Текст книги "Корнеты и звери (Славная школа)"

Автор книги: Евгений Вадимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Евгений Вадимов
Корнеты и звери
(«Славная школа»)
Очерки

Настоящее издание является фотостатом с книги, изданной мною в 1929 году в Белграде. Первое издание (2.000 экземпляров) было быстро распродано. Приятно отметить, что интерес к родной старине не только не угасает, но усиливается. Если старая эмиграция читала мемуары, чтобы вспомнить пережитое, то новая читает, чтобы в правдивом изложении узнать о том, что было.

Эта книга вполне отвечает желаниям читателей.

Издатель.

Обложка работы художника С. И. Образкова.

Корнеты и звери

Посвящается Ивану Константиновичу Гагарину

«…И были вечными друзьями

Солдат, корнет и генерал …»

I

Фуражка милая, не рвися —

С тобою – жизнь моя слита!

С тобою бурно пронеслися —

Мои кадетские года!..

Из кадетской песни.

Нас – человек двадцать пять.

Двадцать пять кадет одного и того же корпуса, которых ведет в военное училище последний раз сопровождающий своих питомцев кадетский офицер-воспитатель.

Последний раз на наших плечах кадетские шинели и мундиры.

Нас ведут к суровой юнкерской жизни.

За спиною – семь лет крикливого, веселого, беспечного, самоуверенного кадетства…

Впереди – строгая тайна знаменитой «гвардейской школы» и связанной с нею беспощадной кавалерийской тренировки в течение двух лет.

Жутко и торжественно…

Восемь часов утра.

Последний день месяца августа, уже заметно отдающий северною осенью.

Мариинская площадь, громадное здание Петербургской консерватории, Крюков мост и канал…

По темно-бурой воде канала плавают желтые листья.

Их сносит утренним ветром с деревьев Никольского сквера, окружающего церковь Николы Морского.

Мы идем и молчим.

Пересекаем Екатерингофский, входим на слегка качающийся под нашими шагами Египетский мост с привставшими на передних лапах темно красными сфинксами.

По обеим сторонам моста – широкая, немного волнующаяся, изобилующая барками и мелкими финляндскими пароходами Фонтанка.

Встречные подводы ломовиков, бородатые извозчики, открытые лабазы, приказчики в белых фартуках у их дверей, арбузы и сливы за зеркальными стеклами лавок, рыбные лотки с корюшкой и снетками, усатые городовые на углах, направляющиеся за покупками кухарки…

Утро – как утро…

Вот уже и Ново-Петергофский проспект, в конце которого цель нашего марша…

Настроение все серьезнее и серьезнее – и мы уже не можем скрывать друг от друга волнующих нас чувств.

Кое-кто пробует шутить – бросает какое-нибудь слово – но шутки и остроты не удаются, выходят «корявыми» и не в силах отогнать мысли, засевшие в голове.

Правда – не на казнь и не в тюрьму мы идем, в самом деле!

Впереди – «школа» – Славная Гвардейская школа, блестящий юнкерский мундир и шпоры настоящего кавалериста, конь под седлом и вольтрапом, Андреевская звезда на драгунке – и все остальное, что окружает будущего корнета.

Но не легко, очень нелегко дает к себе подступ лучезарная звезда офицера Российской конницы…

И не только она – не легко влезает на плечи и близкий уже мундир юнкера с обшитыми золотом воротником и красными обшлагами «стрелкой».

Ведь сейчас – через несколько минут – сомкнутся над нами жуткие своды уже хорошо известного по рассказам других здания исторического училища – полного особых традиций, с необычной для простого смертного кавалерийской жизнью и суровым «цуком», ожидающих нас юнкеров старшего курса, носящих наименование «корнет».

Они – корнеты, благородное корнетство, хранители священных заветов предыдущих выпусков, блюстители лихого кавалерийского духа – и, строго говоря – наши главные воспитатели и учителя.

Начальник училища, сменные офицеры, преподаватели военных и других наук, все это само по себе, на своем особом месте – но самое главное – непоколебимые традиции школы, «цук» и ожидающее нас «благородное корнетство»…

Они – корнеты; мы – звери, сугубые звери, вандалы, скифы, сарматы, пернатые, хвостатые, мохнатые.

Мы добровольно избрали себе наш путь, ведущий в ряды офицеров Российской конницы – и идем к огненному чистилищу, через которое с преклоненной головой должен пройти каждый будущий корнет.

Жутко!..

Где-то позади уже – веселое ребячество и корпус, каникулы в тихих усадьбах с уютными домами и детскими комнатами, заботливые мамаши, бабушки и тетки, нежности, мягкие подушки и теплые одеяла – и жесткое, строгое, неумолимое впереди…

Кончается Ново-Петергофский проспект. Уже виден Балтийский вокзал за Обводным каналом – и через минуту, другую мы уже заходим правым плечом в ворота железной ограды, отделяющей от внешнего мира нашу будущую «alma mater» Николаевское Кавалерийское Училище.

За оградой – прикрытое небольшим садом, высится длинное, трехэтажное здание с пристройками.

Над главным фронтоном здания – длиннокрылый и широкий Николаевский орел.

Вот она, школа!

Прощай детство и беспечные мальчишеские годы – здравствуй настоящая, суровая военная жизнь!

II

… Как наша школа открывалась,

Над ней – разверзлись небеса…

Из «Звериады»

Мы – в большом, несколько низком вестибюле училища, в который входим через единственную большую дверь.

Направо – дежурная комната, за нею – коридор, ведущий в цейхгауз и карцера, налево – «приемка» и дверь в квартиру начальника училища.

Прямо в глубине – вход в «гербовый» зал и по его сторонам две уходящих ввысь лестницы, ведущие в заветные и таинственные еще для нас помещения «эскадрона» и казачьей сотни.

Из дежурной комнаты, извещенный о нашем прибытии – выходит дежурный по училищу сменный офицер в форме Смоленского драгуна[1]1
  В описываемое время – все полки армейской кавалерии были драгунскими – без подразделения на гусар, улан и т. д.


[Закрыть].

– Пока – в баню! – распоряжается «Саша».

– Кто из вас старший, господа? Постройтесь и идите…

Это – «милый Саша» ротмистр Александр Иванович Сорокин, бывший дежурным в этот знаменательный день.

Вас проведет служитель!

***

Покорные всему и всем – двигаемся в баню.

Нас проводят среди различных построек, заполняющих внутренние дворы «школы», среди конюшен, манежей и предманежников – баня ютится где-то совсем в глубине.

За нашей группой, сохраняя чувство собственного достоинства, движется высокая и плотная фигура сверхсрочного кавалерийского солдата, с вахмистерскими шевронами на рукаве.

Это – Нарежный, каптенармус училища, ведающий юнкерским обмундированием.

Горы этого обмундирования уже навалены в предбаннике, где сразу и происходит пригонка.

Раздеваемся, моемся и опять выходим в костюмах Адама в предбанник.

От прошлого на нас уже нет ничего, кроме нательных крестов.

Юнкерское белье, юнкерские шаровары и куртки, высокие, грубые юнкерские сапоги с широкими, как буква «п» – носами.

Сапоги – без шпор.

До шпор – еще очень, очень далеко!

Молодежь – ходит в стенах школы без шпор до того времени, пока не заслужит их по приговору начальства в манеже за хорошую и достойную езду верхом, а это не так легко дается.

Мы одеты – но вид у нас всех, несмотря на кавалерийское обмундирование – весьма и весьма плачевный.

По училищному выражению – «сугубый».

Казенные куртки (бушлаты) без галунов сидят некрасиво и грубо; еще некрасивее – сине-серые рейтузы, вправленные в сапоги с голенищами, и уже совсем нехудожественно выглядят эти последние…

Одеты…

Каптенармус Нарежный – бывший простой уланский солдат, дослужившийся до вахмистров Гвардии и прикомандированный теперь к училищу для исполнения своей должности хранителя всех наших шинелей, мундиров и сапог – с едва уловимой усмешкой в глазах поворачивает и осматривает наши фигуры – фигуры таких теперь неуклюжих и робких «господ барчуков», добровольно делающихся солдатами.

– Шароварчики узковаты! – говорит Нарежный деловито. – Беспременно перемените, барин! – Нешто можно в таких штанах сесть в седло?! Один смех будет!

С Нарежным – спорить трудно.

Этот высокий и довольно красивый мужик из под Полтавы, добившийся вахмистерских шевронов – лучше знает, что хорошо и что плохо для кавалериста, что нужно и что не нужно.

И когда все что следует пригнано, одето и прилажено – нас, уже облеченных сверху в серые солдатские шинели – ведут обратно в «эскадрон».

Опять вестибюль.

Около дежурной комнаты – опять группа новых кадет – наших будущих товарищей по курсу.

Это – провинциалы, кадеты корпусов, расположенных в других городах, вне Петербурга.

Орловцы – Бахтина, Нижегородцы графа Аракчеева, Полтавцы, Полочане и, конечно, Москвичи с Лефортова…

Сбор со всех концов Империи…

В этот день выпускных кадет привозят в Питер специальными поездами, разбивают, «по училищам» на дебаркадерах вокзалов и разводят по всем направлениям столицы…

Прибывших провинциалов в свою очередь отправляют в баню, а мы – уже очищенные и переодетые – останавливаемся посреди вестибюля и покорно ждем своей участи…

И она теперь близка, эта участь…

Сверху, по левой от входа каменной лестнице – корнетской лестнице – лихо стуча шашкой по ее ступенями гремя шпорами – спускается он.

Он – первый юнкер – «корнет», исполняющий сейчас обязанности дежурного по эскадрону.

Его, по-видимому, вызвал к себе дежурный офицер, т. к. юнкер деловито подходит к последнему, «отчетливо» щелкает шпорами и подносит руку к головному убору.

– Примите эту группу молодых, Авалов! – говорит офицер. – Проведите во взводы и назначьте временные койки… Окончательную разбивку сделает завтра командир эскадрона!..

– Слушаюсь! Пожалуйте, господа!

Покорные и молчаливые движемся мы вслед за нашим вождем в шпорах.

Поднимаемся вверх – но поднимаемся по правой, зверской, лестнице, следуя традиции, теряющейся во мгле веков.

***

Кто первый ввел в Николаевском Кавалерийском Училище его традиции – установить трудно – хотя передаваемые из уст в уста предания гласят, что многие из юнкерских обычаев и чудачеств были введены никем иным, как Михаилом Юрьевичем Лермонтовым и его сверстниками, также прошедшими в качестве питомцев это учреждение Императора Николая I-го, носившее в то время наименование «Школы Гвардейских Подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров».

***

Бессмертный и Великий творец «Демона» как известно, по окончании юнкерства вышел в Лейб Гусарский полк, откуда, впоследствии, был переведен на далекий Кавказ, вдохновивший его для целого ряда замечательных произведений.

Но муза навешала Лермонтова уже и во взводах школы – чему является свидетельницей знаменитая юнкерская молитва, входящая в собрание его стихотворений:

 
Царю Небесный —
Избавь меня
От куртки тесной,
Как от огня —
От фланкировки
Меня избавь,
В парадировки
Меня не ставь…
………….
Я, Царь Всевышний,
Хорош уж тем —
Что просьбой лишней
Не надоем!..
 

Кто решается идти в «школу», избирая своим жизненным путем путь офицера конницы – тот должен знать – для чего и на что он идет.

Он должен молчаливо, покорно и сознательно согласиться со всем, что ждет его в грядущем в виде всевозможных моральных барьеров, канав и ирландских банкетов.

Сегодня ты – «зверь», «вандал» и «скиф», трепещущий под зорким взглядом благородного корнетства, едва садящийся на учебного коня, представляешь собою только подобие юнкера кавалерии, – а через год – ровно через год в это время – ты сам уже благородный корнет и хранитель всех традиций школы!

Терпи же, молодой вандал!

Иди через все огни – и стремись к одному:

Быть ловким, «отчетливым», «лихим», благородным, дисциплинированным и верным.

Верным Богу, Царю, Отечеству, долгу, оружию, товарищам, полку, штандарту – и коннице, родной коннице, лучше и величественнее которой нет ничего на свете!

Не в одной «школе» был и есть «цук».

Его подобие существует везде – и везде оно в своем роде – начиная от «фуксов» в студенческих корпорациях немецких университетов и кончая знаменитым Сен-Сиром прекрасной и республиканской Франции.

Кто хочет – пусть проверяет!

***

Нужно стать кавалеристом, а не только обучиться езде и ношению той или другой формы.

Надлежит – впитать в себя весь дух конницы, понять его истинную сущность, сделаться кавалеристом манежа и полей, а не гостиных и ресторанов.

Нужно влюбиться – и влюбиться страстно, до гроба – в свою профессию, в свой будущий полковой штандарт, в искусство езды, в густую пыль летних учений, в тревожные звуки сигналов, в гармонию «генерал-марша», в пряный и милый запах конюшен, в ласковое ржание коней – влюбиться во все это так, чтобы все остальное считать на земном шаре второстепенным и мало интересным…

– Пусть другие будут кем угодно, но я всегда буду тем, чем есть и чем хотел быть! – сказал как-то Скобелев, выезжая на рекогносцировку. – Ни в обер-прокуроры, ни в обер-контролеры я не пойду!..

Шествуйте же покорно за ведущим вас в помещение эскадрона дежурным юнкером, господа сугубые звери и будущие корнеты!

Не вы первые, не вы последние.

Многих уже выпустила в ряды российской конницы славная гвардейская школа и не мало славных имен дала она истории…

 
«И были вечными друзьями
Солдат, корнет и генерал!..»
 

III

Средняя площадка училища, на которую нас выводит Авалов – пустынна и тиха.

Это место ежедневного сбора юнкеров эскадрона на утреннюю и вечернюю молитву, на перекличку, на сборы перед завтраком и обедом.

Во внутренней стене, – сейчас же около лестниц – наглухо закрытая дверь в церковь, икона с лампадой над этою дверью, по сторонам – мраморные доски с именами юнкеров, наиболее успешно окончивших школу в разные времена ее существования.

Прямо перед глазами, у наружной стены – в промежутке между большими окнами, выходящими на Ново-Петергофский – портреты Императоров, начиная с Николая Павловича – все они в форме частей кавалерии.

Тщательно натертый паркет, торжественный блеск золотого багета на портретных рамах.

– Пока распределите себе койки во взводах временно, господа!.. – говорит Авалов. – Завтра утром разбивку сделает полковник… Полковник Карангозов… Сейчас еще никого нет в школе… Корнетство еще в отпуску после лагерей…

Мы облегченно вздыхаем…

Наши «корнеты», действительно, еще не вернулись из летнего отпуска. Они все еще в пути и прибудут только к вечеру.

Уже более спокойно мы разбираем койки, вешаем на них карандашные записочки и возвращаемся к «корнету».

Последний, приехавший из отпуска на сутки раньше – по-видимому мягок и благодушен.

– Будете мне представляться, господа! – говорит он, усаживаясь на тумбочку при одной из коек. – Представляйтесь по очереди, останавливаясь передо мною за четыре шага!

И наше «представление» начинается.

***

Это «представление» молодых юнкеров старшим заключалось в том, что младший или «молодой» идет ровным шагом по направлению к сидящему в непринужденной позе принимающему его «корнету», и, остановившись по всем правилам строевого устава в четырех шагах от него, отчетливо докладывает:

– Господин корнет, честь имею представиться: прикомандированный к Николаевскому Кавалерийскому училищу кадет такого-то корпуса (или гимназист такой-то гимназии, или даже студент такого-то университета) такой-то!

Если, по мнению корнета, молодой представился достаточно «отчетливо», т. е. остановился на должной дистанции, ясно произнес слова представления и т. д. – то «благородный корнет» делает сам два шага вперед и, подавая молодому руку, произносит также свою фамилию.

– Очень приятно!.. Корнет такой-то!

Если же корнетом замечена какая-либо неточность или «корявость» в представляющемся «молодом» – он прерывает его представление и, повернув молодого «кругом» – заставляет начать все снова.

В этом вся тяжесть «приема».

Дефект найдется всегда: или молодой слишком торопливо идет в сторону корнета, или останавливается не в четырех, а в трех с половиной шагах, или откидывает ногу при поворотах кругом, или недостаточно ясно произносит слова представления…

– Кругом! Еще раз!

И долго приходится бедному «зверю» крутиться перед строгим по «цуку» корнетом, пока последний найдет возможным ответить ему собственным представлением и рукопожатием.

Но одного представления мало.

Корнет, принимая, может задавать «молодому» всевозможные традиционные вопросы, на которые молодой должен дать точный ответ.

Во-первых, нужно знать по номерам и названиям все полки русской конницы – от первого до последнего, и, Боже сохрани, если кто-либо во время не постигнет этой премудрости.

«Цук» усилится до невыносимости, до безлошадности – и молодого будут вертеть «кругом» все корнеты, от первого до последнего!

И поделом!

Стремиться в славную российскую конницу и не знать на зубок ее полков, в один из коих ты неминуемо должен выйти!

Пока еще корнетство не собралось из отпуска и мы мало-мальски свободны – любезный и снисходительный Авалов водит нас по взводам и знакомит нас с их особенностями.

Эскадронных взводов, т. е. больших помещений, в которых стоят юнкерские койки – четыре.

Первый взвод – собрание самых высоких юнкеров, второй – Лермонтовский, т. к. в этом взводе когда-то состоял поэт, третий – собрание, наиболее высоких юношей второго полуэскадрона – и четвертый – левофланговый, «малина», «малинник».

В каждом из помещений-взводов – свои традиционные «корнетские углы» и «корнетские проходы». В эти углы имеют право входить и занимать койки только юнкера старшего класса, и, Боже сохрани, если кто-либо из молодых ступит дерзкою ногою на запретные половицы паркета.

Сразу же, со всех сторон, понесется корнетский крик:

– Куда вы, молодой! Ведь это корнетский угол! Пол провалится!

И традиция корнетских углов и проходов настолько сильна, что, привыкая к мысли о их непроходимости для юнкера младшего класса – каждый из последних, даже в отсутствие «корнетов» не решится пройти запретным местом, вплоть до того времени, когда, через год, на него самого не снизойдет корнетская благодать.

***

После вечернего чая, розданного нам в столовой училища, расположенной в нижнем этаже здания, и вечерней молитвы – мы расходимся по отведенным койкам и начинаем сразу же укладываться спать.

Но отход ко сну для молодого школы не так прост и легок.

Раньше, чем забраться под одеяло – нужно соответствующим образом и с целым искусством сложить в порядке все снятые с себя вещи – куртку, рейтузы, денную рубашку, кальсоны и носки.

В особенности – кальсоны.

Они должны быть сложены правильным четырехугольником – так, чтобы при каждом предложении любого корнета – а последний может разбудить вас среди ночи – вы могли бы с толком и полною серьезностью доказать ему по всем правилам геометрии равенство сторон квадрата.

Авалов не оставляет нас и здесь – и от него мы учимся трудному искусству складывания своих вещей.

Напряженное состояние целого дня дает себя знать – и едва успев приложить голову к подушкам, мы, молодые, начинаем засыпать.

Суровая действительность пропадает и мы быстро уходим в мир молодых и милых снов.

Но не долго балуют нас эти сны.

Спустя час-другой, около полуночи мы внезапно просыпаемся от громких и веселых слов, стука и звона многочисленных, гремящих шпор.

Сразу же возвращается сознание…

Взводы – и первый, и второй, и третий, и четвертый – полны ими, возвратившимися к урочному сроку из отпуска.

Вот оно, «благородное корнетство»!

Они переговариваются, устраиваются на койках в своих заветных углах, мелькают при свете ночных ламп золотыми галунами мундиров и светлыми портупеями тяжелых драгунских шашек – и гремят, гремят шпорами, которых у нас нет!..

– Молодежь уже спит! – слышится чей-то высокий и уверенный голос. – Молодежь – сугуба! Трепещи молодежь! Завтра – представиться мне всем по очереди!

Что же – завтра, так завтра! Завтра – быть бане. Назвался груздем – полезай в кузов…

И мы опять засыпаем, уходя в другой, лучший мир до того момента, когда в 6 часов утра неожиданно-резко проникает в наш сонный слух утренняя повестка кавалерийской трубы…

Пулей вставать, молодежь! Одеваться, мыться – и строиться на средней площадке!

Пулей, пулей! Последнему – пачка лишних нарядов!

Меньше, чем в четверть часа мы проделываем и одеванье, и умыванье, и причесыванье… Мы уже на средней площадке, куда собирается весь эскадрон – и корнеты, и звери, для встречи дежурного офицера и утренней молитвы.

Полуэскадроны выстраиваются по сторонам площадки, лицом друг к другу, и между ними, немного отступя назад, – чтобы лучше видеть все построение, – становится впервые новый вахмистр эскадрона.

Это – «земной бог».

Никто из молодых даже не смеет приблизиться и заговорить с этим «земным богом» – настолько высока и почетна его фигура.

Можно обратиться по службе и по делу к своему «взводному вахмистру» – и то в случаях исключительных, дабы не беспокоить его с пустяками.

Но «бог земной» – для молодежи – недосягаем.

Он и живет отдельно от других юнкеров – в особой комнате, смежной с первым взводом, куда, разумеется, может быть вхож только старший курс.

***

После утреннего чая происходит разбивка по взводам, на которую является эскадронный командир.

Мы опять выстроены на средней площадке – и около нас деловито прохаживаются четыре взводных вахмистра.

– Сейчас придет полковник, молодежь! – предупреждают нас корнеты. Отвечать на его приветствие отчетливо, без крика, но и не вяло! Полковник – строг, но справедлив, и со слезами на глазах просил нас «продернуть» молодежь!

Полковник, конечно, никого ни о чем не просил – но так принято говорить молодежи по традиции – и мы с сердечным трепетом ожидаем прихода эскадронного командира.

И он появляется.

Это – полковник Константин Адамович Карангозов, известный в свое время в кавалерийском мире Нижегородец, Георгиевский кавалер 1877 года, редкий по своим качествам знаток коня и настоящий профессор конского экстерьера[2]2
  Экстерьер – наука о внешнем виде лошади и об определении ее достоинств и недостатков по этому виду.


[Закрыть].

Среднего роста, широкоплечий, с изящными, слегка изогнутыми, кавалерийскими ногами, с орлиным носом и черными, пушистыми бакенбардами – он производил на всех неизгладимое впечатление, которое еще более дополнял маленький белый крест Св. Георгия, – такой редкий в то время на офицерах, висевший в петлице его сюртука.

Человек отчаянной и беззаветной храбрости, лихой наездник грузинской крови – Карангозов в войну 1877-го года с небольшой горсточкой нижегородских драгун, пожалуй, даже неожиданно сам для себя – взял в конном строю турецкое укрепление, перескочив, как через барьер, через его бруствер и обратив этим занимавших укрепление турок в полное замешательство.

***

На разбивку, сопровождая Карангозова – приходят и все сменные офицеры.

Кроме уже известного читателю «милого Саши» – А. И. Сорокина – здесь же и Глеб Петрович Богинский, штабс-ротмистр «Боря» Гиппиус, хорошо известный спортивному миру того времени Вилламов, очаровательный Ковако в малиновых чакчирах гродненского гусара, добрейшей души ротмистр Корганов, капризный Лишин и всегда весьма философски настроенный украинского полка штабс-ротмистр Пономарев.

Карангозов обходит наши ряды, меряя каждого своим красивым, орлиным взглядом.

– В четвертый… Во второй… В четвертый… В первый…

Вахмистра отмечают распоряжения полковника и разводят нас по местам.

***

День первого сентября – день ужасный и страдный.

В этот день нет еще ни лекций, ни езды, ни других строевых занятий – и корнетство весь день занято нами, нашей приемкой, нашим «продергиванием».

Представление молодежи старшим идет во всех взводах и во всех углах, не ослабевая до позднего вечера.

Кроме знания полков – нам задают вопросы о самых разнообразных видах и предметах кавалерийского быта, и, кроме того, мы должны по своему уметь ответить на вопросы, на которые не в состоянии, как нужно, ответить ни один профессор.

– Молодой такой-то! – подзывает вас к себе какой нибудь корнет. – Что такое прогресс?

Если вы не знаете, что следует ответить на это по традиции славной школы – то будете, конечно, говорить очень много и долго. В особенности попадались на этом молодые люди из бывших «ученых» – т. е. из студентов, лицеистов и правоведов, переходивших на путь кавалерийских юнкеров.

– Прогресс – это движение человечества вперед… Это всеобщее благо, приносимое цивилизацией…

– Ничего подобного. Кругом! Пойдите, молодой, узнайте, что такое прогресс и явитесь мне доложить!

Озадаченный «молодой» направляется на поиски необходимых знаний, которые ему удавалось приобрести все же не так легко.

Нужно было не только узнать, но и вызубрить наизусть целое определение заключавшееся в следующих словах:

– Прогресс есть константная эксибиция секулярных новаторов тенденции коминерации индивидуумов социал…

– Молодой! Что такое жизнь сугубого вандала?

На это следовало отвечать так:

– Жизнь вандала – есть громадный стеклянный шар, на тонком волоске висящий и разбивающейся при малейшем дуновении благородного корнета!

– А что такое механика, молодой?!

Не думайте, что на это следовало отвечать, что механика есть наука.

Следовало отвечать:

– Механика есть ничто иное, как абстракт феноменальной глупости!..

– Молодой! Что такое супервест?

– Что такое ментишкет? Что такое этишкет? Что такое панталер?

– Что такое брокдаун, молодой? Что такое кентер? Шлюз? Трензель?

А что такое супервест вы так и не узнали? Кру – гом!!!

***

Будущий офицер конницы должен знать все, что касается деталей ее мира.

Супервест – это род плотной безрукавки красного цвета, одеваемой в торжественных случаях кавалергардами и конной гвардией поверх белого колета, с большою андреевскою звездою на груди (у Кавалергардов), или Двуглавым орлом (у Конной Гвардии).

Ментишкет – шнур, на котором держится гусарский ментик; этишкет – шнур, идущий от уланской шапки к плечу, под погон. Панталер – широкая перевязь через плечо штандартного унтер-офицера, помогающая ему носить и возить на коне святыню полкового штандарта. Брокдаун – особая болезнь ног лошади, кентер – род сдержанного галопа, шлюз – внутренняя часть ноги, прилегающая к седлу, трензель – удило с кольцами, от которого идут трензельные уздечки.

И еще вопрос:

– Молодой! Какие подковы в четвертом эскадроне Лейб-Гвардии Конно Гренадерского полка?

На это не всякий может ответить сразу, и другой молодой долго ходит по товарищам, стремясь познать истину.

А ответ на вопрос весьма простой:

– В четвертом эскадроне Лейб-Гвардии Конно Гренадерского полка подковы обыкновенные!

Тяжел первый день школы. Корнетство не успокаивается со своей «приемкой» до позднего вечера, и даже укладывание после зори в койку не гарантирует молодому заслуженный покой.

– Кальсоны сложены неправильно! Разве это четырехугольник! Потрудитесь сложить как следует!

Вы складываете на ново, затем ложитесь, начинаете засыпать, но через минуту вас кто-нибудь будит снова:

– Молодой! Какие вы пирожки любите больше? С капустой или говядиной?

Слава Богу, что завтра уже начало лекций и строевых занятий! Меньше времени для выполнения традиций!