Текст книги "Руссиш/Дойч. Семейная история"
Автор книги: Евгений Шмагин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
В эти дни Максим часто размышлял об особенностях русского образа жизни и национального характера.
«Неужели только наш народ способен столь разительно заблуждаться, руководствуясь чувствами, а не разумом? Неужели нам одним свойственно так стремительно возводить на престол и затем столь же лихо ниспровергать с него? И вообще – имеет ли народ отдельно взятого государства право на ошибку?» – допытывался у самого себя любознательный юноша.
В конце 1916 года, когда Максиму исполнилось 20 лет, он получил мобилизационное предписание. В армию провожали горькими слезами всей семьи.
– Ты, сынок, родину-то защищай, как полагается. Нас, Селижаровых, не опозорь, – вещал Игнат. – Только и на рожон-то не лезь. Ни к чему храбрость удалая. Себя береги. И десять крестов Георгиевских не заменят одной жизни человеческой. Все мы тебя очень-очень любим и с нетерпением будем ждать твоего возвращения. Война, вон, уже три годочка длится и, чай, скоро закончится. А тебе предстоит ещё целая жизнь, долгая и счастливая. И будем мы все гордиться тобой, поскольку суждено тебе, как мне думается, стать человеком очень большим.
Пуще других ревел Емелька. Ломался, хотя бы и на время, духовный стержень его почти 12-летней жизни.
#Ещё долго бежал он за эшелоном, увозившим его любимого Максимушку в неизвестном направлении.
Через неделю семья получила первое послание сына. Тот писал, что благополучно добрался до сборного пункта в Твери, что теперь предстоит пройти краткую огневую подготовку и что всё хорошо. Дней через десять пришла вторая весточка. Максим по-прежнему сообщал, что жив-здоров, и желал того же всем ближним своим. Особый пламенный привет передавал, разумеется, самому молодому члену семьи.
Как следовало из письма, в ближайшие дни их должны будут отправить в действующую армию. В конверт была вложена фотография, запечатлевшая двух солдат с винтовками. В том, кто выглядел посимпатичнее и стройнее, легко угадывался Максим. На обороте фотографии была надпись: «Снимались 21 ноября 1916 года перед отправкой в действующую армию с другом Василием».
Потом сообщения долго не поступали. Следующее письмо пожаловало только в январе. Максим писал, что служит в 86-м пехотном Вильманстрандском полку, куда и следует адресовать корреспонденцию. Сын и брат просил не беспокоиться и уверял, что у него всё в порядке.
Вся семья тут же откликнулась полновесным ответом, который под диктовку излагал на бумаге второй по значимости грамотей Емельян. Последняя весточка от Максима была датирована 10 февраля 1917 года, после чего письма прекратились. Родные не на шутку встревожились. По совету знающих людей Игнат Ильич сочинил, а Емеля изобразил на четвертинке следующее послание:
«Командиру 86-го пехотного Вильманстрандского полка.
Милостивый государь, господин полковник!
Сокрушаясь душой и телом, до самого настоящего времени не могу узнать, где находится мой сын, Селижаров Максим Игнатьич, проходящий службу в вверенном Вам полку. После последнего от него письма, датированного 10 февраля сего года, не было у нас с ним никаких
связей. Ввиду сего покорнейше прошу известить меня, в полку он или в плену или же убит, в этом случае пропишите место погребения его тела.
С нижайшим почтением к ВамСелижаров Игнат Ильич».
Письмо это далось семье нелегко. А уж когда очередь дошла до места «не убит ли он» (сказали, что вставить строки те надо обязательно), вся семья разрыдалась что есть мочи.
Спустя пару недель в дом постучалась печаль. В полученном от командования 86-го пехотного полка 8-й армии содержалось сухое сообщение о том, что «рядовой Селижаров Максим Игнатьич пропал без вести в ходе боевых действий в районе города Луцка в феврале сего года».
Письмо, хотя и совсем не радостное, всё-таки не было той похоронкой, которые немалым числом шли в Тверскую губернию.
– Погодите играть похоронные марши, – советовали у волостного старосты в Кудыщах. – Пропал без вести – это ведь о чём говорит? Только о том, что командир не знает, куда делся солдат. Так разве на войне-то за всем усмотришь? Может, попал сын ваш в плен германский и вскорости объявится. Не убит ведь и не дезертировал, уже хорошо.
Про германский плен рассказывали разное – и дурное, и пристойное. Будто кормят русских там вполне сносно и даже какавой немецкой лакомиться дозволяют. Так это или не так, никто толком в уезде, понятное дело, не ведал. Но факт оставался фактом – от большинства солдат и офицеров, попавших в плен, а таковых насчитывалось полтора миллиона, на родину регулярно поступали письма о своём положении и месте пребывания.
Несмотря на германскую цензуру, вымаравшую жалобы пленных на своё незавидное содержание, послания эти таили в себе прозрачные намёки, понятные только исконным носителям русского языка. Из них следовало, что в плену холодно и голодно, кормят хуже некуда, поэтому
родных просили направить продукты питания, одежду и всякую другую утварь.
И сотни тысяч посылок из русских городов и сёл исправно, без каких-либо помех с той или другой стороны, доставлялись при посредничестве Международного Красного Креста вначале российской, а затем германской почтой по назначению в лагеря для военнопленных. Притом посылки те, по свидетельствам очевидцев, большей частью в полном объёме, без «прихватизации» передавались адресатам. Если что и пропадало, то преимущественно на русском отрезке пути. Из Занеможья и Кудыщ двое сельчан попали в плен, и родные время от времени собирали для них съестные отправления.
Стали ждать письма и от Максима. Однако прошёл ещё один месяц, как мгновение пролетел второй, а специфический конверт из Германии так в селижаровский дом и не поступил. Авдотья хотела было заказывать поминальную молитву, да только Игнат запретил. Категорически.
– Жив, нутром чую, жив наш Максимушка. В плену, видать, обитает. Вон и ясновидящая наша Аграфена подтверждает, что жив, только весточку почему-то не шлёт.
Всем сомнениям суждено было развеяться только через год, когда война закончилась, начали возвращаться пленные, а в России произошли поистине грандиозные исторические события – февральская революция с крушением империи и октябрьский переворот с захватом власти большевиками. В один из летних дней 1918 года в дом Селижаровых пожаловал молодой человек. Его лицо семье было до боли знакомо по последней смотренной-пересмотренной фотографии, присланной Максимом из Твери перед отправкой на фронт.
Василий Терентьевич Малышев рассказал, что сам он родом из этой же губернии, на фронт призвали тоже в конце 16-го, служил с Максимом в одном и том же 86-м полку, подружился и почти всегда был рядом. Так вот он якобы лично видел, как в ходе боевой операции у далёкого города Луцка в начале прошлого года попал прямёхонько в Максима вражеский снаряд.
– Сына вашего, Игнатий Ильич, разорвало в клочья, так что от него ничего-ничегошеньки не осталось, – с болью в горле выкладывал Василий долгожданные сведения. – Поэтому и командир, человек пустой, равнодушный, заартачился – останков, мол, нет, стало быть, не убит, а пропал без вести, куда и как – неизвестно, хотя всё на моих глазах произошло. Мы с Максимом загодя обменялись адресами родственников. Если с одним что-то случится, другой должен после войны и демобилизации обязательно добраться до родных и рассказать, как всё было. Я вот выжил и первым делом решил вам доложиться.
Что делать? Слёзы все давно уже выплаканы были. В церкви отслужили поминальный молебен. На основании заявления однополчанина и земляка волостной староста объявил Максима погибшим на фронте. Продолжать траур не было сил. Тем более что на поля отечества, на хаты родные надвигались новые тяжкие испытания.
В феврале 1917 года русские люди второй раз за последние три года наступили на грабли. Точно так, как в августе 14-го общество воспламенилось идеей войны с Германией, так и на сей раз свержение самодержавия и отречение царя стало грандиозным праздником жизни, встреченным на «ура» в самых отдалённых уголках исполинской страны.
– Воистину загадочна русская душа, – сказал бы, наверное, Максим, останься он в живых.
Там, где ещё вчера славословили по части Веры, Царя и Отечества, сегодня проклинали среднюю, а заодно и две другие составляющие этого векового триединого лозунга. Сама православная церковь, столетиями почитавшая царя как наместника Бога на русских землях и старательно приучавшая верности ему свою паству, в один миг присоединилась к отборной брани по отношению к бывшему монарху и пышным здравицам в адрес «благоверного временного правительства».
Тогдашние неформальные лидеры нации в унисон твердили о наступлении новой эры в России, эры счастья и благополучия.
– Русский народ повенчался со Свободой, – провозглашал Горький.
С другого полюса политической жизни восторженно возвещал Струве:
– Произошло историческое чудо, которое прожгло, очистило и просветило.
Всеобщее воодушевление царило во всех российских губерниях, в том числе Тверской. На сходках в деревнях, сёлах, городах русские люди братались и целовались. Такое феноменальное, грандиозное явление подлинного, ненаигранного, выстраданного праздника жизни, праздника народного единения и сплочённости захватит Россию в XX веке дважды – тогда, в феврале 17-го, и спустя 28 лет – 9 мая 1945 года.
Но абсолютно так же, как эволюционировал общественный климат в военное время, начнут меняться, только в куда более ускоренном, бешеном темпе, и скоропалительные оценки февральской революции. Через несколько месяцев тот же Струве переименует «историческое чудо» в «акт государственного самоубийства русского народа», а Горький будет предостерегать от «выползшей на улицы неорганизованной толпы авантюристов, воров и профессиональных убийц», точь-в-точь, как задолго до этого предсказывал Максим.
Осанна революции сменится настроениями приближающейся драмы, трагедии, катастрофы. Новые «демократические» устои «временщиков», на деле мгновенно превратившиеся во всеобщую анархию и вседозволенность, хаос и бардак, окажутся не в состоянии возместить вековой уклад жизни, отправленный одномоментно на свалку истории. Развязка не заставила себя долго ждать.
Октябрьский переворот, совершённый малюсенькой, но крепко сбитой кучкой террористически настроенных элементов, миллионы россиян оставил равнодушными. Измождённая и оглушённая Россия проспала решающий час, не заведя будильник и потому не услышав выстрела с крейсера «Аврора».
Точь-в-точь аналогичный сценарий разыграется в стране к концу XX века. Русский народ опять не заметит на своём пути те самые знаменитые отечественные грабли, оставленные на всякий случай историей. Был бы жив герой наш дотошный Максим, он наверняка задался бы вопросом:
– Только ли Россия обречена на то, чтобы вновь и вновь повторять так и не выученные уроки истории? До каких же пор? Глухая страна, ржавые люди… Или мы в этом мире не одиноки?
Победоносное шествие советской власти, как потом заставят заучивать в школе, продолжалось многие годы. Объявить свою очередную сходку «съездом победителей» большевики решились только в 1934 году. К тому времени за плечами были Брестский мир с Германией, три похода Антанты, Колчак, Деникин, Врангель, смертоносные битвы между красными и белыми, расстрел царской семьи, наводившие всеобщий ужас Первая конная и бронепоезд стального наркома Троцкого, индустриализация и коллективизация, разгром антисоветчиков всех мастей и огненное сияние над страной с новым названием «величественного слова ПАРТИЯ», как образно выразился глашатай революции и великий ремесленник стихотворного жанра В.В. Маяковский.
По счастью, зверские метаморфозы Гражданской войны обошли тверские земли стороной. В Осташкове советская власть пустила корни ещё до октября. В июле 1917 образовался уездный Совет крестьянских депутатов, в ноябре заработал Осташковский совнарком, а к началу следующего года новый строй установился на всей территории уезда.
Для Селижаровых жизнь на первых порах если и изменилась, то исключительно в лучшую сторону. В Осташкове громко заявил о себе только что созданный совет народного образования, а в Кудыщах заработала двухступенчатая школа. Повзрослевшего Емелю, завершившего четырёхлетнее обучение год назад в школе при монастыре, приняли сразу на вторую ступень в пятый класс.
В 19-м, несмотря на сложное положение на фронтах, при школе начали функционировать курсы «Долой неграмотность!», куда с рвением потянулись девчата из окрестных деревень. Провозглашённый советской властью курс на полное равноправие полов начинал обретать жизнь и в тверской глубинке. Старательно приобщались к грамоте Емелины сёстры Лида и Нюша. Авдотья же сказала, что её университеты ушли в прошлое безвозвратно.
Первые тяготы начали ощущаться в 1921 году. Из-за недостатка средств, как сказали, повсюду в уезде позакрывались школы для взрослых и пункты ликвидации неграмотности, клубы пролетарской культуры и избы-читальни, на грани закрытия оказались приюты для беспризорных детей. Часть территории РСФСР подверглась атаке злобного и сокрушительного врага, печально известного с царских времён, – голода.
Инспирировала тот голод, утверждали знающие люди, не засуха, а бездарная хозяйственная политика большевиков, не столько ненастье природы, сколько ненастье человеческого правления. С фактом сим омерзительным вскоре пришлось согласиться даже Ленину. Когда на территорию, где командовали приказы, распоряжения и постановления, запустили, одумавшись, ручеёк свободы в виде НЭПа, то есть новой экономической политики, положение тут же начало выправляться – назло любой непогоде.
Пока же жёсткая рука голода брала за горло всё новые регионы. Особенно сильно это бедствие ударило по Поволжью, где, по признанию самого Кремля, голодали и умирали миллионы сограждан «освобождённого от царского гнёта рабоче-крестьянского государства». Ради спасения своих жизней людям не оставалось ничего другого, кроме как употреблять в пищу соломенные крыши, кору деревьев, вываренные старые кожи с обуви, одежды и мебели. Даже всесоюзный староста Калинин, чьё имя вскоре присвоят Твери, с высокой трибуны был вынужден подтвердить «убийства родителями своих детей как с целью избавить последних от мук голода, так и с целью попитать-
ся их мясом». Над свежими могилами выставлялись караулы, чтобы местные жители не выкопали и не съели трупы.
Большевистское правительство обнаружило полное бессилие. Основное бремя оказания помощи голодающим взяли на себя благотворительные организации государств, не признавших Советскую Россию. В Европе и в первую очередь в США, несмотря на абсолютное неприятие русской революции, развернулось широкомасштабное движение по сбору средств для бедствующих россиян. Добрые чувства Зарубежья в отношении нашей страны проявятся в XX веке ещё несколько раз, в последний – в начале 90-х.
На пике голода 1921-22 годов Американская администрация помощи, направившая в РСФСР 300 своих представителей и предоставившая работу 120 тысячам местных граждан, кормила свыше 10 миллионов человек. Советские же власти не располагали другими методами решения проблем жизнеобеспечения, кроме как насильственная экспроприация продовольствия у крестьян в губерниях, не затронутых голодом.
Милицейский отряд продразвёрстки заявился в Занеможье в январе 22-го. Имевший опыт общения с конфискаторами при царском режиме Игнат пытался откупиться и на сей раз. Но не тут-то было. Селижаровский амбар был до краёв полон. Два последних года принесли хороший урожай, так что в силу недостатка рабочей силы в собственной семье пришлось нанять для его сбора двух работников.
Рассчитывал, да не успел Игнат продать часть зерна, а на вырученное за свой непосильный труд помочь дочерям с обустройством их собственных хозяйств. К тому же всё больших расходов требовал и Емеля, справивший 17-летие. Все планы эти полетели в там-тарарам. Выгребли экспроприаторы почти всё, оставив семье, как дозволено, по пуду на голову. Да ещё пригрозили:
– Смотри, Игнат, сюсюкать не собираемся. Если что спрятал, а потом узнано будет, достанется тебе по первое число. Не хочешь, небось, чтоб тебя во враги советской
власти записали да расстреляли к чёртовой матери? Кто ж баб твоих кормить будет? Хотя хлопец-то твой уже совсем взрослым стал…
На следующую пашню зарёкся Игнат сеять больше собственной потребности. Его примеру последовали и все остальные крестьяне деревни.
Емельян в это время уже заканчивал 9-й класс школы. Стать подобно старшему брату отличником в силу разных причин не получилось, но и в отстающих не числился – классический середняк. В дверь стучалась пора определяться – что дальше? Перспектива принимать хозяйство у отца его не привлекала. Да и сам отец вроде не горел желанием передавать в руки сына, в котором до конца не был уверен, всё то, что наработал за долгую трудовую жизнь. Не исполнилось Игнату Ильичу ещё и шестидесяти, так что на покой, с какой стороны ни глянь, покуда рановато было.
Одно время подумывал Емельян, не податься ли на Кудыщинскую лесопилку, национализированную ещё в хмуром 18-м, а ещё лучше – в Осташков на мебельную фабрику. Всё-таки научил его отец строгальному мастерству, а столяр и плотник – профессии вечные, потребность в них и при коммунизме не убудет.
Именно тогда, на 18-м году жизни, и познакомился он с удивительным человеком – Яшкой Герциным. Был тот чуток, на пару лет, старше Емели, но рассуждал так красиво и мудрёно, словно учитель в школе – заслушаешься!
Чем-то напоминал он брата ненаглядного, павшего смертью храбрых на фронтах империалистической войны. Не внешне, конечно. Яша Герцин выглядел парнем чернявым и узкоплечим, невысокого роста, с большими карими глазами, обвислыми жиденькими усами и шкиперской бородкой, как у главного революционного военноначальника Льва Давидовича Троцкого, – полная противоположность красавцу Максиму. Но зато язык у него был подвешен что надо.
Пять лет, как прекратились сокровенные разговоры братьев Селижаровых. Всё это время на подсознательном
уровне искал Емельян замену дорогому своему человеку, не просто брату, а другу настоящему Искал того, кому можно было бы полностью довериться, раскрыть душу и впитать те разумные мысли из чужой головы, которые по каким-то причинам не могли родиться в своей собственной
И вот теперь такая крепкая опора на его жизненном пути наконец-то обнаружилась в лице Яши. Весьма восприимчивым к доброму влиянию вырос Емелька, и он с благоговением прислушивался к умным наставлениям.
– Пойми, Емельян, какое счастье выпало на нашу с тобой долю, – уговаривал новый друг. – Мы родились в самое благословенное время. Рабочие люди всего света столетиями мечтали сбросить присосавшуюся к их телу гидру буржуазии. И вот мировая революция, которую все так ждали, пришла не куда-нибудь, а именно к нам, в нашу Россию.
Отсюда, из Москвы, Питера, из нашего Осташкова, вскоре разгорится мировой пожар, в котором сгорят дотла вековые эксплуататоры трудового люда. А мы, рабочие и крестьяне, все те, кто недавно был ничем, кем так грубо помыкали буржуи, мы сами станем распоряжаться своей судьбой. Диктатура пролетариата установится, брат, на всей земле. Кончатся распри и войны, ибо пролетарии всегда договорятся меж собой. Свобода, равенство, братство – разве это не замечательно? Разве это не есть суть человеческой жизни?
Пройдёт несколько лет, разгромим интервенцию своих и иностранных капиталистов и заживём долгой счастливой жизнью без указки со стороны. Наши потомки будут нам завидовать, поскольку мы стояли у истоков великого перелома. Мы, а никто другой, начали доблестные преобразования, которые сделают жизнь краше, заставят даже шарик земной крутиться быстрее. Сказка станет былью.
Под руководством ВКП(б), Владимира Ильича и Льва Давыдыча мы первыми в целом мире возведём величественное здание коммунизма, который от нас, в том числе с озера Селигер, начнёт уверенно шагать по планете, сметая с пути любую империалистическую мразь. Мы сделаемся
маяками для всего прогрессивного человечества. Весь мир будет сверять часы по курантам на Кремлёвской башне.
Коммунизм – это когда всем без исключения будет хорошо, и душой, и телом. Наверное, того хотел и твой погибший брат. Разве не за то он сражался, чтобы у каждого был свой дом с огородом и коровой, чтобы все смогли наесться вдоволь и нашить себе одежды сколько хочешь. Знамя революции мы поднимем высоко и пронесём его через все страны и континенты. Помяни моё, Емельян, слово: нас, русских, будут со временем благодарить за наш подвиг европейцы, американцы и даже негры в Африке, все те, кто сегодня окрысился на Россию и своими куриными мозгами не в состоянии осознать всемирную миссию, возложенную историей на нашу с тобой горячо любимую родину.
Но пока, друг мой сердечный Емельян, надо переждать, перетерпеть нужду, сплотиться и напрячь все силы на борьбу с контрреволюцией. Надо напрочь оборвать пуповину, связывающую Советскую республику с останками кровавого царского режима. Надо до победного конца выкорчевать из нашего сердца саму буржуазную идеологию, охомутать всех империалистов с сопутствующими элементами вроде толстопузых попов, окормляющих народ религиозным опиумом. Надо проявлять твёрдость, классовое чутьё, ни в коем случае не допускать либерального малодушия и буржуазной мягкотелости к врагам народа. Надо строго следовать указаниям партии, Владимира Ильича и Льва Давыдыча, призывающих сбросить с парохода, отплывающего в будущее, все отбросы вчерашнего дня…
Много раз и подолгу беседовал с Яшей Емельян. Как в своё время после рассказов брата, когда воспылал он желанием освободить лес дремучий от нашествия нечистой силы (что, понятно, кануло в забытье, ибо сколько лет-то прошло), так и сейчас загорелся наш герой, опьянённый посулами нового друга, идеей посвятить себя благородной борьбе за окончательное и бесповоротное освобождение от оков империализма рабочего класса и трудового крестьянства.
Светлое коммунистическое завтра предстало перед его глазами во всей своей панорамной красоте – яркие лучи солнца, голубое небо, огромный парк с вековыми дубами, зелёная травка перед ослепительным домом счастья, где разместится его семья, благоустроенные дорожки, ведущие к пруду с кувшинками, какие он когда-то высмотрел у Загряжских…
После нелёгких раздумий принял Емельян судьбоносное решение – бросить школу, не доучившись до её окончания всего несколько месяцев, и пойти на службу в бывшую полицию, переименованную после Февраля в «народную», а после Октября – в «рабоче-крестьянскую милицию». То есть туда, где уже не покладая рук искоренял всяческие заговоры врагов советской власти неутомимый друг его и учитель товарищ Герцин.
Более не властным над сыном родителям не удалось, как ни старались, переубедить молодого революционера. Не смогли отговорить от скоропалительного и незрелого, по их непросвещённому мнению, шага ни сёстры, ни школьные приятели, ни учителя. Первое предсказание Аграфены сбылось.
