Текст книги "Превенция"

Автор книги: Евгений Шорстов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Он тоже слышал! Я и у папы спрашивал, все слышали, но никому не интересно, что там.

– Ну, – нахмурился дед, – мало ли кто может стучать. Птичка какая-нибудь залетела, свила гнездо, мыши бегают…

– Ага! Вот и папа говорит, что птичка, – перебил его Серёжка. – Видели мы сейчас птичек! Я так и записал, – ткнул пальцем в свежие записи, – трупы! Трупы птиц, мёртвые значит. Вот то чудище, которое по ночам стучит, их и убило!

– Ох, вон как! – воскликнул дед. Он поднялся с лавочки, бросил окурок на землю и, почесав себя по затылку, задумчиво произнёс: – Раз чудище их убило, отчего же не съело? Зачем же просто так птичек убивать?

– Пока не знаем, – обиделся Серёга. – Ты думаешь, мы тебя разыгрываем, а здесь важное дело!

– Верю, верю, – улыбался Геннадий, – я и сам в детстве чудовищ видел.

– Каких чудовищ? – осмелев, вымолвил я.

– Ну, это история длинная, – качал головой дед.

– Да врёт он всё! – протараторил Серёжка. – Не видел он никаких чудовищ.

– Ах, не видел?! – опять улыбнулся Геннадий. – Ну, слушайте. – Он вновь присел на лавку.

Я, попривыкший к его компании и искренне заинтересованный, уже не так страшился, поэтому спокойно сел рядом.

– Мы с сёстрами в деревне тогда жили, – начал дед, – дома у нас друг напротив друга стояли, через дорогу перейдёшь и уже в гостях. А по вечерам, когда на столбах по селу уже фонари зажигают, любили мы на лавочке около забора собираться, да разговаривать по полночи. Вот так сидим один раз, и тут, откуда не возьмись, приходит котёнок: небольшой, серый в коричневую полоску. Сразу к нам на лавочку запрыгивает, ласкается, но не на колени садится, как обычно, а всё норовит за спину залезть. Мы – дело понятное – не пускаем, ещё расцарапает сзади чего ненароком, сестра его хвать, на руки взяла, да чуть не закричала: пахло от него так, что голова начинала болеть, то ли болотом, то ли рыбой какой-то протухшей, но дышать было тяжело и противно, даже на кашель пробивало. А наша домашняя кошка тоже по ночам любила бродить, и только она этого котёнка заметила, так сразу зашипела, да настолько громко, что сестры вздрогнули. На лавочку мы его больше не пускали, так и сидели – его отгоняли, пока сосед с работы по улице не пошёл…

– На соседа набросился? – спросил я.

– Нет, – Геннадий поднял указательный палец и покачал им. – С соседом шла его собака – немецкая овчарка – здоровая жуть, но добрая, всех детей любила. Как нас издалека завидела, так сразу побежала здороваться, руки облизывать. И вот бежит она, а кот ей поперёк дороги встал и как зашипит! Она остановилась и начала присматриваться. Мы уж думали всё, попал котик, сейчас она его прям так и разорвёт на части, но не тут-то было! Он ещё громче шипеть начал, собака заскулила, попятилась назад и рванула к хозяину. Сёстры меня по плечу похлопали, говорят, мол, давай на веранде посидим, пока этот верзила пушистый не уйдёт, а он как будто нас услышал, под калиткой пролез и припустил через весь двор прямо к дверям веранды, мы за ним. Подходим, и ведь уверены были, что котяра уже все галоши внутри веранды пометил, а он сел на крыльце, в открытую дверь не заходит, только мяукает. Ещё раз посмотрели на него да махнули рукой и внутрь зашли. Закрываю я дверь, а на ней, с обратной стороны мелом нарисован крест христианский, на праздник какой рисовали или обычай деревенский – не знаю. Вот тут у меня руки-то и затряслись, а кот вдруг раз, и в дверь скрестись начал. Я в ужасе задвинул засов и отошёл вглубь веранды. Сёстры между собой шепчутся, самим страшно до жути, но виду не подают, я тоже в храбреца играю, а сам молитвы в голове перебираю. Кот вроде затих, и только я собрался выдохнуть с облегчением, как этот гад в окно ударился! Подпрыгнул и стукнул по нему коготками. Мы с сёстрами переглянулись и без слов с веранды домой забежали. Так я у них до глубокой ночи и просидел, а потом побежал домой без оглядки, одно только успел заметить – полнолуние было, луна огромная, круглая как часы, ни тучки на небе, всё черным-черно и только этот диск, как глаз какой-то из космоса на меня смотрит.

– Так, – сказал Серёжка, сделав очередную пометку в тетрадочке, – а что с котом случилось?

– А не видели мы больше кота, – тихо сказал дед, – ни на утро, ни на следующие ночи. Пропал пушистый.

– Как?! – побледнел Серёга. – А куда же он делся?

– Не знаю, как появился из ниоткуда, так и пропал в никуда… – дед почесал затылок и, попрощавшись с нами, побрёл обратно в подъезд.

Серёга сидел в замешательстве, придерживая одной рукой открытую тетрадь, а второй почёсывая щёку. Я не знал, что сказать, слишком большое впечатление на меня – одиннадцатилетнего – произвела история, рассказанная стариком. Как хотел бы нынешний я ещё раз поговорить с Геннадием, но того уже давно нет в живых.

Вечером мы с Серёгой договорились провести очередное наблюдение за таинственными ночными стуками, ещё раз убедиться в точности наших данных относительно времени их активности и, исходя из полученных результатов, думать, что делать дальше. На этом и разошлись.

Эта ночь была особенно тёмной. Я лежал в своей постели, сверля глазами потолок, прислушивался к каждому шороху, и раз за разом прогонял в голове историю, услышанную от деда. В комнате было тихо, лишь отдалённые редкие звуки проезжающих где-то автомобилей, шелест опавших листьев и стрекотание сверчков доносились из открытого окна.

Я повернулся лицом к стене, тщетно пытаясь разглядеть или хотя бы нащупать узор на обоях, водил по ней пальцем, ни на секунду не переставая думать о своей миссии. Время тянулось бесконечно долго, каждая минута казалась часом, я ворочался с боку на бок, негодовал, тёр глаза, раскрывался, а затем вновь накрывался одеялом, короче говоря – развлекался, как мог, лишь бы не уснуть. Но усталость взяла своё, и, спустя примерно полчаса, так и не услышав никаких звуков с чердака, я укутался в одеяло и задремал. Из дремоты меня вырвали еле слышные стуки, но стучали не сверху, а сбоку – это был Серёга.

Два стука, пауза, три стука – он хочет, чтобы я выглянул в окно. Сами стуки напугали меня до дрожи в коленях, а память предательски последовательными кадрами продемонстрировала мне с десяток страшных образов, когда-либо мною увиденных. Так часто бывает, когда, к примеру, возвращаясь ночью из уборной обратно к себе в кровать, ты вдруг прокручиваешь в голове страшные истории, ужасные лица чудовищ, и воображаешь себя героем одного из множества фильмов ужасов.

Я лежал в своей кровати, обмотанный липкой бечёвкой страха с ног до головы, и боялся пошевелиться. Вдруг, то зубастое десятиногое существо с головой красноглазого младенца, которое мой наивный детский мозг тогда активно рисовал, с каждой секундой добавляя новые и новые детали, сейчас вылезет из-под кровати, заслышав движение сверху; или что-то дьявольское нависнет над моей постелью и будет пристально смотреть на меня чёрными дымящимися глазами.

Два стука, пауза, три стука – и я опять вздрагиваю в ужасе. Нельзя оставить вопрос без ответа, я должен вытянуть руку и стукнуть по стене два раза – отказаться. Но пошевелиться было невозможно, холодный пот копился на лбу, а в груди клокотало так, что казалось, будто сердце вот-вот выскочит наружу. И вот после очередного стука из-за стены мне пришлось себя побороть. Вытащив руку, я медленно разогнул её в локте и потянулся в сторону стены.

Неожиданно, откуда не возьмись, костлявая волосатая рука с какой-то чёрной жижей, прилипшей к ней, схватила мою тоненькую детскую ручку и с нечеловеческой силой дёрнула её вниз, сбросив меня с кровати и протащив между нею и стеной, а затем через всю комнату по полу прямиком в ванную. Там я увидел хозяйку руки – тётю Лену, совсем не ту, что я знал раньше, теперь она была намного выше ростом, с серой кожей, покрытой волдырями и жёсткими чёрными волосами; огромной собачей пастью и кислотно-зелёными светящимися глазами. На ней была такая же одежда, какую носил дед Геннадий, только вся испачканная всё той же чёрной жижей. Я пытался вырваться, но тётка крепко держала меня за руку, а затем, раскрыв зловонную красную пасть, она разбросала в разные стороны слюни с капельками жижи и укусила меня сразу за две ноги. Мой крик никто не слышал, даже я сам, но боль, испытываемая в этот момент, была невыносимой. Тётя Лена ела меня снизу вверх, разрывая кожу и разгрызая кости, пока не дошла до шеи и не впилась пальцами мне в глаза, выдавив их и лишив меня дара зрения… – Всё это представилось мне в одну секунду, стоило лишь начать разгибать руку.

Тяжело дыша и изнемогая от ужаса, я нащупал стену и стукнул два раза, затем быстро отдёрнул руку и спрятал её под одеяло.

Утром я услышал знакомый шифр: один стук, пауза, два стука – Серёга будет ждать на улице. Когда мы встретились около лавочки, он начал кричать на меня, обвиняя в дезертирстве. Сгорая от стыда и еле подбирая слова, я соврал, что не смог подойти к окну, так как сильно боялся разбудить родителей, которые очень чутко спали в паре метров от меня. Немного успокоившись, Серёжка рассказал всё, что ему удалось увидеть прошедшей ночью:

– Я специально сел около окна, думал, вдруг кто-то не через подъезд, а по крыше на чердак лезет. Пять минут до часу оставалось, как вдруг я шаги, а затем и голоса слышать начал, прямо над собой! Ничего не разобрал, только понял, что они уходить начали, сразу рванул на кухню, чтобы из окна вход в подъезд разглядеть, притаился за занавеской, вдруг вижу, выходят! И знаешь, кто? – Тут он с укором посмотрел на меня, но ответа не дождался и продолжил: – Те самые, которые в окна вглядываются! Под фонарём остановились, поговорили о чём-то и по улице пошли. Я сразу тебе стучать, а ты отнекиваться!

– Получается, это они всё время стучали? – робко поинтересовался я.

– Э, нет, – покачал головой Серёга, – сегодня за всю ночь ни одного стука, да и если бы они, то каждый раз шаги и голоса были бы. Но ничего! Я всё записал, как они выглядят, – постучал он ладонью по тетради, – если это точно та парочка, то сегодня их и изловим!

– Как, изловим?

– Вот так, – он раскрыл тетрадь в самом начале, где корявым почерком, одно за другим, через запятую чередовались числа месяца и точное время. – Каждый раз в одно время вечером. И сегодня должны прийти.

– Они и приходили, – заметил я, – только ночью.

– А почему же они раньше не залезали на чердак? – с нотками таинственности выдал Серёга, прищурившись. – Сегодня сам увидишь, придут или нет.

– Может быть, им не нужно было подниматься туда раньше, а мы вчера залезли и что-нибудь сломали, – продолжал я, искренне пытаясь отговорить друга от охоты на странную парочку.

– Тем более, – обрадовался Серёжка. – Зачем на чердак полезли? Стукалку свою чинить! Сегодня придут, посмотрят в окна, а ночью будут стучать!

– Там, наверное, друзья их живут, на втором этаже, – наивно предположил я, – вот они и ходят.

– Смешной, – рассмеялся Серёга. – Вот мы с тобой друзья, а под окнами не стоим. Друзья на улице гуляют, разговаривают, а не из окон переглядываются… – он призадумался, опустил глаза, поморщился и, наконец, сказал: – А я ни разу не видел на кого они там смотрят…

Я похолодел. Серёга сказал это таким тихим и жутким голосом, что мне в сию же секунду стало не по себе. Я с недоверием покосился на соседний дом, а затем вылупил свои глаза на друга и принялся молча ждать, пока он наконец-то успокоит или окончательно добьёт меня своим очередным предположением. Но он молчал, изредка поглядывая на злополучные окна.

Перед обедом, когда солнце ещё не поднялось достаточно высоко, мы отошли недалеко от дома и долго бродили между высоких тополей и небольших кустиков, обсуждая возможные варианты развития событий. Солнце поднималось всё выше, играя своими лучами на стволах деревьев, Серёга посмотрел на небо, остановился, и, развернувшись, пошёл обратно, я не отставал.

Домой мы шли чуть быстрее: небо начало затягивать тёмной синей тучей. Дождь влил, когда я уже забегал в свой подъезд, предварительно договорившись встретиться с Серёжкой через три часа на той же лавочке. Улица погрузилась в дремоту, лишь редкие птицы щебетали где-то вдалеке.

Тётя Лена была под градусом, она лежала в свой комнате, одной рукой придерживая небольшой красный тазик, а вторую прижимая к груди. Мама сидела рядом с ней, гладила её по плечу и что-то без устали говорила. Папа был на кухне, он сидел на деревянном стуле со спинкой прямо около открытого окна и, наслаждаясь умиротворяющим стуком капель по стеклу, читал старенькую книжку в твёрдой обложке. На подоконнике дымилась небольшая белая кружка с заваренным в ней пахучим растворимым кофе. Я встал рядом с отцом, поставил руки на подоконник и удобно уложил на них свою голову.

– Как погуляли? – спросил он, не поднимая глаз. – Не промокли?

– Нет, – грустно ответил я.

Капли наперегонки скользили вниз по стеклу, приятный запах кофе вперемешку с уличной свежестью витал в воздухе. Ливень заканчивался, тёмная туча шла дальше своей дорогой. После дождя всё снова ожило: начали петь птицы, сначала робко и тихо, а затем всё громче и громче. Среди всех звуков мой слух распознал еле слышную песнь кукушки. Я посмотрел в небо и тихо спросил:

– Сколько мне жить осталось?

– Всяко больше чем мне, – засмеялся отец. – Ты чего такое спрашиваешь?

– Да я у кукушки, – отвернувшись от окна, сказал я.

– Ни одна кукушка тебе правду не скажет, – говорил он, поднося кружку ко рту, – сколько человеку его судьбой дано, столько он и проживёт.

– А если судьбу обмануть?

– Судьбу не обманешь, знаешь, как в том кино, она тебя обманет, а ты её нет. Вон, посмотри, – он кивнул в сторону комнаты тёти Лены, – какая судьба у человека. Всегда весёлой была, ни разу при мне к спиртному не прикасалась, но раз начертано погибнуть от водки в четырёх стенах, то, как ни крути – погибнешь.

– И я погибну? – испугался я.

– Брось! Ты у нас воспитанный, до такого никогда не докатишься. У тебя судьба другая. Да и вообще, у каждого человека она своя, у кого-то схожа с другими, а у кого-то наоборот, целиком и полностью отличается. Хотя, пусть тебе её не обмануть, но рискнуть изменить всё-таки можно, даже нужно, как я считаю. Пусть и это изменение будет частью судьбы.

– И если бы она её изменила, – я мельком бросил взгляд в сторону злополучной комнаты, – то сейчас не лежала бы там?

– Конечно, – сказал отец и, оторвавшись от книги, посмотрел в окно, куда-то вдаль, словно сквозь всё видимое, что есть на свете, настолько задумчивым был его взгляд. – А может быть, она всё сделала правильно… возможно, такой у неё смысл жизни…

– А какой у меня смысл жизни? – улыбнулся я, горящими глазами глядя на отца.

– Никто не знает, Витя, – улыбнулся он и потрепал меня по волосам, – он, как и судьба, у каждого свой. Кому-то суждено изобрести что-нибудь великое, кому-то спасти из беды этого изобретателя, а кто-то просто должен оказаться в нужное время в нужном месте ради какого-то пустяка.

– А зачем ему изобретать что-то? – непонимающе спросил я.

Тогда отец запутал одиннадцатилетнего мальчишку своими философскими рассуждениями, но теперь, прокручивая в памяти наш разговор, я понимаю, что эта беседа была первой действительно серьёзной беседой в моей жизни.

– Ради большого смысла, смысла самой жизни. Вот, например… – он не договорил, из комнаты послышались неприятные звуки, и отец, резко развернувшись, устремился туда на помощь маме.

Когда всё закончилось, родители пришли на кухню, где несколько часов провели за разговором, они строили планы насчёт будущего жилья, делились впечатлениями от переезда в новый город, а также несколько раз приглашали меня присоединиться к чаепитию, но я, будучи незаинтересованным в подобной беседе, предпочёл отказаться. Лишний раз не провести с ними время было моей фатальной ошибкой, и только пережив неприятные события, о которых обязательно будет упомянуто в дальнейшем, я это осознал.

Три часа пролетели незаметно, и вот я стою возле лавочки, ожидая Серёгу. Он вышел в полупрозрачном плаще-дождевике, под которым держал свою тетрадь.

– Надевай, – скомандовал он и начал снимать с себя плащ. – Будешь записывать показания под плащом, чтобы дождь не намочил.

– Так нет дождя.

– Мама сказала взять плащ, – по-детски наивно буркнул он.

– Так какие показания-то? – удивился я, натягивая через голову чудной предмет одежды.

– Их показания, – Серёга протянул мне тетрадь и шариковую ручку, – парочки.

– А ты что?

– А я буду допрашивать! – серьёзно сказал он.

Я сел на лавочку, подстелив подол плаща, чтобы не намочить штаны, Серёжка встал рядом, скрестив руки на груди, и принялся с презрением поглядывать на окна. Он что-то шептал себе под нос, но я так и не разобрал ничего, кроме слов «на кого смотреть?», скорее всего, это были рассуждения о том, кто обитал в квартире, в окна которой так настойчиво вглядывалась небезызвестная парочка.

Двор был пуст; дождя не было, и вскоре поднялся тёплый ветер. Прошло несколько минут, прежде чем они появились. Я заметил их первым. По виду, парочка была на пару-тройку лет старше нас, но тогда мы навскидку определили их как пятнадцатилетних. Высокий черноволосый парень был на голову выше своей остроносой подруги. Они подошли к соседнему дому, а мы, стараясь максимально незаметно подкрасться к ним, начали аккуратно покидать свою первоначальную позицию. Серёга поднял с земли увесистый камень, посмотрел на меня и тихо, будто боясь потревожить, сказал: «пиши!» Я раскрыл тетрадь на пустой странице, попытался написать слово «показания», но за отсутствием опоры буквы выходили ужасно кривыми и неказистыми, поэтому я решил внимательно слушать каждое слово допрашиваемых, а затем по памяти всё записать.

Мы шли по дороге, всё ближе и ближе подбираясь к ним. Сердце моё бешено колотилось, а тетрадь в руках слегка дребезжала, но хладнокровность моего друга моментально приводила меня в чувства, хотя сейчас я более чем уверен, что тогда он боялся ничуть не меньше, разве что камень в руке придавал ему уверенности. Когда мы были совсем близко, мне удалось разобрать, что говорил парень:

– Сама же слышала, что в глазок смотреть нельзя, когда дверь открыта, иначе они как бы за твоей спиной проберутся в дом, к болезням… Я этот справочник хочу одолжить как-нибудь, перепишу его даже, ещё чего интересного узнаю, представь, сколько невинных…

– Попались! – закричал Серёга, замахнувшись на девушку грязным камнем. – Мы всё знаем! И про чердак, и про окна знаем! Зачем лазали?! Птиц убиваете?!

– Ах, это вы туда ходили? – оборвал его парень. – Да вы хоть знаете, куда полезли?!

– Брось камень, брось, – спокойно сказала Серёге остроносая девушка, но тот её не послушал.

– Зачем ночью стучите?! – кричал он, бросая злобный взгляд то на парня, то на девушку.

– Тебя же, дурак, оберегаем! Из-за вас заново начинать! – крикнул на него парень. – Вы нам всё сбили, сами же теперь попадёте!

– Ты только подойди, я тебе! – Серёжка потряс камень в руке.

– Смерть придёт в дом, – вновь спокойным тоном сказала девушка, – нельзя было прерывать, мы бы всё закончили скоро.

Парень посмотрел на неё, взял за руку и, сделав обманный рывок в сторону Серёжки, от чего тот отшатнулся назад и бросил камень, без оглядки припустил вместе со спутницей назад по улице. Серёга чуть было не рванул за ними, но тут же осёкся и повернулся в мою сторону:

– Записал?!

– Запомнил, Серёга, сейчас всё запишу! – нервничая и холодея, проговорил я.

Ни капли лжи в моих словах не было, мне действительно удалось в подробностях запомнить всё сказанное таинственной парочкой. Как позже выяснится – это были первые волонтёры, которых я повстречал в своей жизни – Андрей и Катя. К сожалению, вместе я их больше никогда так и не увидел, но по отдельности они сыграли в моей жизни огромные роли.

Глава 3. Чёрные волонтёры

Ранним майским утром, когда солнце ещё недостаточно поднялось над серым городом, чтобы яростно бросать свои обжигающие копья-лучи в прохожих, я сидел за письменным столом, кропотливо перебирая старые книги из домашней библиотеки.

С улицы веяло грядущим летом. Я специально оставил окно открытым, ибо знал, что пыльные кипы старой литературы, найденные в деревянном шкафу, на балконе и в самых потаённых уголках моей квартиры, в силу своей ветхости создадут вокруг меня до безумия невозможную атмосферу старческой спёртости. Иногда дышать становилось по-настоящему тяжело, и мне приходилось прерываться и покидать своё рабочее место; в такие моменты распахнутое окно доставляло мне истинное удовольствие. Неповторимый аромат цветущей сирени витал в воздухе утренней улицы, а иногда и проникал ко мне в квартиру с резким порывом ветра.

Признаться, в тот момент моё занятие было совершенно бесполезным, но, как это часто бывает, именно бесполезным занятиям мы отдаёмся полностью и с неподдельным интересом. Каждая книга проверялась мной с ужасной дотошностью: сначала оглавление – все ли главы на месте? Затем нумерация страниц – все ли страницы идут по порядку? После – соответствие реального количества страниц с их количеством в библиографическом описании книги, на тот случай, если сомнительная глава была изъята уже после печати тиража. С гордостью вытерпев мою проверку, книга отправлялась в книжный шкаф, приведённый мною в порядок незадолго до начала работ, – сюда было решено ставить исключительно хорошо сохранившуюся и ценную литературу, а всему старью с порванными тряпочными обложками раз и навсегда запретить портить вид моей библиотеки. Затрудняюсь назвать точное количество проверенных мною книг, но могу уверенно заявить, что их было не менее трёхсот пятидесяти, и ни одна не осталась без моего внимания.

Зловещий «Паралич пробуждения» лежал на комоде рядом с раскладным диваном, будто бы насмехаясь над моими тщетными потугами найти среди своих запасов подобные ему экземпляры. Изредка я поглядывал на него с недоверием, почёсывал разъедаемый пылью нос, и вновь с головой нырял в своё бесполезное занятие. Глупая прихоть, подкреплённая надеждой встретить похожий случай, заставила меня потратить на это дело всю ночь, но таинственная тяга к поискам не позволяла сну взять надо мной верх, а утренний свет наоборот придал новых сил, и последние книги я, казалось, проверял уже автоматически. Мой мозг и глаза настолько привыкли к правильной последовательности цифр, что любая погрешность в идеальном порядке непременно привлекла бы к себе особое внимание, но, как назло, вся проверенная литература была чиста.

А город тем временем просыпался: люди шагали мимо моего дома в сторону автобусной остановки; школьники, визжа и громко смеясь, бежали на занятия, а местные автолюбители заводили свои громыхающие вёдра с болтами, припаркованные во дворе. Подъездная дверь открылась, о чём свидетельствовал писк домофона, и из дома кто-то вышел. Я высунул голову в окно, из чистого интереса пытаясь разглядеть этого человека, но ветви берёзы в совокупности с цветущей сиренью, закрывающей весь обзор, не позволили мне этого сделать. Мой взгляд скользил по толстому чёрно-белому стволу дерева, затем по пушистым белым облакам, что плыли в вышине, сливаясь в причудливые фигуры.

Вся бодрость вдруг испарилась: глаза слипались против моей воли, а веки будто наливались свинцом. Вдохнув свежего весеннего воздуха полной грудью, я немного прикрыл окно, устало поглядел на стол с книгами, задумавшись, стоит ли убрать их в шкаф сейчас или сделать это после сладкого утреннего сна. Но решение за меня принял организм, напомнив о важности отдыха лёгким головокружением. Сопротивляться ему было не в моих силах, в глазах всё плыло.

Аромат сирени ещё благоухал в атмосфере квартиры, когда диван тихонько скрипнул подо мной. Я заснул.

Подобно мощному электрическому разряду, в мою голову, чуть не расколов её пополам, ударил громкий звук дверного звонка. Он моментально вырвал меня из состояния сна, вдобавок внушив своей неожиданностью секундное чувство всепроникающего ужаса. В полной дезориентации от резкого подъёма я, опираясь рукой о стену, поплёлся к входной двери. Это пришёл Серёга. Мне ничего не стоило узнать его, посмотрев в глазок – он носил чёрную «канадку» вокруг рта, и именно её мой мутный после пробуждения взгляд заметил в первую очередь.

Его рука была около звонка, когда я распахнул дверь.

– Не звони, не звони! – болезненно проговорил я.

– Ты чего спишь? – спрашивал он, проходя в квартиру.

– Книги проверял.

– И как, – он заглянул в комнату, и, остановив взгляд на кипе, продолжил, не смотря в мою сторону, – проверил?

– Проверил, – сонно отвечал я, закрывая дверь.

– Если можно, то разуваться не буду, тут тебя подожду, – сказал мой друг, прислонившись плечом к стене прихожей.

Я одобрительно кивнул и, немного отойдя ото сна, начал соображать, что же мне делать дальше. На сегодня у нас было назначено целых три важные встречи: сначала нужно зайти к Кате – волонтёру, что живёт на другом конце города; затем, уточнив у Андрея – ещё одного волонтёра – точное место, встретиться с ним; а после этого в идеале отправиться на переговоры с автором «Паралича».

Серёга стоял в прихожей, пока я чистил зубы и прихорашивался перед выходом.

– И что по итогу, – улыбнулся он, завидев меня, выходящего из ванной, – поймал ценный экземпляр?

– Нет, – грустно ответил я, проходя мимо него в комнату, – вообще ничего! Твоей удачи мне не видать.

– Вот именно, что удачи, – послышался его голос из прихожей, – таких книг – одна на миллиард. Она же мне случайно попалась, я эту научную ерунду даже читать не собирался, так, оглавление полистал ради интереса. Ты представь, кто-то же умудрился в описании строения человека так напортачить, что целую главу пришлось изымать.

– Зря! – крикнул я ему в ответ.

– Конечно зря! Это чёрные работали, гарантию даю! Да ещё и грязно так… ну изымаете вы главу, ну так заметите следы, что ж такую прореху-то оставлять! Нет, будь я там, то заставил бы этого писаря мне лично всё прочитать, вычислил бы состыковку и указал на неё, сохранив целую главу. Да вот только вместо меня там были эти кровавые цензоры!

– Кровавые цензоры… ну, методы у них варварские, одним словом, – заметил я, выйдя из комнаты, уже прилично одетый, и протянув собеседнику книгу, что всё это время мозолила мне глаза, лёжа на комоде, – подай пальто.

– Им волю дай, они всех людей просто-напросто поубивают, чтоб те себе не навредили, – гневно рассуждал он, протягивая мне пальто, – а ещё Андрей за этого Смольникова взялся! Успеть бы доехать! Сейчас сообщит нам, что они его кокнули, пока тот спал, и дело с концом.

– Да ну! – обуваясь, проговаривал я. – Станут они его убивать спустя… сколько?

– Да хоть сколько! – обиделся Серёга. – Мне даже кажется, – он понизил тон, – что иногда всё это делается ради забавы. Убивают, потому что могут… ну и чтобы вещички себе прикарманить, шопинг у них такой.

Я не ответил, уж очень вздорными для того, чтобы серьёзно на них реагировать, показались мне его слова.

Мы спустились вниз, вышли из подъезда, прошли мимо цветущей сирени, которая теперь совершенно не радовала глаз и не заставляла трепетать обоняние, возможно, погода подпортила её волшебные свойства: несмотря на вполне ясное утро, день оказался пасмурным. Я посмотрел вверх: железные антенны, прорастающие из крыш мрачных серых панельных домов, царапали такое же мрачное и серое небо, изрезанное линиями чёрных проводов. Мой спутник шагал, спрятав голову в капюшон и звеня ключами от машины в руке. Вечно недовольные чем-то прохожие с их хмурыми лицами то и дело прошмыгивали мимо нас, не поднимая взгляда с земли. Видимо, их завораживали виды серого асфальта, да и разве есть разница, куда смотреть: на серый асфальт, на серые дома или на серое небо?

Смех детей с детской площадки неподалёку разряжал эту гнетущую атмосферу взрослой безысходности, всё-таки они такие маленькие, наивные, всё ещё весёлые.

– А когда мы последний раз были такими весёлыми? – спросил я.

– В каком смысле? – Серёга не обернулся на меня. – Как эти дети?

– Да.

– Я, конечно, не эксперт, – иронично начал он, – но, по всей видимости, когда ели песок, сидя в мокрых штанах посреди площадки. Каждый весел по-своему, их радость – поесть песка, а наша – спасти очередную заблудшую душу. Хочешь, могу всю дорогу тебе анекдоты рассказывать, но истинного наслаждения ты от этого не получишь, чего уж говорить о настоящем веселье.

Я грустно вздохнул.

– Не переживай, философ, на меня этот вид, – он покрутил указательным пальцем в воздухе, как бы указывая на окружение, – тоже неблаготворно влияет. Всё серое, хоть глаза коли, невозможно. А самое ужасное, – Серёга с улыбкой взглянул на меня, – когда эти девятиэтажные бетонные гробы выкрашивают в весёлые цвета: в оранжевый, зелёный, даже розовый, ты представь себе, розовый! Это как на кучу навоза ленточку повязать – вроде красиво, но это всё равно навоз.

– С людьми это так же работает, – улыбнулся я.

Мы повернули за угол дома и прошли в арку, соединяющую корпуса. Серёга позвенел ключами, ловко перебросив их в руке, нажал на кнопку, и его чёрная иномарка, припаркованная рядом с цветущим кустарником недалеко от арки, отозвалась характерным писком, ознаменовавшим снятие сигнализации.

– Карета подана, – сказал он, вытянув руку в сторону машины, – только для весёлых господ, грустным личностям посадка запрещена.

Благодаря дорогому освежителю в салоне пахло кофе, у меня, ничего не евшего со вчерашнего вечера, даже немного разыгрался аппетит. Мы ехали через окружную дорогу, не проезжая центр города, поэтому мрачные пейзажи серых многоэтажных домов сменились жуткими пейзажами частных деревянных домиков, построенных ещё в середине двадцатого века. Некоторые из их владельцев продавали свои владения с потрохами и перебирались в город, на таких участках обычно всё разрушалось, старые постройки сравнивались с землёй, а на их месте вырастали красивые двухэтажные дачи.

Я откинулся на сидение и, наклонив голову набок, уставился на пасмурное небо.

– Дождь что ли пойдёт… – вслух говорил водитель. – Да нет, не должен пойти, ещё выглянет солнышко сегодня.

– А я окно в комнате не закрыл. Чуть прикрыл, чтобы не дуло, пока сплю, а закрыть перед уходом забыл. У меня там книги на столе…

Сегодняшняя поездка начиналась особенно скучно, настолько, что в какой-то момент я желал вернуться к той бесполезной работе, в которой варился всю бессонную ночь. Наконец, мы подъехали к дому Кати; в отличие от моего, он был построен намного позже, имел красивый буро-рыжий цвет, да и окружающая его инфраструктура была куда приятнее глазу, нежели та, что жутко обрамляла мой мрачный район.