Текст книги "Английский раб султана"

Автор книги: Евгений Старшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Все уставились на двух цистерцианцев. Брат Сильвестр твердо сказал:

– Я отступником не буду, – и начал молиться.

Ансельм же заползал по окровавленной, изуродованной палубе, причитая:

– Не убивайте, не убивайте, я согласен на все, только оставьте мне жизнь!

– Противное зрелище, ага[39]39
  Начальник (тур.).


[Закрыть]! – сказали турки своему главарю. – Это будет плохой мусульманин – такой же плохой, как христианин. Вера не сделает ишака львом.

– Справедливо. Ссеките головы обоим.

Так и было сделано. Один покинул сей мир мучеником, другой – отступником.

Тем временем деловитые турки обследовали весь корабль, донесли о его состоянии и характере захваченного груза.

– Ткани и сахар – это хорошо, – промолвил главный турок, – да и вино – неплохо. Продадим его франкам[40]40
  Так турки называли всех европейцев.


[Закрыть]в Алаийе. Вдобавок мы имеем покалеченный корабль, который легко можно восстановить, и много доброго оружия, включая пушки и аркебузы. Слава Аллаху!

Пленных перевели (а Торнвилля перенесли) на менее поврежденную галеру.

Трое пленных, как было сказано ранее, сдались сами, плюс аркебузир-предатель. Еще двоих пленили в схватке.

Когг не мог идти самостоятельно, потеряв все средства управления, и потому был взят на буксир при помощи каната, продетого сквозь якорные клюзы. Корабли пошли в Алаийе, сиречь Аланию, бывший античный Коракесион, из коего некогда еще Помпей Великий вытравил, словно зловредных насекомых, знаменитых киликийских пиратов.

Как видим, военно-морское зло все же возродилось…

7

Очнулся Торнвилль от сильной боли в голове и не менее сильного зловония. Открыл глаза – темно. Пошевелился – плохо выходит; звякнули цепи. Стало ясно, что он крепко скован. Мгновения спустя пришло осознание, что он, видимо, в плену. Голова явно была перевязана.

– Есть кто живой? – спросил он и тут же получил ответ:

– Как не быть! Все здесь, окромя аркебузира да штурмана. Те сразу предались нехристям, веру их согласились принять, а мы тут, пятеро, если считать с тобой, в подземной тюрьме, двое ранены. Судно наше тоже в плену. В общем, невесело. Нам сказали, что, если не перейдем в их веру, сделают нас рабами. Может, продадут, а может, отправят на починку крепости, у них там работы много.

– Да, – встрял в разговор другой голос из тьмы, – тут на этой починке можно пробыть, покудова не сдохнешь. Видал я эту крепость, господин, как в порт заходили. Стена змеею вьется вокруг горы, так что не сочтешь, сколько раз и башен сколько в ней. И в порту такая огромина стоит – башня красная, что не знаю, как ее и выстроили. Не с чем сравнить.

– Почему? – отозвался кто-то еще. – Под Константинополем видал если не крупнее, то такие же. Тоже турками строены при султане Мехмеде перед взятием города[41]41
  Константинополь (столица Византийской империи) был захвачен турками в 1453 году.


[Закрыть]. Только те каменные, а эта – полукаменная-полукирпичная. Куда турок пришел, обосновывается крепко, не вытуришь.

Воцарилась тягостная тишина. О своем теперешнем положении не хотелось не то что говорить, но даже и думать. А вести отвлеченные разговоры тоже не давало всеобщее несчастье. Правда, молчать тоже нехорошо, ведь тогда думать начинаешь… Эх, думай – не думай, а судьбу не переиграешь. Оставалось ждать.

Меж тем юного Торнвилля точило одно подозрение, которым он, взлелеяв его, поделился с другими:

– А что, значит, стрелок мой пошел на службу к неверным? Так ведь выходит, он меня по голове и огрел…

– С чего вдруг, господин?

– Да с того, что, кроме нас, там никого более не было, а я хотел взорвать корабль…

Снова тишина. Ни восхваления, ни порицания.

Хотелось пить. Осознание несчастья Урсулы угнетало. Вот, он и ей не помог и оказался, как любил выражаться его достопочтенный дядюшка-аббат, у дьявола в заднице. Забыться бы, да как? Хваленая кумандария в руках нехристей.

– А что, по наши души завтра придут?

– Кто знает. Может быть. А то и тут оставят гнить.

Наутро пришли – какой-то козлобородый старичок в зеленой чалме хаджи[42]42
  Хаджи (слово не склоняется) – тот, кто совершил паломничество в Мекку, к главным мусульманским святыням.


[Закрыть], и стражники. Старичок обратился к узникам на сносной латыни, и Торнвиллю, с его больной головой, пришлось периодически еще растолковывать – его товарищи по несчастью, простые моряки, не все понимали.

Речи гостя не отличались новизной. Рассказав о всех прелестях и преимуществах ислама как веры, он поставил пленников перед простой альтернативой – служба султану (великому падишаху, как называли его сами турки) или рабство – тяжелое, но не исключающее перемены решения насчет веры и возвращения в полноценное общество. Впрочем, полностью свободным всё равно никто бы не стал, потому что даже слуги султана, юридически свободные люди, назывались рабами – рабами султана.

Надо сказать, что турки вообще мало считались с происхождением и социальным статусом человека, поскольку все были рабами султана, начиная от уборщика навоза и заканчивая великим визирем, чья судьба, невзирая на все его дарования, напрямую зависела от воли и каприза хозяина Константинополя.

Зато перед любым человеком "из народа", даже обращенного в ислам из христианства, открывались широкие возможности продвижения по социальной лестнице, вплоть до высочайших постов. Залог был в усердии, трудолюбии и добросовестности.

Скромный, но усердный ученик сельского медресе мог продолжить образование в столице и, отслужив свое на надлежащих постах, планомерно перемещаясь все выше и выше без помощи кошеля (Османская империя того времени не была так коррумпирована, как в последующие века), мог достигнуть высоких государственных или духовных должностей, вплоть до великого визиря.

Так же и в армии. Простой, сданный в янычары христианский юноша, служа преданно и верно, выходил в полководцы или иные высокие чины. Пример тому – великий зодчий Синан (из более позднего времени), некогда православный византиец, потом ренегат, янычар, сапер и, наконец, архитектор, чьими творениями в Стамбуле и Эдирне (Адрианополе) до сих пор восхищается весь более-менее культурный мир.

Или вот, Месих-паша (он же Мизак-паша, мы еще с ним встретимся), в православии – Мануил Палеолог, племянник последнего византийского императора и брат царевны Софьи, жены Ивана Третьего. Этот человек очень удачно устроился, сменив религию (в 1477 году, чуть позже описываемых событий) и даже став великим визирем. И в то время как его зять Иван Третий скидывал ордынское иго с Руси, в том же 1480 году руководил турецкими войсками, осаждавшими Родос.

Великий воин Албании Георгий Кастриот, более известный как Скандербег, сделал неплохую военную карьеру при султане Мураде Втором, отце Мехмеда Завоевателя, но с готовностью пожертвовал всем ради свободы родины, много лет изничтожая турецких завоевателей.

В более позднее время, при Сулеймане Великолепном и Селиме Втором, был знаменит венгерский ренегат адмирал Пиали-паша. Голодным ребенком его подобрали янычары при осаде Белграда в 1530 году. Он был воспитан при турецком дворе и получил в жены, ни много ни мало, внучку самого султана Сулеймана.

Христиане крепко запомнили этого свирепого турецкого начальника в боях за Триполи и Мальту, а затем за Кипр. (Имя Пиали-паши до сих пор носит одна из улиц христианской Ларнаки.)

В общем, любой талант приветствовался османами, и ему были открыты все пути-дороги. Главное – принять ислам и быть верным рабом султана.

Старичок в зеленой чалме рассказал пленным много подобных нравоучительных примеров (хоть и не мог брать эти примеры из шестнадцатого века, как автор этой книги), а закончил так:

– Я буду вашим мюридом – наставником в вере. Пока, чтобы начать свой спасительный путь, вы только поднимите правую руку – для этого вас раскуют – и произнесите: "Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его". Все, вы – мусульмане. Вас обрежут, и начнется обучение языку, обычаям.

Упоминание обрезания не вызвало у слушателей беспокойства. Израненные в бою, они, кажется, равнодушно отнеслись к перспективе получить еще одну легкую рану.

Старичок невозмутимо продолжал:

– При этом вы будете, дабы и далее оставаться истинными мусульманами, выполнять намазы, то есть молиться. Я обучу вас, как это правильно делать. Будете поститься в священный месяц Рамадан и при всякой возможности подавать милостыню – благо вам будет из чего…

При упоминании денег моряки чуть приободрились, а старичок как будто этого не заметил, хотя явно упомянул об этом с умыслом.

– Знаю, что вы почти все – моряки, – говорил он. – В Алаийе у вас будет хорошо оплачиваемая работа. Ее здесь много, на любой вкус и умение. Здесь снастим корабли великого падишаха, у нас прекрасный док на пять судов. У кого есть предрасположение оставить морское дело и заняться, к примеру, хлопководством – и эта возможность будет ему предоставлена. Если среди вас есть знатоки литейного дела – и это хорошо, мы начинаем отливку пушек в Топхане Куле, арсенальной башне порта.

Слушатели, несмотря на обещанные блага, не изъявляли желания принять истинную веру, поэтому старичок заговорил о тяготах:

– Что вас ожидает с другой стороны, пока вы будете раздумывать: тяжелые труды по починке крепости, которую мы только три года как отбили у нечестивого караманского бея, и посему работы там очень много; 133 башни – не шутка, да еще стены. Будете грузить лес на суда, отправляющиеся в Египет, убирать хлопок, проводить воду. Выбирайте сами, созидать ли вам государство османов, как дом родной, дабы жить в нем в счастливом труде и добром соседстве, либо быть вечными рабами.

"Искуситель" в зеленой чалме взглянул на юного Торнвилля:

– Что же касается рыцаря, он поначалу пойдет служить в крепость и, иншаллах[43]43
  Если Аллаху будет угодно. (Выражение на арабском языке.)


[Закрыть], возрастая в чинах и воинском умении, прославит своей доблестью войска великого падишаха. Есть и иной путь: написать на родину, чтобы за него прислал выкуп его достопочтенный дядя. В ожидании этого рыцарь будет искупать свои вины перед Высокой Портой своим трудом во славу Аллаха, пророка его Мохаммеда – да благословит его Аллах и приветствует, – и нашего повелителя Мехмеда Фатиха[44]44
  Прозвище Фатих (Завоеватель) султан Мехмед получил после взятия Константинополя.


[Закрыть], который является тенью Аллаха на земле, а также великим царем всех царей, правителем бессчетных земель и стран Востока и Запада.

– Как, однако же, вы хорошо обо мне осведомлены! – желчно изрек Торнвилль.

– Ничего удивительного – про тебя все рассказал твой стрелок.

– Это он меня огрел? – спросил Лео.

Турок загадочно закатил глаза вверх и развел руками – понимай, мол, как знаешь, это не мое дело.

– Ничего я никому писать не буду! – заявил Торнвилль.

– Неразумно. В тебе пока не говорит мудрость – может, гнев, может, неразумие, может, рана. Главное, знай, что мы прекрасно напишем твоему дяде и без тебя. Франкские волхвы[45]45
  То есть церковнослужители.


[Закрыть] богаты. Пусть их деньги послужат славе государства османов, Аллах акбар[46]46
  Аллах велик. (Выражение на арабском языке.)


[Закрыть]! Но лучше прими мой совет: не дело – воину таскать камни и месить глину. Переходи под зеленое знамя ислама и воюй.

– Ты, турок, не знаешь наших обычаев. Еще менее рыцарское дело – предавать своего Бога.

Старик покачал головой.

– Может, в силу определенного человеческого несовершенства я и вправду не ведаю каких-либо ваших обычаев, однако я знаю много людей – и простых, и знатных, – которые спокойно перешли в ислам и преуспели. Что же, и они, по-твоему, предали Бога? Ты должен знать, что это невозможно, ибо Аллах есть Бог, и ты отрекаешься отнюдь не от Него, но от ложных учений о Нем. Я вижу в тебе острый ум, и мне приятно будет побеседовать с тобой о нашей вере. Гораздо более достоин похвалы тот, кто пришел к познанию Истины своим умом, нежели прикинулся познавшим ее, манимый мирскими благами, оставаясь внутри себя по-прежнему невежей.

– Ты речист и убедителен… – Лео чуть смягчился. – Но пока что я лучше потаскаю камни.

– Это ожидаемо. Человеку на то и дал Аллах разум, чтоб он думал. Богу не может быть угоден несмышленый ишак, особенно если он умножает свою глупость своим упрямством и отказывается принять истинную веру, не слушая доводов. Хотя я слышал, что ваши волхвы рассуждают иначе и считают такое упрямство подвигом…

Видя, что эти рассуждения пока не находят отклик в сердце рыцаря, старичок заговорил о другом:

– По крайней мере раз в неделю я буду навещать вас и смотреть, как всходят посеянные мною семена. Никто не решил изменить свою жизнь с этого мига? Ладно, с сегодняшнего дня вы отправляетесь на ремонт крепости. Здоровые будут носить камни, раненые – месить раствор. Цепи вам заменят на более легкие, не особо стесняющие движения, но бежать, предупреждаю, в них не удастся. Да я и не советую. Первого, кто попытается сбежать, бейлербей[47]47
  Турецкий начальник высокого ранга, иногда – губернатор провинции.


[Закрыть] распорядился посадить на кол, смазанный бараньим жиром. Решайте, надо ли это вам…

Турки удалились, оставив англичан в горестных размышлениях, из которых их, впрочем, скоро вывели: как и сказал ходжа, им сменили цепи, дали по лепешке хлеба, воды – и повели из зиндана[48]48
  Подземной тюрьмы.


[Закрыть] наверх, к крепости.

Надо отдать туркам должное – они вовсе не стремились к изничтожению работавших адскими условиями. Кормили хоть и скудновато, но прилично, не стесняли и в воде. Иногда, в виде особой милости, поили бузой, чтоб подбодрить трудящихся и обремененных.

Пленные англичане содержались по ночам уже не в портовом зиндане, а в крепости, ночуя как придется, в зависимости от объекта, на котором трудились. Когда в башнях, когда в бараках. Старались держаться вместе, но им особо в этом и не препятствовали.

Народ в рабах был самый разный, и не только христиане, но и мятежные караманцы, разбитые в прошлом году лично султаном Мехмедом, и непокорные кочевники-юрюки, довольно быстро умиравшие на каменном труде вдали от родных кобыл, овец, степей…

Встретились и соотечественники. Раз в неделю въезжал на вершину горы тот самый хаджи на сером осле и, бывало, кое-кого с собой и уводил для обращения в правоверие. Один из моряков не выдержал и тоже покинул сотоварищей, последовав за ослом хаджи. Остальные пока крепились…

Работа кипела, все болело, жара медленно, но верно кого-то убивала. Тогда хоронили быстро и споро – что называется, как собак. Иногда просто сбрасывали откуда-нибудь повыше да куда-нибудь подальше – благо структура крепости позволяла. Как уже упоминалось, она змеилась вверх по большой горе (порой напоминая в этом отношении Великую Китайскую стену), на верхушке которой была крепостная цитадель – с дворцом, цистернами, воинскими бараками и небольшой однокупольной византийской церковью – некогда посвященной святому Георгию, но со взятием города турками-сельджуками в 1223 году, естественно, обращенной в мечеть.

Цитадель, открытая палящему солнцу, была самым адским местом работы. Однажды на глазах Торнвилля и его трех сотоварищей по несчастью с диким воплем отчаяния какой-то раб бросился вниз с северо-западной башни цитадели, предпочтя страшную смерть продолжению рабских мук. Англичане молча переглянулись.

– Нет, – сказал Торнвилль, – надо как-нибудь отсюда выбираться, иначе все передохнем.

– А кол? – страдальчески изрек один моряк.

– Что кол… Это не лучше.

– Я иначе рассуждаю, – сказал другой моряк. – Что если согласиться, когда этот черт на осле приедет… Ну так, для виду, чтоб получить свободу передвижения, а потом и бежать на здоровье. Сюда же тоже заходят европейские корабли – не край света. Помогут, выручат…

– А! – засомневался третий. – Влезешь в это говно – можно и не вылезти. Думаешь, пасти не будут? Душа одна – не погубить бы. Опасное дело затеял, брат.

– По-моему, дело говорит, – поддержал идею первый и обратился к Лео. – Ты что скажешь, господин?

– Сложно пока сказать что-то определенное. И мысль неплоха, и в то же время кажется, что так просто это не получится.

– Лучше попробовать и ошибиться, чем не пробовать и сдохнуть тут, на камнях.

– Дождаться бы, чтобы на другую работу перевели. Откуда сбежать легче, – сказал Лео, но ему возразил автор идеи:

– Тебе-то хорошо, сэр рыцарь, тебя могут выкупить. А мы кому нужны? Ждать, пока ты освободишься и выкупишь нас? А если не соблаговолишь? Ну вас всех к черту!

Так второй моряк решил попытать счастья. Что у него получилось – бог весть. Вернулся ли он домой, дождавшись верного и удобного случая, или вправду "отуречился"? Трое оставшихся английских рабов того не ведали.

Шли дни, недели, месяцы. Ни к чему описывать это монотонное течение времени, когда знаешь, что завтра будет то же, что сегодня и вчера. Так же будет свистеть бич надсмотрщика, а уставшее тело, валящееся в тяжелый сон от невыносимого труда, так и не будет иметь покоя и отдыха, ибо настанет новый день, и все повторится. К чему чернота ночи с большими яркими лампами звезд и чудесным прохладным ветерком, когда ничего не хочется видеть и чувствовать? Зачем ласковое ворчание вечного моря, манящего своей прохладой, если нельзя окунуться в него?.. Только боль, отчаяние, отупение. Ненавистная починка крепости сменилась многодневной погрузкой древесины на египетские корабли – те спешили закончить навигацию к зиме. Сорвавшимся стволом убило одного из двух остававшихся в рабстве моряков.

– Жаль, корабль держит путь не в Европу, – посетовал как-то Торнвилль своему единственному из оставшихся товарищей по несчастью. – Можно было бы спрятаться, пока он не причалит к родным берегам. А в Египте что делать? Ничего нас там, кроме нового рабства, не ждет.

– Порт – не крепость, – заметил товарищ. – Надо бы попробовать убежать… Пока не прибило…

– При погрузке – а там, как Бог даст!

Придумано было, может, и неплохо, но Бог не дал.

Беглецы смогли затесаться среди погруженных стволов деревьев, а затем, ввечеру, тихо покинули судно и направились было к какому-то европейскому коггу, но были замечены и изловлены, поскольку их отсутствие уже вызвало тревогу и тщательную слежку.

Торнвилль был жестоко бит и прикован на жару к позорному столбу. Рыцаря все же пощадили, ибо ждали выкупа из Англии, а вот его сотоварищу повезло меньше: про обещанный кол, конечно, никто из властей уже не помнил, поэтому с ним поступили чисто по-турецки. Рядом со столбом, к которому был прикован Торнвилль, накидали кучу навоза, на нее бросили обезглавленное тело моряка, а его отрубленную голову приставили к оголенному заду.

Пытка голодом, жаждой и жарой усугублялась горьким отчаянием из-за провала побега. Воображение рисовало перед мысленным взором рыцаря первый и последний полет с башни, то, напротив, укрепляло в слепой ненависти и вселяло непоколебимую уверенность в том, что ему все же удастся выбраться отсюда.

"Урсула, Урсула, где ты, бедная?.. Если б ты знала, какие препятствия мешают найти тебя… Да тебе лучше ли самой?.. Что думать…"

Однако предел мучениям Торнвилля еще не настал.

8

Зима на юге Турции, конечно же, не та, что в Европе, а тем более в России. Ее и язык-το не повернется зимой назвать. Погода так, на уровне 10–15 градусов тепла. Турки мерзнут, а пленным европейцам – хорошо, не так морит зной. Но и средь зимы от каких-либо известий может бросить в такой жар, что с турецким июлем не сравнить. Впрочем, обо всем по порядку…

Хаджи, который наведывался к последнему пленному гораздо реже, от силы пару раз в месяц, нагрянул как-то неожиданно скоро после своего последнего визита и был явно смущен. Что же повергло его в беспокойство и вызвало краску стыда на морщинистом лице?

Стыд. Причем не за себя, не за своих турок, не за правительство больших и мелких статей. Стыд за человеческую подлость вообще.

– Не знаю, как тебе и сказать, – начал он было мяться, но Лео был готов к дурным вестям.

Изможденный, загоревший и сильно обросший, Торнвилль сказал ему по-турецки (эх, невольно прав был колосский командор Николас – попадешь в плен к туркам, выучишься и турецкому):

– Говори как есть, уважаемый. Что еще нового случилось под этим небом?

– Да уж случилось нового, такого нового… Не буду томить, в общем, получили мы известие с твоей родины – дядя отказался за тебя платить.

Вот он, удар судьбы! Не в присказке, а на самом деле. Перед глазами юноши пошли круги, вихрем завертелись мысли: "Дядя! Неужели?! Почему? Земля? Но как дядя ни жаден… Неужто Агнешка?.. Дядя, дядя, высокий ученый, скептик, умница – опустился до такой тонкой и подлой мести. Может, он не так понял?"

Лео так и спросил, но хаджи печально покачал козлиной бородой и ответил:

– Нет, молодой человек. Правда – ее хоть на латыни скажи, хоть на турецком, хоть на персидском иль арабском – она своего значения от этого не изменит. Вот письмо, читай сам.

Дрожащей рукой рыцарь схватил лист, поднес к отвыкшим от чтения глазам: "Почерк знакомый, но не дядин… Постеснялся, старый черт, сам свою низость оформить на бумаге. Вместо этого продиктовал".

Строчки и буквы бестолково прыгали и танцевали перед глазами. Лео с трудом ухватывал смысл: "В ответ… смиренно сообщаем… сэр Лео Торнвилль… погиб близ Кипра в корабельной сватке, что клятвенно засвидетельствовано…"

"Кем же, черт возьми?" – подумал Лео.

Письмо ответило: "…единственным вырвавшимся из рук врага аркебузиром…"

"Вот он, гад, где всплыл. Вывернулся, вероотступник, до Англии добрался, сволочь!" – мысленно вскипел Лео и продолжал читать:

"Отпет как принятый морем в храме Святого Леонарда вне стен аббатства… в связи с чем выдающий себя за покойного… есть самозванец и негодяй, достойный… Божьего гнева и рабского ярма по гроб жизни… впрочем, желая… не гибели грешника, но раскаяния, возносим наши смиренные мольбы…"

"Чего ж дальше читать, все ясно". – Торнвилль хотел в досаде швырнуть письмо себе под ноги, но увидел подпись: "Смиренный раб Божий, недостойный аббат Киркстидской обители Энтони Реддиш. Дано во второй месяц настоятельства нашего, а в лето Господне 1475".

Рыцарь застонал и закрыл глаза рукой: "Вот оно как! Теперь все ясно. Дядюшка родной, прости, что приписал тебе такую подлость! Посмел только подумать об этом!..

Бедный дядя, что же с ним?.. Умер наверняка. Сам ли еще?.. Господи…"

– Мои сожаления!

– Что же теперь? – невольно вырвалось у Лео.

– По-прежнему два пути. Ислам и служба великому падишаху или рабство. Теперь уже безнадежное и до смерти. Но небо не видело такого позора, что выявился в твоем деле! Ты хоть и гяур, но человек, и мне тебя искренне жаль.

– Спасибо, и мне себя тоже изрядно жалко. Жалко тех восьми месяцев, что я потерял, не думая о побеге…

– А у позорного столба кто стоял? Моли милостивого Аллаха, что от тебя не отреклись еще тогда, иначе лежать бы тебе тоже на навозной куче. Ты это учти, кстати. Впрочем… Скажи мне вот что, может, кто-то еще согласится выкупить тебя?

Спасибо старику за этот луч надежды. Но опять же, кого можно, и, самое главное, нужно обременять? "Попробовать сообщить в Анкону, чтобы выкупила Урсула? – вдруг подумал Лео. – Занятно, но… как она сама там? Скомпрометировать даму… Да это, пожалуй, недостойно рыцаря. Нет, недостойно. А кто тогда? В Англии – некому. Если колосский командор Заплана? Нет, это старый, испытанный воин, идальго, стыдно обращаться к нему с такой просьбой".

Все было решено в какие-то мгновения, и Лео твердо сказал:

– Пожалуй что и некому, по здравом размышлении.

– Не уверен, что ты сказал истинную правду, но вполне тебя понимаю – не к каждому можно обратиться с подобной просьбой. Что ж, думай пока, но будь готов к более тяжким оковам.

– Воля победившего…

– Что я мог бы сделать для тебя? – помедлив, спросил старик.

Лео горько рассмеялся:

– Разве я могу что-то советовать? Спасибо, что ты желаешь мне добра, но видно, такая уж моя судьба.

– По-прежнему непреклонен?

– Я считаю это предательством, я уже говорил. Не могу же я винить Его за мое нынешнее положение – ваши же турки сами говорят, что не постигнет нас ничего, кроме того, что предначертал Всевышний. Стало быть, так суждено.

– Аллах велик! Ты уразумеваешь Его волю.

– Посмотрим, куда она меня еще приведет…

Привела, как оказалось, на литейное производство в Топхане Куле, арсенальной башне порта. В результате разрыва формы погибли работники, срочно понадобились новые – вот в их число и попал по весне Лео.

Вспомнились опыты покойного дяди Арчи и производственная вонь в родном феоде. Теперь уж нанюхался вволю! Да еще и адская жара. И поначалу было нестерпимо, и потом тоже. Пушек османам нужно было много, и в первую очередь самой Алаийе.

Мало того что ими оснащались султановы галеры и пиратские суда, многие орудия шли на стены поновляемой крепости и в иные твердыни на караманском приграничье – Анамур, Кызкале и др.

Арсенальная башня Алаийи стояла у самой воды, чтобы в случае чего, с одной стороны, не допустить всеобщего пожара при несчастном случае, а с другой – иметь возможность как можно быстрее начавшийся пожар потушить.

Процесс отливки пушек, который наблюдал и в котором принимал участие пленный рыцарь, был довольно любопытен. В нем было занято много всякого народу – разного рода начальники – как самого производства, так и крепости. Был там даже имам[49]49
  В исламе: предводитель молитвы и духовное лицо, которое заведует мечетью.


[Закрыть] с целой ордой разных шейхов[50]50
  Шейх – в исламе: старец, старейшина, толкователь Корана.


[Закрыть] и дервишей[51]51
  Дервиши – в исламе: монахи.


[Закрыть], должных обеспечить благоволение Аллаха к исполняемому делу. Был, конечно, мастер, а также ответственный за время хронометрист и, наконец, сами литейщики.

По знаку бейлербея начиналось моление, и потом, при взывании к Аллаху, рабы, в числе коих был и Лео, загружали в огромную топку целые бревна. На этом кончался первый этап, необходимо было ждать, пока не раскалится нужным образом печь – а на это требовались сутки.

Естественно, все начальство временно исчезало, оставались лишь инспектор, мастер, духовенство, которое молилось беспрерывно: "Нет мощи и силы, кроме Аллаха", ну и, естественно, рабочий люд.

Казалось, сама башня начинала раскаляться, горячий воздух жег легкие. Становилось и голому жарко. Литейщики и рабы-истопники почти полностью раздевались и пребывали лишь в штанах, шлепанцах и толстотканых нарукавниках.

Наконец, наступал ответственный момент: начальство возвращалось, пушечный мастер приказывал закладывать металл в огромный котел и позже приглашал духовенство кидать в начинавшую кипеть массу золотые и серебряные монеты.

Одни рабы ворочали в чане металлическими шестами, промешивая субстанцию, в то время как другие вновь заталкивали бревна в топку. Всеобщее вставание означало, что осталось полчаса до открытия задвижки, за чем тщательно следил упомянутый выше хронометрист.

Имам со своими подчиненными произносил усиленное моление, потом хронометрист давал сигнал, и двое на сей момент главных действующих лиц – мастер и главный литейщик, – благоговейно брали багры с крюками, торжественно подходили к задвижке и синхронно отворяли ее. Освобожденный металл начинал свой бег по желобам к глиняным литейным формам. Духовенство меж тем резало жертвенных баранов по обеим сторонам печи.

Для отливки большого орудия требовалось полчаса, для меньших – соответственно, меньше времени. Не слишком много, но вспомните, сколько времени уходило на подготовку! Именно поэтому турки отливали пушки, что называется, конвейером. Когда заполнялась одна форма, поток металла преграждали массой маслянистой глины и умело перенаправляли на заполнение следующей формы. В итоге – новый урожай смертоносных орудий, порой огромных, с арабской вязью молитв на хищных рылах.

Высшим классом являлась гигантская сборная бомбарда. Не видя, невозможно поверить в существование подобных чудищ, когда одна часть ствола, приблизительно в две пятых длины, словно болт с резьбой, ввертывалась во вторую – однако подобный монстр пятнадцатого века дожил до нашего времени, хранится в Великобритании, около Портсмута, в музее форта Нельсон, и называется "Дарданелльская пушка".

Если кого интересуют размеры – пожалуйста. "Базилика", главная пушка венгерского мастера Урбана, служившего туркам при осаде Константинополя в 1453 году, имела в среднем следующие тактико-технические характеристики. Длина – порядка 8—12 метров; вес – около 32 тонн; диаметр ствола – порядка 75–93 см. Это чудище метало ядра весом порядка 540–590 кг и диаметром около 73–91 см. Дальность полета ядра – примерно 2 км. И после каждого выстрела требовался час на охлаждение бронзы, из которой это орудие было отлито.

Подобные пушки отливались в основном на литейном дворе Топхане в тогдашней турецкой столице, то есть в захваченном Константинополе. Однако чуть позже турки, чтобы не таскать их с собой по Европе и Азии, отливали эти орудия прямо на месте своей новой осады. К пушкам меньшего размера это правило применялось давно, еще при отце султана Мехмеда – Мураде Втором.

Но вернемся пока в Алаийе, где успешно завершилась очередная плавка. Возносились всеобщие молитвословия Аллаху, выплачивались премии и подарки, все гуляли. Получали свою порцию бузы и рабы – истопники и литейщики, – порадоваться, что на этот раз никто не погиб, а ведь жертвы случались.

Свидетелем одной из катастроф стал и Торнвилль, отработавший в литейном заведении уже несколько месяцев. Глиняная форма треснула, и раскаленный расплавленный металл фонтаном брызнул из трещины, тут же ее расширив и прорвав форму окончательно, словно бурный поток – плотину.

Чад, дым, истошные вопли вкупе со зловонным запахом горелого мяса, безумное блеяние жертвенных баранов, безуспешная попытка мастера задраить задвижку, кончившаяся его гибелью… Рабы судорожно кидают масляную глину, кто-то вновь пытается закрыть задвижку, огненная река продолжает разливаться, испепеляя людей, падающих в нее…

Над арсенальной башней медленно, но верно поднимается черный дым, оповещая о произошедшем несчастье. По указу караульного туда спешит пожарная команда. Еле-еле передвигаясь, выходят наружу немногие уцелевшие. Среди них – Лео. Гремя цепями, он в изнеможении припал к фонтану с ледяной водой: "Страшно!.. Смерть смерти рознь, но вот так, словно ошпаренный поросенок…"

То ли нервное потрясение, то ли ледяная вода после адской жары привели к сильной лихорадке. Несколько дней Лео был между жизнью и смертью, потом его отходили в специальном отделении больницы, предназначенном для неверных.

Литейное производство пока восстанавливалось. Рыцаря и еще некоторых выживших, но легко пострадавших и посему не способных к восстановительному труду в арсенале истопников, чтоб рабочий скот не простаивал, отправили на уборку хлопка за пределы города, где-то в паре дней пути от Алаийе. Кажется, наступал благоприятный момент для побега!

Цепи, эти проклятые цепи, до крови стиравшие кожу, – днем они оставались только на ногах. Потому и бежать надо было днем!

Два дня ушло на обдумывание и подготовку. Юноша сэкономил хлеб, налил воду в небольшую сушеную тыкву.

Затаиться в хлопчатнике не составило особого труда. Лео начал пробираться и нарвался на товарища по несчастью, но тот не выдал – только поглядел на него печальными глазами и еле уловимо сделал знак креста, будто благословляя на побег. Зато надсмотрщик заметил, загалдел.

Тут Лео, словно заправский хищник, силы которого удесятерила долгими месяцами накапливаемая ненависть, кинулся на турка и, быстро свалив, задушил голыми руками. Отобрав у обмякшей жертвы нож и плеть, раб опасливо продолжил путь к свободе. Главное – выйти к морю. Там уж как-нибудь, если надо будет, отсидится, переждет, но попадет на христианский корабль. Можно украсть лодку и постараться доплыть до Кипра. Карты не было, но, по расчетам Лео, Кипр должен был располагаться почти напротив Алаийе. "Если море спокойно, то доплыть можно, – думал Торнвилль. – Сейчас надо покинуть хлопчатник и затаиться до ночи".