Текст книги "Реальный метод"

Автор книги: Евгений Венский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Весеннее

Пахнет сиренью и черемухой. Город весь зеленый-зеленый и весь пронизан тысячами разных запахов, от которых хочется беспричинно хохотать, бегать, кричать и махать руками. А внизу беспредельной синью разлеглась Волга и. зовет, и манит к себе, и обещает ураганы неизведанных радостей, в которых скрыта еле ощутимая сладкая печаль. Зовы сини, тревожат сердце и куда-то тянут душу…

Вот прошел пароход… Там и сям лодки. А на острове подымается тонкий дымок: рыбаки или охотники варят уху со стерлядью..

Чудно жить на свете!.. Упоение и восторг!..

А Манечка стоит в полутемной зале перед экзаменационной коллегией и отвечает что-то по политграмоте. Буржуазное происхождение, донос дьячка – и пожалуйте к красному столу под портретом Ленина, словно ей 11 лет, И она еще в гимназии.

За столом сидят три мрачных, волосатых инквизитора и что-то записывают на листах.

Манечка знает все, не даром больше месяца учил ее всевозможным премудростям учитель Сошественский, а он дока, – но в голове пахнет сиренью, и стоит такой сумбур, что впору растеряться и заплакать.

У старшего из коллегии в ногтях траур, – и это ужасно отвлекает мысль от нужного предмета. Да еще лезет в голову неотвязная мысль о папаше, мамаше и тете Лизе. Они сидят в передней и ожидают конца.

– Так-с!.. – говорит правый экзаменатор. – А что такое религия?

– Опиум! – бойко отвечает Манечка.

– Правильно! Это ничего. А кто был Христос?

– Правильно! Это ничего. А кто был Христос?

– Христос… Христос был обманщик пролетариата. Его выдумали попы и архиереи… обманывать трудящихся хижин.

– Гм!.. – урчит левый инквизитор. – Правильно, но формулировка не тово… как его…

Он поджимает губы и задумывается, чем ошарашить голубоглазую жертву. Жертва торопливо дополняет:

– На самом деле его не было. Он – вроде баллады, «Евгений Онегин»… Собирательный тип… для обмана.

– Так!.. Что вы нам скажете о Карле Марксе? Кто он был? – натыкается в книжке на вопрос старший.

Манечка смотрит на его ногти и припоминает страницу, в которой говорилось о Карле Марксе. В ней, кажется, еще лежит лист клена.

– Он был… основоположник… своего имени. Он сочинил манифест… Он был родоначальник…

– Туманно, но… это действительно – основоположник коммунизма и манифест… действительно.

– Кто управляет Российской Социалистической Федеративной Республикой?

– Рыков… Товарищ Рыков и товарищ Каменев.

– Ну… знаете ли… это тово… как его… Обывательская точка.

Манечка спохватывается, вспоминает, что по этому пункту было несколько специальных разговоров с репетитором Сошественским и поправляется:

– Ну да, это народные комиссариаты, а главная власть в руках Совета депутатов, поэтому Россия называется Федеративной.

– Именно… – задумчиво говорит левый. – Это другое дело. А то, кого ни спроси, – все Рыков да Каменев. Так… так… Что бы еще?.. Гм!.. А что такое по-вашему из себя представляют священники?

Манечка представляет себе папашу, тощего попика с козлиной бородкой, с бурсы убоявшегося всех властей предержащих, начиная от урядника и кончая обер-прокурором Святейшего Правительствующего Синода, и потому застрявшего при храме на уездном погосте, – и бойко отвечает:

– Они агенты империализма и культа и служат для морфия… то-бишь для опиума.

– Правильно! – устало говорит старший. – По-моему достаточно. Видно, что гражданка Студитова читала и учила… подготовилась… На собрание пора…

Правый собирает свои бумажки и задает последний вопрос на десерт, хитренько щуря глаза:

– Да, это конечно… А что вы скажете, гражданка Студитова… какую религию исповедует пролетариат?

– Пролетариат… пролетариат исповедует материю…

Мир хижинам, война дворцам… Трудящийся ест, а нетрудящийся не ест… Победим разруху и пролетарий на коня, потому что вся сила пролетариата только в воздушном красном флоте…

– Ну, ладно… Хорошо!.. – торопливо говорит старший. – Вы свободны, гражданка. Студитова. Мы вам ставим вполне удовлетворительно, и можете ехать на службу. До свиданья!

– Уф! Ах! Мерси!.. До свиданья!

Что-то пламенное, горячее ударило в грудь, затуманило мозг, яркая непереносимая радость заполнила душу, и краска ударила в лицо.

Манечка пушинкой вылетает из темной комнаты, перелетает несколько других комнат и коридоров и влетает в приемную.

– Выдержала! Ей богу, выдержала!

Папаша, мамаша и тетя истово с серьезными лицами широко крестятся и немедленно за сим расплываются в торжествующих улыбках.

– Слава тебе, господи!

Манечка тоже крестится и с чувством говорит:

– Слава богу! А уж как я боялась!.. Путали, путали, но ни в чем не сбили… Слава богу!..

– Слава тебе, господи! Слава тебе… – лепечет мать.

– Это я сегодня всю ночь молилась, вот и вышло!.. – радуется Манечка…

Все выходят на зеленую улицу. Запах сирени и отцветающей черемухи щекочет душу и так вызывает беспричинную радость, а тут еще…

– Ах, как это хорошо!.. Слава тебе, господи, – ликует тетя Лиза. – Теперь идемте молебен отслужим. Сохрани бог, кабы не выдержала… А теперь опять на службу… и все по-хорошему.

– Да, да, молебен!.. – горячо вторит папаша. – Сейчас молебен отслужим… благодарственный…

– А дома уж наверное пирог-то готов… – сообщает мамаша. – С викторией… сдобный…

Смеется Волга внизу и тянет, и манит, обещает неслыханные радости… А солнце готово кувыркнуться под ноги Манечки и пуститься в трепака.

И из всех палисадников безумно пахнет сиренью и радостью, от которой хочется в блаженном восторге плакать…

– Про тебя, папаша, спрашивали тоже…

– Про меня? Господи помилуй! А что такое? В чем дело? А? Что?.. – вертится попик.

– Что такое священники?

– Ну! ну!.. Что?.. А ты?

– Я говорю: агенты империализма и опиума.

– А! – попик потирает руки.

– А что это, Манечка, за опиум? – спрашивает тетка.

– А когда живот болит, то его пьют… по 10 капель… Проходит… Лекарство такое…

– Касторка лучше… Значит, на экзамене-то и медицина, и ботаника?..

Тетка почтительно поджимает губы…

Пахнет сиренью… Внизу гудит лиловый пароход и, озорничая, пускает в небо клубы дыма…

Загвоздка

Секретарь закатил в нос чуть не полтавлинки, от удовольствия вытянул губы, как бы собираясь свистнуть, и сказал преду, раздиравшему на подоконнике воблу:

– От-то якая бумага прийшла – ни с якого боку зацепки нема.

– А ну, прочитаемо.

Секретарь еще раз зарядил нос и поднял к нему бумагу.

– Оце! – В Непрелейкашинский исполком, Позовибатьковского района псаломщика Тараса Остапенко прошение. Пересвiдчившись в правдивости наукового способу пояснень явищ природы, переконавшись в тiм, що релiгiя це е дiйсно опiум, якiй розвивается що-раз з поширенням народньой свiдомости i наука прогресуе – пiдiмае людство на вищу ступiнь культурного i морального життя… – Оце! Уфф!

– Нейначе, насчет лесу хлопоче бiсова душа! – грустно вставил пред.

– Тай годи! Оце дальше… – Пориваючи всi звязки с телеольогичными справами, базаючись лише на законах еволюцii трансформизма i теори мутацii, а що до iдеологii, приеднаюсь твердо и рiшуче до марксистського способу пояснень фактiв исторii.. – Треба раскумекать. Дайте, добродию, квасу…

– От набрехав человик. А де ж про лес?

– Про лес не фиксировано, а от конец: —… прошу дать права гражданина, бо клянусь быть робiтником продуйiцстом – соцiалiстом батькивщини. – Га!

Секретарь уставился на преда. Пред уставился на секретаря. Потом секретарь выпил квасу, пискнул и зарядил нос, а пред отложил воблу в сторону и строго подтянул кверху чоботы.

– Ну-ну! – сказали оба вместе и одновременно же увидели в окно подходившего учителя.

– Вот, вчитель йде. Он человик ученый.

Учитель обласкал масляным взглядом воблу на подоконнике и ткнул нос в поданную бумагу.

– А ну, переведите, на який предмет литература? Га!

– Гм! Мррм… мррм… мррм… «способу»… «теоpii мутацii»… ммр… ммр… Диалектически дисскуссировано!

– В рассуждении какой информации желательно фиксировать?

– Этого не могу досконально анализировать: тут материалистическое понимание кажущегося факта в теоретической идеологии.

– Га! Мы так и полагали. А ну, садитесь, вчитель. Вон продинспектор и страхагент едут куда-й-то. Оба москали и по ученой части в губернском масштабе…

– Крикни-ка их в порядке голосования.

– Га-га-га-га, товарищ Ерблюдов, загляните на один текущий момент! Дiду Трохиме, заверни кобылу!

– Ну вот. По какому случаю? Бумага? Сейчас.

– Нет уж, читайте вы, товарищ Юдилович, у меня пенснэ дома…

– Гм! Мррммм…. мрмрм… мрмр… «теори мутацii»… мрмрм… «способу»… Н-да! Етто, я вам скажжу, бумага!

– Ну? А на який предмет и по якой придчине ета групировка?.

– Оно, видите ли, ежели на ету декларацию взглянуть с точки зрения, то можно констатировать внеклассовый подход, но марксистские предпосылки диктуют полагать, что представитель данного опиума желает кооптироваться в ряды авангарда мирового пролетариата…

– А насчет лесу ничего?

Ничего про лес не констатируется. С тем и до свиданья. Нам некогда.

Начальство одновременно сказало «га!» и уставилось на учителя. А учитель водрузил на голову кепку:

– Схожу в ячейку, – дайте бумагу. Может там…

– А ну! Будьте ласковы.

– Кляузный елемент! – говорит пред, – дьячок, то– есть. Какой ни на есть империализм подложит, що «ах»!

– Да, зловредный опиум, тем не менее самогон у него – «ах»!

– Тай годыте, от батюшка отец Ерасим йде со вчителем.

Учитель вводит за собой батю.

– Ну их всех к чорту. У них там насчет германской «чеки» заседание. Не до нас. Вот отец разжует може…

– От то якое дило! А бумага насчет лесу, – носом чую. Надо опиуму лесу на баню дать. Казав вин, що угощение…

– Отец Ерасим, просимо, – будьте ласковы…

– Гряду! Мир дому сему. Да! Напрасно, напрасно, чада моя, образ матери господа нашего изгнали, а иудея, хотя бы и английского подданного, в красном углу воздвигли. Но тем не менее по какому случаю?

– Оце, отец, яка бумага. Що-сь воно таке, будьте столь?

– Бумага? А! От Тараса Остапенко! Знаю. Добронравен и доброхвален есть. Гм!., «пересвидчившись»… «переконавшись»… кляузно… гм, «що религия е дiйсно»… гм, какой товарищ выискался. Царедворец лукавый и гугнивый!.. «по законам еволюцii трансформатизма»… фью! куда загнул страха ради иудейска. Вот какая бумага.

– Що ж у ей фиксируется, отец Ерасим?

– В оной бумаге, чада моя, заключается епистолия, сиречь, донос Иуды Искариотского на други своя. Бдите, яко опасно ходите, аз же, раб божий, не иду на совет нечестивых и на пути грешных не ста, а посему зрите сами, да не ввергнут вас в узилище…

– Га! Я ж казав, що дьячок дуже погана фыгура.

– Как же, отец Ерасим, на ей резолюцию ставить? То-есть, какое направление течения на предмет инстанции?

– Отказать! Токмо отказать! Токмо отказать, товарищи, чада моя! А за сим прощевайте, – поспешаю на требу. Отказать, ибо не обосновано.

Тянется скаредно унылая пауза. Пред от огорчения отдает недоеденную воблу учителю и неодобрительно смотрит на выползшую из-под шкафа мышь.

– От оно якое… Що ж ты на це кажешь, секретарь?

– Га! Гм!

– Бо я так полагаю, что в прошении отказать. – не обосновано… а лесу на баню дать… Га?

– Та я вже так и написав. Оце! Ставь от тут печать и пиши: «Ничипор Кузовенко».

– Ну. и слава богу! «В прошении отказать, а лесу дать».

– За образованность! А угощение, само собой.

Квалификация

Лица, принадлежащие к обслуживающему культ

и техническому персоналу (певчие,

органисты, звонари, сторожа) могут быть членами

союза, ибо они не относятся к служителям культа.

Отец Лука, насупившись, сел сбоку у окна. Данилыч почтительно приткнулся на табуретке у двери, а Варсонофий Назаретский монументально утвердил свою тушу перед плакатом, гласившим: «Всякая кухарка должна научиться управлять государством», – и начал его изучать, левым глазом искоса наблюдая за поведением отца Луки.

Еркака голоснула по какому-то вопросу, пошуршала бумагами и секретарь Матвей Причинилов объявил:

– Насчет заявления… члены союза вот… товарищ певчий Назаретский и товарищ звонарь Тараканов… Просят пересмотреть квалификацию, в виду эксплоатации представителем опиума.,

Назаретский обозначался у стола и кашлянул, испуганно прикрыв рот волосатой дланью. Все-таки лампочка над столом закачалась. Данилыч засуетился и сказал:

– Кхе! Ето точно! Мы!

– Как обстоит дело с зарплатой и в смысле договора? – спросил председатель Моржов.

Данилыч уповающе побежал глазками по «начальству», а Назаретский гробовой октавой начал информацию:

– Тенор ежели, допустим, канонарх, то, конечно, он по восьмому ходит… сетка… А на одних тенорах не выедешь… Допустим, басов трое у нас, – ну, как от профсоюза, сиречь Рабиса, – по седьмому… А я одна!

– Как одна? – удивилась делегатка. – Один, то-есть?

– Октава… известно, одна… Не по закону… Почему бас, допустим, Гаврила Генисаретский 32 целковых, а я 28?.. Филистимляне!

– Он четыре класса прошел!., ноты знает!.. – пискнул издали отец Лука. – И поведения доброхвального!

– Не будьте Понтийским Пилатом, отец! – перевернулась октава, – не будьте! «Доброхвальное поведение»… А кто на Воздвиженье с амвона кубарем летел? А на. Василия Кесарийского кто лыка не вязал? Небось, огород под капусту вскопал, так по седьмому, а я в умалении! Саддукеи!

– За саддукеев ты в народном суде скажешь! – встал отец Лука и многообещающе направил трясущийся негодованием перст в сторону нарсуда за окно. – А ты скажи, как ты на великомученика Ермолая «Херувимскую» избезобразил?

От возмущения Назаретский выронил шляпу и замигал, словно от блеска молнии.

– Отец! Отец! Муха!.. Не лжесвидетельствуй!..

– Не муха!. На муху ты не сваливай!

– Подождите: при чем муха? «Под мухой» что ли? – вопросил Матвей Причинилов. – Держитесь фактов!

Октава, рубя воздух пятипудовой дланью, загремел:

– Допустим, молящихся было битком, как епископ Иоанникий служил, ну, допустим, херувимская Бортняцского и, конечно, соло… Саддукеи!.. А тут, допустим,

Данилыч приложил руку воронкой к уху и опять засуетился:

– Мух у нас, кхе, кхе!.. Несколько!..

– Да при чем тут муха?

– Явственно: не при чем. Альт, допустим, солит, а я, конечно, на низах. Как он сошел на «ре» нижнее, к, мне «фа» нужно, а муха на листу сидит. Допустив, темно, – я полагал – нота, и вдал соль-диэз с громом. Электричество, – верно, – погасло. Где ж тут справедливость?.. Епископ, конечно, ставит: пьяница; отец Лука из алтаря кулак точит и дьякон Пигрициев «дураком» октябрит. А муха – насекомое, она где хоть сядет! Вот!

– Это к делу не относящее, – недоумевающе бросила делегатка. – Муха, действительно, насекомое, а тут еркака.

– Кхе! Мух у нас в церкви несколько! Жужжат!

Матвей Причинилов почесал нос карандашом и тоскливо осмотрел слоноподобную октаву.

– Он, – (кивок на отца Луку, перебирающего пальцами на тощем чреве), – он стало быть работодатель?

– Он! А сетка неподходящая. Огород под капусту взрыли, вот тебе и седьмой разряд, а за кого купечество храм посещает, – тому 28! – Получай!

Октава загудела еще гуще.

– Надо то понимать, – для купца на тенора наплевать, купец в теноре не разбирается, ему октаву дай, чтобы мороз по шкуре. И 28! А главный доход от кого? За панихиду Секлетеев сколько отвалил? (Полный поворот к отцу Луке) 80 целковых!! Данилыч, верно?

– Кхе, кхе! Ето точно. На 100 человек готовили.

– А что Секлетеев говорил? За тебя, говорит, Варсонофий, – только и в церковь хожу. Я на Покров апостола рванул, – вот ремень лопнул, а Секлетеев меняг крест на крест. При всех! Украшение храма! Благолепие!

– Суесловишь, мытарь! – не выдержал работодатель. – Недостоин ты седьмого разряда. Дозвольте объявить граждане еркака. Поведение недоброхвальное: (они с ним, звонарем, ежедневно до положения и живут даже вместе по сией причине), дерзит и груби, шит, к старшим непочтителен, атеист…

– Лжесвидетельство!! Я – атеист?!! Да спросите весь приход!!

– Это к делу не относящее. Держитесь фактов.

Какие ж факты, когда они спьяну в чужую сетку лезут. На рождество пресвятые богородицы к «Достойно» звону не было. Он (указал на Дайилыча) в сторожке гармонью чинил; на погребении гражданина бухгалтера из Гуистатбюра товарища Крынкина трезвон поднял, как на пасхе; удары делает неровные и без благоговения. Не полагается ему Еысшей сетки! Пусть при храме пропитывается тем, что положено от союза. И на ухо туг!

Октава отложил на пальцах перечисленные дефекты звонаря, разжал длань и начал считать снова:

– Пьянство! Октаве нельзя, ежели не пить: в бас переходит и «петухи» бывают. «Си-бемоль» непьющему, – сдохни, – не взять..! Ноты я могу все, даже светские, а ежели раз муха села, то, допустим, я при чем? Насчет – атеист будто лжесвидетельство! И причащаюсь, и исповедуюсь, и говею. «Рече безумен в сердце своем: несть бог». А раз я безумен, то на это народный суд есть! Да-с! И все молящие за меня в церковь ходят. Да-с! Секлетеева спросите! А басы по седьмому! Где справедливость?

Данилыч прибавил:

– Кхе! Ето точно! Богатеющий! Епман!

От неслыханного расхода красноречия, Назаретский вдруг ослаб, ткнул перстом в кодекс на стене и в Маркса и сел, обтирая красным платком крупный пот.

Отец Лука тоже указал на декрет:

– Сетка! Не превозносись, Варсонофий! Навуходоносор возвеличился – и погиб!..

Еркака долго шепталась. Делегатка что-то ворчала. Наконец, Матвей Причинилов зачитал:

– Вот! «В виду как тов. Назаретский по квалификации приносит пользу производству в предприятии, привлекая частный капитал, повысить в 8 разряд. Тов. Тараканову просьбу оставить открытой по поводу глухоты до предъявления медицинского свидетельства от врача».

Назаретский пустил раскат грома, изображающий у него смех, натянул нос у самой бородки отца-Луки и зыкнул:

– Не прежнее время-то! Еркака!!

Работодатель сморщился, как будто намереваясь заплакать, и пошел к выходу. На пороге он обернулся и тыча кукиш в нос следовавшему за ним торжествующему врагу, библейски-грозно возопил:

– Будет тебе теперь муха!.. Я до Рабиса дойду! Будет!..

А Данилыч семенил сзади ликующего приятеля и подтверждал:

– Ето точно! Кхе-кхе! Посудились и буде… Доб– ром-то лучше… Кхе-кхе! Хе-е-е…