый из молодых юнкеров, свалившийся на езде с лошади – или, по нашему выражению, «закопавший первую редьку» – получал особые в этом случае поздравления и окружался некоторым почетом.

Ему подносилась всеми товарищами по смене маленькая золотая редька – брелок, на коей была выгравирована фамилия виновника торжества и знаменательная дата его первого падения.

Редьку эту, по традиции, делали в известной на весь Петербург мастерской орденов и жетонов Кортмана, а получавший ее на память счастливый несчастливец – в ответ на подношение угощал всех друзей сладкими пирожками, за которыми посылалось обыкновенно в не менее знаменитую кондитерскую Иванова на площади Мариинского театра.

VII

Спустя некоторый срок после дня нашей присяги, старший курс устраивал нам торжественное чтение знаменитого «Приказа по курилке».

Приказ этот, как говорят, был впервые именно написан Лермонтовым, и только впоследствии соответствующим образом дополнялся.

После окончания занятий, перед вечернею перекличкой, в отдаленную юнкерскую курилку собиралась вся молодежь, выстраивалась вдоль стен этой комнаты и терпеливо ожидала последующих событий.

Один за другим, с зажженными свечами в руках, входили в курилку корнеты.

У каждого из них на голове надета офицерская фуражка его любимого полка, преимущественно того полка, в какой он предполагал выйти при производстве.

Мы – молодые, неподвижно и покорно стояли на своих местах, а разгуливавшее непринужденно вдоль наших шеренг корнетство, освещало нас своими свечами и пристально разглядывало каждого из нас, как бы интересуясь нашим зверским и хвостатым видом.

Затем – громко и торжественно звучала команда «смирно» – и начиналось чтение великого приказа.

Его внятно и четко читал один из «майоров» – т. е. юнкер, оставшийся на младшем курсе на второй год.

Майор имел на голове особую «майорскую» фуражку – ее тулья и околыш представляли мозаику из кусочков цветов всех полков, имевшихся в рядах конницы.

Два корнета с шашками, взятыми «на караул» стояли по бокам «майора», читавшего приказ.

***

«Звери, сугубые звери – хвостатые, мохнатые, пернатые!» – так, приблизительно начинался текст приказа, разделенного на пункты…

«Сугубые звери! – земля трескается, камни лопаются, воды выходят из берегов при виде вас, сугубых и хвостатых!

И было утро – и был вечер – пункт первый!

Помните, звери, что вступив под своды славной Гвардейской Школы – вы становитесь жалким подобием ее юнкеров!

А потому, сугубые звери – вы должны помнить о том высоком достоинстве, которое на вас возложено и делать все возможное, чтобы ничем не уронить чести, возложенной на вас!..

А потому – вы должны»…

И дальше начинался ряд параграфов, в которых излагались правила и традиции, которые мы должны были соблюдать.

Было много шутливого, балаганного – но было много и очень дельного, серьезного, весьма умело скрывавшего под шуткой разумное правило, соблюдение которого вело к положительным результатам.

В общем, в пунктах приказа, в большинстве случаев излагались те же традиции, о коих уже упоминалось или будет еще упоминаться по ходу настоящего очерка.

С произнесением последнего слова приказа все корнеты неожиданно тушили свечи – и в курилке воцарялась сразу глубокая, непроходимая тьма.

И вместе с наступлением этой тьмы хор корнет начинал петь вступление к «Звериаде»…

 
Темно… Темно… Темным – темно-темно —
Весь авангардный лагерь спит —
     Крепко спит!..
 

И затем, быстро зажигая все свечи корнеты дружно начинали самую «Звериаду».

 
– Как наша школа открывалась —
Над ней разверзлись небеса —
Завеса на двое распалась
И были слышны голоса и т. д.
 

Воспроизводить ли мне текст этой песни?

Я воздержусь от этого.

Звериада Николаевской Школы послужила образцом для многих других звериад, и, потому слова ее в достаточной мере известны.

После окончания пения «Звериады» вся молодежь должна была «пулей» покинуть курилку под поощрительные крики корнетов.

После приказа по курилке корнетами устраивался так называемый «корнетский обход.»

Это уже был в своем роде настоящий и очень интересный маскарад, происходивший после вечерней переклички.

Собирались все в первом взводе. Корнеты двигались из первого взвода по всем остальным длинным рядом, «справа по одному», со свечами в руках, с корнетскими фуражками на головах, и, вдобавок, одетые зачастую в самые разнообразные костюмы и формы.

Последние добывались из различных костюмных мастерских Петербурга; так, помню, как один из юнкеров-корнет, до мельчайших деталей оделся на корнетский обход гусаром эпохи 1812 года, другой нес на себе латы средневекового рыцаря, а третий – неожиданно для всех нарядился в шелка декольтированной маркизы.

Впереди обхода двигались мандолинисты и балалаечники, а все участвующее в обходе пели в такт марша особую песню, сложенную в честь одного из бывших инспекторов классов школы.

Такова была эта традиция.

VIII

Зима, делимая на две части рождественскими каникулами – проходила быстро и вместе с весенними лучами и таянием снега приближалось время весеннего царского смотра на Марсовом поле, известного под названием «Майского парада».

Майские парады процветали при Императоре Александре II-м, были забыты при спокойном и не любившем блеска Александре III-м и были возобновлены молодым и только что женившимся на Императрице Александре Феодоровне Государем Николаем II-м.

Приготовление и репетиции к Майскому параду начинались задолго до Пасхи.

Младший курс, прошедший за зиму суровую школу манежной езды – уже прочно и свободно сидел на конях, поседланных ленчиками, т. е. строевыми седлами при полном вьюке.

Полковник Карангозов начинал ежедневно «съезжать» эскадрон еще с конца марта, едва только спадал снег с училищного плаца, находившегося напротив здания школы, по другую сторону Ново-Петергофского.

Плац был весь покрыт весеннею, липкою грязью – и мы, сидевшие на конях в полной боевой амуниции, впервые познавали обратную сторону лихой кавалерийской медали, возвращаясь с плаца покрытыми грязью с головы до ног.

Карангозов в эти дни был беспощаден, не признавал никаких нежностей и заставлял нас месить конскими ногами болото учебного плаца по два часа без передышки.

И за то уже «съезжал» эскадрон, как говорилось, «на совесть».

Перед самым майским парадом нас водили на его репетицию уже на самое Марсово поле, где ее производил сам Инспектор Кавалерии Великий Князь Николай Николаевич.

Репетиции эти заставляли себя очень и очень чувствовать.

Великий Князь на этих репетициях, как настоящий Инспектор конницы, показывал себя во весь рост.

Разносил командиров, по нескольку раз пропускал мимо себя по-эскадронно целые части, все время меняя аллюр, «выставлял» с плаца с позором самые блестящие гвардейские полки…

Начальство нервничало, потрухивало, передавало нервность людям – но в результате Великий Князь достигал своей цели и полки конницы, прибывавшие на майские парады представлялись в самом лучшем виде.

***

Вот он, день майского парада.

Правда, мая еще нет – едва вступил в свои права прелестный петербургский апрель – с только что прошедшим по Неве Ладожским льдом, окончившейся Святой неделей и свежим особенным воздухом, наполняющим северную столицу.

Под несмелыми, скромными лучами чуть зазеленели почки на деревьях Летнего сада и заблестели девственным изумрудом его бархатные газоны.

Сдержанная суета в этот день в помещениях и взводах эскадрона и сотни…

Майский парад, смотр Царя…

Взводные эстандарт-юнкера по несколько раз проверяют на нас пригонку амуниции, выстраивают, вертят кругом.

Сбоку – шашки с вложенным в гнездо штыком, через плечо – винтовка, в патронной сумке – полный комплект боевых обойм.

Готовы и кони…

Мы – часть гвардии – соответственно этому убраны и наши четвероногие друзья…

Поверх седла – черный гвардейский суконный вальтрап с красною полосою, Андреевская звезда и вензеля Императора по углам.

Садимся на дворе школы и повзводно выезжаем на Ново-Петергофский, где окончательно строит и выравнивает эскадрон Карангозов.

Впереди – штандарт с ассистентами, четыре гвардейских трубача…

«Справа по три!..»

Из тайников и манежей училища мы впервые выливаемся на улицы столицы в блестящем, окончательно обработанном виде настоящих молодых кавалеристов.

Солнце еще не высоко – но с каждою минутою все ярче и смелее его лучи, играющие на наших галунах, пуговицах и темной стали винтовок.

Идем Ново-Петергофским, поворачиваем на набережную Фонтанки, за Измайловским мостом выходим на гладкую торцовую мостовую, по которой мягко и без стука ступают копыта наших коней.

Рядом улиц, согласно заранее известному маршруту – стремимся мы к площади Зимнего Дворца, где выстраивается для императорского объезда кавалерия.

Мы – на ее правом фланге, на первом месте перед царским конвоем, перед кавалергардами.

Но какими скромными выглядим мы в наших драгунских мундирах по сравнению с ослепительным блеском лат кирасирской дивизии, ярко-красными черкесками конвойцев, белыми султанами улан и картинностью красных доломанов и опушенных мехом ментиков гусар Царского Села.

Один за другим выливаются на площадь полки гвардейской кавалерии, приветствуя друг друга звуками полковых маршей.

Приветствие это выражается в том, что конно-гренадеры, проходя мимо кавалергардов – играют марш кавалергардов, а кавалергарды, отвечая на привет – играют марш конно-гренадер и т. д.

А лучи солнца все разыгрываются и разыгрываются, заливая под конец собою всю и без того яркую, сияющую красками картину.

Спустя некоторый срок, еще задолго до начала царского объезда – объезжают полки конницы Генерал Инспектор В. К. Николай Николаевич и Командующий всею Гвардией и Петербургским Военным Округом В. К. Владимир Александрович.

Объезд Царя начинается после них.

Император едет верхом, одетый в Преображенский мундир, далеко впереди свиты, а за последнею, в коляске, везомой белыми лошадьми «à la Daumont» – едут одетые в белые весенние туалеты две Императрицы – жена и мать Царя.

Площадь тонет в красках и звуках.

Полки, которые уже ответили на Царское приветствие – кричат «ура», хоры трубачей играют гимн, командиры частей громко и певуче повторяют предварительные команды.

Объезд не может быть кончен скоро.

Ведь там, на громадной площади Марсова поля – стоит пехота, столько штыков, с знаменами Великого Петра на флангах, стоят длинные ряды артиллеристов с тяжелыми и легкими орудиями, покоящимися на зеленых лафетах.

Не скоро можно даже рысью объехать весь парад – все фронты частей, выстроившихся на большом приневском пространстве.

Однако – всему приходит свой час.

Долго-долго идет мимо Государя церемониальным маршем пехота – но мы не видим этого марша, так как нас с площади Зимнего Дворца постепенно проводят на Марсово Поле окольным путем – через Морскую и другие улицы, на что есть также свой план и свой маршрут… Трудно урегулировать в порядке громадное стечение войск, сосредотачивающихся на месте смотра.

Скачут адъютанты, полевые жандармы в голубых мундирах, стоят жалонеры с цветными флажками на штыках винтовок.

Тротуары залиты публикой, петербургским народом, воспитанниками учебных заведений, приостановлена совершенно всякая езда.

***

И вот, прямо перед нами – Марсово Поле…

Направо от нас – зеленеющие первою зеленью кусты Летнего Сада, трибуны для зрителей перед ним – далеко впереди Дворец Ольденбургских и кажущийся издали совсем крошечным памятник Суворова.

Налево – длинные корпуса зданий Павловских казарм.

Четыре юнкерских взвода, идущих на фланге всей конницы парада заезжают правым плечом и строят развернутый фронт эскадрона.

Вдали – резко и внятно звучит серебряная труба.

Это – сигнал Императора, за которым стоит трубач-конвоец.

– Та-та-ти-тара-та та-та-там!

– Всадники шагом выступайте в поход!

Слава Богу – шагом! Не рысь, не галоп, а шаг!

Со стороны Государя, фигура которого уже ясно видна при весеннем солнце каждому юнкеру – нам несется навстречу наш марш, – училищный марш, играемый хором трубачей офицерской кавалерийской школы.

Впереди эскадрона, двигаясь еще шагом, но подняв уже шашку подвысь, едет на великолепном гнедом арабе Карангозов.

Еще далеко от него Царь; и вдруг, дав коню легкие шпоры, этот лихой наездник стремительно несется вперед полным карьером и ловко правя лошадью, делает большой и красивый заезд полукруг, и затем, резко посадив коня на задние ноги, как вкопанный останавливается в двух-трех шагах от Императора, тотчас же опуская шашку к шпоре… Красота!..

Это обычный командирский заезд – но как безукоризненно делает его на глазах у всего, можно сказать, Петербурга, наш «отчетливый» строевой воспитатель.

И, равняясь из всех сил, мы проходим развернутым фронтом мимо Государя, похвала которого уже звучит нам вслед…

Но это еще не конец парада.

Нам – именно нам, единственным из всех училищ – суждено принять участие и в последнем, заключительном аккорде прелестного военного торжества – общей атаке кавалерии, несущейся из глубины Марсова поля полным ходом к линии Царской палатки.

И мы несемся, по сигналу Генерал-Инспектора – все поле гремит от конского топота, бряцания палашей и сабель, звяканья стремян и подков.

– Стой, равняйся – стой!

Генерал-Инспектор не спешит с этим сигналом и останавливает несущуюся конницу в нескольких шагах от Государя и ложи Императриц…

Парад теперь кончен – мы идем домой.

Гремят хоры трубачей и музыкантов, части войск крестят Петербург, расходясь в разные стороны. Столица полна движения, веселых и здоровых лиц, новых весенних туалетов…

Все довольны, настроение у всех приподнятое.

Даже строгий «Павлуша» улыбается.

Он, как начальник всего училища, т.-е. драгун и казаков – едет на фланге, представляя всю вверенную ему школу…

Уже открыты «первые окна» в Петербургских домах, мимо которых движется наша эскадронная колонна «справа по три».

Кое-где из этих открытых окон трепещут белые платочки.

И в ответ на эти весенние приветствия то там, то здесь в нашей растянувшейся колонне – тот или другой юнкер, несколько конфузливо, как бы украдкой, прикладывает руку к головному убору и с улыбкой смотрит вверх, по направлению окна, из которого кто-то кланяется…

Петербург велик – и во многих его уголках живут знакомые, радушные семьи.

Так проходит незабываемый, яркий день Майского парада.