Текст книги "Снайперские дуэли. Звезды на винтовке"

Автор книги: Евгений Николаев (1)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Теперь нам требовалось отстоять захваченные у немцев позиции. Отстоять во что бы то ни стало!

На какое-то время наше наступление приостановилось, – немцы еще не успели опомниться от поражения, а мы пока обживали новые траншеи, в которых огневые точки нужно было срочно делать заново, развернув их в противоположное, в сторону противника, направление.

Бойцы заглядывали в совсем еще недавно бывшие добротными, просторными и благоустроенными, а теперь развороченные взрывами наших противотанковых гранат немецкие землянки. Заходить в них они не решались: там было много вшей, да и смердило – несло жженой серой, порохом и каким-то очень уже неприятным чужим духом.

Я вошел в одну из них. Там были разбросаны какие-то тряпки: женское белье, старая домашняя утварь, детские игрушки. Валялись остатки пищи, фотографии, письма.

Я поднял с пола нераспечатанное письмо. Оно было из Дортмунда. «Курт прислал из России одеяла и разные вещи», – прочитал я, едва разбирая каракули какой-то фрау. Мамаша наставляла своего сынка Ганса: грабь, убивай! Но ее Гансик уже ничего не пришлет из России, – он лежит в траншее, усыпанный вшами…

С чувством гадливости и омерзения вышел я из землянки, но не мог отказать себе в удовольствии пнуть ногой убитого фашиста: «Что, лежишь, паскуда? Лежи, лежи! Скоро всем вам так лежать придется!»

Однако, разъяренные неудачами, фашисты не успокоились. Наши наблюдатели доложили, что немцы снова накапливаются, теперь уже для контратаки.

Вот уже пошли на штурм своих бывших траншей немецкие автоматчики. Но наши артиллеристы и зенитчики Юшина давно пристреляли этот квадрат! И я удобно расположился в башне немецкого танка – моя снайперская винтовка успела накалиться от непрерывной стрельбы.

Я радовался удобно выбранной позиции, радовался тому, что все больше и больше фашистов падало от моих выстрелов, и беспокоился только за своих товарищей, которые где-то рядом тоже ведут снайперский огонь: «Как они там устроились, в безопасности ли? Все ли живы?» За Ивана Карпова, за Ивана Добрика и Загида Рахматуллина я не волновался – ребята опытные, не пропадут. А вот как остальные? Те, кто только недавно овладел снайперским искусством и едва успел открыть свой счет мести?

Снайпер в обороне – большая сила. У хорошего командира снайперы в подразделении на особом счету, и забота о них у него особая. Толковый командир заботится не только о росте рядов новых снайперов-истребителей, но и создает им необходимые условия, помогает в работе, заботится об их безопасности. Такой командир не пошлет отличного стрелка в штыковую атаку – он знает, что в этом же бою снайпер принесет больше пользы, стреляя с хорошо замаскированной огневой позиции, поддерживая своим огнем атакующих. Бывает, что удачно расставленные снайперы приносят успех подразделению в бою, а порой и решают исход самой атаки.

Вот и вчерашний день показал, что исход боя был предрешен в основном за счет меткого огня снайперов, не подпустивших противника к своим траншеям. Многие из них уничтожили в бою до десяти и более фашистов. Причем дело было не столько в количестве, сколько, так сказать, в качестве поверженных врагов. Снайперы уничтожали офицеров, корректировщиков, пулеметчиков, наблюдателей и тех солдат, которые вот-вот были готовы прыгнуть в наши траншеи.

…Мы прочно удерживали завоеванные рубежи. За короткую летнюю ночь бойцы успели заново переоборудовать немецкие траншеи, а наутро, когда взошло солнце, проснувшиеся немцы увидели новый неприступный вал, выросший перед самым их носом. Для противника наступила полоса невезения. Но осатанелый враг не унимался.

До самой глубокой ночи атаку за атакой отбивали наши бойцы, и количество убитых фашистов росло. У нас же потерь почти не было.

Относительно спокойно провели мы и следующую ночь. Немцы боятся темноты, они не воюют ночью. Одну за другой посылали они в черное небо осветительные ракеты, ожидая нашего ночного наступления. Но мы не пытались их атаковать: надо было отдохнуть, привести в порядок оборону. Только снайперы вели огонь по силуэтам фашистских наблюдателей, возникавшим в сиянии ракет.

На третье утро немцы снова попытались восстановить положение. Теперь задача у них был куда скромней – выбить, прогнать нас с выгодного рубежа, снова вернуться в свои траншеи.

Поле боя наполнилось грохотом и лязгом – из-за оврага выплыли танки противника, сопровождаемые пехотой, направляясь к нашему переднему краю. Их пушки на ходу изрыгали снаряд за снарядом, поднимая фонтаны земли над нашими головами. И снова заиграл грозный оркестр наших минометчиков и артиллеристов. Огонь стрелков и снайперов роты отсек пехоту противника от танков, и бронированные махины повернули назад, подгоняемые огнем наших пушек.

Не принесла немцам успеха и авиация: как только над нашими головами появились четыре «Юнкерса-87», открыли ураганный огонь зенитчики Юшина. Немецкие асы поспешили сбросить бомбы… на свой передний край. Один из самолетов был сбит. Не долетев до земли, он взорвался в воздухе, и обломки его посыпались на головы гитлеровцев.

Ничего не смогли добиться фашисты и на третий день. Их планы были сорваны стойкостью наших бойцов, умелым руководством командиров, действиями политработников полка, личным примером увлекавших красноармейцев на подвиг.

Спустя несколько дней в батальоне состоялось партийное собрание, на котором были подведены итоги трехдневных боев с фашистами. В конце этого собрания комиссар полка Томленов сказал:

– А теперь почитайте-ка вот это. – И протянул несколько номеров газет. Это была наша армейская четырехполосная газета «Удар по врагу».

Взял одну газету и я. На первой полосе сразу бросался в глаза заголовок, набранный жирным шрифтом: «Замполитрука товарищ Николаев истребил 211 врагов Родины!» И чуть пониже, помельче шрифтом: «Равняйтесь на его пример, множьте счет священной мести!»

Тут же был помещен мой портрет, рядом с которым публиковалось «Приветствие Военного совета снайперу-истребителю тов. Николаеву».

Громко застучало сердце. Я стал читать разбегавшиеся в моих глазах буквы текста:

«Дорогой товарищ Николаев! Военный совет горячо поздравляет Вас с успешным истреблением фашистских мерзавцев в последних боях за город Ленина. Уничтожив 211 гитлеровцев, Вы доказали на деле свою беззаветную любовь к Родине и лютую ненависть к гитлеровским извергам.

Желаем Вам дальнейших успехов в великом и благородном деле очищения советской земли от немецких захватчиков».

И подпись: «Военный совет армии».

Оторвав взгляд от газеты, я обалдело поглядел на окруживших меня бойцов – глаза друзей, улыбаясь, смотрели на меня.

– Ось як у нас! Ну-ка, дывись! – сказал подошедший ко мне Иван Добрик, протягивая другую, уже центральную газету.

Я дрожащими руками взял ее – то была «Правда».

«От Советского Информбюро», – прочитал я. И заголовок: «За три дня снайпер Николаев уничтожил 104 фашистов». Неизвестный мне корреспондент Н. Воронов рассказывал «некоторые подробности боевой работы мастера меткого выстрела».

– Ось и газета «Известия»: тут тэбе и от Советского Информбюро, и от майстера Буштыркова письмо. Ну, тот, з Кировского заводу, мы ж были у них на маю, на торжестве. Вот он Женьке пишет….

«Ленинградцы – снайперу Николаеву. Ленинградский фронт, 10 августа. (Спецкорр ТАСС.) На имя снайпера Н-ского подразделения Николаева, который, как уже сообщалось в печати, уничтожил за три дня 104-х фашистов, поступают многочисленные письма с горячим приветом и поздравлениями от трудящихся города Ленинграда. Мастер-орденоносец одного из заводов Буштырков пишет снайперу:

«Узнал о твоем беспримерном подвиге. Это, дорогой мой боец, великое дело. Привет тебе и спасибо. Мы помним, дорогой товарищ Николаев, зиму, помним весь этот суровый год, и мы знаем, что враг заплатит нам за все – за все разрушения и страдания. Бей, родной, бей немцев так, как в эти три дня. Учи товарищей высокому мастерству, искусству снайпера. Пусть в нашей Красной Армии будут тысячи, десятки и сотни тысяч таких, как ты».

– Правильно пишет товарищ, – сказал комиссар. – Учить других – вот наша с тобой задача!

И, вынув из планшетки тонкую ученическую тетрадку, комиссар протянул ее мне, добавив:

– Я, Николаев, на твоем месте сейчас же написал бы ответ на приветствие Военного совета армии.

– Верно, товарищ комиссар. Только трудная это задача!

– А давайте присядем и подумаем все вместе. Вот и друзья, как всегда, тебе помогут…

Вот что у нас получилось:

«Получил Ваше письмо. Глубоко взволнован вниманием ко мне. Это воодушевляет меня на новые подвиги. Я уничтожил 211 фашистов. Это не предел в моей работе. Пока бьется мое сердце, пока руки держат винтовку, а глаза хорошо видят, буду уничтожать коричневую чуму. Мое обязательство, данное на фронтовом слете истребителей – уничтожить 300 фашистов, – будет с честью выполнено. Свой опыт работы передавал и буду передавать в широкие красноармейские массы, буду растить новых истребителей. Призываю всех снайперов-истребителей нашего фронта с еще большей ненавистью бить врага, бить так, чтобы ни один фашист не остался живым на нашей земле.

Развернем еще шире снайперское движение! Шире боевое соревнование между подразделениями!

С боевым приветом снайпер-орденоносец, замполитрука

Е. Николаев».

Комиссар взял письмо, аккуратно сложил его и сунул в свою полевую сумку, прихлопнув по ней, словно поставив точку над этим решенным вопросом. И, попрощавшись со всеми, уже на ходу бросил мне:

– Завтра с Добриком явитесь в штаб полка – митинг будет. О времени сообщим чуть позже. Ну а вам всем, товарищи, пожелаю такого же успеха в уничтожении фашистской нечисти. Триста четыре фашиста были убиты в этих трехдневных боях только нашими снайперами. Пусть растет счет мести у каждого из вас изо дня в день, чтобы и о вас так писали в газетах, упоминали в сводках Совинформбюро.

– Николаев, а ты от матери-то своей письмо прочитал? – спросил вдруг Иван Карпов.

– Нет, никакого письма я не видел.

– Как же так? Ребята, у кого письмо для Женьки от матери?

– Да вот оно! Только письмо-то без конверта дошло. – И Загид Рахматуллин передал сложенную вчетверо газету.

На первой полосе газеты «За Родину» я прочел заголовок: «Бей крепче, сынок!» – и мелко сбоку: «Письмо знатному снайперу нашего фронта Е. Николаеву от матери из Тамбова».

«Родной мой Женечка! Я горжусь тобой, твоим успехом в бою, когда ты уложил за три дня 104-х гитлеровских мерзавцев. Бей их, сынок! До тех пор, пока твое сердце бьется в груди и руки держат оружие. Мсти за всех сестер, братьев, детей, погибших от кровожадной гадины. Жду тебя, мой герой, с победой домой! Привет и пожелания успехов в бою шлют все родные. Целую тебя! Твоя мама. Привет товарищам по оружию».

– И откуда только она узнала? Я же ей ничего не писал! – удивлялся я.

– Да из газет! Что она там не читает их, что ли? – предположил Иван Карпов. – Ну, пошли, ребята, по местам, собрание окончено. Давайте продолжать свою работу – нужно оправдывать сказанное и обещанное сегодня!

И он первым отправился по траншее к своему взводу. Вслед за ним, гася свои «козьи ножки», разошлись и остальные.

Такая наша работа

Защитники Ленинграда совершили поистине легендарный подвиг. Они показали невиданные образцы стойкости и упорства, высокой сознательности, самоотверженности, патриотизма, бесстрашия в боях во имя счастья и свободы своего народа. Ни в коей мере не умаляя значения в позиционной борьбе артиллерии, танков, авиации и военно-морского флота, сделавших очень много на Ленинградском фронте в первые годы войны, нужно сказать, что главную роль в обороне сыграла все-таки пехота – солдат с винтовкой, грудью своей остановивший противника у стен города.

Осенью 1941 года, в самое тяжелое в обороне Ленинграда время, в войсках Ленинградского фронта родилось снайперское движение. Его инициаторами были армейские коммунисты и комсомольцы. Подхваченное вовремя политработниками и командованием частей и соединений, это движение к началу 1942 года приняло поистине грандиозный размах. Находясь ли в обороне, ведя наступательные или оборонительные бои, советские снайперы с одинаковым успехом били гитлеровских захватчиков.

На каждый наш выстрел противник отвечал ураганным огнем. А у нас в то время каждый снаряд, каждый патрон находились на особом учете: боеприпасов не хватало… И все же, если в первые месяцы войны гитлеровцы ходили на позициях в полный рост, чувствовали себя хозяевами завоеванной земли, то с появлением наших снайперов положение резко изменилось – фашисты были вынуждены не только бегать в обороне, все ниже и ниже пригибаясь к земле, но и буквально ползать но ней. Горела под ногами фашистов наша земля.

«Русские стреляют дьявольски метко, все попадания – в голову, между глаз, в шею. В тихие дни русские снайперы выбивали из моей роты по шесть-десять человек», – показал в то время один из пленных фашистов. Среди вражеских солдат, по рассказам пленных, даже ходили слухи, что под Ленинград будто бы специально прибыла дивизия охотников-сибиряков, которые попадают белке в глаз.

Снайперско-истребительное движение активизировало нашу оборону, спасало воинов от опасной окопной неподвижности, открывало возможность небольшими средствами наносить врагу значительный урон.

Снайпер как штатная единица в армейских частях существовал еще с мирного времени. В войну эти сверхметкие стрелки стали в своих частях инструкторами снайперских школ, работали рядовыми снайперами, первыми открыли счет мести.

Военный совет Ленинградского фронта 28 января 1942 года сообщил в ЦК ВКП(б), что к 20 января 1942 года в рядах снайперов-истребителей насчитывается более 4200 бойцов, командиров и политработников. За двадцать дней января 1942 года снайперы 23, 42 и 55-й армий и Приморской оперативной группы уничтожили более семи тысяч вражеских солдат и офицеров. К 22 февраля 1942 года ряды снайперов-истребителей увеличились до шести тысяч человек.

Мы, снайперы, старались выбирать себе такие огневые позиции, откуда немцы меньше всего ожидали огня. Я, например, часто устраивался в развалинах дома, где-нибудь за печной трубой, и бил через дверцу разбитой голландки. Бил с высокого дерева, с колокольни полуразрушенной церквушки. Порой подбирался совсем близко к немецким траншеям и, маскируясь под куст, неподвижно лежал почти на виду у немцев, делая один-два выстрела только тогда, когда грохотала немецкая или наша артиллерия или шла пулеметно-автоматная перестрелка. Особенно удобно было стрелять из подбитого танка: расположившись в нем, ты был в полной безопасности – и выстрелов твоих не слышно, и можно не бояться вражеских осколков или пуль. Маскировка для снайпера – великое дело!

Нам приходилось работать полный световой день. Ночью, как правило, мы отдыхали. А задолго до рассвета были уже на местах, на своих НП. Стояли в траншее, в заранее оборудованной для ведения огня стрелковой ячейке, или лежа, замаскировавшись в укрытии на нейтральной полосе, мы вели наблюдение за обороной противника, которую знали как свои пять пальцев. Да и могло ли быть иначе? Мельчайшее изменение в рельефе местности, в его очертаниях замечалось мгновенно. Каждая чуть заметная былинка, любой предмет, попадающий в поле зрения, изучались досконально. И обнаружение чего-то нового, порой совсем незначительного в обороне противника моментально настораживало.

Вот в немецких траншеях появилась какая-то палка. Ни вчера, ни раньше ее там не было. Что бы это значило? Уж не вмонтирована ли в эту сучковатую палку обыкновенная стереотруба и не скрывается ли там фашистский наблюдатель, корректировщик или снайпер?..

Такая ежедневная работа обостряла зрение, слух, развивала сообразительность. Она приучала искусно маскироваться, вовремя разгадывать коварные замыслы врага и, в свою очередь, ловко обманывать его самого, ставить ловушки для фашистских наблюдателей и снайперов.

Результаты своих наблюдений мы ежедневно докладывали командованию, и оно пользовалось нашими сведениями также, как донесениями разведчиков. Мы сообщали о новых, хорошо замаскированных дотах, землянках, огневых точках и наблюдательных пунктах, трассирующими пулями показывали эти цели наблюдателям-артиллеристам. Всего два-три снаряда – и от подозрительного дота ничего не оставалось.

Нет слов, работа снайпера опасная и очень трудная: попробуй пролежать сутки почти без движения под лучами палящего солнца или проливным дождем, в пургу и мороз, да еще, быть может, под прицелом фашистского снайпера. Это очень нелегко. Особенно если вчера ты участвовал в рукопашном бою и не остыл еще от него, не отдохнул, не выспался и к тому же голодный. И все же мы упорно делали свое дело, старались уничтожить как можно больше фашистской нечисти.

До сих пор помню моих учеников – старшего сержанта Петра Деревянко, бойцов Василия Муштакова, Анатолия Виноградова, Соловьева, Ряхина, Дьякова, Зосю Мицкевич и других. Их было около сорока человек, а уничтожили они более шестисот фашистов. А разве я могу забыть наш «интернационал» – снайперов украинца Ивана Добрика, белоруса Василия Шевченко, татарина Загида Рахматуллина, русских ребят Ивана Карпова, Владимира Шубина, Сергея Дмитриева, Валентина Локтева, Николая Качалина, Владимира Дудина, Юрия Семенова, Ивана Васильева, старика учителя Пугина и других однополчан? А наших девушек Марию Митрофанову (ныне Барскову), Марию Назарову, Маргариту Котиковскую и других, которые лежали в засаде со снайперской винтовкой и терпеливо переносили все невзгоды и тяготы войны? У них, как и у нас, не было счастливой юности и была только одна радость – радость увеличивавшегося счета мести.

В конце 1942 года меня перевели в контрразведку, и мой снайперский счет оборвался на цифре «324». Я все-таки сдержал свое слово, данное Андрею Александровичу Жданову и всем присутствовавшим на первом слете снайперов-истребителей в Смольном.

Освободив Ленинград от вражеской блокады, наша дивизия вместе с другими частями Ленинградского фронта устремилась вперед, погнала фашистов и дошла до самого их логова. Вместе со мной весь боевой путь проделала и моя снайперская винтовка, на ствольной накладке которой до сих пор не стерлись нанесенные в годы войны три большие, две средние и четыре маленькие звездочки…

Тридцать пять лет спустя

И вот я на новой работе. Получил офицерское звание старшего лейтенанта и должность оперуполномоченного отдела контрразведки «Смерш».

Работу в новой должности я начал все в той же родной дивизии, в одном из ее полков, где обслуживал сразу два батальона: нашего брата чекиста тогда не хватало. Это был все тот же передний край, те же растерзанные снарядами траншеи, тот же разбитый Урицк перед нами, а в нем фашисты. Все те же изнурительные ежедневные бомбежки, артобстрелы, тот же посвист вражеских пуль над головой.

Моя основная обязанность в полку – помогать своему командованию выполнять боевую задачу, своевременно вылавливать и обезвреживать вражескую агентуру. Для этого я должен был отлично знать каждого бойца и командира в своих двух батальонах.

А потом меня перевели в 96-ю гаубичную артбригаду 23-й артдивизии, которая стояла у Пулковских высот.

В бригаде мне сразу понравилось. Артиллеристы – народ толковый: культурный, грамотный, боевой, много комсомольцев, коммунистов. С таким народом работать было легко и просто.

Через наши огневые позиции на передний край обороны ходили артиллеристы – разведчики бригады. Мне нравился их командир – высоченный, на редкость симпатичный, молодой веселый офицер Сергей Шорников. О нем в бригаде ходили легенды, его знал каждый. Что знал о нем я? Он москвич. Окончил училище. Волевой, храбрый человек, добрейший малый, не зазнайка. Овеянный заслуженной боевой славой, он ничуть не кичился этим.

Не только познакомиться, но и близко сойтись с ним было очень легко. Мы подружились, когда Сергея Шорникова назначили командиром первого дивизиона. В то время наши войска уже начали гнать фашистов.

На марше в колонне командир дивизиона ехал впереди на штабной машине вместе с начальником штаба дивизиона капитаном Полозовым. Герман Полозов был под стать своему командиру. Вместе они составляли единое целое, чем-то дополняя друг друга. Единственное, чем отличался начальник штаба от командира дивизии, так это ростом: те же 160 сантиметров, что и у меня… Оба острые на язык, живые, ловкие, веселые. Я обычно ехал в центре колонны, а замыкал ее замполит дивизиона. На стоянках все мы собирались в штабной машине. Там совещались, ели, отдыхали. Заместитель командира дивизиона по политической части майор Климович Ефим Захарович, призванный из запаса, был втрое старше каждого из нас. Мягкий по характеру, хороший семьянин, дальневосточник, он сам любил жизнь, любил и жалел людей, а в работе был настоящим комиссаром – заботливым, внимательным, добрым. Погиб майор Климович до обидного нелепо.

Произошло это в начале апреля 1944 года, где-то под Псковом или Островом. Мы успешно продвигались, но вот наступление приостановилось, дивизиону дали возможность отдохнуть, привести в порядок себя и материальную часть. Ждали отставшую машину-каптерку с кухней и обедом. Остановились мы на открытом месте. Невдалеке протекала небольшая речушка, скорее – ручеек. Кто-то хотел построить на этом голом месте оборону и не достроил. Не было тут ни траншей, ни щелей, однако были вырыты котлованы, видимо под землянки. Три на три метра и столько же в глубину.

В присутствии майора Климовича я вел в машине допрос фашиста-лазутчика, которого мы только что задержали. И вдруг сначала где-то вдалеке, а потом все ближе к нам раздались разрывы снарядов. И тут же я услышал голос связного:

– Товарищ капитан, артобстрел! Уходите из машины в укрытие!

Находясь снаружи, он четко понял обстановку. Но не успел я собрать документы, как прямо над головой раздался взрыв снаряда и, страшно захрипев, свалился на пол смертельно раненный Климович. Оставаясь сидеть, с большим осколком в виске навечно замер и шпион. Шинель моя, висевшая у изголовья на гвоздике, тоже была прошита многочисленными осколками… Я выскочил из машины и кинулся туда, куда бежали все – к котловану, накрытому сверху плащ-палаткой и приспособленному под временную землянку. Я спрыгнул вниз и с трудом просунулся в уголок. «Ну и набилось тут…» – только успел я подумать, как в этот котлован влетел снаряд и ухнул взрыв…

Что там было после, мне рассказали спустя десять дней. А было так. Как только артобстрел кончился (видимо, где-то поблизости сидел фашист-корректировщик), наши санитары начали, оказывать раненым медицинскую помощь. Подбежали они к котловану, развороченному взрывом, и увидели, что спасать там уже некого… Решили котлован зарыть, сделав его братской могилой.

Апрельская земля была твердая, мороженая, чуть припорошенная снегом. Копать было трудно. Не знаю, как это было на самом деле, но говорят так: бросая очередную порцию земли, кто-то закричал: «Стой! Там живой есть – шевелится!» То ли холодная земля со снегом мне помогла, то ли я сам по себе очнулся. И заворочался. Тут-то меня и заметил один солдат. Меня вытащили всего в крови, уложили на носилки и отправили в госпиталь.

Мне всегда везло. Бывало, казалось, должен быть не раненым – убитым! Но все кончалось благополучно. Вот, например, такое: сижу в своей или чужой землянке. Тихо, но что-то подмывает меня уйти отсюда, хотя вроде и незачем. Ухожу. А вернувшись, нахожу землянку разбитой прямым попаданием снаряда. И так несколько раз. Я думаю, что берегла меня любовь моей матери…

Однажды Сергей Шорников приволок откуда-то огромный красивый мотоцикл без коляски. С полным баком бензина.

– Садись, прокачу! – предложил он мне. – Не боишься с ветерком промчаться?

Было раннее утро, воздух после дождя – свежий, теплый, широкая шоссейная дорога пустынна и в отличном состоянии. Чего бы не покататься? А тут еще толпа зевак подзуживает: мол, Шорников лихач, каков же наш «опер»? Струсит или поедет?

А внутренний голос уже шептал: «Не садись, найди причину!» Но причины не находилось. Было свободное время, ни артобстрела, ни противника поблизости…

– Валяй, – говорю, – жми на всю железку! И сажусь на заднее сиденье.

Сергей рванул с места. То, что он классно водил автомобили любой марки, мне было известно – ездил пассажиром у Сергея. Но то, что он умел водить и мотоцикл, я не знал. А теперь вот убедился и по-хорошему завидовал Сергею: «Вот черт, и все-то он умеет!»

Ничего не скажешь, гонщик он был отменный. Мы стремительно летели по гладкой поверхности отличного шоссе, и выжимал Сергей из машины все, на что она была способна. Я сидел, ухватившись рукой за поясной ремень Сергея, и не видел за его широкой спиной того, что делается там, впереди. А там была огромная воронка, через которую построили деревянный мост-времянку. Сейчас его широкие шлифованные доски после дождя были сырыми.

Не снижая скорости, Сергей хотел перемахнуть этот мостик, да просчитался, не учел, что тот был мокрым. Меня оторвало от мотоцикла, подбросило вверх метра на три-четыре, и я оказался в свободном полете. Пролетев так метров десять, я брякнулся точнехонько на Шорникова, уже лежавшего под мотоциклом. Все это происшествие заняло мгновение…

Хотя я и ушибся о мотоцикл, но не очень сильно. Тут же вскочил на ноги и наклонился к Сергею.

Шоссе пустынно, помочь некому. А Сергей здорово разбился, весь в крови, срочно нужен противостолбнячный укол…

– Давай садись, поедем обратно, – морщась от боли, сказал Сергей, уже проверивший состояние машины.

Вернулись мы благополучно. Кто-то сразу крикнул доктора, который тут же обработал наши раны. А Сергей как ни в чем не бывало сыпал шуточки:

– Смотрю – летит наш опер! Хорошо так летит и – посадочную площадку себе выбирает. И что бы вы думали? Удивительная точность попадания!

Сергей быстро рос по службе. На моих глазах, начав с начальника разведки бригады, стал комбатом, а теперь и командиром дивизиона. Грудь его была вся в орденах. Войну мы закончили с ним в Берлине, расписались на стенах рейхстага.

Долгий путь по фронтовым дорогам прошли мы бок о бок с Сергеем Шорниковым.

Освобождали Ленинград от вражеской блокады, очищали от фашистов Ленинградскую область, Прибалтику, Польшу, Германию, Карельский перешеек. Брали Ригу, Таллин, Данциг и другие города. Сравнительно короткую по времени, но полную событиями жизнь прожили мы вместе. И только потом, уже после войны, постоянно контактируя с ветеранами моей родной пехотной дивизии, я подумал: а что же это я забыл о не менее родной 96-й артбригаде? Помня, что Сергей Шорников уроженец Москвы, я сделал запрос в московский адресный стол. Но то ли моих сведений о Шорникове не хватило, то ли по какой другой причине, мне ответа не дали. Так, сожалея, я прекратил свои попытки найти кого-нибудь из своей артиллерийской артбригады.

Часто в газетах перед большими праздниками мелькала перед глазами знакомая фамилия – Шорников. «Коменданту Московского Кремля генерал-лейтенанту Шорникову С. С. произвести салют из…» и т. д. «Кто этот Шорников? Может быть, отец нашего Сергея? Ведь не он же сам!» – думал я.

Прошло какое-то время, и вдруг я получаю письмо – пакет из Москвы. Читаю обратный адрес: «Москва, Кремль, комендатура, Шорников С. С.» Меня аж в жар бросило, и руки задрожали. Не потому, что комендант Кремля, а потому, что Серега Шорников! Вот ведь какое дело…

«Дружище, здравствуй! Наконец-то ты нашелся, наш доблестный бывший «опер»! – писал Шорников. И тут я сразу понял, что это он, мой бывший комдив Серега Шорников, – только он мог так называть меня. – Прежде всего, я хотел бы тебя «похвалить», что все эти тридцать пять с лишним лет ты нас здорово искал, а мы так «замаскировались», что найти нас было невозможно. Хотя стоило тебе еще в 1967 году черкнуть мне в Кремль, и все стало бы на место».

Дальше в письме Сергей рассказывал, как он меня «вычислил», говоря языком артиллериста. Оказывается, уже много лет существует комитет ветеранов нашей бригады и они почти ежегодно встречаются то в Москве, то в Ленинграде.

«А тут Фаяз Хаирзаманов, кстати, бывший твой ординарец, подарил мне книгу «Пароль – Победа». В воспоминаниях командира 109-й дивизии Родионова и комиссара полка Агашина говорится о снайперах дивизии, в том числе и о тебе. Упоминалось, где ты теперь живешь и работаешь. Ну, а дальше – дело техники…»

Письмо было длинным, написанным четким почерком. После моей демобилизации Сергей из бригады ушел в дивизию на должность начальника разведки (дивизия стояла в Кенигсберге). А после расформирования дивизии был заместителем начштаба артиллерии 36-го гвардейского стрелкового корпуса. В 1950 году поступил в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Потом служба в различных частях, на различных должностях, и вот он комендант Московского Кремля. «Похоже, он один из всей дивизии, кто еще продолжает служить в армии», – подумал я.

В конце письма Сергей настоятельно приглашал зайти, когда буду в Москве, дал свой адрес, телефон.

В 1981 году, приехав в Москву, я позвонил по известному мне телефону.

– Комендант Кремля Шорников слушает, – услышал я в трубке знакомый голос. Едва справившись с волнением, я представился.

Буквально через несколько минут я находился в объятиях Сергея, в его кремлевском кабинете. Мы расцеловались и… как будто не было ни прошедших тридцати пяти лет, ни старости, ни ран, ни всего такого прочего – передо мной за массивным столом, уставленным бесчисленными телефонами, сидел все тот же молодой, веселый, добрый малый – Серега Шорников…