Текст книги "Зелинский"

Автор книги: Евгений Нилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 19

Борьба за реформу. – «Люди с улицы». – Декрет Ленина. – Энтузиазм а примусы. – «Вошь наступает». – Родина получает бензин.

Вокруг реформы разгорелась острая идейная борьба. Тимирязев выпустил брошюру «Демократическая реформа высшей школы». Представили свои проекты ученый-большевик Штернберг и из Петрограда – ученик Зелинского Л. А. Чугаев.

9 июля 1918 года состоялось совещание по реформе высшей школы в здании Московского университета.

В аудитории собралось 400 делегатов: от профессоров, студентов, служащих, общественных организаций. От Московского университета представительствовали: ректор Мензбир, Чаплыгин, Петрушевский, Северцев, Савин и враги реформы – князь Трубецкой, Любавский и Хвостов.

– Товарищи, граждане, – сказал, открывая собрание, комиссар просвещения А. В. Луначарский, – мы были правы в возражении тем скептикам, которые утверждали, что мы не найдем с вами общего языка; я думаю, что мы говорим на родственных языках.

Однако, как только речь коснулась реформы, стали сказываться различное ее понимание и различное отношение к ней.

Профессор М. А. Мензбир в своем выступлении говорил:

– Комиссар Луначарский не мог не признать, что, несмотря на всю, с их точки зрения, неудовлетворительность современных университетов, они представляют собой гору, которая вершиной своей порядочно возвышается над общим уровнем страны, и мы рады были услышать, что вершину этой горы правительство не собирается сносить… Высшая школа всегда была демократична… но она не раскрыла своих дверей перед улицей… Не надо забывать, что при этом наплыве с улицы лиц, жаждущих элементарных знаний, есть риск понизить вершину… Высшая школа никогда не была против демократизации науки в хорошем смысле этого слова.

Выступали представители Пролеткульта. Они кричали:

– Профессора-шкурники! Господа кастовики! Они повинны в гибели многих и многих талантливых представителей науки из народа!

Высказывали и такие предложения:

– Реорганизация высшей школы должна быть проведена принудительно. Уничтожить университеты!

Трубецкой, Хвостов и Любавский торжествовали.

– Мы были правы! Вот она, демократия! Надо дать отпор, – шептали они соседям по креслам Петрушевскому, Северцеву, Савину.

Луначарский повел совещание по иному руслу. Зазвучали ленинские положения: демократизация состава учащихся, бесплатное обучение, материальная помощь студентам.

Старые профессора переглядывались: разве они не боролись за это же в стенах царского университета? Савин высказался в том духе, что никого из профессоров не пугают «люди с улицы».

Снова бурные прения вызвало предложение создать кафедру по изучению социализма.

– Нам хотят навязать марксизм! Это попрание свобод! Это насилие! – шипели реакционные профессора.

– Изучать марксизм – это, господа, в некотором роде даже интересно, – рассуждала большая группа профессоров.

– Изучать теорию победившего социализма необходимо и почетно, – сказал Чаплыгин.

Это совещание еще ясней показало, что в Московском университете профессура раскололась на три группы.

На другой день в химической лаборатории стоял гул от возмущенных высказываний.

Слова Мензбира о «людях с улицы» огорчили Николая Дмитриевича. Разве сказали бы так Сеченов, Мечников? Они всю жизнь только и мечтали работать с народом и для народа.

Выступление М. А. Мензбира ясно показало слабость позиций колеблющейся группы университетской профессуры, которая хотела демократизации «в хорошем смысле слова», понимаемой в либерала ном духе, и боялась подлинной демократизации университетского образования.

Реакционная же профессура использовала это для укрепления своих позиций.

27 июля в университете на заседании совет выслушал своих делегатов. Профессор Хвостов сказал:

– Речь господина ректора была ярким, отрадным моментом. В лице уважаемого Михаила Александровича выступил академический деятель, проникнутый старыми академическими традициями, представитель высокой культуры. Предлагаю выразить ему благодарность.

Мензбиру устроили овацию.

Зелинский, Штернберг и Тимирязев на этом совещании не присутствовали.

Вскоре в университет пришло известие о созыве второго совещания по реформе высшей школы. Противники реформы предложили выступить с отдельным мнением, представленным в виде записки от Московского университета. Однако некоторые усомнились, захочет ли совещание выслушать записку.

Профессор Егоров категорически настаивал:

– Никому не принимать участия во втором совещании!

Кизиветтер сказал:

– Если считать, что мы разошлись в суждениях с первым совещанием, то делегатов посылать следует только при условии пересмотра «ими» своих тезисов.

Начался спор. Хвостов был за записку.

– Это будет наша лебединая песня, – щегольнул он красивой фразой.

Богословский дополнил:

– «Лебединая песня» останется в истории российского просвещения как прекрасный памятник для будущего поколения. Но мы не должны выпускать оружия из рук до конца. В дыму революции действия людей принимают необычные формы, все это нужно пережить. Жизнь своим свежим веянием снесет все неприглядное. Но есть неприкосновенная, внутренняя часть храма, святая святых, – это наука. Нет такой власти, которая заставила бы проповедовать то, во что мы не верим. Когда и науки коснется власть, тогда мы уйдем и унесем с собой святыню.

Собрания совета напоминали теперь бурные студенческие сходки.

2 августа 1918 года был обнародован декрет Ленина о высшей школе. Этот декрет широко раскрывал двери университета пролетарской молодежи.

В университете никогда не было такого наплыва заявлений о поступлении, как после ленинского декрета. В высшую школу принимались без аттестата, без экзаменов. За право учения не нужно было платить. Шли учиться те, кто не мог сделать этого раньше, для кого учение в университете до Октябрьского переворота было лишь мечтой.

Впервые здесь появились девушки. Неуверенно ходили они по большим коридорам, заглядывали в пустые аудитории.

Приходили пареньки – практики, умельцы заводских цехов, которым не хватало технических знаний, общего образования, чтобы овладеть высотами техники.

Председатель приемной комиссии жаловался:

– Что делается! До выхода этого декрета на 2350 мест было подано 2632 заявления. Это были лица, как полагается, окончившие гимназии. А сейчас подано почти 6 тысяч, и все больше на физико-математический и медицинский.

Профессор Хвостов посоветовал:

– Отказывайте, уважаемый коллега, мотивируя непринятие в университет опозданием. Все, кто подал прошение после 2 августа, опоздали. Факультеты укомплектованы, прием закрыт!

Хвостова поддержал Кизиветтер:

– Потребуйте аттестаты об окончании средней школы, увидите, как ветром снесет этих… с улицы!

Мензбир болезненно поморщился: в этом неприятном выступлении он услышал свое выражение «с улицы».

– Позвольте, господа, – обратился он к Хвостову и Кизиветтеру, – вы не учитываете: таково распоряжение правительства.

– А мы его бойкотируем! – крикнул с места Стратонов. – Мало ли господа профессора бойкотировали распоряжения его императорского величества! – он указал на все еще висевший портрет Николая Второго. – Тогда мы были все смелы, а теперь, при «товарищах», присмирели!

С места поднялся профессор кафедры истории Западной Европы Богословский.

– Прежнее правительство предлагало преподавателей без подготовки, теперь будут приниматься студенты без подготовки. Придется все это перетерпеть. Надо думать, что неподготовленные молодые люди сами убедятся в невозможности слушать лекции.

– А мы им в этом поможем, – иронически заключил Кизиветтер.

– Бойкотировать декрет! – предложил Любавский и прихлопнул бюллетень бледной ладонью.

Но бойкот провести не удалось. Этого не допустили ученые, стоявшие за реформу высшей школы. Эти ученые, выразители прогрессивных сил, стали солдатами революции на ее культурном фронте.

Таким солдатом с первых дней ноября 1917 года стал и Николай Дмитриевич Зелинский.

Его возвращение в университет с радостью встретили не только старые сослуживцы, но и новое поколение химиков, хорошо знавшее имя Зелинского. Вернулись в университет и ушедшие с ним в 1911 году ученики.

Все готовились работать вместе с Зелинским в новых условиях. А условия были тяжелые.

Наступившая в стране разруха вскоре сказалась на состоянии учебных и прежде всего лабораторных занятий в университете. Ощущался недостаток ходовых реактивов, разновесок, посуды. Вследствие этого срывались нормальные занятия лаборатории.

Учебные помещения университета не отапливались. Возникла угроза разрушения водопровода и водяного отопления. Студенты из-за холода перестали посещать лекции.

Николай Дмитриевич не желал мириться с «объективными» условиями. Собрав, своих помощников, он предложил им:

– Будем работать в двух комнатах, – и шутя напомнил: – В начале прошлого столетия среди химиков ходило мнение, что чем хуже лабораторные условия, тем ощутимее результаты. Давайте проверим, друзья! Как вы думаете?

Некоторые из «друзей» невесело улыбнулись. Шилов сказал:

– Будем согреваться бодростью духа Николая Дмитриевича.

В разговор вмешался препаратор С. С. Степанов:

– Об отоплении не беспокойтесь. Поставим переносные печи, на них топливо найдем.

– Значит, работы не свертываем? – спросил Крапивин. – А другие лаборатории? – Заметив взгляд Зелинского, добавил: – Не думайте, профессор, что я за свертывание, но я слышал, в деканате говорили о необходимости изменения плана исследовательских работ в связи с материальными затруднениями.

– В связи с материальными затруднениями… – задумчиво повторил Зелинский и добавил громко: – Первейшая обязанность русского ученого состоит в том, чтобы научной работой изжить эти затруднения.

Степанову не терпелось сказать свое. Он неожиданно выпалил:

– Примусы!

– Что?! – удивился даже Николай Дмитриевич.

– Примусы будем разжигать, если газа не будет, – радостно сообщил тот.

Зелинский тоже обрадовался:

– Вот это настоящий русский человек! Примусы… Думаю, до этого не дойдет.

Но дошло и до этого.

В связи с теми же материальными затруднениями, уже не только в университете, Зелинский принял участие в работах Пищевого научно-технического института ВСНХ.

По примеру Зелинского на решение важных вопросов питания откликнулись другие научные учреждения: лаборатория физиологии растений профессора Крашенинникова, физиологический институт профессора Шатерникова, Бактериологический институт профессора Кедровского, Гигиенический институт профессора Орлова.

ВСНХ взял на себя финансирование научных работ этих лабораторий и институтов.

Несмотря на все трудности, в лаборатории была начата исследовательская работа.

Академик В. М. Родионов вспоминал: «Одной из важных задач, поставленных правительством, было изыскание средств замены сахара. Профессора Зелинский, Шустов и Родионов были противниками сахарина, дульцина и других заменителей сахара. Шустов разрабатывал способ выделения кристаллической глюкозы из картофельной муки, Зелинский полагал, что сахар можно с успехом заменить хорошо очищенным глицерином, Родионов увлекался мыслью заменить сахар мальтозой».

Но не только в стенах лаборатории развернул Николай Дмитриевич работу, ему пришлось выйти в широкую жизнь, и первый выход был на борьбу с… вошью!

Наркомат здравоохранения обратился к Московскому университету с просьбой помочь в беде.

Тиф свирепствовал в стране, тысячи мешочников разносили заразу в своих скитаниях из города в деревню в поисках продовольствия. Железнодорожные вагоны кишели насекомыми, а бороться с ними было нечем, не только дезинфекционных средств – не было даже мыла.

Николай Дмитриевич сразу откликнулся на запрос: «Конечно, надо что-то предпринять. А не обработать ли нам вагоны синильной кислотой? Дело верное, недаром немцы на войне ее пробовали».

«Все погибнут, – обрадовался сотрудник наркомата и пошутил: – Ведь противогазов Зелинского у них нет».

Отряд молодых химиков во главе со своим профессором, который хотел непременно лично проверить все на месте, отправился на железнодорожные вокзалы для обработки вагонов. И химия не подвела: скоро все вагоны выходили из Москвы чистыми.

1918 год. Молодая Советская республика переживает трудное время, интервенция отрезала Россию от нефти, от источника жизни страны, Заглохли моторы, потухли топки на заводах. Нет нефти – нет бензина! А без него не могут подняться в воздух самолеты, нечем питать подводные лодки. Силы Красной Армии парализованы.

Большевики Баку пытаются тайно вывезти нефть в Астрахань и далее по Волге, но это не может разрешить вопрос: проскочат одна-две баржи через строгий кордон, много ли это даст? Положение с топливом становится катастрофическим.

В сентябре 1918 года в лабораторию Московского университета приходят представители военно-морского хозяйственного управления.

– Наш флот и авиация лишены бензина, – говорят они профессору Зелинскому. – В то же время у нас имеются значительные запасы солярового масла, мазута и керосина в Нижнем и Ярославле. Нам поручено управлением выяснить у вас, нет ли возможности выделить из этих материалов хотя бы небольшие количества бензина. Специалисты сказали, что вряд ли можно рассчитывать на реальные количества. Но это единственный шанс снабдить армию горючим.

Николай Дмитриевич встает и взволнованный говорит слова, мимо которых потом не сможет пройти ни один его биограф:

– Родину надо защищать. Мы возьмемся за это дело, наша армия получит бензин.

Когда через несколько лет профессор Зелинский заполнял анкету, на вопрос: «Принимали ли активное участие в Октябрьской революции?» – он с гордостью ответил: «Активно работал в 1918–1919 годах в лаборатории Московского университета по выработке из солярового масла авиационного бензина».

Да, это была активная борьба за дело Октября. Николай Дмитриевич не сражался на баррикадах, не воевал с оружием в руках на фронтах гражданской войны, но его помощь революции была не менее значительна, чем усилия многих бойцов. Его оружием была наука. Приняв революцию с первых ее дней, он нашел свой путь в борьбе за счастье народа. И шел этим путем последовательно и неуклонно.

Задача, которую взял на себя профессор Зелинский, была нелегкой, но победа была подготовлена всеми его прежними работами. Надо было переделать молекулы углеводородов – из одних веществ сделать другие, разорвать длинные цепочки звеньев солярового масла и превратить их в короткие цепочки бензина. Еще в прошлом веке инженер Шухов сконструировал аппарат, в котором под воздействием температуры и давления молекулы вазелина разрывались пополам и превращались в молекулы бензина. Однако расщепление может происходить не только посредине, могут образоваться обрывки молекулы из 1, 2, 3 звеньев – газообразные. Могут также некоторые обрывки замкнуться в кольца и превратиться в совсем другие вещества. Бензина же будет образовываться слишком мало.

Значит, надо найти условия, при которых образуется максимальное количество бензина. Если температура недостаточно высока, разрыва молекулы не произойдет, а при слишком высокой температуре могут получиться другие продукты, помимо бензина. Когда начали работу, пропуская соляровое масло через реторту при температуре 500–600 градусов, выход бензина получился всего 10 процентов. Введя в реторту уголь, удалось снизить температуру до 470 градусов и получить уже 38 процентов бензина. При более низкой температуре реакция не шла.

Но у Николая Дмитриевича было в запасе новое средство, чтобы переупрямить природу, – катализаторы. Не так просто, конечно, подобрать нужный катализатор. Ведь они отличаются строгой избирательностью действия, и для каждой реакции надо найти своего единственного «друга-помощника». Большой опыт ученого помог Зелинскому быстро справиться с этой задачей. Зелинским уже были изучены многие катализаторы. Он хорошо знал их особенности. Николай Дмитриевич решил испытать хлористый алюминий и сразу же угадал: процесс пошел хорошо – удалось выделить 50 процентов бензина.

Работа над бензинизацией нефти проводилась три месяца, и к началу декабря был уже отработан режим, дающий возможность получить 68 процентов бензина, удовлетворяющего самым строгим техническим требованиям того времени. Реализация этого процесса была проведена на заводе «Фосген» под руководством профессора Е. И. Шпитальского. Так был создан новый метод переработки нефти – каталитический крекинг.

Н. Д. Зелинский был первым химиком, применившим алюмосиликатные катализаторы для разложения нефтяных продуктов. Его открытие почти на 20 лет опередило «изобретение» Гудри и других зарубежных специалистов, опубликовавших свои работы лишь в 1935–1940 годах. Весь прогресс в этой области был подготовлен исследованиями Зелинского.

Первостепенное значение этих работ теперь всем известно, и различные виды каталитической переработки нефти с участием алюмосиликатных катализаторов осуществляются сотнями заводов мира.

Помощниками Н. Д. Зелинского в этой работе были Б. А. Казанский, А. И. Анненков и В. И. Комаревский.

Борис Александрович Казанский и в дальнейшем вел совместно с Николаем Дмитриевичем все работы по каталитическому преобразованию углеводородов. Ему передал Зелинский свою «волшебную палочку», по мановению которой совершались «чудесные превращения» продуктов нефти. Академик Б. А. Казанский возглавил работу по каталитическому синтезу, ему принадлежит более 100 научных трудов в этой области.

ГЛАВА 20

Помощь промышленности. – Рабочий день профессора. – Поиски новых ресурсов. – Происхождение нефти.

Николай Дмитриевич все больше расширял работы для промышленности. Все чаще можно было видеть стройную, высокую фигуру седого профессора в разных отделах Всероссийского Совета Народного Хозяйства. Он участвовал в различных совещаниях научной комиссии ВСНХ – «Центромозге», как шутливо называли в то время эту организацию. Здесь он делал доклады о работах лаборатории, согласовывал планы новых исследований.

Обратились к Николаю Дмитриевичу с вопросами, беспокоившими в то время анилиновую промышленность.

Эта была одна из наиболее развитых отраслей промышленности, получившей начало еще в середине XIX столетия.

С древних времен использовали для окраски тканей и предметов обихода красители, получаемые из растений; среди них наиболее ценным считалось индиго – добываемое из листьев «индигоноски», растущей в Индии. Оно давало великолепный синий цвет необыкновенной прочности. Из индиго извлекали органическое вещество анилин, из которого и приготовляли красители.

В 1842 году Н. Н. Зинин нашел способ синтетически изготовлять анилин из углеводорода бензола, получаемого из угля или нефти. Это открытие и положило начало анилино-красочной промышленности. То, что природа выращивала в течение целого года на огромных просторах земли, химики научились делать за несколько часов на заводах. Химики очень быстро превзошли природу не только по скорости, но и по многообразию изготовляемых красок. Уже перед первой мировой войной на основе анилина изготовлялось свыше 10 тысяч типов красителей. Однако натуральный краситель индиго все еще оставался непревзойденным. По вопросу индиго и обратился к Зелинскому профессор М. А. Ильинский на одном из совещаний ВСНХ.

– Положение с красителями очень тяжелое, – рассказывал он. – Особенно остро стоит вопрос с индиго: импорт закрыт, старые запасы иссякли. Текстильщики ругают Главанил, а что тут сделаешь?

– А почему бы Главанилу не наладить синтез искусственного индиго? – предложил Николай Дмитриевич.

– Я сам об этом думал, – живо отозвался Ильинский. – По правде сказать, и разговор этот затеял неспроста. В Главаниле просят нас провести ряд работ.

– А поможет нам Главанил с реактивами и топливом? – спросил Николай Дмитриевич, искавший везде путей для обеспечения работы лаборатории.

Вскоре профессорами Зелинским и Ильинским была составлена программа работ, утвержденная техническим совещанием Главанила 18 сентября 1919 года. Со своей стороны, Главанил взял на себя шефство над лабораторией Зелинского.

Это содружество дало прекрасные результаты: уже через год Николай Дмитриевич докладывал в Главаниле разработанный им метод технического синтеза диметилиндиго, вполне заменяющего дорогостоящий импортный краситель.

Был проведен еще ряд исследований, необходимых для восстановления анилино-красочной промышленности. Николай Дмитриевич принимал участие в работе технического совета Главанила. Сразу же установил он тесную связь с Дорогомиловским заводом кра «сителей. Эта связь ученого с работниками производства продолжалась всю его жизнь. На Дорогомиловском заводе делал он сообщения о работах лаборатории, делился достижениями, помогал советом. Связь его с этим заводом была настолько тесной, что он, по существу, стал членом его коллектива, и во время очередной всеобщей проверки работников советских учреждений проходил «чистку» именно на Дорогомиловском заводе. Член-корреспондент АН СССР Н. И. Шуйкин вспоминает забавный эпизод, происшедший при этой «чистке». Кто-то прислал Николаю Дмитриевичу записку с нелепым вопросом: «Как вы относитесь к папе римскому?» Зелинский насмешливо ответил: «Что мне папа римский! Я человек православный».

Загрузка профессора Зелинского увеличивалась все больше и больше. День его был уплотнен до предела.

9 часов утра. Николай Дмитриевич ровным шагом входит в аудиторию. Он никогда не спешит и никогда не опаздывает.

Свои лекции он строит теперь так, чтобы они были доступны и малоподготовленным студентам. Без громких фраз излагает он предмет, четко и ясно, стремится провести больше наглядных демонстраций и опытов. Николай Дмитриевич и раньше не мог пожаловаться на невнимательность аудитории, но теперь особенное удовольствие получал он, читая лекцию, – такой интерес, такая жажда знаний светилась в глазах его молодых слушателей.

После лекции профессор спешит в лабораторию. Здесь он проводит не менее трех-четырех часов. Ведь к каждому надо подойти, каждого расспросить, как идет работа.

– Что нового, друг мой? – задает обычно вопрос Николай Дмитриевич.

А новое всегда есть.

Вот студент-дипломник Шуйкин проводит синтез спироциклана – углеводорода, состоящего из двух колец, соединенных одним общим углеродным атомом. Давно уже Зелинский с учениками синтезировал всех представителей ряда циклических углеводородов, теперь он перешел к более сложным системам с двумя и тремя кольцами в молекуле.

Синтез всех этих систем представлял очень большие трудности, и полученные вещества являлись уникальными образцами, необходимыми для создания химии углеводородов.

Спироциклан синтезировался впервые, и те несколько десятков граммов, которые ожидались от работы Шуйкина, были очень важны для всесторонней характеристики нового соединения. Когда препарат был уже готов, вспоминал Н. И. Шуйкин, другой студент в отсутствие Шуйкина рассыпал его. Не желая подводить товарища, Шуйкин умолчал об этом и смущенно показывает профессору крохотную кучку – граммов 10–15 вещества – все, что осталось от и без того небогатого урожая. Он ждет, естественно, грома. Но Николай Дмитриевич внимательно смотрит, покашливает и ничего не говорит: видно, понял, что Шуйкин не может рассказать истинную причину неудачи, а солгать не хочет.

Обход продолжается. У каждого есть что рассказать, каждому профессор внимательно объясняет, подсказывает.

Не терпит он только недобросовестности в работе. Если заметит, что кто-нибудь «подогнал» цифру в анализе или еще как «схитрил», сразу насупится, замолчит и потеряет к этому человеку всякий интерес. Такой работник для него уже не существует.

Работавший с Николаем Дмитриевичем много лет профессор Б. М. Беркенгейм писал в своих воспоминаниях:

«Будучи сам человеком весьма скромным, никогда не любя выдвигать себя среди других на первое место, Николай Дмитриевич, в свою очередь, чрезвычайно неблагосклонно относился к нескромности, к самохвальству, к тщеславию, к шарлатанству. Ничем его нельзя было больше рассердить, как такими чертами характера».

Но вот обход окончен. Николай Дмитриевич идет к себе в кабинет. Здесь его уж непременно дожидается какой-нибудь химик с завода.

Дорога в органическую лабораторию Московского университета стала известна уже многим представителям промышленности. Приходили с Дербеневского и Дорогомиловского заводов, приезжали из Ярославля, Костромы и других городов. Везде были разруха, неполадки, которые необходимо было преодолеть во что бы то ни стало, чтобы сохранить жизнь страны, укрепить новую власть.

Приехали из Грозного. Положение на нефтеперерабатывающем заводе катастрофическое, заводу грозит остановка из-за того, что трубопроводы его забиваются парафином.

Нефтеперерабатывающий завод – это прежде всего трубы: широкие и узкие, на земле, под землей и в воздухе, десятки километров труб, сложная, фантастическая паутина. Они то расходятся в разные стороны, то соединяются в пучки, то переплетаются, как клубок гигантских змей. Разобраться в лабиринте труб нелегко. Нелегко и подобраться к ним.

И вот эти трубы засоряются. Из продуктов переработки нефти выпадает парафин. Липкий, густой, он забивает трубы, мешает продвигаться потокам перерабатываемых нефтяных продуктов.

С этим вопросом и приехали к Николаю Дмитриевичу грозненцы. Коварные свойства грозненской нефти были уже известны Зелинскому. Она содержит повышенное количество легко застывающих парафинов.

В американской технике применялись специальные холодильные установки, при помощи которых из общей массы удалялись легко застывающие фракции парафинов; на наших заводах таких установок не было, надо было решать вопрос каким-либо простым и доступным способом.

В лаборатории Зелинского стал разрабатываться способ селективной депарафинизации – предварительного удаления наиболее легко застывающей фракции. Этот способ дал возможность снизить температуру застывания мазута с +29° до —2°.

Интересно, что уже в то время Николай Дмитриевич думал об использовании каталитического метода уменьшения парафиновой части в нефти, но отсутствие промышленного производства хлористого алюминия не давало возможности говорить о применении его в производстве. Николай Дмитриевич неоднократно ставил вопрос о производстве хлористого алюминия и, наконец, добился этого.

Но вернемся к рабочему дню Зелинского. 3 часа – заседание предметной комиссии.

Предметные комиссии сыграли большую роль в преобразовании высшей школы. В состав их входили все научные работники родственных дисциплин и выборные от студентов. Предметные комиссии распределяли лекционные курсы, устанавливали порядок контроля за студенческими занятиями, вели разработку программ, руководили лабораториями – словом, осуществляли все руководство учебным процессом.

Реакционные группы профессуры пытались срывать начинания советской власти по преобразованию высшей школы. Считая науку своей «монополией», они всячески противодействовали пролетаризации студенчества, боролись со всем новым, что вводилось для улучшения работы университета. Когда же им не удавалось заглушить это новое, они пытались изуродовать его, довести до абсурда, поддерживая в этом «левацкие уклоны» некоторых работников Наркомпроса. Так, например, было с вопросом сужения программ, со сведением занятий к узкопрактическим предметам, с отказом от учебников и лекций.

Работа предметной комиссии в тот период проходила р условиях острой борьбы со всеми этими «загибами» и «уклонами». Николай Дмитриевич был председателем предметной комиссии. Он горячо выступал против увлечения практицизмом. «Мы не имеем права выпускать малообразованных специалистов, это принесет вред развитию промышленности», – говорил он.

В 6 часов Николай Дмитриевич Зелинский идет на совещание в ВСНХ.

В тот период становления страны на каждом совещании ВСНХ ставились вопросы, являющиеся целыми проблемами. Несмотря на крайне тяжелые еще материальные условия, уже намечалось разностороннее развитие промышленности, и химия должна была сыграть в нем важную роль.

10 часов вечера. Николай Дмитриевич, наконец, дома. Вот он заглянул в детскую, к Раюте. Девчушка уже спит.

На ее столике расставлена целая вереница колбочек, чашек Петри, висят маленькие роговые весы. Отец давно уже постарался устроить ей «химический кабинет», ему очень хочется приохотить дочку к химии. Но в чашках Петри разведены краски, а в журнале для записей химических опытов красуются фигурки детей, играющих в мяч.

Николай Дмитриевич смотрит на рисунок. «А ведь у девочки есть способности, – думает он, – нет, видно, не дождусь я, чтоб из Раюты вышел химик».

Николай Дмитриевич выходит из детской. Евгении Павловны нет дома, она работает концертмейстером и по вечерам часто занята. Он вспоминает, что и сам собирался поехать на концерт, ведь сегодня его любимый Рахманинов. Николай Дмитриевич минуту колеблется… Но вот уже сидит он с химическим журналом в руке в своем любимом кресле с высокой спинкой.

Поразительна разносторонность научных работ, проводимых уже в эти годы в лаборатории Зелинского. Наряду с работами, необходимыми для непосредственной помощи промышленности, Николай Дмитриевич продолжал свои основные исследования по катализу и белку.

Начал Зелинский и новые работы по изучению сырьевых ресурсов страны. Еще в Петрограде В. И. Вернадский привлек внимание Николая Дмитриевича к этим вопросам. В то время ресурсы России были совершенно неизвестны, но полное равнодушие со стороны царского правительства не давало возможности широко развернуть их изучение.

1918 год. В. И. Ленин составил набросок плана научно-технических работ, в котором дал ученым программу их научной деятельности. Главной установкой этой программы явилось социалистическое преобразование России, ликвидация экономической отсталости страны.

В плане ставилась задача комплексного изучения и освоения колоссальных богатств Родины.

Наконец ученые получили возможность приложить свои знания и опыт к делу, о котором давно мечтали.

Лучшие люди страны стали работать по этому плану. Одним из первых среди них был Н. Д. Зелинский.

Трудные условия 20-х годов, холод, неустройство, большая загрузка педагогической и общественной работой не помешали Н. Д. Зелинскому развернуть эти нужные стране исследования.

Об ученых, ведших научную работу в те годы, А. М. Горький писал:

«…Я наблюдал, с каким скромным героизмом, с каким стоическим мужеством творцы русской науки переживали мучительные дни голода и холода. Видел, как они работали, и видел, как умирали.

Мои впечатления за это время сложились в чувство глубокого и почтительного восторга перед Вами, герои свободной, бесстрашно исследующей мысли. Я думаю, что русскими учеными, их жизнью и работой в годы интервенции и блокады дан миру великолепный урок стоицизма и что история расскажет миру об этом страдном времени с такою же гордостью русским человеком, с какой я пишу Вам эти простые слова».