Текст книги "Бард"

Автор книги: Евгений Стерх

Евгений Стерх
Бард

Выражаю благодарность барду Владимиру Высоцкому за песню «Солдаты группы Центр»

Хороший… Плохой… Главное – у кого ружье!

«Зловещие мертвецы», часть III «Армия Тьмы»

Пролог,

написанный Деометрией Жижикой, фельдъегерем на службе лорда Александера Питта, Порт-Хлост, графство Питица

Когда Жюльен Петит был уже легендарным бардом и бродячие кукольники давали представления, в которых он являлся одним из главных героев, а мамаши рассказывали малышам сказки на ночь, в которых Жюльен верхом на драконе освобождал прекрасную принцессу, я встретил старика-барда на ярмарке в Порт-Хлост. Двое мальчишек бежали к полосатому полотняному балагану, и один другому кричал на бегу:

– Жюльен приехал! Жюльен приехал! Он поет в балагане Одрика!

Я еще усмехнулся тогда – за Жюльена выдавал себя каждый второй бродячий бард на Северном тракте, хотя я сам вообще сильно сомневался в его существовании. Но поскольку письмо нотариусу, с которым лорд Александер послал меня в Хлост, я уже передал и заняться мне было нечем, из любопытства да еще из какого-то озорства я пошел за мальчишками. Хотелось взглянуть на того, кто с таким бесстыдством выдает себя за героя сказок, никогда не существовавшего на самом деле, как я думал.

Однако, уже подходя к балагану, я почувствовал будто бы укол в самое сердце – небольшой балаганчик Одрика был забит до отказа и не вмещал всех желающих послушать барда. Любители бардовской песни теснились на улице у входа и заглядывали за занавеску, пытаясь что-то там разглядеть. Из балагана доносились чистый, хотя и не выдающийся, голос и звуки мандолины.

В сказках и балладах о приключениях Жюльена мне, как и вам, наверное, приходилось слышать о неких волшебных вещах, которые делали его великим бардом, – мандолина эльфов, волшебный напиток парсикамских магов, пузырек с драконьей кровью и так далее. Забегая вперед, скажу, что отчасти все это правда – и мандолина Жюльена действительно была сделана руками эльфов, и напитки он тоже вкушал, самые разнообразные, хотя предпочитал сладкое красное вино, и насчет драконьей крови – не совсем выдумки. Но не это делало его великим бардом. Мне, конечно, не раз приходилось наблюдать выступления бродячих артистов, в том числе и тех, кто выдавал себя за Жюльена. У некоторых из них и инструменты были получше, и голоса – без всяких волшебных напитков – намного сильнее и красивее. Но, глядя на них, каждый сразу понимал – это подделка, не настоящий Жюльен. Не было в них ничего особенного, легендарного, чего-то такого, что непременно должно быть у легендарного барда.

Услышав голос в балагане, я сразу почувствовал – это голос настоящего Жюльена. Я отказывался в это верить, но ноги уже сами несли меня в балаган, я протискивался сквозь толпу, благо куртка графского фельдъегеря вызывала у собравшихся здесь крестьян бессознательное почтение и они расступались передо мной. Голос этот не был ни особенно звонок, ни удивительно красив или глубок – чистый, но не выдающийся. Между нами говоря, некоторые высокие ноты великий бард явно недотягивал, и я не уверен, что у него было так уж все хорошо с музыкальным слухом. Но как он пел! Сколько энергии, задора и веселья было в этом голосе! Какая волна радости и счастья шла от этого человека! Крестьяне в балагане стояли с блаженными улыбками на устах, словно улыбались невольно, как зачарованные, и пытались пританцовывать в такт незамысловатой в общем-то музыке. Стояли они плотно, так что танцевать не получалось, и толпа только покачивалась и задорно подрагивала в такт песне.

Ту песню теперь уже знают все – жюльеновская стилизация под крестьянскую плясовую, о том, как глупый хозяин продавал корову за медный грош. Любой крестьянин в первом попавшемся трактире на Северном тракте вам споет эту песенку после третьей кружки пива. Но тогда, в балагане старого Одрика, песня исполнялась чуть ли не впервые и имела особенный успех. Теперь уже мало кто помнит, что в те времена граф Николас Брэд, сюзерен моего лорда Александера Питта, или Рогатый Ники, как втихую называли его крестьяне, ввел дополнительный налог на крупный рогатый скот – как раз тот самый медный грош. Так что песенка была с подтекстом – Жюльен просто издевался над графом, и все в балагане это понимали. А кто не понял сразу, до того дошло чуть позже. Примерно месяц или два Жюльен бродил тогда по Северному тракту, распевая, среди прочих, и эту песенку. Через три месяца ее горланил уже каждый мальчишка в самой захолустной деревне, а над графом начали открыто насмехаться. Еще через три месяца, собравшись в графском замке, дворяне графства сместили графа Николаса и посадили на престол молодого графа Алекса, сына Ники и большого приятеля моего лорда Александера. Впрочем, прямого отношения к дальнейшему повествованию эта история не имеет.

Жюльен сидел прямо на стойке Одрика, на которую старикан выставлял пивные кружки, играл на той самой эльфийской мандолине и при этом широко, радостно улыбался. Вдобавок к тому он во время исполнения ухитрялся словно бы пританцовывать – пожимал плечами, покачивал торсом и елозил задом по стойке. Помимо этого великий бард еще и корчил рожи – подмигивал, кривил губы, хмурил брови и даже показывал язык. Но самое главное – он сам был захвачен своей песней. Видно было, что Жюльен получает удовольствие и веселится едва ли не больше всех. Веселье просто шло от него волной, оглушало стоявших в балагане и выкатывалось за его пределы, разнося по всей ярмарке невидимые флюиды и сигналы – Жюльен здесь, будет весело!

Да простят мне читатели мою самонадеянность, но, думаю, в этом и состоял весь секрет великого барда – он пел не ради куска хлеба, не ради сомнительной славы, а потому что ему это нравилось. Он хотел веселиться и веселился, источая свое веселье на все вокруг.

Впрочем, я забегаю вперед. В тот момент, войдя в балаган и увидев человека на стойке, я уже чувствовал, что это – настоящий Жюльен, но все еще отказывался в это верить. И как мне было верить в это, если единственное, более или менее ясное свидетельство о существовании Жюльена, которое попадалось мне на глаза в бумагах лорда Александера, относилось ко времени семидесятилетней давности! Причем, судя по бумагам, Жюльен в то время уже был совершеннолетним и состоял в гильдии бардов. То есть, если передо мной действительно сидел тот самый легендарный Жюльен, ему должно было бы быть лет около девяноста. А мужчина, распевавший во все горло песню верхом на пивной стойке, выглядел лет на пятьдесят, может быть, пятьдесят пять, не больше! Это просто не мог быть Жюльен.

Мужчина на стойке веселился, словно насмехаясь над моим неверием, и распевал:

 
За медный грош продам, а грош пропью!
На кой она, рогатая, нужна!
Пойду сегодня ночью к шинкарю —
Он мне за грош нальет стакан вина!
 

Я смотрел на него во все глаза. Сначала я видел как бы его всего сразу, не разбирая деталей, – веселый, озорной, подвижный, со смеющимися, прищуренными глазами моложавый старикан – короткие с обильной проседью волосы и глубокие морщины на лбу выдавали уже не юный возраст барда. А затем я обратил внимание на его куртку – потертую, но еще крепкую кожаную куртку с медными застежками в виде трилистника. Невзрачная в общем-то вещь, на такую не обратишь внимания и у старьевщика, если не знать одной детали. Такие невзрачные куртки с медными застежками-трилистниками делали на продажу подмастерья великих магов Парсикама. Я однажды уже видел такую на одном из гостей моего лорда. Он хвастался ею, как великим трофеем, и говорил, что заплатил за нее целую тысячу золотых. Ветхая на вид куртка была изготовлена с применением магических ритуалов и особых материалов. Прочность куртки практически равнялась прочности легкой кольчуги – она выдерживала удар обычного, без магических свойств, ножа и попадание стрелы со ста шагов. Но в отличие от кольчуги она весила гораздо меньше, ее можно было носить как самую обыкновенную одежду, не вызывая никаких подозрений. Очень удобная вещь для тех, кто не хочет привлекать к себе лишнего внимания, но опасается за свою жизнь, особенно в странствиях. Ни для кого не секрет, что одетый в кольчугу лорд в любой таверне вызовет интерес нечистых на руку людишек – если прикрыт броней, значит, имеет что-то ценное и опасается за свою жизнь. А старая потертая куртка не привлечет внимания даже самого неразборчивого грабителя.

Разглядев куртку барда, я невольно поднял глаза к его лицу и встретился взглядом с этим человеком. Его прищуренные глаза по-прежнему смеялись, словно бы он прочел мои мысли и теперь насмехается над моим «открытием». Не могу быть уверен, но мне и теперь кажется, что он тогда все прочел в моих глазах – и сомнение в его «подлинности», и удивление его видом, его возрастом, и узнавание магической вещи, которую мог себе позволить только очень богатый человек. Или тот, кто всю жизнь провел в странствиях и снял ее в качестве трофея с убитого врага. От этого взгляда меня бросило в жар, щеки мои запылали, а Жюльена, похоже, это развеселило еще больше.

Когда Жюльен допел, зрители стали хлопать, кричать и свистеть от восторга, а старый Одрик поднес Жюльену стакан из черного непрозрачного драконьего стекла. Бард отпил из него, кивнул Одрику. Со всех сторон послышались голоса:

– Давай, Жюль!

– Спой еще!

– Еще раз про корову!

– Что-нибудь еще спой!

Жюльен в ответ поднял свой стакан и весело подмигнул в толпу:

– Сейчас-сейчас! Только горлышко промочу!

И тут же толпа словно очнулась. Со всех сторон к стойке потянулись руки с монетами и раздались голоса:

– И мне горло промочить!

– Одрик, давай пива! Пива мне!

– Наливай, старик!

И Одрик на пару со своей дочкой Фридой стали метать на стойку кружки с пивом, едва поспевая собирать медяки. Что ж, подумал я, Жюльен это или нет, но бард авторитетный и уверенный в себе. Он не стал выставлять перед собой шляпу, как нищий для подаяния, он договорился с трактирщиком – петь в его заведении для привлечения клиентов. За определенную плату, конечно. И, похоже, у обоих сегодня будет удачный вечерок – торговля у Одрика шла бойко, как никогда. Я снова встретился глазами со старым бардом и снова увидел в этих глазах лукавую усмешку, будто он читал мои мысли и эти мысли его веселили. Словно подтверждая мою догадку, Жюльен подмигнул и сделал мне салют стаканом. Кто-то обернулся ко мне. Чувствуя, что краснею, я готов был выбежать на улицу от стыда, но неведомая сила прочно удерживала меня на месте.

А Жюльен тем временем отставил стакан, снова взял мандолину и запел:

 
Если горло не промочишь,
Может ссохнуться оно.
Потому с утра до ночи
В кабаке мы пьем вино!
 
 
А вино иссякнет в бочке —
Станем пиво выпивать!
Только жаль – шинкарь не хочет
Пену с пива обдувать!
 

И нестройный хор уже порядком захмелевших голосов изо всех углов балагана подхватил вместе с бардом припев:

 
Эй, хозяин! С кружки пену сдуй!
Да налей полнее, старый обалдуй!
Для просохших глоток влаги не жалей!
Пополнее в кружки пива нам налей!
Пополнее в кружки пива нам налей!
 

Даже старый Одрик, раскрасневшийся от усердной работы, улыбнулся в зал и сделал вид, что сдувает с пивной кружки пену. Незамысловатый этот жест вызвал в разгоряченной толпе дружный хохот и неподдельный восторг, близкий к экстазу.

В таком вот духе веселье продолжалось все дальше и дальше, набирая обороты. Я не слишком-то привык к крестьянским праздникам; в поместье моего лорда менестрели на торжествах больше пели рыцарские баллады. Но уже через какое-то время с удивлением ловил себя на том, что начинаю приплясывать под незамысловатые мелодии крестьянских песен, а однажды на мне даже повисла крупная крестьянская девушка, протискивавшаяся мимо, и с ошалевшими глазами попыталась протанцевать со мной несколько па в обступившей нас толпе. К собственному удивлению, я с радостью попытался подстроиться под ее разгоряченный галоп, но у нас, конечно, ничего не вышло. Пока я вместе со всеми хохотал над этим неуклюжим танцем, девушка протиснулась куда-то мимо, и я почти расстроился. Но тут снова поймал веселый взгляд барда и опять смутился.

Когда, казалось, веселье достигло предела, за которым начнутся неуправляемый разгул, разврат и погром, вошедшие в экстаз зрители уже готовы были сотворить что-то безумное, Жюльен вдруг поднял свой черный стакан, произнес:

– А теперь я хочу выпить за наших предков, павших в великих битвах прошлого! – и залпом выпил содержимое стакана. На секунду повисла неловкая тишина, а потом кто-то рявкнул:

– За предков! Одрик, наливай!

И снова потный Одрик с Фридой стали метать на стойку кружки, а Жюльен тем временем запел старую балладу о рыцаре Роланде, павшем на пути к Башне Тьмы:

 
Сокрыта на лоне туманных равнин
Высокая Тьмы Цитадель.
Но Роланд Отважный сквозь пепел и дым,
Благую преследуя цель,
 
 
Вступает во Мрак и на ощупь бредет,
Сжимая меча рукоять.
И светит ему, и чело его жжет
Проклятия злого печать…
 

Слушатели растерялись всего на секунду, а Жюльен тут же завладел их вниманием и увлек его подальше от опасных мыслей о разгуле и разрушении. Голос его звучал проникновенно и даже дрожал в особо трепетных местах вроде:

 
…Но башня пуста, лишь лоскутья Мечты,
В истлевшую ткань обратясь,
Зловонною кучей лежат у плиты…
 

– и так далее. Эльфийская мандолина наконец-то показала свой чарующий голос – извлекаемые из нее бардом звуки сплетались в ажурную вязь, словно тончайшее кружево паутины какого-нибудь магического паука. Паутина эта тонко, но все плотнее и плотнее окутывала сознание слушавших мандолину, похищая их разум, волю и погружая в мир волшебных видений. Я сам, сотни раз слышавший эту балладу в главной зале поместья, был зачарован исполнением Жюльена. Я словно бы перенесся на те самые туманные равнины и уже почти видел рваные клочья тумана, уже начал щурить глаза, высматривая шпиль темной башни вдали, но тут мелодия плавно угасла. С трудом вернувшись к реальности, я увидел, что все посетители балагана, так же как и я, застыли в каком-то трансе. Даже Одрик стоял не шевелясь, держа на весу полную пивную кружку. И только Жюльен по-прежнему усмехался своими прищуренными глазами.

– Ну, предками честь отдали! А теперь что? Еще разок про корову? – спросил он своих слушателей, вырывая их из объятий волшебного сна. И слушатели, медленно приходя в себя, лишь согласно кивали – давай, мол, что хочешь.

Угасшее было веселье снова начало разгораться, но опасный накал уже был снят. Жюльен снова пел, смеялся, шутил, рассказывал какие-то нелепые байки и корчил рожи. Где-то около полуночи, просидев на стойке часов пять, Жюльен отложил мандолину и лишь развел руками на протестующие крики:

– Завтра даже разговаривать не смогу, – и словно в подтверждение своих слов показал на горло. Недовольные еще какое-то время поныли, но Жюльен лишь улыбался им в ответ. Он слез со стойки, и народ постепенно начал расходиться, не забывая, впрочем, взять на посошок еще по кружке пива. Я неожиданно обнаружил себя стоящим посреди полупустого балагана с дрожащими от усталости ногами и в полном смятении чувств. Я ужасно устал, но одновременно чувствовал себя почти счастливым. Подняв глаза, я обвел ими заведение и обнаружил Жюльена за одним из столиков в дальнем углу балагана. Он жестом приглашал меня к себе за столик, указывая на свободный стул.

– Присаживайтесь, господин фельдъегерь, – скорее прочел по его губам, чем услышал я шепот барда. Послушно, словно автомат, я подошел и сел на указанное мне место. Рядом тут же появилась раскрасневшаяся, вся мокрая от пота и пива Фрида и поставила передо мной кружку пенного напитка:

– На здоровье.

Пробормотав благодарность, я поднял глаза на Жюльена и снова встретился с ним взглядом, уже совсем близко. Они по-прежнему улыбались, эти глаза, но теперь я видел – это глаза глубокого старика, пусть даже живет он в относительно молодом теле.

– Что вас так взволновало, господин фельдъегерь? – спросил меня Жюльен. – Я весь вечер приглядывал за вами – вы словно сам не свой. Ошалевший какой-то. Что вас беспокоит?

– Как? – только и смог выговорить я сразу. Жюльен изумленно приподнял бровь, ожидая продолжения. И я продолжил: – Как… вы здесь? По моим подсчетам, вам должно быть лет девяносто, может быть, чуть-чуть меньше! А вы выглядите на пятьдесят… – сказал я и увидел грустную улыбку барда. Правда, теперь он выглядел старше на целый десяток лет – концерт его вымотал. – Ну, на шестьдесят, – поправился я. – Как? Сколько вам лет на самом деле? И вы ли это? Я имею в виду, вы тот самый Жюльен Петит?

Какое-то время он помолчал. Его стакан черного драконьего стекла был с ним, и он отхлебнул из него, а затем сказал:

– Мне сто пятнадцать лет. Я так давно живу на свете, что начал путать события, отстоящие друг от друга на десяток-другой лет…

– Но как?! – снова задал я этот вопрос.

– О, это очень давняя история, – ответил Жюльен. – Время уже позднее, вы, я вижу, порядком устали… вы уверены, что хотите ее услышать?

Я лишь кивнул в ответ. В душе моей поднялось полнейшее смятение, и мысли понеслись в моей голове вскачь, обгоняя одна другую. Меня посетило чувство, что сейчас я прикоснусь к настоящей Тайне, стану свидетелем чего-то необычайного.

Дальнейший рассказ великого барда Жюльена Петита я привожу ниже, восстановив и записав его по памяти, в меру своих слабых литературных сил. Потому прошу простить мне недостатки моего литературного стиля и отнести их на отсутствие опыта литератора. Если же вы, мой благородный читатель, найдете ниже приведенное повествование захватывающим, прошу отнести это на счет выдающегося таланта рассказчика великого барда.

Писано – Порт-Хлост, 14-го числа летнего месяца Маргидора в год 3252 по летосчислению Файерана

Рассказ достойного Жюльена Петита, Великого Барда, магистра гильдии бардов, благородного рыцаря ордена дракона.

Глава первая,

повествующая о том, как достойный Жюльен узнает о злодействах на Северном берегу и известие это вызывает у него праведный гнев

История эта началась, дай бог памяти, году в пятьдесят втором – пятьдесят третьем (достойный бард имеет в виду год 3152 по летосчислению Файерана – здесь и далее примечания Диометрия Жижики, записавшего эту историю). Я уже целый год учился в академии гильдии бардов, которую мы в шутку называли «бардель», и даже успел несколько прославиться в этом заведении. Академия эта и по сей день размещается в городе Абадилле – центре графства Прокс.

В те времена ученики академии, будущие барды, каждый год, уходя на летний отдых, выбирали себе задание, которое должен был одобрить их наставник. Например, написать пьесу из современной жизни или исторический трактат, трактат о свойствах целебных трав, о нравах жителей какой-нибудь отдаленной местности и так далее. Изначально, как мне удалось установить из давних документов, академия задумывалась как школа странствующих бардов. В уставе гильдии бардов само понятие «бард» определяется так: «Странствующий менестрель, актер либо научный изыскатель, собирающий свидетельства об отдаленных местах и удивительных событиях, описывающий обычаи неведомых народов и замечательные подвиги героев». Другими словами, барды изначально были призваны стать хранителями знаний, собирать их и накапливать, как скупец складывает в ларчик медяки. Само собой, для сбора всевозможных сведений необходимо было постоянно странствовать – посещать отдаленные места, встречаться со свидетелями замечательных событий, «…а прежде всего – стремиться лично засвидетельствовать необычайные происшествия и подвиги героев» – так сказано в уставе. Устав предписывает барду «…при всякой возможности стремиться войти в товарищи к героям, задумавшим исключительное предприятие. А если такой возможности не представится – попытаться сопровождать героев тайно». Наша гильдия изначально была задумана как организация романтиков и авантюристов, при всякой возможности ищущих неприятностей на свою филейную часть, для того чтобы потом эти неприятности и сопровождающие их события детально описать. Форма описания приветствовалась тогда любая – рыцарская баллада, пьеса для уличного театра, научный трактат – как самому барду будет удобно. Главное – записать как можно больше событий, сохранить их для потомков.

Конечно, при таком образе жизни барду нужны были разнообразные знания и умения. В первую очередь, конечно, грамота – умение писать и читать тексты, причем не только на языке людей, но и высоким слогом, коим иногда пользовались эльфы, и на языке орков Восточных земель. Конечно же, музыкальная грамота, пение и актерство, ибо устав запрещает бардам «добывать себе пропитание иными способами, кроме как исполнение песен, представление пьес, наставничество в письменных науках, участие в опасных предприятиях на компанейских условиях, а также писание писем и прочих документов». Задумано все это было с благородной целью, дабы совместить приятное с полезным – предоставить возможность бардам добывать хлеб насущный и заставить их выполнять свое основное предназначение – собирать и хранить Знание. А для того чтобы бард мог уверенно чувствовать себя в походах и опасных предприятиях, ученикам преподавали фехтование, верховую езду, причем не только на лошадях, но и на единорогах, ящерах темных эльфов и волках восточных орков. Мы изучали основы травничества и то, что называют «магией бардов», хотя назвать эту науку «магией» с полным правом нельзя. На самом деле это что-то среднее между искусством музыканта, певца и настоящей магией. Но к этому предмету мы вернемся чуть попозже.

Многие из нас пошли в барды не только потому, что имели к нашему ремеслу какие-то склонности. Нас манил еще и дух романтики, авантюризма, тех самых опасных предприятий, которые были воспеты в сотнях бардовских песен. Мы мечтали о подвигах, дальних походах, боях с орками и морскими пиратами, о великих битвах с демонами Мрака. В академии у нас подобралась группа таких вот отъявленных романтиков и авантюристов, которые, собираясь по вечерам, строили планы будущих «опасных предприятий». В свою очередь, нам противостояла группа прагматиков, как сами они себя называли, хотя я бы счел их скорее циниками.

Со времен образования гильдии, да и самой академии, многое изменилось. Из разрозненных одиночек, небольших групп авантюристов барды превратились в огромную сеть, со своей иерархией, со своими магистрами и казначеями. В нашей гильдии, как, впрочем, и в любой организации, со временем началась борьба за власть, интриги, карьеризм, приспособленчество. Формально следуя букве устава, уже далеко не все барды следовали его Духу, основной цели, для которой была создана гильдия, – собирать и хранить Знание.

Вот и некоторые ученики в академии видели прежде всего теплое место, где совершенно бесплатно можно было получить сносный кров и кусок хлеба, а далее, приобретя кое-какие умения, устроиться на еще более теплое место. Например, смотрителем какой-нибудь библиотеки или архива, репетитором к деткам богатого лорда, менестрелем к такому же лорду или, на худой конец, писарем в нотариальную контору. Как я уже говорил, они называли себя «прагматиками» и противопоставляли себя нам, «романтикам». И это было бы еще ничего, но подобное положение сложилось гораздо ранее нашего прихода в академию. Из года в год в академии все яснее обозначались два этих лагеря, и мы лишь приняли эстафету от старших товарищей. Более того, к тому времени, когда мы стали учениками, некоторые из наших наставников уже были представителями того или иного лагеря – «романтиками» и «прагматиками». Понятно, что наставники-«романтики» были больше расположены к нам, таким же оболтусам, как и они в молодости, прощали нам мелкие пакости и гордились нашими успехами. Наставники-«прагматики» – наоборот, сочувствовали враждебному лагерю.

Когда пришло время первый раз выбирать себе задание на лето, мы, «романтики», бросились изобретать самые невероятные приключения – от похода к пиратским заводям Южных морей до объявления войны оркам, на востоке. Однако большинство наших планов разбилось в пух и прах о непробиваемый прагматизм нашего старшего наставника, барда Хуго, который наставлял нас в травничестве и магии бардов. Под каждое предприятие он требовал обоснование, расчет сил и средств. В Южные заводи? Прекрасно! Какое понадобится снаряжение? Где его взять? Сколько оно стоит? Сколько будет стоить аренда кораблей для предприятия? Сколько понадобится человек, чтобы его осуществить, чем их кормить и вооружать и, самое главное, какова причина и цель военного вторжения в заводи? Он просто разбивал нас своими вопросами вдребезги.

Что касается «прагматиков», они над нами здорово тогда поиздевались – разного рода шуточки, смешки, обидные клички, вроде «предводитель голозадого пиратства», – их сарказм мы оценили в полной мере. «Прагматики» в отличие от нас ничего грандиозного не выдумывали. Они задавали себе какие-нибудь научные изыскания в библиотеке академии, вроде анализа текстов древних баллад, составления географических карт малоизвестной местности по имеющимся схемам. Им, правда, тоже не всегда везло, поскольку на совете наставников «романтики» зачастую легко доказывали, что никакой практической пользы или серьезного значения такие работы иметь не могут. Особенно усердствовал в изобличении «этих архивных кротов», как он их называл, наставник Митко, который наставлял нас в фехтовании и верховой езде. Уж он-то был романтиком и авантюристом в полной мере, о чем свидетельствовали многочисленные шрамы на его лице, руках и на груди. Наставник Митко был твердо уверен, что место барда – на проезжем тракте, в пути, а не в архиве или канцелярии.

В конечном итоге, когда все сроки выбора задания проходили, наставник предлагал своим незадачливым подопечным два-три задания на выбор. Обычно это был сбор сведений, слухов и их проверка где-нибудь в не очень отдаленной местности, о чем-нибудь не слишком важном – падеж скота, массовые драки, иногда – засуха, голод, воровство местных чиновников. Выбирать, конечно, было особенно не из чего, но приходилось – задания определял магистрат, эти сведения были ему для чего-то нужны, а любой несогласный в пять минут покидал не только стены академии, но и гильдию вообще. Со всеми вытекающими последствиями – без охранного знака гильдии менестрель много не заработает, ему просто не дадут, да и ни в один приличный дом на службу не примут.

Таковы были нравы, царившие в академии в годы моего там обучения, из-за которых мы с товарищами и прозвали академию бардов «барделем».

В то первое лето, пережив разгром наших грандиозных планов наставником Хуго и издевательства со стороны «прагматиков», многие мои товарищи безропотно приняли задания, предложенные наставником, и на том успокоились. Но я успокоиться не мог – почувствовал себя оскорбленным до глубины души. Из упрямства и самолюбия – «Я им всем докажу, они еще узнают!» – я стал разрабатывать план самостоятельной экспедиции. Просиживал по ночам в библиотеке, ходил по городским тавернам, прислушивался к разговорам, выискивая какой-нибудь подходящий для себя слух, известие об опасных предприятиях. Время, проведенное тогда в библиотеке, не пропало даром. Во-первых, я неплохо изучил географию Файерана, а во-вторых, начал ориентироваться в том, где можно найти что-то по-настоящему опасное и неизведанное, а где все уже давно изведано.

Подходящий слух нашелся – экспедиция из двух кораблей в одном из южных портов собиралась направиться к легендарному острову Фрунжима, обители западных эльфов, который и неизвестно доподлинно существовал ли вообще. Единственная проблема состояла в том, что времени до экспедиции оставалось совсем немного – около месяца. И за это время мне необходимо было преодолеть около тысячи лиг в неблагоприятных условиях. К тому же нужно было составить грамотную записку для совета наставников и убедить их выделить мне немного денег на это путешествие – сам я не мог собрать нужной суммы, как ни рассчитывал свои затраты.

Записку я тогда составил и, несмотря на категорический отказ наставника Хуго одобрить мое задание, добился, чтобы его рассмотрели на совете. После жарких дебатов на этом самом совете, где наставник Митко едва не накинулся с кулаками на наставника Хуго, мое задание все же одобрили и выделили немного денег. Уже тогда, еще не отправившись в путь, я стал знаменитостью в академии: единственный со своего курса отправился в самостоятельную экспедицию – настоящую Экспедицию.

Я успел на корабль и попал на остров Фрунжима, и это стало первым в моей жизни настоящим опасным предприятием. Возможно, если судьба сведет нас снова, я расскажу вам эту историю. Сейчас нам важно другое – последствия той моей первой экспедиции. Я вернулся из нее с целой горой трофеев: привез первую свою магическую вещь – перчатки с особыми свойствами, длинный эльфийский нож, новые сапоги и плащ, да много чего еще, в том числе и первый свой боевой шрам – на правой руке. Но самое главное – я привез карту.

По ходу своего путешествия я, согласно плану экспедиции, утвержденному советом, делал записи о нравах и обычаях тех мест, где приходилось бывать, а также зарисовки местности, особенно береговой линии, мелей, кроме того, дорог, троп, горных перевалов. Эльфы, с которыми мне довелось пообщаться на острове, заинтересовались этими записями и предложили сделку. Они предложили сделать им подробные копии своих записей, возможно, дополнив их по памяти недостающими деталями, а они эти мои заметки-зарисовки наложат на свою, уже имеющуюся карту, подправят ее, если обнаружат неточности. И копию этой вот исправленной карты они передадут мне. Я удивился по глупости: «Зачем она мне?» Эльфы посмеялись надо мной и сказали, что любой капитан в Южных морях, не торгуясь, отдаст за такую карту как минимум сотню золотых. И оказались правы. Получив карту и кое-как сделав с нее копию, я легко продал ее капитану своего же судна за полсотни золотых. Это было удачной сделкой, поскольку еще полсотни капитан требовал с меня за проезд на его посудине.

По возвращении в академию меня ждали восторженный прием моих товарищей-«романтиков», теплый прием наставника Митко и холодная ненависть моего старшего наставника Хуго. И он, наверное, выжил бы меня из академии, не пойди я сразу по приезде к казначею академии – магистру Тибо. Тибо был не слишком известным бардом, может быть, одну-две его песенки и распевали на Северном тракте, но не более. Кроме того, я не уверен, что он и их-то написал. Зная Тибо, смело могу предполагать, что он мог их и купить у другого, более талантливого, но менее оборотистого барда.