Текст книги "Невидимая смерть"

Автор книги: Евгений Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

4

Сначала Юстина послали на Лертерштрассе, 58. Здесь находилась Психологическая лаборатория военного министерства. Ею заведовал психолог Альберт Блау. Сотрудники занимались отбором и комплектованием танковых и летных экипажей, отбирали кандидатов в разведку. Для абвера они разработали систему тестов на реакцию, сообразительность, память, выдержку, терпение, восприимчивость к физической боли, слабые и сильные стороны характера и другие волевые качества. По тому, что с Юстином работали три недели, можно было догадаться, что лаборатория интересовалась лишь теми, кто предназначался для ответственных дел.

Подписывая какую-то бумагу в тетради, похожей на медицинскую карту, доктор Блау сказал:

– Бы являете довольно распространенный тип интеллектуала германской расы. Желая успеха!

Юстин протянул руку к тетради, но Блау прижал ее ладонью, проговорил поспешно:

– Нет-нет. Отныне ваше личное дело вам не принадлежит. Им будут интересоваться только те, кому вы станете служить.

Через день Юстин на электричке снова выехал в Целлендорф. Школа абвера разочаровала его. Окраина городка. За старым парком просматривался двухэтажный дом барачного типа. Нет даже забора, просто невысокая оградка. У ворот никаких часовых, Юстин с трудом нашел кнопку звонка. Подошел человек в опрятном комбинезоне с граблями в руках. Он сгребал опавшие листья и складывал в кучи для компостов. «Может, ошибся адресом?» – подумал Юстин, протягивая ему повестку.

Человек повестку прочитал, отодвинул засов и молча указал на дом. Проходя по чисто выметенной дорожке, Юстин не заметил ни одной души. В окнах тоже никого не увидел. Поднялся на крыльцо, толкнул дощатую дверь. В глубине коридора послышались шаги. Широкоплечий парень в офицерской форме, но без знаков отличия, даже не взглянув на Юстина, произнес:

– Оберлейтенант Валетти? Следуйте за мной!

Он повел куда-то в подвал, свернул направо, налево, снова направо… Лампочки слабо освещали бетонные стены, обитые железом двери, похожие на тюремные. Перед одной из них остановился, загремел связкой ключей. Из комнаты дохнуло сыростью, слежалой одеждой, влажной кожей. На потолке загорелась яркая лампа в проволочной сетке. Здесь рядами стояли серо-зеленые шкафчики.

– Ваш размер пятьдесят четвертый?

– Кажется, да. Впрочем, не уверен. Я одевался у портного.

Парень поднял глаза и сказал более уверенным тоном:

– Пятьдесят четвертый, рост четыре.

Открыл один из шкафчиков:

– Здесь возьмите мундир, а свою одежду и вещи оставьте.

– У меня в вещах бумаги, записи…

– Оставьте всё, – нажав на «всё», проговорил парень.

– Простите, как к вам обращаться?

– Зовите просто Хуго, – парень открыл соседнюю дверь, включил воду: – Здесь примите душ.

– Можно спросить?

– У нас не спрашивают.

Юстин разделся, взял вешалки с обмундированием и нижним бельем, пошел в душевую.

– Размер ноги сорок третий, – не то вопросительно, не то утвердительно вымолвил Хуго и скрылся за дверью.

Вернулся он с двумя парами сапог, когда Юстин уже одевался. Форма оказалась впору. «Кажется, и впрямь папаша Штаймахер чародей, – подумалось ему. – Неужели придется породниться?» Удивило и то, что на кителе не было погон. Сапоги были новые, однако ощущалось: кто-то их носил. Позже Юстину сказали, что армейскую обувь разнашивали специальные команды «кацетников» в концлагерях. Развешивая в шкафчике свою гражданскую одежду, он не удержался от вопроса:

– Но можно взять хотя бы бумажник, фотографии, свою бритву?

– Нет, – отрезал Хуго и вручил солдатский ранец. – Здесь вы найдете все, что вам в дальнейшем понадобится.

Заперев шкафчик, душевую и гардеробную, Хуго положил ключи в карман, и они двинулись в обратный путь – теперь наверх. Снова двери, двери… Как ни прислушивался Юстин, но не слышал никаких звуков. Барак будто вымер. Хуго распахнул дверь, которая от других отличалась тем, что в нее был вделан «глазок». Юстин вошел в большую, с четырьмя окнами, комнату, увидел два ряда коек, заправленных с такой тщательностью, будто ими никто не пользовался. Хуго кивнул на одну из них:

– Эта ваша. Положите ранец в тумбочку и пойдемте к Людгеру.

Поднялись на второй этаж. Только тут Юстин услышал глухой стрекот пишущей машинки. Не постучавшись, а запросто, как заходят к приятелю, Хуго открыл дверь и жестом руки пригласил Юстина. За столом сидел человек лет тридцати, с короткой шеей борца, стриженный «под бокс». Одет он был так же, как и Хуго. Чуть улыбнувшись, он сказал:

– Меня зовут Людгер. Вы здесь – Франц. Настоящее имя и звание забудьте. Ничему не удивляйтесь, ни о чем не спрашивайте. Выполняйте только приказ. Никакой самодеятельности и гражданского разгильдяйства. Занятия с группой начались. Вы несколько припоздали. Надеюсь, догоните. Хуго для всех вас – и папа, и мама, и святой отец. В ранце, что он вам дал, вы найдете уставы, учебники, книги для чтения. До обеда… – Людгер посмотрел на часы, – два с четвертью. Пока это ваше личное время. Ознакомьтесь, почитайте. Ну а завтра включайтесь в учебу. Можете идти.

Юстин повернулся через левое плечо, как и положено в армии, не с показным, но все же отчетливым рвением печатая шаг, направился к дверям. Избави бог в армии показать начальству, что ты умней и образованней, что за тебя могут заступиться люди рангом повыше. Низшие устроят такую жизнь, когда ад покажется раем. Это правило усвоил Юстин еще в школе Виндхука на военных занятиях, где отставники-офицеры самолично гоняли студентов, точно ярых своих врагов, выбивая гордыню и всякий вольный дух.

В казарме на тумбочке лежал листок с распорядком дня. 11 часов занятий, плюс 2 – самоподготовка, плюс 1 – уборка помещений и территории. На сон, еду, туалет и личное время – оставшиеся 10…

«Выдержу ли?»

Извлек из ранца уставы – строевой, полевой, дисциплинарный и внутренней службы; учебники по радиоделу, стрелковому оружию, артиллерии, бронетанковым войскам, авиации, спецподготовке, инженерной и санитарной службам… «Разве можно все это одолеть за шесть месяцев?!»

В отдельной коробке нашел безопасную бритву, пачку лезвий, одежную и сапожную щетки, авторучку и флакончик чернил, прошнурованные тетради для записи лекций.

Начало поламывать в висках. Захотелось лечь в койку и полежать. Но здесь запрещалась и эта вольность. Юстин увидел еще одну дверь. Она вела в помещение с кафельным полом, вдоль стены – раковины для умывания, дальше – кабинки туалетов. В раковину налил холодной воды и опустил голову. Шевельнулось нечто похожее на сожаление: зря связался с этим лицедеем Пики, сидел бы спокойно у Хаусхофера и не искал приключений…

Послышался топот. «А! Новенький!» Лица, лица… Рыжие, белые, черные, конопатые…

– Познакомимся?… Густав… Вольфганг… Фриц… Манфред…

– Десять слушателей на всю школу?! – удивился Юстин.

– Десять здесь, где-то еще десять. Как льдинки в океане. А школа одна. И программа одна.

– Пять инструкторов. Но самый лютый – Хуго. Видел?

– А Людгер?

– Ему зверствовать нельзя. Он отвечает за политику.

Через минуту все умылись и бросились в столовую – в подвал, похожий на средневековый погребок. Общий стол. На первое – кусок жирной кровяной колбасы, на второе – густой гороховый суп, на третье – чай с долькой мармелада. Через пятнадцать минут с едой было покончено. Старший – Густав – скомандовал:

– Встать! Приготовиться к послеобеденному сну!

Включившись в гонку, Юстин по крутым ступенькам взлетел наверх, рывком, как и другие, скинул сапоги, брюки, китель, повесил одежду на вешалку перед койкой, отбросил одеяло и упал на сыроватую простынь, пахнущую скверным мылом. Откуда-то из желудка пришла тошнота. Судорожными глотками он пытался подавить ее, но сдержаться не удалось. Он кинулся в туалет, услышав за спиной крик: «Франц съел крысиный хвост!» и дружный смех. Увидев собственную блевотину – комочки непрожеванной багровой колбасы, поносного цвета суп, он с отчаянием подумал: нет, не выдержит…

5

Выдержал!

Инструктора учили тонкостям тайной войны, умению пользоваться холодным оружием, автоматами, пистолетами и винтовками разных систем, бесшумно передвигаться, ориентироваться ночью, подавать звуковые сигналы, бороться с вооруженным противником, стрелять на шорох, преодолевать заграждения, устанавливать мины, готовить яды из порошков, какие можно достать в обычной аптеке, водить машины, работать на рации ключом, использовать для связи тайнопись и другие средства.

Распорядок выполнялся с точностью до минут. Подъем в шесть утра. Гимнастика до ломоты в костях, завтрак – и учеба, учеба, учеба. Когда переставала соображать голова, переключались на активный отдых – турник, кольца, бег, стрельба на полигоне – и опять в классы. За шесть месяцев Юстин овладел массой приемов. В общем они сводились к тому, чтобы выполнить задание и по возможности уцелеть.

В школе давались некоторые сведения о разведках и контрразведках других государств. Приезжали на уроки те люди, которые сами имели с ними дело. Они рассказывали о работе 2-го бюро французского Генерального штаба, его успехах и провалах; о секретных службах Соединенных Штатов, Англии, Италии, Японии… Что же касается России, то лекции о ней читались не от случая к случаю, а каждый день. Восток считался главным направлением и для него готовились основные кадры абвера в Целлендорфе. Один час в сутки отдавался изучению русского языка и на семинарских занятиях – белорусского и украинского.

Инструкторы объективно оценивали трудности, с которыми придется столкнуться в будущей войне, говорили об отсутствии хороших дорог, непривычных для европейцев пространствах, тяжелых погодных условиях, упорном и терпеливом русском характере, наследственном чувстве патриотизма, которое сплачивало народ в годы чужеземных нашествий и бед. Однако эти соображения слабо усваивались немцами. Критически и свысока они смотрели и на другие славянские народы.

На выпускном вечере Людгер сказал:

– Отныне вы вливаетесь в тайную армию вермахта. Никто не сможет назвать, сколько в ней солдат. Эта армия походит на гигантского спрута, охватившего своими присосками оба полушария. Подобно мужественным пионерам Африки, кто высаживался в пустыне Намиба, вы первыми начнете завоевывать новые территории, не подчиняясь никаким законам, уничтожая врага без содрогания и сожаления. Говорят: ненависть – низкое чувство. Но биологически оно бывает весьма полезным. Ярость повышает содержание адреналина в крови, способствует деятельности всего организма. Вам, разведчикам, хищным совам в темной ночи, отводится основная роль в борьбе за всемирную Германию. Аминь!

Утром слушатели спустились в гардеробную и, сдав казенную одежду, облачились в свою. Оказалось, что и Густав, и Вольфганг, и Фриц, и Курт, и еще четверо были военными из разных родов войск и имели разные звания от штаб-фельдфебеля до майора. Они уезжали в свои части. Только десятый, Юстин Валетти, надел гражданский костюм. Товарищи по школе удивленно переглянулись, но спрашивать не стали. Их уже отучили задавать вопросы друг другу, даже если питались из одного котелка, вместе корпели над учебниками, вместе спали, проливали пот на плацу и полигонах. Дружба и откровенность не поощрялись тоже.

Юстин поднялся к Людгеру. В отличие от других ему не выдали на руки никакого документа и направления. Куда идти – на прежнюю работу или к Пикенброку? Когда он попытался выяснить у Людгера свое положение, тот, набычившись, ответил:

– Решайте сами. Мы свое сделали.

Глава вторая
Оставить в прошлом

«Вся страна уходит из мира реальности и начинает жить в мире фантазии, в мираже. Цифры перестают что-либо значить, они становятся лишь символом желания бежать вперед, как воздушный шар они уносят страну в несуществующий мир».

Михаил Геллер. «Утопия у власти».

1

Ночью Георгий Иосифович почувствовал, как сжало в груди, стало трудно дышать. Он нащупал на ночном столике таблетку валидола, сунул под язык. Вот уже несколько последних лет сердечная болезнь все плотнее подступала к нему, лишая сил, возможности быстро двигаться, что-то делать, о чем-то размышлять. Горло превращалось как бы в иголочное ушко, через которое он с трудом всасывал воздух.

Осторожно, чтобы не разбудить Наталью Алексеевну, он повернулся на спину, высвободил затекшую руку. Ощущая прохладный, спасительный холодок во рту, он стал припоминать, когда все это началось…

Сослуживцы относили комбрига Ростовского к типичному разряду военспецов, принявших революцию, но не понявших ее сути. На самом же деле Георгий Иосифович, как человек разносторонне образованный, дальновидный, внимательно следил за зигзагами тяжело и кроваво рождавшегося нового строя.

После Кронштадтского мятежа и прокатившихся по стране крестьянских волнений, разоренных продразверсткой, X съезд партии принял программу новой экономической политики. Разверстку заменили налогом. Крестьяне стали больше сеять, продавать излишки, не опасаясь конфискаций. Появились мелкие частные предприятия, иностранные фирмы на концессионных началах получили право брать в аренду заводы, рудники, прииски. В промышленности вводился принцип хозрасчета и самоокупаемости. НЭП сорвал путы военного коммунизма, которыми были перетянуты кровеносные сосуды государства. Задымили трубы заводов, в свободной продаже появились хлеб, мясо, овощи… Стали продавать и водку, отмененную царем в начале мировой войны. Правда, она имела половину принятой крепости – была двадцатиградусной. Ее тут же окрестили «рыковкой», поминая таким способом имя заместителя председателя Совнаркома Рыкова, тот подписывал указ о введении государственной монополии на водку, и сам не чурался рюмки.

Наталья Алексеевна, привыкшая к миллионам ничего не стоивших дензнаков, приятно удивилась, когда Георгий Иосифович принес жалованье в новых червонцах. На них можно было купить все, что тлелось в магазинах и на рынке.

«Ах ты, бедняжка!» – подумал он, с нежностью взглянув на исхудавшую красавицу жену.

Раньше деньги выпускали все – советская власть, белые генералы, города, заводы, управы. Даже Юденич перед походом на Петроград приказал отпечатать свои знаки. Позднее эстонские кондитеры приспособили их вместо конфетных оберток. В Гражданскую войну бумажки с гербами потеряли цену. Им полагалось отмереть, поскольку чудо коммунизма мерещилось завтра-послезавтра. Теперь железная логика экономики продиктовала свои условия и вынудила провести денежную реформу.

Ростовский служил в Военно-инженерной академии. Позднее ее назвали именем Куйбышева. Удивительно, но все беды и страдания, потрясавшие страну и миллионы ее граждан, внешне как бы не задели его. Он читал лекции, вел ценную и сложную исследовательскую работу, погружаясь в нее целиком и безраздельно. Но рядом с ним жила хрупкая, мятущаяся душа – Наталья Алексеевна. Она работала в Госиздате. Дочь одного из умнейших передовых профессоров Московского университета Алексея Захаровича Бородина, воспитанная на мечтах о свободе и братстве, попросту не выносила насилия диктатуры, чей хлыст особенно больно бил по интеллигенции. Не выдержал же однажды Виктор Шкловский, воскликнув: «Искусство должно двигаться органически, а его регулируют, как поезд!» Жаловался и старый писатель Вересаев: «Общий стон стоит по всему фронту современной русской литературы. Мы не можем быть сами собой. Нашу художественную совесть все время насилуют. Наше творчество все больше становится двухэтажным – одно мы пишем для себя, другое – для печати». Даже лихой комсомольский поэт Александр Жаров ворчал: «Грозя отметкой в партбилете, петь грустных песен не дают». Ленинградский писатель Евгений Замятин доказывал, что настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари и скептики.

Георгий Иосифович стал замечать у жены симптомы надвигающейся болезни. Сначала они проявлялись в тревоге, бессоннице, головных болях, потом – в безудержном страхе. Телефонный звонок, колокольчик на дверях, гудок автомобиля, скрежет трамвая на улице повергали Наталью Алексеевну в панику. Она боялась оставаться одна. Часто, казалось бы без видимых причин, плакала. Ей все время хотелось куда-то скрыться, забиться в угол, чтобы никого не видеть и не слышать. Ростовский прибег к проверенным средствам – валерьянке, морфию, понтапону, однако эти лекарства помогали ненадолго. Внешних раздражителей оказывалось больше, и били они по нервам намного сильней обезболивающих и успокаивающих средств.

13 июня 1937 года «Правда» напечатала приказ Ворошилова. В нем сообщалось об аресте группы высших военачальников, признавшихся в предательстве и расстрелянных по приговору военного суда. Георгий Иосифович почти физически ощутил, как под ногами колыхнулась почва, приблизились раскаты кровавого грома. Он не чувствовал за собой никакой вины, как не могли в чем-то обвинить Наталью Алексеевну – тихую редакторшу художественного издательства. Участились аресты в армейской среде. Он пытался хранить спокойствие, а она металась, куда-то рвалась, билась в истерике. Здоровье ее ухудшалось катастрофически. Чтобы не тревожить своими страхами мужа, она захотела переселиться на кухню, но Георгий Иосифович запретил ей делать это. Она закрывала все форточки, одеялами завешивала окна, однако ночные звуки терзали обострившийся слух. С улицы доносились приглушенный рокот «эмок», возня, беспомощные вскрики, хлопки закрываемых дверок.

Однажды очнулась ото сна в холодном ознобе. В короткой июльской ночи осторожно, точно крадучись, прошелестел шинами легковой автомобиль. Лязгнула дверца. Раздался скрип сапог. «Это за ним!» – Наталья Алексеевна почувствовала, как зашлось сердце. Но постучали в соседнее парадное… И тут исстрадавшаяся душа не вынесла. Наталья Алексеевна тихо поднялась, надела любимое платье, на тумбочке оставила записку: «Милый Георгий Александрович, прости…»

Трамваи еще не ходили. Улицы были пусты и мертвы. Ни в одном окне не горел свет. Лишь изредка с притушенными фарами проносились черные лимузины и фургоны-полуторки. Татям из органов в эти часы хватало работы. По Софийской набережной она прошла к Каменному мосту, остановилась на смотровой площадке. Кроваво пылали в темном небе рубиновые звезды. Розовел восток. Из темно-синего мрака медленно выявлялись золотые купола соборов и колокольня Ивана Грозного. Плоским желтым фасадом, подсвеченным сонными фонарями, выступала громада Большого Кремлевского дворца.

Ей показалось, что она очутилась на Луне в той стороне, которую никто не видит с Земли. А когда рассветет, когда ее уже не будет, Луна повернется к людям привычным боком. Из репродукторов понесутся бодрые песни. Загудит всем знакомый бас: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Снова и снова в кинотеатрах станут показывать находчивых «Веселых ребят», «Чапаева», «Волгу-Волгу». Призывную перекличку устроят заводы. Торопливые москвичи заполнят метро, автобусы, трамваи. По умытым улицам потечет деятельная толпа, свято верящая в дарованное счастье бороться и побеждать. Промчится день, упадут сумерки, и Луна опять развернется обратной стороной.

Наталья Алексеевна навалилась на гранитную глыбу парапета, подтянулась на локтях, пришлась животом к холодному камню. Тело уравновесилось на грани между жизнью и смертью. Оставалось мгновение, когда можно было выбрать жизнь. Но в вечном страхе жить не хотелось. Невесомая, точно бабочка, она скользнула вниз и бесшумно ушла в воду. За века веков Москва-река приняла столько людей, что перестала удивляться…

Георгий Иосифович похоронил жену молча. Делиться бедой было не с кем. Отцы боялись детей, сосед – соседа, друг – своего друга. Торжествовала нечисть. Выплеснувшись с самого дна, опьянев от крови, она скоро стала жрать себе подобных. В разгуле насилия, тупой преданности ханжества и лжи Ростовский уцелел чисто случайно. Возможно, потому, что от природы был сдержан и учтив, не имел явных врагов, не занимал такого места, на которое мог бы позариться другой. А скорее всего, он просто не попал в тот гениально вычисленный вождем процент «вредителей», который неизбежно возрастал по мере успехов социализма.

Чума стала затихать к концу 1938 года. Очевидно, дьявольская бухгалтерия озадачила самого «отца народов», и он, как это случалось раньше, предостерег своих опричников от головокружения. Вирус на время затих, прикинулся мертвым, чтобы потом дать новую вспышку.