Текст книги "Снайперские дуэли. Звезды на винтовке"

Автор книги: Евгений Николаев (1)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

От советского Информбюро…

Шла вторая половина июля 1942 года. Как-то вдруг, совсем неожиданно, на участке обороны полка установилась непривычная тишина. Вот уже третьи сутки эта тишина и радовала всех, и одновременно настораживала. Казалось, она давила на барабанные перепонки, с самого начала войны успевшие привыкнуть к не умолкавшим ни на минуту звукам: грохоту бомб и снарядов, вою мин и треску разрывавшихся гранат, торопливой скороговорке автоматов и пулеметов, посвисту обгонявших друг друга пуль, громким, четким и отрывистым командам командиров, крикам «ура!» да стонам раненых товарищей.

А теперь, в неожиданно наступившей тишине, мы обнаружили, что не разучились, оказывается, тихо разговаривать, отчетливо слышать друг друга. У нас появилось даже свободное время, в которое можно было писать домой длинные письма или просто сидеть и ничего не делать. В томительном ожидании чего-то до резей в глазах всматривались мы в бездонное голубое небо и обнаружили, что оно такое же, каким было до войны. Еще мы заметили, что дни стоят солнечные, жаркие и длинные, а ночи короткие и тоже теплые. Оказывается, растет и колышется трава, и на ней можно спокойно полежать, поглядывая в небо; вот тут, совсем рядом, за бруствером окопа, растут и тянутся к солнцу на своих тонких ножках голубые головки колокольчиков, ромашки. Мы видели пролетавшего мимо шмеля, четко слышали его жужжание. Даже трепет крыльев стрекоз, порхавших над нами, был слышен. Лишь редкие одиночные винтовочные выстрелы снайперов в сторону противника да осветительные ракеты, с шипом взмывавшие ввысь по ночам, – вот и все, что нарушало установившуюся тишину.

– Что-то не нравится мне все это, – сказал командир батальона старший лейтенант Архипов нашему ротному, лейтенанту Попову, докладывавшему комбату обстановку на своем переднем крае. – Аж в ушах звенит! Не успокаивайся, лейтенант, будь готов ко всяким неожиданностям. А пока пусть твои бойцы продолжают углублять траншеи, рыть больше «лисьих нор». И – наблюдение! Не ослабляй его ни на минуту. Чует мое сердце: затевают что-то фашисты!

И мы наблюдали.

Каждый метр в обороне противника просматривался тщательней прежнего. Замечалось и ложилось в строчки донесений малейшее изменение в обороне противника, в знакомом до мельчайших подробностей пейзаже, раскинувшемся перед нами.

А днем 21 июля лейтенант Попов уже докладывал по телефону комбату Архипову:

– Мои наблюдатели сообщили о большом передвижении войск противника из тыла в сторону нашего переднего края!

Ночью этих же суток снова звонок к комбату:

– Слышу вдалеке шум моторов. Похоже на танки. Сколько их там – установить без разведки не могу. У нас пока тихо. Пожалуй, очень тихо! – подчеркнул командир роты.

– Усиль еще посты наблюдения, приведи рогу в полную боевую готовность. Запасись боеприпасами да получи срочно бутылки с горючей смесью, возьми побольше противотанковых гранат. Расставь потолковей пэтээровцев. А твои соображения о противнике я доложу, – «первый» интересовался именно твоим участком, он ждет донесений.

Напряженно стояли бойцы на постах, внимательней прежнего следили за обороной противника наблюдатели. Они прислушивались к тому, что делалось сейчас за насыпью железной дороги, которая проходила по нейтральной полосе, разделяя лощину перед нашими траншеями надвое.

А там, видимо, фашисты накапливались для решительного штурма: раздавались отрывочные лающие команды, слышны были шум моторов, лязг оружия.

Все стало ясно на другой же день, 22 июля 1942 года. Именно тут, на участке нашего батальона, фашисты решили любой ценой прорваться в Ленинград.

Ровно в 10.00 их авиация основательно пробомбила всю нашу оборону, затем артиллерия и минометы около тридцати минут «обрабатывали» передний край. Грохот стоял неимоверный, на какое-то время все потемнело вокруг. Взметнулась ввысь земля. Ровная, зеленая и спокойная до этого лощина за несколько минут преобразилась до неузнаваемости – все дымилось вокруг, противно пахло серой.

Стоя в тесной стрелковой ячейке со снайперской винтовкой в руках, я отчетливо слышал, как осыпается в траншее потревоженная разрывами снарядов земля. В первые же минуты артобстрела наши окопы во многих местах были повреждены, разрушена часть землянок.

Туго пришлось в тот день бойцам, стоявшим в десяти-пятнадцати метрах друг от друга. Появились убитые и раненые. И без того малочисленные наши ряды заметно поредели после этого артобстрела – в роте, вместе с командирами, на обороне протяженностью в 500 метров стояли всего 23 человека…

Оставшиеся в живых спешно готовились к отражению атаки противника, которой с минуты на минуту следовало ожидать. Бойцы откапывали своих товарищей, отрывали оружие, боеприпасы; наспех поправляли, где это было возможно, и углубляли разрушенные стрелковые ячейки, землянки и обвалившиеся траншеи; санитары оказывали первую помощь раненым, а потом занялись и убитыми. Командиры уточняли потери, отдавали приказания. Наблюдатели, на время артобстрела засевшие в своих «лисьих норах», моментально заняли места в стрелковых ячейках, ощупывая удобно разложенные рядом, под рукой, бутылки со смесью и гранаты со вставленными в корпус запалами. Пулеметчики и пэтээровцы очищали от земли и песка свое оружие, поудобней устанавливали его на бруствере, спешно расчищали и улучшали перед собой сектор обстрела. Никто не сидел без дела, но и не суетился напрасно. Каждый знал, что будет делать, если на наши траншеи обрушится шквал автоматно-пулеметного огня идущих в наступление фашистов. Мы были готовы их встретить.

И они пошли… Не успела умолкнуть артиллерийская канонада, как из-за железнодорожной насыпи появились и стали расползаться по лощине густые цепи гитлеровцев. На нас поднялась толпа сытых, здоровенных, понукаемых своими офицерами оголтелых фашистов. Боец, находившийся рядом со мной в траншее, плотнее надвинул на голову каску и, ни к кому не обращаясь, произнес:

– Началось… Ну, братва, не подкачаем и на этот раз! – И придирчиво осмотрел разложенные перед ним гранаты и бутылки с горючей смесью.

Кто-то услышал его и тут же откликнулся:

– Не впервой бить гадов, побьем и теперь – пусть сунутся!

Прижав автоматы к животу, немцы шли, поливая траншеи бесприцельным огнем. На нас катилась масса силой до двух батальонов.

Наши траншеи молчали. Видеть такие психические атаки нам приходилось и раньше, так что не испугала и эта. Не страшило и то, что на два десятка бойцов катилась лавина в лягушачьих мундирах. Не боялись мы и стука их автоматов – знали, что такой бесприцельный огонь действует только на психику и рассчитан на слабонервных, а таких среди нас не было.

Мы решили подпустить этот пьяный сброд к себе поближе, чтобы потом бить его наверняка, на выбор. Как только фашисты полностью перекатились через железнодорожную насыпь и, заполнив лощину, стали приближаться к нашим траншеям на расстояние двадцати-тридцати метров, первыми открыли огонь наши пулеметчики.

Вот уже не один десяток фашистских разбойников скосил из своего «Максима» Анатолий Щербинский, не отставал от него и пулеметчик Николай Гулий. За ними дружно и расчетливо вели огонь и стрелки роты. Я бил из своей снайперки по офицерам да по тем фашистам, которые почти вплотную подходили к траншеям. Ствол моей винтовки накалился…

Не ожидавшие встретить такого яростного сопротивления, гитлеровцы начали поспешно отступать. Часть уцелевших немцев тут же залегла в воронках, начала спешно окапываться. Остальные, оставшись без офицеров, дрогнув, побежали назад, оставляя в лощине десятки трупов. Но тут из глубины нашей обороны заговорили орудия и минометы – то, что не успели сделать стрелки, завершили друзья артиллеристы. Первая попытка фашистских головорезов прорваться через нашу оборону захлебнулась.

Нам здорово помогла зенитная батарея, приданная полку и стоявшая где-то в глубине его обороны. Своим огнем зенитчики отсекли противника от железнодорожной насыпи, не дали ему уйти и добивали метавшихся гитлеровцев тут же, в лощине. Мало кому из них довелось на этот раз избежать справедливого возмездия.

Командовал зенитной батареей старший лейтенант Юшин, мой земляк, с которым я совсем случайно недавно встретился. Тот самый Сенька Юшин, с которым мы учились в одной средней школе в Тамбове. Отчаянный еще в школьные годы парень, он и сейчас, невзирая на опасность, принял решение выдвинуть свою батарею на прямую наводку и хладнокровно расстреливал фашистов огнем зенитных пулеметов, бил по ним и бризантными снарядами из орудий, уничтожая минометные расчеты врага. И по наземным целям лихие зенитчики Семена Юшина били так же точно, как по воздушным. Теперь к нескольким сбитым батареей самолетам прибавились еще и минометные расчеты. Роль корректировщика на этот раз взял на себя заместитель командира батареи по политчасти, старший политрук Дмитрий Мартынович Ерофеев, находившийся в этом бою в наших траншеях.

Вот он снова звонит своему комбату, что немцы накапливаются за насыпью для нового броска. Но командир батареи и сам уже отчетливо видит в бинокль, что творится на нашем участке. Короткая команда – и огонь зенитных установок вновь обрушивается на головы фашистов.

И снова пулеметчики роты не дают поднять головы гитлеровцам, снова я вывожу из строя их офицеров и особо ретивых солдат.

С помощью артиллеристов захлебнулась и вторая попытка вражеской пехоты атаковать наши траншеи. И все-таки положение оставалось критическим: у нас не хватало бойцов, выведены из строя почти все командиры, а противник может повторить свои атаки. Сейчас от двух батальонов фашистов добрая половина осталась лежать навечно в этой лощине. А если это была только разведка? Проба своих и наших сил? А вдруг они бросят на нас целый полк? В таком случае мы не устоим. Даже с помощью артиллеристов. Но каждый боец и в мыслях не допускает оставить свои позиции и сдать траншеи врагу. Ведь это значит пропустить фашистов в Ленинград! Оставшиеся без связи с полком, мы все не были уверены, что командованию известно о создавшемся у нас положении и уже принимаются меры по оказанию помощи малочисленному гарнизону. И действительно, помощь пришла почти своевременно. А пока мы снова приводили в порядок свои траншеи и готовились к отражению новых атак противника, которые не замедлили возобновиться.

Через каких-то полчаса, подгоняемые своими офицерами, пополненные ряды фашистов в третий раз ринулись на нашу оборону. И снова они почти вплотную подошли к нам, забрасывали наши траншеи гранатами с длинной деревянной ручкой на конце. Но редкая из них приносила желаемый для немцев результат: мы ухитрялись ловить гранаты на лету или успевали подхватывать их со дна траншеи и швырять обратно. Фашистские гранаты взрывались под ногами своих хозяев…

Перебегая от одной стрелковой ячейки к другой, от одного нашего взвода к другому, я помогал бойцам огнем из своей снайперской винтовки расправляться с гитлеровцами. Одного за другим выводил я из строя офицеров, участвовал в ликвидации острых моментов, возникавших непосредственно у траншей.

Оставшиеся без офицеров немецкие солдаты терялись: никем не понукаемые, они не знали, что им делать – то ли продолжать идти вперед, нарываясь на наши пули, то ли повернуть обратно. И выбирали, конечно, последнее. С замешкавшимися же солдатами наши бойцы и пулеметчики отлично знали, что делать. Они спокойно, на выбор били метавшихся туда-сюда фашистов.

Продвигаясь таким образом по траншее, я очутился на командном пункте роты. Мне хотелось, чтобы командир роты лейтенант Попов разрешил наблюдателям устроиться прямо над насыпью железнодорожного полотна. Это позволило бы нам отлично видеть, что делается в стане фашистов и хотя бы за несколько минут знать о намерениях врага. Но командира на КП не оказалось.

– Он во взводах, – сказал санинструктор Анатолий Князев.

– А связи со взводами нет – порвало, видимо, в нескольких местах, – добавил телефонист Кирьянов. – Где его теперь искать – ума не приложу! – И выскочил за дверь землянки, бросив на ходу: – Пойду искать обрыв, может, и командира отыщу – его «первый» спрашивал…

Через пару минут после его ухода мы увидели с десяток бомбардировщиков противника, приближавшихся к нашей обороне. Сделав над ней круг, они по очереди, камнем падая с высоты, стали пикировать на траншеи.

– Воздух! – закричали наблюдатели. И моментально опустели все стрелковые ячейки – попрятались наши бойцы в своих «лисьих норах».

Мы на КП продолжали стоять у дверей землянки, тоже готовые в любую секунду нырнуть в укрытие, и продолжали наблюдать за событиями, опасаясь лишь прямого попадания бомбы.

От самолетов стали отделяться черные, все увеличивавшиеся в размерах капли, готовые через мгновение превратить в груду развалин наши землянки и уже без того развороченные траншеи. Но страшного на этот раз ничего не произошло: не уверенные, видимо, в обстановке на участке, фашистские летчики сбросили свой смертоносный груз беспорядочно, чуть позади наших траншей. Либо они думали, что лощина и траншеи уже заняты их солдатами, либо сами испугались огня зенитной батареи Сеньки Юшина, но только после двух заходов самолеты ушли восвояси.

Однако стон и грохот все еще стояли вокруг, земля продолжала дрожать и ходила ходуном. Тяжелые ее комья, поднятые взрывами бомб высоко в небо, с грохотом оседали на тот район, где был расположен третий взвод.

Много смертей успел повидать я за год войны, однако одна, сегодняшняя, своей нелепостью запомнилась мне на всю жизнь. На моих глазах во время артобстрела был убит прямым попаданием снаряда старший сержант Петр Деревянко – наш парторг, любимец батальона. Он всегда вовремя появлялся там, где был нужен. Двадцатитрехлетний парень, Петр и в мыслях не допускал, что он погибнет. «Мы еще с вами ничего не сделали для победы над врагом, нам умирать еще рано. Мы еще в Берлине должны побывать», – говорил он бойцам, вселяя в них уверенность в собственных силах. Такую мысль он внушил и мне. Он любил жизнь, любил и понимал людей.

И вот нет нашего Петра… Только что мы с ним разговаривали на КП роты, пережидая бомбежку. Едва она прекратилась, Петр не стал ждать и минуты.

– Я в третий взвод. Там, кажется, ребятам было туго.

Он успел добежать лишь до второго взвода, стоял и разговаривал с одним из бойцов, когда внезапно, следом за бомбежкой, начался артобстрел. Второй снаряд, упавший в расположении взвода, разорвался под ногами Петра.

Когда после артобстрела я добрался до второго взвода, все было кончено: на месте, где стояли Деревянко с бойцом, зияла огромная воронка…

Но горевать было некогда. Война продолжалась.

– Проскочил, укрылся или убит? – беспокоились мы о телефонисте, до сих пор не вернувшемся на КП.

– Не проскочил! – в какой уже раз произнес радист Сергей Аксенов. – Нет связи! – говорил он, продолжая накручивать ручку безнадежно молчавшего телефонного аппарата.

В это время снова задрожала, заходила ходуном земля – это немцы произвели новый артналет на наши траншеи. Под прикрытием артогня, прямо за разрывами своих снарядов, в лощине снова появились фашисты. Что-то горланя на ходу, они быстро приближались, строча из автоматов разрывными пулями. Стоял невообразимый шум вокруг, но на опытных, обстрелянных красноармейцев старания фашистов не подействовали – я видел, как быстро занимали свои места бойцы в стрелковых ячейках.

В пылу наступления за бешеной трескотней своих автоматов немцы не обратили внимания на мои выстрелы им в спину, не заметили и самой землянки, – КП роты оказался теперь у них за спиной, расположенный в насыпи железнодорожного полотна. Они устремились вперед, все еще не теряя надежды покорить недоступные для них русские траншеи. Наш КП и мы трое – я, санинструктор Князев и радист Аксенов – оказались, таким образом, не только отрезанными от роты, но остались еще и без связи со взводами. Подходили к концу и боезапасы: патроны, что были у меня, да несколько гранат – вот и все, чем мы располагали.

– Да… Не густо у нас, ребята, в арсенале-то! Да ничего, выдюжим! Уверен, нас выручат! И не только нас, но и роте помогут! – подбадривал я своих товарищей, да и себя тоже успокаивал. – А КП мы все же удержим!

Я не ошибся: комбат Архипов собрал и выслал нам в помощь всех снайперов батальона, усилил роту взводом пулеметчиков, которым командовал снайпер и толковый пулеметчик сержант Иван Карпов. Комбат сконцентрировал на участке почти всю имеющуюся у него в наличии огневую мощь. А из наших тылов по лощине снова били полковая артиллерия и зенитная батарея Семена Юшина. Но об этом мы узнали чуть позже. Пока же нужно было решить, что делать нам самим.

Через щели в двери землянки была видна почти вся лощина, по которой бежали сейчас к траншеям фашисты, а в небольшое оконце хорошо просматривалась наша оборона. Как и прежде, фашистов было очень много.

– Готовь гранаты! – крикнул я Анатолию Князеву, разбивая прикладом винтовки оконце. – Буду помогать ребятам прямо отсюда! А ты гранатами не подпускай фашистов близко к землянке, карауль вход! Ты, Серега, попытайся все же как-то наладить связь – артобстрела, кажется, больше не предвидится! Попытайся выбраться наружу – Князев тебе поможет.

Выстрел за выстрелом посылал я в спины наступавших фашистов. Пока это удавалось легко: фашисты не видели меня и не могли слышать моих выстрелов. И ведь не только же от моих пуль они падали – мне очень хорошо было видно, как отбиваются от гитлеровцев наши бойцы. «Лишь бы там были живы командиры, хотя бы один!» – думал я, в который уже раз перезаряжая свою снайперку.

Санинструктор Князев, давно уже расстрелявший из «нагана» все свои патроны, кроме трех, оставленных «на всякий пожарный случай», как он сказал, следил сейчас за моей стрельбой и подсказывал:

– Вон, слева, офицер появился, руками машет. Сейчас в траншею спрыгнет. Бей же его! – кричал он, и я мгновенно усмирял не в меру ретивого фашиста. А когда очередной немец замертво падал от моей пули, Анатолий подсчитывал, забавно приговаривая:

– Двенадцатый отыгрался!.. Семнадцатый приказал долго жить!.. Вознесся на небеси двадцатый!..

В такой лихорадочной стрельбе, в боевом азарте я не заметил, как и сам начал вслух приговаривать перед тем, как уложить следующего фашиста:

– Ну, молись Богу! Царствие тебе небесное, сук-к-кин ты сын!..

И, снова посадив на мушку очередного гитлеровца, плавно нажимал на спусковой крючок:

– Преставился, гад?

Однако, опомнившись, сказал Князеву:

– Слушай, не гуди ты мне тут под руку! Всех все равно не сосчитаешь. Давай-ка лучше делом займись – помоги вон Сергею дверь открыть! Ведь в случае чего – не выскочить нам отсюда!

Радист Сергей Аксенов уже давно пытался открыть дверь землянки, но все безуспешно: она была зажата трупом фашиста, которого санинструктор Князев свалил выстрелом из нагана в упор, прямо через щель. Князев пришел на помощь Сергею, и дверь наконец поддалась. Через нее выскользнул наружу Аксенов, прихватив с собой несколько ручных гранат и оборванный кусок телефонного шнура.

Отсутствовал Сергей недолго. Едва успел он где-то неподалеку соединить концы перебитого осколком снаряда провода, как в землянке тут же зазуммерил телефон.

Князев подошел, взял трубку.

– Алло, алло! «Ромашка»! Почему молчите? Говорит «третий»! Что там у вас? Вы слышите меня? Доложите немедленно обстановку!

– «Третий» спрашивает обстановку! – посмотрев на меня, сказал Князев. – Начальник штаба батальона звонит! – для убедительности добавил он.

– Ну и доложи! Ты что, не знаешь, что ответить? Тогда скажи, что… – Но я не успел договорить, как в землянку пулей влетел Аксенов. Вслед за ним раздалось несколько разрывов.

– Опять бросать начали, сволочи! Ну как? Порядочек? Заработал? – И он выхватил у Князева телефонную трубку: – Товарищ «третий»! Докладывает радист Аксенов! Телефонист убит, связь я только что восстановил. Нас на КП сейчас трое: снайпер Николаев, санинструктор Князев и я. Мы отбиваемся от немцев, они перекатываются через нас, прут на траншеи роты…

– Скажи, что просим огня артиллерии на себя! Пусть ударят по лощине покрепче! Вон их тут сколько – всех не перестреляем, – подсказал я Аксенову.

– Товарищ «третий»! Николаев просит «огурцов» на лощину, и пусть бьют прямо по КП! Только скорей! Немцы могут ворваться в землянку! Их очень много, они забрасывают траншеи гранатами. Николаев бьет их прямо через окно…

– Вас понял. Где комроты?

– Пока не знаем. Ушел в роту сразу же после бомбежки. Связи со взводами нет, восстановить ее сейчас невозможно – кругом немцы. Из землянки выйти не можем. Дайте скорей огня!

– Держитесь, сейчас дадим им прикурить! Из землянки не выходите, корректируйте оттуда огонь!

Разрывы снарядов и мин заглушили голос из штаба – по лощине начала бить наша артиллерия.

– Отлично, «третий», отлично! Спасибо за огонек! Теперь доверните чуть вперед, метров на пятьдесят, к насыпи. Немцы бегут сюда, на КП! Не бойтесь за нас, бейте по землянке! – кричал Аксенов в телефонную трубку.

Я бил по отступавшим в страхе фашистам – прямо им в лицо. А над лощиной уже сгущались сумерки, видимость заметно ухудшилась.

– Двадцать восьмой! – продолжал подсчитывать Князев мои попадания. – Ну, кажется, это последний сегодня, а?

И действительно, над лощиной повисла тишина. Прекратились выстрелы с обеих сторон. Немцы откатились, положение снова было восстановлено. Ночью они к нам не сунутся – в этом мы были уверены.

На войне иногда одного боя, даже протяженностью в несколько минут, бывает достаточно, чтобы он остался в памяти на всю жизнь. В таком бою молодые становятся седыми, тихие – храбрыми, наглец оказывается трусом. В таком бою не только познаются люди, узнаешь и самого себя.

Почти целый день длился этот бой. Я понял, что совсем не боюсь немцев, пусть даже их вдесятеро больше, – потому что ты не один, рядом с тобой товарищи, которые всегда придут тебе на выручку в трудную минуту. А фашистов надо уничтожать, чтобы выжить самому и не дать погибнуть друзьям.

Когда наступила тишина, я почувствовал, как здорово устал, как велико было напряжение. Захотелось сесть, вытянуть ноги, чтобы унять появившуюся противную нервную дрожь в коленях.

– Аксенов, давай быстро с Князевым в роту! Восстановите с ней связь, окажите помощь раненым. За телефоном я посмотрю. Обязательно найдите комроты. Пусть, если жив, вернется на КП, к телефону! – сказал я, вытирая пилоткой пот с лица.

Ребята мигом шмыгнули из землянки и через минуту уже были в наших траншеях. В такие моменты важно, чтобы тобой кто-то авторитетно командовал. Сейчас я для них был этим авторитетом, хотя бы только по званию. Командир роты мне тоже был нужен, чтобы он распоряжался мной и не давал раскиснуть от усталости. А меня уже клонило ко сну. На КП я остался совершенно один.

Через какое-то время после ухода ребят в землянке снова зазуммерил телефон. Я взял трубку.

– Как там дела, Николаев? Что видишь перед собой? – спросил «третий», когда я представился ему и доложил обстановку.

– У нас тихо-спокойно, – докладывал я. – Немцы откатились на исходные, возможно, до утра беспокоить не станут. На КП я сейчас один, жду командира роты. Санинструктора и радиста послал в роту – восстановить связь и найти лейтенанта.

– Хорошо. Что будет нового, докладывай сразу. Придет Попов – пусть сразу соединится со мной, – приказал капитан Найда.

А минут через двадцать после этого разговора Анатолий Князев, вернувшийся на КП роты, уже рассказывал мне:

– Ну, на сегодня война, кажется, кончилась. Командир роты жив, вот-вот придет сюда. Видел я сейчас в траншеях твоих дружков – снайперов Рахматуллина и Добрика. Говорят, давали прикурить фашистам. Еще Карпов Иван свой пулеметный взвод привел, да и сам со снайперкой стоял – работал, как говорят, «в четыре руки»! А главное, подмога нам хорошая пришла!

Снайпера сержанта Ивана Карпова в полку знали как отличного пулеметчика. К тому же он умел работать с людьми, мог научить подчиненных меткой стрельбе.

Большие они друзья – Иван Карпов и его «максим». Долгой разлуки не выносили и не раз выручали друг друга из беды. Вот и сегодня Иван сам стоял за пулеметом.

– Эх, пообедать бы сейчас!.. – мечтательно произнес напарник Карпова, его второй помер.

– Обед еще заработать надо! – заметил Иван. – Давай-ка лучше бруствер под пулеметом поднимем, сектор обстрела расчистим!

И пулеметчики привычно и сноровисто начали готовить огневую позицию. Работа спорилась. Вокруг пока было тихо.

– Стой! – вдруг произнес сержант Карпов.

Близко хлестнул один выстрел, другой, а на левом фланге роты уже завязалась ружейно-автоматная перестрелка.

– А ну, ребята, кончай перекур! Всем по местам, всем рассредоточиться! Приготовимся к встрече незваных гостей! – распорядился Карпов. Но его бойцы и без того уже быстро встали за пулеметы. Над их головами завыли немецкие мины, разрываясь где-то позади, за траншеей.

– Мазилы! – презрительно произнес кто-то в адрес фашистских артиллеристов. – Стрелять бы научились!

– Предупреждать надо – не пригибался бы! – вторил ему другой пулеметчик. – Вот мы вам покажем сейчас, как бить надо!

Бойцы шутили. Однако, как только фашисты стали приближаться к нашим траншеям, заполнив всю лощину, лица пулеметчиков стали сосредоточенными и суровыми, а движения – скупыми и решительными. Лишь только подпустив противника на двадцать-тридцать метров, подал сержант команду «Огонь!».

Первым заговорил карповский «максим». Голос его был зычным и злым. «Тах-та-та-тах-та!» – строчил по фашистам Иван. В ответ раздались крики и стоны раненых фрицев, не ожидавших такого решительного отпора. Под огнем пулеметов волна атакующих моментально отхлынула, но тут же, развернувшись, снова пошла напролом.

– Хотите еще? Н-н-нате, получайте! Что, не нравится? – сквозь плотно стиснутые зубы зло цедил Иван Карпов, нажимая на гашетки.

Теперь цепи гитлеровцев приостановились, смешались и повернули обратно. Немцы бежали, оставляя в лощине десятки трупов. Особенно много лежало их перед пулеметом сержанта Карпова.

Но вот перед огневой позицией Ивана стали разрываться вражеские мины.

– Нащупали, гады! – сказал Иван и бережно прикрыл свой пулемет плащ-накидкой. – Отдохни, браток, малость! – Он взял в руки снайперскую винтовку. – Пусть думают, что подавили пулемет!

Но немцы продолжали наседать. Все больше и больше появлялось их из-за насыпи железнодорожного полотна. Они шли, низко пригибаясь к земле, подбадривая себя трескотней из автоматов.

– Всем приготовить гранаты к бою! – крикнул сержант Карпов, а сам бил и бил из пулемета, переводя дуло «максима» от катка к катку, пока в кожухе его не закипела вода. Рядом из снайперской винтовки Ивана вел огонь по фашистам его подносчик патронов Василий Незнанов.

– Шестой! – подсчитывал он свои попадания, но вдруг охнул: – Все, ребята, прощайте! Напиши, сержант, моей… – И, не закончив фразы, упал на дно траншеи.

Только на секунду замешкался Карпов, оглянувшись на умирающего. Потом подскочил к нему и взял из коченеющих уже рук свою снайперскую винтовку. Ему некогда было пожать руку товарища, попрощаться с ним. Он только еще сильнее стиснул зубы, столкнул под уклон камни, на которых стоял пулемет, снизил прицел и произнес, глядя вперед:

– Мы отомстим за тебя, Вася!

И с еще большей яростью начал расстреливать фашистов.

Вдруг горячая волна рванула и отбросила Карпова от пулемета.

– Мина, сволочь! А пулемет?!

И он, превозмогая тупую боль, подступавшую тошноту и головокружение, бросился к своему «максиму», к которому уже тянулись из-за бруствера чужие руки. Выстрел из винтовки, вскрик убитого фашиста – и руки пропали. Изловчившись, одну за другой бросил Иван за бруствер три гранаты и, припав к стенке окопа, услышал, как трижды вздрогнула и качнулась за окопом земля, заорали раненые гитлеровцы.

Следом за Иваном в фашистов стали бросать гранаты его бойцы. И на этот раз пулеметчики не дали противнику ворваться в наши траншеи.

– Неплохо мы с тобой поработали, друг! – сказал Иван, похлопав рукой по пулемету, и только тогда с облегчением вздохнул полной грудью. А потом, воспользовавшись передышкой, шутки ради, как это он делал иногда, короткими очередями из пулемета выбил «Барыню».

Стоявшие в траншеях бойцы заулыбались: жив, значит, Иван Карпов со своим «максимом»!..

Карпов был влюблен в свой пулемет. В период затишья между боями он брал в руки промасленную паклю, чистил ею «максим» и приговаривал, точно беседовал с хорошим приятелем:

– На дворе сыро, я тебя сейчас маслицем укрою!

И лицо сержанта – широкое, с крутым подбородком, упрямое и волевое – принимало выражение глубокой озабоченности. Его светлые глаза излучали тепло, когда он трудился над вороненой сталью пулемета, сгоняя с него каждое туманное пятнышко…

Наступили вторые сутки. Еще какое-то время было тихо вокруг, смолкла стрельба с обеих сторон. Но мы были уверены, что немцы не оставят так просто свою затею прорваться в Ленинград. А пока, воспользовавшись передышкой, горстка бойцов, которая осталась от роты, старалась привести в порядок оборону, готовилась к отражению атак противника. Из тыла подносились боеприпасы, рылись новые «лисьи норы», так выручавшие бойцов при бомбежке и артобстреле. Только прямое попадание в такую «нору» могло заживо похоронить бойца, а попасть в нее было делом почти невероятным.

И еще три раза за эти сутки толпы фашистов устремлялись к нашим траншеям, но каждый раз с большими потерями вынуждены были отступать. Разгоряченные боем, грязные, голодные и измученные бойцы посылали вслед отступавшим немцам гранату за гранатой.

К исходу дня остатки нашей роты, поддержанные соседями, первыми ворвались на плечах противника в их траншеи за железнодорожной насыпью. И только одна огневая точка фашистов, расположенная на пригорке, не давалась нам в руки. Она сыпала пулеметными очередями по контратакующему батальону. Продвижение на нашем фланге грозило застопориться.

Тогда в траншеях появился комиссар полка подполковник Томленов, недавно прибывший в полк вместо нашего Ивана Ильича Агашина, отозванного в штаб погранвойск Ленинградского фронта. Комиссара Томленова мы еще мало знали, но нам понравилось, как он, придя в траншеи перед боем, спокойно и просто сказал:

– Ребята, давайте за мной! Коммунисты, вперед! – И пополз по мокрой траве, увлекая за собой остальных.

И уже не на втором, а каком-то десятом дыхании снова поднялись наши бойцы в контратаку. И получилось! Мы заняли траншеи противника. Был подавлен и мешавший нашему продвижению пулемет – кто-то, изловчившись, своим бушлатом сумел прикрыть смотровую щель амбразуры, изрыгавшей свинцовый ливень. Брошенная вслед за этим в ход сообщения граната завершила дело – по траншее, высоко подняв руки, шли три немца, выползшие из глубины дота. Страшная огневая точка противника замолчала. Но ненадолго. Через некоторое время она заговорила снова, однако стальная, непробиваемая крепость вела огонь уже в противоположном направлении: она была в надежных руках – за броней закопанного в землю и искусно замаскированного танка отныне сидели советские снайперы и наблюдатели.