Текст книги "Превенция"

Автор книги: Евгений Шорстов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4. Нельзя было прерывать

О понятии «смысла самой жизни» я впервые услышал в тот дождливый день от отца на кухне. Такой серьёзный вопрос до сих пор остаётся одним из самых сложных в философии, что уж говорить о том, как он был понят одиннадцатилетним мальчишкой. Скоро я совсем позабыл об этом разговоре, но одни из последних слов отца заставили меня в корне переосмыслить своё отношение к данной проблеме. Теперь у меня есть своя теория о смысле самой жизни и конечной цели всего человечества, которую я обязательно приведу ниже.

Что касаемо юной Кати, то она не соврала: смерть действительно пришла в дом, забрав себе несчастную тётю Лену. В тот же вечер бедной женщины не стало. Мама была рядом с ней, когда она, хватаясь дрожащими руками за мокрую от пота простыню, тяжело дыша и тихо постанывая, пыталась что-то сказать. Отец вызвал скорую помощь, врачи увезли тётку в больницу, а пару часов спустя, в тишине квартиры раздался громкий звонок отцовского мобильника – всё кончено.

Дальше всё было как в тумане: внезапно объявившиеся наследники, борющиеся за лакомую квартиру, дешёвый гроб посреди большой комнаты, заплаканное лицо матери и тяготы долгожданного переезда. Отец нашёл достойную квартиру в посёлке на окраине. Панельный дом, четвёртый этаж, две комнаты – о чём ещё можно было мечтать молодой семье? По сей день мне неизвестно, что случилось с квартирой почившей тёти Лены, да и я, признаться, не хочу знать. Семейные разборки по кровопролитию иногда не уступают даже разбирательствам мафиозных кланов.

С Серёгой я увиделся за два дня до переезда. Мы обсудили всё произошедшее, провели параллели со словами девушки, а затем поклялись никогда и никому об этом не рассказывать. Он зашёл за мной в день отъезда и предложил начать новое расследование касательно маленькой деревянной шкатулки, что он увидел в руках у незнакомого мальчика. Серёга показал мне чистый лист тетрадки, и при мне же озаглавил его как «Тайна шкатулки». Безусловно, я горел желанием приключений, но время играло против нас, поэтому ничего кроме как обсудить план расследования, который теперь уже вылетел из моей памяти, мы так и не успели.

Школьная рутина, новые друзья во дворе, первая влюблённость, первая драка – всё это затмевало мои былые приключения, даже такие невероятные. Время шло, образ Серёги стал забываться. Утопая в повседневных заботах, без оглядки бросаясь в бушующее море юности, я даже не подозревал, какие дела в данный момент вершит мой друг детства.

Мамы не стало, когда мне было семнадцать. Болезнь суставов привела её в больницу аккурат под Новый Год. Вирусная инфекция, подхваченная в застенках лечебницы, вызвала тяжёлую форму воспаления лёгких, с которой дежурящие на праздниках медсёстры боролись исключительно антибиотиками: когда одни не помогали, они назначали другие, более сильные. Как итог – уничтоженный иммунитет. Затем нам сообщили, что у неё обнаружен перитонит, и в данный момент она отправлена на операцию. Следующие пять дней мама лежала в реанимации, пребывая в «стабильно тяжёлом состоянии», а вечером пятого дня в десять часов вечера, дрожащей рукой убирая от уха телефонную трубку, отец негромко сказал мне: «Всё, Витя, нет мамы». Его слова отозвались холодом по всему моему телу, а мозг, как это часто бывает, попросту отказывался верить в происходящее. Сказать честно, я был искренне расстроен и разбит, но совсем не удивлён. Где-то в глубине своего сознания я давно подготовился к такому исходу. И вновь туман: бесполезные слова соболезнования, рыдающие престарелые родственницы; бородатый поп размахивает кадилом, пока я держу в руке свечку и думаю, как же нам жить дальше, и ужасное (здесь я солидарен со Смольниковым) пожелание «держитесь», летящее из уст каждого, кто только открывает рот в нашем доме. А сколько лживых обещаний мы услышали в тот день! Все искренне распинаются перед скорбящим мужем и сыном покойной, обещают помочь пережить утрату, клянутся поддерживать чуть ли не в любое время и никогда-никогда не бросать. Стоит ли говорить, что после отметки в сорок дней мы больше ни разу не встретились с этими людьми?

Отец стал другим. Само собой мы сблизились и жили мирно, совсем не ссорясь. Мы оба понимали, что мамы больше нет, но странное чувство, будто она просто вышла куда-то ненадолго и вот-вот вернётся, не покидало нас, а меня не покидает до сих пор.

Не прошло года, как у отца обнаружили рак лёгкого. Он запустил лечение, отказался от операции, а химиотерапию ему так и не предложили. Последние месяцы отец целыми днями лежал в кровати, совсем мало ел, а по ночам тихонько звал маму. С работы ему, понятное дело, пришлось уйти, благо, приличные сбережения позволили нам некоторое время ни в чём не нуждаться. А затем случилось необъяснимое и крайне пугающее происшествие.

Вернувшись поздно вечером домой, я не смог просунуть ключ в замочную скважину: отец забыл вытащить свой ключ с другой стороны двери, когда провожал меня утром. Я долго стучал, несколько раз пытался дозвониться на его телефон, но отец не отвечал. Приготовившись к самому страшному варианту развития событий, я побежал в соседний подъезд, где жил председатель дома, и объяснил ему всю ситуацию. Тот вызвал участкового, с которым прибыл мастер из конторы по вскрытию замков. После небольших махинаций мастера с маленькой дрелью дверь распахнулась. Как ошпаренный я вбежал в комнату отца, застав там страшную картину: весь бледный, он лежал на полу, молча перебирая руками в воздухе.

На карете скорой мы доставили его в больницу, где он пролежал в течение трёх дней. Врачи поставили диагноз: инсульт. Отец пребывал в туманном состоянии и ничего толком не соображал. Оставлять его в больнице и занимать лишнее место в палате, по словам врачей, не было смысла, поэтому мною было принято решение забрать отца домой. Целый месяц мне предстояло ухаживать за ним: менять подгузники, обтирать влажной губкой тело, кормить маленькими кусочками пищи. И со временем ему будто бы стало немного лучше, я даже посчитал, что он идёт на поправку. Отец самостоятельно садился, свешивая ноги с кровати; с переменным успехом, но узнавал меня и называл по имени; просил включить ему телевизор, а иногда запрашивал совсем неожиданные вещи, например пиво или сигареты, которые, к моему сожалению, я не мог ему предоставить. Кстати говоря, баночка пива всё-таки была куплена, но выпить её он так и не успел; позже, утирая слёзы, я вылил эту банку на его могиле.

Я полагаю, что отношения родителей с детьми строятся по типу прямой и синусоиды, где последняя – это, безусловно, дети. Они то сближаются, то напрочь отдаляются от своих стариков, не понимая, что любить – это единственная верная стратегия таких отношений; отбросить бесполезные споры и переубеждения с глупыми обидами, и просто любить. И как же горько, когда старшие близкие уходят в момент отдаления этой детской синусоиды от родительской прямой, не оставляя шанса ещё хотя бы раз сблизиться и попросту поговорить по душам.

В один из последних дней, когда отец был в относительно ясном сознании, я, вспомнив наш давний разговор, спросил у него:

– А в чём же смысл жизни, папа?

– Смысл… – Он устало поднял тяжёлые веки и взглянул на меня, покачав головой. – Чтобы я так не лежал.

Эта фраза запомнилась мне дословно, возможно, именно она, в какой-то мере, и сформировала моё видение.

Через пару дней ему вновь стало хуже. Последней ночью он даже не смог выпить воду, которую я при помощи специальной поилки заливал ему в рот; всё проливалось, оставляя мокрый след на простыне. Отца, по мнению прибывшего врача, не стало на рассвете. Я же заметил это сразу после пробуждения около восьми часов утра, когда, зайдя в комнату, потрогал его лоб. Остывающее тело в моих руках ознаменовало моё официальное сиротство. Именно после всего пережитого за последнее время я открыл для себя преддверье основания страха, описанного ранее: я испугался, и более ничего из обыденного не могло меня напугать. Ежедневная картина увядающего отца пугала до ужаса, но она не сломила меня, а наоборот закалила. Страх самого страха заставляет тебя бояться любого шороха, но одновременно с тем, как бы противоречиво это не звучало, делает тебя почти бесстрашным. Но это ещё не было переходом черты, и таким храбрым мне предстояло оставаться вплоть до одного рокового вечера, когда мой старый друг детства решил наглядно продемонстрировать интересные особенности своего хобби. Но об этом чуть позже.

В какой-то момент, будто бы желая угодить уже ушедшему отцу, я принялся рассуждать о смысле жизни, отталкиваясь от одной его фразы.

«Чтобы я так не лежал…»

Если идти от противного, то смысл смерти состоит в том, чтобы забрать жизнь, следовательно, смысл жизни в победе над смертью, что оправдывает слова отца, ибо бессмертные люди не будут умирать в таких муках, в коих пришлось уходить ему. Похожие мысли были и у Смольникова. Но тут же появляется новый вопрос: какой смысл в этой победе? Для чего мы побеждаем смерть? Ответ совершенно прост – победа над смертью не есть смысл, но есть цель, которая является частью смысла самой жизни, его неотъемлемым атрибутом.

Примерно 40 тысяч лет назад в начале верхнего палеолита земля была заселена человеком разумным. С того времени и до наших дней человечество прошло колоссальный путь. Научные достижения двигали, двигают и будут двигать нас всё дальше и дальше по пути прогресса. Так что если этот прогресс, как заявляют приверженцы трансгуманизма66
  Приверженцы этого течения верят, что новейшие разработки избавят людей от старения, смерти и неизлечимых болезней.


[Закрыть], и есть дорога к конечному смыслу?

Вспомним наш с отцом разговор на кухне. Каждый человек имеет свою цель жизни: у первого – изобретение какого-нибудь технического приспособления, что значительно улучшит быт человечества, у второго – спасение жизни первому изобретателю, а кто-то третий просто должен вовремя оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы по итогу всех совокупных действий человечество вновь двинулось на шаг вперёд. Но ради чего первому изобретать, второму спасать, а третьему оказываться в нужном месте? Во имя этого самого шага вперёд.

Благодаря прогрессу в медицине, например, мы уже научились лечить огромное количество заболеваний, что раньше считались смертельными и неизлечимыми. Теперь потерявшие конечность люди могут заменить её протезом, который будет выполнять те же функции. Широкое распространение получает трансплантация органов, а в последнее время идёт много разговоров об их искусственно выращенных аналогах, что в будущем будут пересаживаться взамен настоящих. Всё это подводит нас к начальному тезису, а именно к победе над смертью. Если человечество, благодаря развитию науки, сможет победить старение, а затем и смерть полностью, даровав себе бессмертие и неуязвимость, то никакие природные катаклизмы на планетах или самые тяжёлые условия бескрайнего космоса не будут для нас помехой.

Но к чему нам победа над смертью?

Предположим, что существует тот самый бессмертный и вездесущий творец, который создал нас совершенно необразованными и неразвитыми болванками. Затем, путём сложных и долговременных процессов эволюции нам удалось достичь того, что мы имеем сейчас, чтобы продолжить свой путь и спустя долгое время развиться до уровня творца, Создателя, Бога. Этот результат в некоторой степени можно сравнить с религиозным экстазом77
  Верующие считают, что через религиозное созерцание можно достичь состояния общения с Богом, в котором «душа пребывает в Боге и Бог в душе». Например, в экстазе находился апостол Пётр, когда согласно книге Деяния святых апостолов, пребывая на молитве в городе Иоппии, в видении получил от Бога откровение о том, что необходимо принимать в церковь не только иудеев, но и язычников.


[Закрыть], только теперь человек не просто контактирует с Создателем, а сам становится равным ему. Таким образом, преддверье финала – стать богом.

Но всецело обдумать этот вопрос и сформулировать чёткую трактовку своего тезиса я смог только после нашего с Серёгой разговора, который будет обязательно расписан во всех красках позднее. В тот вечер, когда Смольников на крыльце спросил о моём мнении, в моей голове бегущей строкой пронеслось всё вышеописанное рассуждение, но ответить ему я так и не решился.

Прошло несколько месяцев после смерти отца. Все те родственники, что сжимали мне руку на похоронах, слёзно клянясь поддерживать и помогать всем, чем только смогут, бесследно испарились из моей жизни, и я остался совсем один. Дома была проведена генеральная уборка, заключавшаяся в освобождении зала от ненужных мне вещей и захламлении ими спальни.

Я привык к звенящей тишине квартиры и ежедневным приступам грусти по вечерам, одним словом – к одиночеству. Всё изменилось, когда под конец зимы, перекусывая в паршивой дешёвой столовой около вокзала, я заприметил за соседним столиком знакомый острый нос, украшавший лицо симпатичной длинноволосой брюнетки. Словно из ведра на меня вылились все позабытые детские воспоминания. Не веря своим глазам, я перевёл взгляд на её собеседника, что сидел против неё и, активно жестикулируя, что-то упорно доказывал. В моей голове стукнуло: в этом щетинистом зеленоглазом парне я узнал своего давнего друга детства – Серёгу. Сейчас он сидел так близко, но одновременно так далеко. Нас разделяли не только два метра между столиками, но и все пережитые по отдельности жизненные события, которые, по моему мнению, должны были совсем затмить детские приключения. Я тупо смотрел на него, не отрываясь; мне долго не удавалось взять себя в руки, набраться храбрости подойти и заговорить первым, но проблема решилась сама собой.

– Витька? – еле слышно спросил он, заметив мой пристальный взгляд. – Витька, ты?

– Я, Серёга! – с неописуемым облегчением сказал я, растянув рот в широкой улыбке.

– Ёлки-палки, ты чего там, а ну иди к нам!

Совсем позабыв о своей недоеденной порции дешёвых отбивных, я вышел из-за стола и уже через секунду сжимал руку своему другу.

– Это – Катя, – сказал он, указав на девушку, – мы их допрашивали, помнишь?

– Помню, помню, – как заведённый повторял я, улыбаясь то ему, то девушке напротив.

Слишком много мыслей в тот момент замелькало в моей голове. Радость от встречи омрачалась странными воспоминаниями. Я действительно вспомнил всё: Серёжкину тетрадь, допрос таинственной парочки и смерть, что всё-таки пришла в наш дом, как и предрекала юная Катя.

– Ты чем сейчас занимаешься? – спросил у меня Серёга. – Учишься?

– Нет, думаю со следующего года поступать.

– А армия? – удивлённо поинтересовался он.

– По состоянию здоровья, – улыбнулся я, – увы, не годен.

– Прозябаешь по злачным столовым, получается?

– Получается…

– Ну, я думаю, что мы сможем предложить тебе чуть более интересное хобби, чем загибание в этой харчевне. – Серёга понимающе закивал, и, таинственно улыбаясь, переглянулся с Катей. – Сможем же?

– Серёжа, – вдруг произнесла она, бросив на него строгий взгляд.

– Ты чего? – непонимающе спросил он, не переставая улыбаться. – Это же друг мой!

– Да ладно, Серёга, – с некой неловкостью проговорил я, – мне и прозябать неплохо.

– Ты же ещё ничего не знаешь! – Давний друг смотрел на меня широкими зелёными глазами, всё так же улыбаясь. – Не обращай на неё внимания, – он махнул рукой в сторону Кати. – Давай встретимся завтра?

– Я только за! Приходи в любое время!

Мы обменялись номерами телефонов, Серёга записал мой адрес и сказал, что непременно заглянет завтра после обеда, а также неоднократно намекнул на небольшое застолье, чему я был только рад. Просидев так ещё несколько минут и понаблюдав за неподдельной радостью давнего друга и за всё более ощутимым недовольством Кати, я решил покинуть столовую, дабы не стать своеобразным «яблоком раздора» и позволить собеседникам закончить начатый разговор.

Эмоции лились через край, неожиданная встреча и предстоящий разговор с Серёгой заставили с надеждой на лучшее смотреть в завтрашний день, подготовка к которому началась незамедлительно с покупки всего необходимого в продуктовом магазине и с генеральной уборки жилища меланхоличного затворника.

Следующий день выдался дождливым. Чёрные тучи заволакивали небо, нависая над серым городом и погружая его во мрак. Тишину квартиры нарушал приятный стук капель по стеклу, вперемешку с частыми раскатами грома. Тонкие полоски молний мелькали вдалеке, освещая ломтики тёмной ваты, и страшный ливень набирал силу.

Мой друг пришёл промокший с поломанным зонтом в руке. Пока он развешивал свою влажную одежду на сушилке, а я подыскивал ему сухие вещи из своего гардероба, дождь за окном ослабел, а когда мы сели за стол – практически прекратился.

– За встречу! – улыбнулся Серёга, подняв стопку водки.

Я поддержал тост, и мы выпили. Алкоголь, как известно, развязывает язык и связывает робость, поэтому оживлённый разговор не заставил себя ждать. Мы общались так легко и непринуждённо, будто бы и не было этих восьми лет разлуки. Серёга рассказывал про то, как сложилась его жизнь после моего переезда; и что больше всего меня удивило – складывалась она подозрительно идентично моей, за исключением нашего отношения к свободному времени.

Мой друг переехал с нашей старой улицы через пару лет после меня. Спустя некоторое время он тоже потерял обоих родителей и потому проживает один. От отца ему досталась машина, а от матери дом в каком-то загнивающем селе.

– А почему же ты пешком шёл, раз машина есть? – рассмеявшись, спросил я.

– Так мы же выпивать собирались! – засмеялся Серёга. – Хотя… нет, зря не поехал, всё равно до утра думаю остаться, куда по темноте-то идти… и в дождь.

– Ты мне лучше расскажи, как ты с этой носатой познакомился… с Катей.

– С Катей-то?! – Он пожал плечами. – В институте познакомились, они меня сами нашли.

– В институте? Ты учишься?

– Учился на заочном отделении, – ответил Серёга. – Приехал в библиотеку за монографиями и наткнулся на одну интересную, пока искал. Представляешь, в оглавлении целая глава отсутствует, как тебе такое? Кому не показываю – все смеются, мол, опечатка. Тут-то Андрей с Катей меня и приняли, так сказать.

– Куда приняли?

– Ну, арестовали, – рассмеялся он. – Говорят, нечего направо и налево языком чесать. А потом, то ли он, то ли она, узнали во мне мальчишку с камнем, понял? Сразу вопросы посыпались, всё про мои увлечения норовили разузнать. А я же всё время свободное на, так сказать, мистику трачу. Дело-то наше со шкатулкой так и не раскрыл, представляешь! Как и ещё несколько десятков подобных загадок… да и нет в них ничего мистического на самом-то деле. А тетрадочка моя переросла в толстый кожаный блокнот! Вот только не нужен он мне больше, сейчас игра крупная пошла.

– А дальше-то что было, ну, с ребятами?

– Да так, – он махнул рукой, – с горем пополам отбрехался, что увлекаюсь всякими загадками природы, чтобы за сумасшедшего не приняли, или того хуже – перед всем институтом высмеяли. А они наоборот предложили с ними поработать.

– Поработать? – переспросил я.

– Ну, – замялся Серёга, пожав плечами, – я тебе об этом ещё вчера пытался рассказать. Если в двух словах, то наши детские приключения имеют профессиональный уровень. Вот и мы с Катей вчера по одному такому делу в столовке сидели, там, представляешь, стакан один есть… выпьешь из него, а на следующий день у тебя вся подушка в крови. Видишь ли, Витёк, весь наш мир, оказывается, далеко не так прост, как кажется.

Я поморщился.

– Как бы это… – задумался он. – Во! Представь, что ты играешь на рояле: правильная последовательность нажатых клавиш производит на свет красивую мелодию, правильно? Но стоит тебе сфальшивить, как лишняя нота больно ударит по ушам; также и в жизни. Совершенно неожиданные, Витька, а иногда даже и самые обычные… ну, действия, выполненные в неправильной последовательности, могут привести к таким шокирующим результатам, что ты и представить себе не можешь.

Пока я с недоумением смотрел на него, трезвее всё быстрее и быстрее, Серёга посвящал меня во все тонкости своей профессии; как раз в тот вечер он впервые упомянул о знаменитых глазках и раковине. Особое внимание он уделил подробному описанию так называемых «прокажённых материалов», которые в силу своей неправильности могли навредить окружающим людям. К таким материалам можно отнести всё что угодно, например ту самую злополучную состыковку, или определённый процесс изготовления какого-нибудь предмета. По словам Серёги, даже самая обычная разделочная доска, выпиленная в специальных условиях, может нести в себе способность отравлять любую еду, разрезанную на ней; подобными свойствами также мог обладать и простой стеклянный стакан в дешёвой столовой… На все мои вопросы о том, шутит ли он, мой друг отвечал категорическим отказом, со всей серьёзностью настаивая на правдивости своих слов.

– Чтобы защищать невинных людей от подобных происшествий, а заодно и подчищать за ними результаты в особо тяжёлых случаях, существуем мы – волонтёры. Всё держится на добровольных началах, но, скажу по секрету, тут тоже имеется своя иерархия. Индивидуальных волонтёров, говорят, хоть пруд пруди, но мне по душе эта организация. Здесь за идеальную работу премия полагаются, выдают её эти верхи – вроде как зажиточные идейные деды. Сам я ни с кем оттуда не знаком, но Катя связи имеет, говорит, что организация не просто старая, а даже древняя! Иногда, таким как она – проверенным волонтёрам – поручается найти новых людей, этим «новеньким» однажды стал я, а теперь и у тебя есть все шансы.

– Но с чего вдруг я им понадобился?!

– Ты нужен не им, а мне, – улыбнулся Серёга. – У меня друзей-то кроме тебя и не было больше никогда, все считали каким-то странным, говорили мол: «Глядите, опять в своей тетрадке что-то пишет!» Катя с Андреем мне будто новую жизнь подарили, а тут ещё и тебя встретил. Договориться не проблема – договорюсь, лишь бы ты согласился. Вспомни, какой командой мы были в детстве!

– Восемь лет прошло, – отрезал я. – Ты всё это время горел приключениями, а я только прожигал юность, куда мне сейчас в волонтёры? Да и команда из нас… всего одну загадку со стуками разгадали. Мне вообще до сих пор слабо верится в эти истории с неправильной состыковкой слов.

– Мне тоже не верилось, – понимающе кивал он, – но любопытство толкало вперёд, а потом я и сам убедился в правдивости всего, когда полистал справочник.

– Что за справочник?

– У волонтёров нет толстых энциклопедий. Мы, представь себе, совершенно необразованны в своей сфере, и понятия не имеем, как всё работает, но, что иронично, знаем, как с этим бороться, – говорил он всё чётче и чётче, потихоньку начиная трезветь. – Единственное, что имеется у нас для получения хоть какой-нибудь информации – это небольшой справочник, сотни раз дополненный и перепечатанный самими волонтёрами. Разные справочники могут кардинально различаться, всё-таки пишутся разными людьми, но основные правила и методы борьбы всегда схожи. Один такой есть у Кати, и я лично держал его в руках, – с гордостью в голосе закончил он.

– А Андрей? У него нет справочника?

За окном прогремел очередной раскат грома, а дождь начал возобновляться и тарабанить по стеклу с новой силой, будто бы желая разбить его вдребезги своим неистовым напором. Серёга покачал головой и поморщился.

– С Андреем всё очень сложно. Этот чуть больше года назад переметнулся на сторону так называемых чёрных волонтёров, – сказал он, и тут же, заметив мой вопросительный взгляд, усмехнулся. – Они зовут нас превенцией, а мы их чёрными. По сути дела они ничем не отличаются от нас в плане целей, но их методы куда радикальнее. Если наши люди, обнаружив прокажённую литературу, для начала найдут автора, разузнают у него о процессе написания, вычислят неправильную состыковку, вырежут её из абзаца, а затем внесут описания этого случая в справочник, обезопасив таким образом других людей и предупредив дальнейшие казусы, иными словами – осуществив превентивные мероприятия, то чёрные волонтёры поступят куда проще – вырвут из книги главу, а самого автора клеймят как прокажённого. В лучшем случае ему запретят заниматься написанием чего-либо, а в худшем – ликвидируют. Причём им даже не придётся пачкать руки: одна правильная фраза, даже не сказанная лично, а подброшенная на записке или в электронном виде – и он труп. Чистая и непыльная работа. Люди, обладающие такими знаниями, как они – это самые опасные люди во всём мире, Витька, ибо любой человек может быть уничтожен, стоит им только захотеть. Другое дело, что стать одним из них практически невозможно, Катя говорит, что вербовки происходят редко, да и вербуют адекватных и опытных. Меня до сих пор поражает то, что они выбрали довольно молодого Андрея, но, отдать ему должное, – он улыбнулся, качнув головой, – человек он действительно умный… только не стоит говорить ему об этом. И уж тем более не говори, что я это признал… мы с ним в контрах.

Я долго сидел неподвижно, переваривая всю услышанную за последний час информацию, пока голодный Серёга расправлялся с отваренными сосисками, закусывая их помидором.

– Накатим? – спросил он.

– Допустим всё так, – начал я, игнорируя его предложение, – но есть что-нибудь, что подтвердит всё сказанное?

– Ну, могу показать тебе то, что окончательно убедило меня в своё время – одну из сущностей. Только это… отказ от ответственности беру, и… как его… ты несёшь.

– Под мою ответственность покажешь?

– Во! Да. Так, слушай сюда, они боятся вида любого ножа, так что из рук его не выпускай, пока не убежит.

– Кто не убежит?

– Ну, баба такая, сейчас увидишь, гляди – не влюбись.

– Ты серьёзно?! – вскрикнул я. – Тут сейчас кто-то появится?

– Да, – отвечал Серёга, поднимаясь из-за стола, – нож возьми.

Пока я тянулся через весь стол за ножом, мой друг демонстративно подошёл к окну, три раза постучал по подоконнику, затем повернулся к стеклу спиной, проговорил небольшую, совершенно обыкновенную, но совсем неподходящую к ситуации фразу, которую я, понятное дело, из соображений безопасности не могу тут привести; затем он щёлкнул пальцами и заулыбался, глядя на меня, я же уставился на него. Так продолжалось около пяти секунд, пока где-то в глубине квартиры не раздался человеческий стон. В ужасе я повернул голову на дверной проём, не в силах что-либо сказать.

– Ножик повыше держи, – сказал Серёга, похлопав меня по плечу и указав другой рукой на дверь. – Хорошо, что у тебя двери не заперты, а то пришлось бы нам к ней самим идти… а там такая мадмуазель, закачаешься.

– Так? Правильно? – еле-еле выдавливая из себя слова, спрашивал я, трясущимися руками поднимая нож над столом.

Стон перерос в жуткий смех, а затем в сдавленный крик. В дальней комнате послышался тяжёлый топот, переходящий в уверенные медленные шаги, потом в обычную ходьбу, а затем и в бег. Панический ужас сковал моё тело, лицо сдавила маска удушающего страха – я даже не мог раскрыть рта; а руки настолько крепко вцепились в ручку ножа, что вены на них раздулись и стали похожи на мерзких синих червяков.

Не прошло и минуты, как в дверном проёме показалась ужасного вида фигура девушки с полностью белой головой без каких-либо признаков лица. Её тонкие руки с длинными пальцами прорастали из бледного тела, что держалось на двух мохнатых козьих ногах с бурыми копытами. Я кричал, размахивая ножом в воздухе. Фигура отстранилась назад от проёма и с диким воплем скрылась в коридоре.

– Всё, всё, ушла она, ты победил, – успокоил меня Серёга, – хватит махать.

– Куда она пошла?! – кричал я, не опуская ножа.

– Понятия не имею, – он пожал плечами, вновь усаживаясь за стол, – полагаю, что туда, откуда пришла. Отвечаю заранее – не знаю, откуда; ровно и то, как она кричит, если рта не наблюдается; а также понятия не имею, что будет, если она до тебя доберётся.

– Она в квартире?!

– Нет, говорю же, ушла, – сказал Серёга, улыбнувшись. – Испугался?

Точно не вспомню наш дальнейший разговор, но знаю точно, что был он весьма напряжённый и клишированный: я, как и подобает обычному человеку, никак не мог поверить в только что увиденное, и пытался отыскать рациональную причину произошедшего, а мой друг успокаивал меня, не прекращая улыбаться. По всей видимости, для него эти мероприятия были в порядке вещей. Одно могу сказать наверняка: после этого случая я действительно перешёл черту страха, и моё мироощущение будто бы взорвалось, уничтожив весь скепсис и окутав душу жгучим адским пламенем прозрения. Я столкнулся с тем, что заставило меня уверовать во всё, во что верить до последнего не хотелось. Самый большой страх – испугаться и перейти черту – воплотился в образе существа, что было изгнано моими же руками.

Спустя несколько часов, Серёга наконец-то убедил меня, что только мы – волонтёры – способны разобраться с природой этих нелюдей, чтобы в конечном итоге навсегда избавить человечество от тех ужасных проблем, которые оно может создать самому себе абсолютно случайным образом. С тех пор я не боюсь испугаться, да и вообще больше не боюсь за себя. Теперь мой единственный страх заключается в том, что испугаться, пережив основание страха в полной мере, и перейти черту может кто-то другой. И если этот кто-то совершенно случайно нарушил законы нормальности и создал прокажённый предмет или вызвал ужасное существо, что стонет в запертой комнате, то моя первостепенная задача обезопасить от этого ужаса не только посторонних людей, но и непосредственного создателя; помочь ему встать на истинный путь и защитить бедолагу от чёрных волонтёров.

Да и стать частью общества превенции было для меня настоящей честью, но я готов поклясться, что пошёл на это из исключительно благородных побуждений, без какого бы то ни было коварного расчёта или злого умысла; мне не нужны были ни деньги, ни статус.

Спасение человечества стало целью моей жизни; вдруг именно мне и положено спасти изобретателя, что в конечном итоге подарит людям долгожданное бессмертие, позволив познать смысл самой жизни? А может я и есть этот изобретатель?

Так я стал волонтёром.