Текст книги "Нежелательные встречи, или Барбусы обожают тараканов (сборник)"

Автор книги: Евгений Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И тут, глядя, как почти полностью обнаженная Ирочка, поставив одну ногу на ящик и уперев руку в бок, делает вид, что пьет водку из горлышка бутылки, Сергей с ужасом вспомнил, что после того, как она днем на улице точно в такой же позе выпила из горлышка несколько маленьких глотков коньяка… После этого она откусила и съела мерзлый налимий плавник!

Сергей рванулся к Ирочке, но она уже, подобрав с пола вещи, убегала за кулисы под одобрительные крики и гром аплодисментов – собравшиеся в зале рыбаки были в полном восторге. Он побежал за ней, но за кулисами, как и вчера, наткнулся на охранника Петра. Что-то объяснять ему было бесполезно, и Сергей, не раздумывая, врезал Петру кулаком в солнечное сплетение.

Тот оказался крепким парнем, и даже оказавшись после удара в полусогнутом состоянии смог угостить непрошенного гостя чувствительным тычком в бедро. Сергей врезался в дверной косяк, но на ногах удержался и попытался все же проскочить дальше, но охранник с рычанием навалился на него сзади, валя на пол. Падая, Сергей успел заметить, как Ирочка в его куртке и шапочке бежит через кухню на выход. Развернувшись на спину, он зло замолотил кулаками по держащим его рукам, а когда охранник подтянулся ближе и открылся, угодил ему прямо в нос. Тот вскрикнул и схватился за лицо, а Сергей еще добавил ему сверху по голове и наконец-то оказался на ногах.

За то время, что он потерял, возясь с охранником, Ирочка могла бы, к примеру, добежать до третьего этажа, но Сергей почему-то был уверен, что она уже на улице. Он выскочил на мороз, как был, в рубашке и без шапки и побежал по дороге под горку, а потом свернул на слегка запорошенную тропинку, ведущую к реке, на которой были свежие следы. Он надеялся, что вот-вот догонит Ирочку, остановит, вернет обратно, в гостиницу или отведет домой, но впереди, насколько позволяли видеть темнота и снег, никого не было.

– Ирочка! Подожди меня, Ирочка! – закричал он и побежал дальше, глотая ртом морозный воздух. И тут же, обо что-то споткнувшись, упал лицом в снег. А когда встал и оглянулся узнать, что ему помешало, наткнулся взглядом на валявшуюся на тропинке куртку.

– Нет, – прошептал Сергей, наклоняясь, чтобы ее поднять, – нет, только не это, только не…

Но под курткой было именно то, чего он больше всего не хотел бы увидеть: его шапка и свитер, а еще – Ирочкины трусики и сапожки. Сергей не притронулся к одежде и, несмотря на мороз и снег, не стал надевать куртку. На непослушных и негнущихся ногах он пошел по тропинке по направлению к речке Покша туда, где бывший рыбак Григорий стоял с пешней в руках над замерзающей лункой…

Случай на рыбалке

– Смотри-смотри, провалилась собака!

– Эх ты, потонет бедняга…

– Да и черт бы с ней, с шавой облезлой…

– Туда ей и дорога…

– Что вы, мужики, жалко ведь псину!

Не зная, что ночной морозец укоротил клин длинной полыньи, дворняга ступила на, припорошенный снегом, тонкий ледок реки, который подло не выдержал собачьего веса.

Теперь собака барахталась среди острых ледяных осколков, сражалась за свою жизнь с врагом-течением и с врагом-холодом. Холод был не так страшен по сравнению со скоростью воды. С холодом бороться проще, привычнее. Кошмарное же течение, не давая опомниться, властно тянуло жертву в подледное царство. Вода зло бурлила, словно жаждала мщения хотя бы и этой живой твари за то, что сама находилась в плену ледяного панциря.

Собака не щадила себя. Дралась с течением лапами, хвостом, всем телом, вытянув морду, прижав уши, стараясь вцепиться зубами в толстый лед-берег, на который затем опереться лапами. Медлить нельзя, течение не станет слабее, пока есть еще силы, необходимо дотянуться до спасительной кромки льда…

Среди рыбаков, наблюдавших за происходящей драмой, наверное, больше других переживал за собаку Толик. Понимая, что в сложившейся ситуации помочь ничем не сможет: собака, ведь, не человек, ей спасательную веревку не подбросишь, да и приближаться к полынье уж слишком опасно, – он молил, бога о ее спасении.

Прошло чуть больше месяца, как у Толика на руках умер от энтерита шестимесячный спаниель. В смерти любимицы семьи, длинноухой Винни, он корил, в первую очередь, себя. Не удосужился вовремя сделать прививки.

Никогда не забудет он мучений собаки, не забудет, как смотрела она несчастными, молящими о помощи, глазами на всех, кто жалел ее. Плакали жена и дочь, плакал и сам Толик, возвращаясь из леса, где закопал, завернутую в одеяло Винни…

Раньше он не любил собак. Находил в них массу недостатков по сравнению с теми же кошками. Все изменилось, когда жена принесла домой месячного щенка, купленного на «Птичке». Чтобы покорить сердце нахмурившегося главы семьи, щенку достаточно было всего лишь пару раз лизнуть того в нос. Разве можно было не полюбить такую смешную, такую игривую, всегда бесконечно радующуюся его приходу домой, его пробуждению ото сна, всегда все понимающую и все прощавшую собаку! Тем непростительней считал Толик свое невнимание к ее здоровью…

Приехав в морозный январский день на речку с рыболовным ящиком и коловоротом, он удивился, увидев несколько человек с длинными летними удочками в руках, обступивших, источающую легкий парок, полынью. Видимо рыба держалась у этого, единственного не скованного льдом места, так как мужики умудрялись регулярно выуживать из полыньи приличных плотвиц и подлещиков.

Удачливее всех действовали два спортсменистых рыбачка, стоявших правее основной группы, в опасной близости к краю сужающейся полыньи, где вода порой захлестывала, притопленный под их тяжестью лед. Толик усомнился, было в оправданности столь очевидного риска, но когда рыбачки одного за другим поймали двух здоровенных лещей, поверил, что ради таких экземпляров и сам был бы готов пренебречь осторожностью.

Он просверлил несколько лунок вблизи берега, где замедленное течение лишь слегка сносило маленькую мормышку, и в одну из них подбросил для прикормки щепотку мотыля. Поклевки, вначале редкие, со временем участились, и увлекательный процесс рыбной ловли поглотил Толика. Его больше не заботили домашние проблемы и неурядицы на работе. Он не обращал внимания ни на сыпавшие с неба колючие снежинки, ни на мерзнувшие лицо и руки. Аккуратно насаженный на крючок мотыль и своевременная подсечка, – вот что действительно волновало его.

Время шло. Толику не было дела до окружающего мира до тех пор, пока он не заметил тощую, поджавшую совсем уж тощавый хвост, дворнягу. Она несмело подошла к нему в самый разгар клева, когда после каждого опускания мормышки на дно, кивок удочки моментально сгибался под тяжестью позарившейся на приманку рыбы. Собака заинтересованно переводила взгляд с человека на все увеличивающуюся на льду кучку полосатых окуньков, не мешая, но и не торопясь отходить. Чувство голода столь ощутимо исходило от нее, что Толику и самому захотелось срочно перекусить.

Он отложил удочку, достал из ящика небольшой термос, два бутерброда с колбасой и, отломив от одного половину, протянул собаке. Та взяла угощение не жадно, не как подачку, а с достоинством и жевала бутерброд медленно, словно деликатес. Глядя на такое отношение дворняги к еде, Толик не удержался и отдал ей вторую половину бутерброда.

«Как жаль, что собаки не умеют говорить, – подумал он, неторопливо попивая горячий чай. – Может, человеку стоит научиться по глазам читать собачьи мысли? Например, по глазам доедавшей хлеб дворняжки нетрудно догадаться, что она благодарит меня, желает добра, возможно, сожалеет, что не я ее хозяин. С другой стороны, останься я равнодушен к ее жалкому виду или обидь чем-нибудь, – сколько нелестного могли сказать ее глаза!»

Подкрепившись, Толик вновь взялся за удочку. Собака же тявкнула, словно, говоря «спасибо» и, виляя хвостом, побежала к другим рыбакам.

– Иди-иди отсюда! Проваливай, шавка! – в один голос закричали на нее «спортсменистые». – Развелось отродья бездомного – живодеров не напасешься!

Собака остановилась, не понимая, чем заслужила оскорбления. Оглянулась на Толика, посмотрела на других рыбаков, раздумывая, стоит ли теперь подходить к ним. Тем временем один из кричавших, словно мало ему было обозвать беззащитное существо, подхватил со льда затвердевший ком снега и бросил, попав собаке точно по спине. Она, взвизгнув, отпрыгнула и, понурив голову, потрусила прочь от злых людей. Тогда-то, огибая полынью, она и провалилась в ледяную воду…

Толик не мог больше пассивно наблюдать за мучениями тонувшей собаки. Достав из кармана телогрейки веревку, он поспешил к ней на помощь, ругая себя, что не сделал этого сразу, что так долго оставался лишь зрителем. На бегу, сооружая петлю, Толик решил попробовать накинуть и затянуть ее на шее, или лапе собаки, после чего выволочь на твердый лед. Он сомневался, что задуманное удастся, к тому же опасался, что и сам может провалиться. Поэтому с немалым облегчением увидел, что собака успела выбраться из полыньи сама.

На мгновение, раскорячившись на скользком краю толстого льда, царапнув его когтями, она рванулась подальше от смертельно-опасного места. Этот, спасший ей жизнь, рывок отнял последние собачьи силы. Не попытавшись даже стряхнуть с себя стекавшую воду, она улеглась на лед, чтобы хоть немного передохнуть.

Разные эмоции вызвало необычное происшествие у присутствующих рыбаков. Кто-то, не отрываясь, следивший за своим поплавком, остался равнодушен, многие радовались за дворнягу, Толик – так был просто счастлив за нее. Лишь те двое спортсменистых, наловившие больше всех рыбы, откровенно злились, что собака не утонула. И она чувствовала это.

Она кое-как поднялась на дрожащих лапах и очень долго устало отряхивалась. Потом медленно-медленно пошла, пошатываясь по направлению к прогнавшим ее рыбакам.

«Зачем она туда едет? – недоумевал Толик, продолжавший наблюдать за собакой. – Если уж более-менее прилично выглядевшая, она не заработала ничего, кроме оскорблений и побоев, то теперь – несчастная и мокрая, пугающая своей худобой, и подавно нарвется на еще большие грубость и унижения».

Но собака продолжала идти. Она приближалась к двум рыбакам, неотрывно глядя на них, и тут Толику показалось, что есть в ней какая-то скрытая угроза, что несет она опасность тем двоим, спортсменистым, и им, наверняка, не стоит с пренебрежением относиться к собаке, ругать, выискивать, чем бы швырнуть в нее поточнее, попасть побольнее.

Когда собака подошла к ним совсем близко, те, как по команде, нагнулись за твердыми снежными комками. И почему-то как раз в этот момент льдина, до сих пор казавшаяся прочной, вдруг треснула по дуге, отделив двух рыбаков от основного льда, и сразу раскололась на мелкие кусочки. Люди ухнули в воду, подняв фонтан брызг, окунулись с головой в неожиданно жуткий холод и вынырнули через бесконечно долгие секунды с сумасшедшими растерянными глазами.

Остальные рыбаки ахнули и закричали разом:

– Спасай! Тонут! Быстрее, помогите им! Выгребай против течения, а то затянет!

Все засуетились, не предпринимая, однако каких-либо осмысленных действий. Лишь Толик рванулся к барахтающимся в воде людям с веревкой наготове. Он бежал и видел, как один рыбак, в очередной раз погрузившись с головой под воду, не вынырнул больше, и что у второго, отчаянно махавшего руками, еще оставался шанс выбраться, дождись он помощи.

Еще Толик видел собаку. Слышал и видел, как она зарычала, как ощетинилась мокрой шерстью, и как притопнула лапой на тянувшуюся к спасительному льду, руку тонувшего. А потом собака повернула голову, посмотрела на Толика, и он, уже изготовившийся бросить веревку слабеющему человеку, замер, напоровшись на глаза ее. Он прочел в глазах дворняги всю ее жизнь-боль, все невысказанные обиды, всю жажду мщения плохим людям за свою бездомную собачью судьбу. И он понял просьбу-приказ не мешать акту возмездия, столь редко справедливо свершающемуся, и подчинился, безвольно опустив руки. Он и дворняга уставились в глаза друг другу, а рыбака, тщетно сопротивлявшегося течению и тяжести намокшей одежды, неумолимо затянуло под панцирь льда.

Река приняла две человеческие жизни, и собака, удовлетворенно тявкнув, побежала прочь, покинув ошеломленного Толика. Рыбаки что-то кричали ему, а он, уронив не понадобившуюся веревку, глядел вслед дворняге, как ни в чем не бывало, виляющей своим тощавым хвостом.

Рыбаки ловили рыбу…

Утром меня разбудил телефонный звонок. Я не услышал обычного приветствия Максима и его неизменного вопроса: «Как сам?», не было и традиционных максовых шуточек, и, наверное, я долго бы терялся в догадках, кто говорит, если бы мой лучший друг сразу не представился.

– Дмитрий, это Максим. Ты вчерашнюю вечернюю газету читал?

– А что случилось?

– Прочитай. На первой странице внизу. Заметка называется «Найден у проруби», – и, не дав мне возмутиться, какого черта он звонит в такую рань, Максим повесил трубку.

Зевая и потирая кулаками глаза, я пошел вынимать газету из почтового ящика. По выходным так редко удается поспать вдоволь. Получается, что в рабочие дни спишь больше. А по субботам и воскресеньям я обычно встаю ни свет, ни заря и отправляюсь на рыбалку…

Вот и в прошлую субботу я тоже поехал половить рыбку. В тот день мне позвонил Зверьев и сообщил, что его контора выделила автобус, который ровно в полночь с площади Белорусского вокзала отправляется на Вазузское водохранилище, и что у них есть три свободных места. Даже не спрашивая, во сколько эта поездка обойдется, я сразу попросил забронировать места для меня и моих друзей.

На Вазузу приехали затемно. Последние километра два автобус, свернув с накатанной дороги, тащился по полю, рискуя в любой момент нырнуть в какую-нибудь занесенную снегом яму. Водитель, сам заядлый рыбак, предпочитал застрять, чем идти лишние пятнадцать минут.

Остановился автобус на самом берегу. Все приступили к раннему завтраку, но мы с Максимом и Сашкой сразу убежали на лед.

Я повел ребят в залив, который заприметил еще в прошлом году. Запомнился мне он своей необычностью. С берегов залива над скованной льдом водой нависали старые темно-зеленые разлапистые ели, некоторые деревья давно уже рухнули, многим предстояла такая же участь в недалеком будущем. Запомнилась мне и особенная тягучая тишина, царившая там. Если бы не отличный клев, я бы, наверное, и не подумал привести друзей в это жутковатое место.

Лед в заливе был нетолстый. Мы быстро собрали коловороты и насверлили сразу много лунок, после чего присели на рыболовные ящики, чтобы перевести дух. Светать только начинало.

– Неплохо бы и выпить, – предложил Максим, – а то вдруг после некогда будет.

Мы достали бутылку, сваренные вкрутую яйца, соленые огурчики и черный хлеб с салом. Яйцо я предпочитаю разрезать на четыре дольки, посолить каждую и, не торопясь, по одной их есть. Соленые огурчики – это всегда очень вкусно, а черный хлеб с салом на морозе, да под водочку – вообще прекрасно!

Выпили мы по три маленьких стаканчика. Оставшееся убрали. Полные энергии, в прекрасном настроении взялись за удочки, оборудованные для блеснения, и начали поиск хищника.

Интересная это вещь – отвесное зимнее блеснение. Особых премудростей оно не требует и с мотылем возиться не надо. Опускаешь блесну на дно, приподнимаешь ее сантиметров на пятнадцать и периодически взмахиваешь удилищем, наблюдая за сторожком. Если он вдруг дернется – значит, клюнуло. Сразу подсекаешь, вытаскиваешь из лунки окунишку, не мешкая, снимаешь его с крючка и продолжаешь ловлю. Главное – найти стайку рыбы, и тогда за улов можно не волноваться…

Сначала клев что-то не заладился. Я нашел уловистую лунку и взял четырех окуньков, но следующий сорвался, и на этом поклевки прекратились. У Максима по блесне долбила какая-то мелочь, и он никак не мог ее подсечь. А Сашка зацепил самую лучшую блесну то ли за пенек на дне, то ли еще за что-то и сколько ни возился, пытаясь ее достать при помощи отцепа, ничего не помогало. Потом посильней потянул за леску, и она лопнула.

Сашка расстроился и заявил, что блеснить больше не станет. Он достал удочку с вольфрамовой мормышкой-бусинкой и принялся аккуратненько играть ею у самого дна. Тут-то клев у него и попер! Одного за другим таскал он окуней, не обращая внимания ни на мороз, ни на возню с мотылем.

Правда, у нас с Максимом поклевки тоже участились, но у Сашки на мормышку окуни попадались крупнее, чем на наши блесны, хотя по всему должно быть наоборот. Как ни старались мы и ни злились, Сашка все равно нас облавливал, к тому же ему начали попадаться и плотвички.

Плотвичкам Сашка очень радовался и сразу опускал их в металлический кан.

– Вы как хотите, – сказал он, а я буду жерлицы ставить. Вот только побольше живцов наловлю.

У нас с Максимом тоже были с собой жерлицы, но уж очень не хотелось с ними возиться: расставлять их, живца ловить и так далее. Сашка же в отличие от нас не ленился, и вскоре пять заряженных жерличек были расставлены на одной линии перпендикулярно берегу.

Мы думали, что после этого он снова начнет блеснить, но не тут-то было – Сашка опять побежал с мормышкой под берег.

Но прошло несколько минут, и он стал жаловаться на отсутствие клева. Зато нам с Максимом наконец-то подфартило! На глубине три с половиной метра начался настоящий жор. Почти после каждого взмаха удилищем следовала поклевка, и горбачи один крупнее другого оказывались на льду. В азарте мы забыли про все на свете. И вдруг услышали Сашкин вопль на всю Вазузу: «Мужики, помогите! Багор давайте! Быстрее!»

Максим сразу бросился к своему ящику за багориком, а я к Сашке побежал. Вижу – тащит он что-то тяжелое.

– Не торопись, Александр, – говорю я ему. – Сейчас Макс багор принесет, подмогнем.

А Сашка, может, и рад бы поторопиться, да не может. Медленно-медленно подтащил он свою добычу ко льду, а завести в лунку не получается. Тогда он, не дожидаясь Максима, держа левой рукой натянутую леску, окунул правую в лунку. И тут же заорал благим матом! Я даже вздрогнул от неожиданности и успел подумать, что, скорее всего, укололся окуневым плавником. Сашка же, не переставая орать, вытащил руку из лунки, и мы с подбежавшим Максимом увидели, что на пальцах его висит что-то непонятное, черное.

Сашка тоже это увидел, аж визгом зашелся и бешено затряс рукой. Черное от его пальцев отцепилось и упало на лед. Только тогда мы поняли, что наш дружок умудрился на свою мормышку рака поймать!

Рак был крупный, черно-зеленый, с маленькими злыми глазками, угрожающе шевелящимися длинными усиками и огромными клешнями. Одной из этих клешней он и прищемил Сашкины указательный и средний пальцы. Прищемил сильно, до крови.

Мы удивились необычностью произошедшего. Бывает, что летом раки попадаются на крючок, но зимой…

Несколько мгновений рак лежал не шевелясь. Потом вдруг стал быстро передвигаться, семеня тоненькими ножками. Это было так интересно, что мы не сразу сообразили, что рак приближается к лунке. Только в самый последний момент, когда он уже готов был бултыхнуться в воду, Максим успел наступить на лунку валенком. Натолкнувшись на препятствие, рак поднял обе клешни и цапнул ими надетую на валенок резиновую калошу.

– Во дает! – восхитился Максим. Он наклонился и отвесил агрессивному животному увесистый щелбан точно между глаз. Клешни разжались, и рак повалился набок.

– Негодяй, – сказал Сашка, облизывая кровоточащие пальцы. Он поддал рака ногой, и тот, кувыркаясь, отлетел метра на два.

– Осторожнее, мужики, – сказал я. – Вы его так убить можете.

– На морозе он в любом случае через несколько минут копыта отбросит, – сплюнул красную слюну Сашка.

– Вот гад, – воскликнул Максим. – Он мне калошу испортил!

– В таком месте и не заклеешь, придется новую покупать, – посочувствовал я, увидев два глубоких пореза.

Мы окружили неподвижно лежащего рака. Мне стало его жалко. Возможно потому, что я был единственный, кому рак пока не причинил никакого ущерба.

– Слушай Александр, – обратился я к другу, – подари мне этого бедолагу. Я его домой отвезу, в Москву.

– Куда ты его сейчас-то денешь?

– В кан посажу.

– А как же мои живцы? – возмутился Сашка.

– Что живцы? На жерлицы все равно поклевок нет. А если понадобится, то живца я быстро поймаю. Свеженького.

– И что же ты в Москве с ним сделаешь? На «Птичку» продавать понесешь?

– Зачем! – возмутился я. – Посажу его в ванну. Пусть живет как в аквариуме. Кормить его буду. Курицей. И каждый день воду менять.

– Ну ладно, – сдался Сашка, – можешь забирать рака вместе с канной. Только смотри, чтобы он в твоей ванне дырку не сделал, как в Максовой калоше.

Довольный, я вытащил из кана плотвичек, добавил в нее воды и аккуратно опустил рака. Он был какой-то квелый. Или успел уже замерзнуть, или никак не мог очухаться после удара ногой.

Мы возобновили ловлю в заливе. Сашка наконец-то отложил мормышку и вместе с нами стал блеснить окуня. Клев немного поутих, но все равно был неплохой.

Приблизилось время обеда. Я предложил до окончания ловли больше не пить, но ребята мои слова проигнорировали. В результате мы выпили всю оставшуюся водку и, конечно же, прилично захмелели. Особенно Максим. Про рыбалку он и думать забыл, зато развел прямо на льду огромный костер и все пытался выпросить у меня рака, чтобы поджарить его и съесть. Я на его уговоры не реагировал, и тогда Максим решил рака напоить. Вытащил бедное животное на лед и стал пихать ему в морду наполненную водкой пробку. Рак нервно пятился, а Максим все пихал и пихал и, в конце концов, вылил водку на его голову…

К автобусу мы вернулись одними из последних. Как выяснилось, уловы у всех были хорошими, а Зверьев один поймал больше, чем мы втроем, и выглядел, в отличие от нас, бодрым и веселым.

– Вот так-то, Макс, ловить надо, – сказал я с упреком, – меньше надо на льду водку пить!

– Нет, Димон, – возразил он, – пить надо больше и чаще. А в том, что мы маловато рыбы поймали, рак виноват.

Вспомнив о подарке Сашки, я полез в ящик и увидел, что вода в кане, где сидел рак, сверху покрыта льдом. «Ну и ничего страшного, – подумал я. – Ничего с этим злодеем не сделается». Автобус тронулся, я облокотился на Сашкино плечо, закрыл глаза и сразу заснул.

Очнулся я у подъезда своего дома, поддерживаемый Максимом, который растирал мне снегом лицо.

– Отстань от меня, псих ненормальный, – сказал я и, не попрощавшись с другом, пошел домой. Завалившись в квартиру и собрав последние силы, разделся-разулся, вытащил из ящика пакет с рыбой и пяток окуньков отдал моей кошке Феде, а остальное убрал в холодильник. Федя окуньков слопала за шесть секунд и давай мяукать – еще просит. Я полез в ящик за каном, она туда же свой нос сунула, да вдруг как шарахнется в сторону! Спина выгнута, шерсть дыбом, хвост дрожит, глаза круглые.

– Успокойся, Феденька, – говорю. – Я тебе дружка привез – рака.

Но Федя еще больше ощетинилась, убежала в комнату и залезла под гардероб. Вот дура, как мышей ловить, так это, пожалуйста, а какого-то рака испугалась.

В ванной я поставил кан под струю горячей воды, чтобы лед побыстрее растаял. Потом, не в силах долго ждать, перевернул кан и стал стучать ею по краю ванны, пока все не вывалилось. Тут я увидел обломок рачьей клешни, вмерзший в льдинку и самого рака, одноклешневого и, несмотря ни на что, – живого.

Рак довольно шустро пополз к сточному отверстию, наверное, рассчитывая через него удрать, но оно, конечно же, было слишком мало.

– Не повезло тебе, бедолага, – сказал я, закупоривая отверстие и включая холодную воду. – И в неволю попал, и инвалидом сделался.

Дождавшись, когда вода поднялась сантиметров на двадцать, я закрыл кран и отправился спать. Думал, что усну, как только доберусь до кровати, но не тут-то было. И икота меня одолела, и мутить начало, и голова разболелась. Пришлось пить анальгин, димедрол, еще что-то, после этого я все равно ворочался Бог знает сколько времени…

Проснувшись, я чувствовал себя ненамного лучше. К тому чуть не проспал на работу. Обычно после звонка будильника я в полудремотном состоянии продолжаю нежиться в постели, пока меня окончательно не добуживает Федя. Она запрыгивает на кровать и ненавязчего начинает лизать мне шею. Щекотно. Здесь уж деваться некуда – приходится вставать и первым делом кормить мою подлизу. Но в то утро кошка, хоть и спала у меня в ногах, своими обязанностями пренебрегла, из-за чего я убежал из дома не побрившись и не позавтракав.

Как назло, начальник попросил задержаться и поработать еще пару часиков. В перерыве я пообедал в заводской столовой и успел сбегать в магазин – купить пачку пельменей и пару бутылок пива. Вернувшись домой, первым делом открыл одну бутылку и жадно ее осушил. Только после этого обратил внимание, что Федя, всегда радостно встречавшая меня у двери, на этот раз осталась лежать на кровати.

– Уж не заболела ли моя кошка? – подумал я, беря ее на руки и относя на кухню. Достав из холодильника окуней, наложил ей полную миску, но Федя любимое свое лакомство понюхала, нехотя сжевала одну рыбешку и сбежала обратно в комнату на кровать.

– Ну и Бог с ней. Пускай себе лежит – поправляется.

Зайдя в ванную комнату помыть руки, я сначала удивился, почему в ванне налита вода. Потом рака увидел – все вспомнил.

– Эй, – говорю, – а клешня-то твоя где, сожрал что ли? – но присмотревшись повнимательнее, обнаружил, что обломанную клешню рак своим телом накрыл и как бы охраняет. Я хотел, было взять его в руки, но только воды коснулся – представил себе прокусанную калошу, Сашкины пораненные пальцы и моментально трогать рака расхотелось.

Уставился я на него, а он на меня своими малюсенькими глазками. И тут на меня нашло что-то, накатило. Такое чувство возникло, будто должен я немедленно доставить рака в то самое место, откуда привез. То есть в тот самый мрачный залив на Вазузском водохранилище. И что должен я опустить его в ту же лунку, откуда рак был выловлен. Прямо наваждение какое-то.

Потом отшатнулся от ванны и как бы очнулся. С тех пор на рака старался не смотреть и в ванную комнату заходить как можно реже. Я совсем бы туда не совался, если бы в моей квартире санузел был раздельный, а так, волей-неволей, иногда приходилось рака навещать.

После ужина читал любимых Стругацких. Все вроде бы нормально было. Вечер как вечер. Но чувствовал я себя чуточку не так, коряво как-то.

Когда спать лег, и вовсе маята одолела. Стоило только глаза закрыть, как передо мной появлялся рак с одной клешней. И виделся он мне постоянно меняющим свой облик: то окраску изменял и делался либо рыже-красным, словно вареным, либо мертвецки сине-белым, то становился огромным, величиной с сенбернара, а клешня его, обломанная, будто сама по себе передвигалась и казалась такой угрожающе-кошмарной, что просто жуть…

Не знаю, сколько времени я так мучился, но все же отрубился. А посреди ночи проснулся от короткого, пронзительно-неприятного взвизга. Я аж подскочил на кровати. Очень страшно стало. Кое-как ночник нащупал, включил, смотрю – Федя моя в угол забилась и вся дрожит.

– Феденька, – говорю, – сволочь, ты что орешь? Ну-ка иди ко мне.

Кошка, поджимая переднюю лапу, медленно подошла к кровати, кое-как на нее запрыгнула и к моему боку прижалась – как приклеилась.

– Ты где лапку-то повредила? – спросил я, гладя ее. – И почему такая мокрая, в ванну к раку что ли лазила? Может, он тебя и цапнул своей клешнищей?

Но дверь в ванную комнату была закрыта – я ее всегда закрываю. Посмотрел на будильник – пятый час. Я чертыхнулся, выключил свет и с мыслью, что в квартире происходит что-то непонятное, уснул, обнявши дрожащую Федю.

Утром единственным моим желанием было как можно скорее уйти из дома. Когда, собравшись, я открыл входную дверь и уже ступил за порог, Федя, неподвижно пролежавшая на кровати, вдруг стремглав проскочила мимо меня на лестничную площадку и, прихрамывая, побежала вниз. Я бросился за ней, но кошка успела вслед за выходившей из дома женщины прошмыгнуть на улицу и там запрыгнуть в открытое окно подвала.

Вообще-то Федя – кошка домашняя. На улицу я ее не отпускаю. Она и сама улицы боится. То, что она добровольно покинула родное жилье, меня очень удивило и огорчило. Но времени искать ее у меня не было.

На поиски ее я отправился сразу после окончания смены. Долго бродил по подвалам дома, шугая наглых крыс и пачкаясь в грязи, потом забрался на чердак, но все было напрасно. Пропала моя кошка.

Расстроенный, я пошел к Максиму, но дома его не застал. Потом долго блуждал по московским улицам, не переставая думать о Феде. Почему же все-таки она так рака испугалась? Может, недоброе почувствовала и от этого недоброго сбежала?

– Выбросить надо рака, вот что! – внезапно решил я. – Отнести куда-нибудь подальше и выбросить на помойку.

И почему нельзя было додуматься до этого раньше? Прошло всего двое суток, как рак появился в моей квартире, но с тех пор я перестал чувствовать себя в ней хозяином. Ведь не упроси я Сашку подарить мне его, наверняка все было бы нормально. Сидел бы сейчас на мягком диване, «глядя в телевизор», как поет Гребень, попивал пивко и поглаживал любимую кошечку.

Домой я вернулся с твердым намерением сразу исполнить свой замысел: отнести рака на помойку. Не разуваясь и не снимая куртку, вошел в ванную и… И все! Увидев рака, я сделался другим человеком. Все во мне словно перевернулось. Из грозного властелина я превратился в жалкого раба, вместо того, чтобы, не церемонясь, выбросить рака на мороз, мне захотелось слезно молить его о прощении…

Внешне рак ни в чем не изменился. После моих ночных видений даже показалось, что он немного уменьшился. Но при всем том исходила от него какая-то неумолимая сила, заставляющая ощутить себя таким ничтожеством и подлецом, что выть от стыда хотелось.

Вялым и безвольным покинул я ванную. Кое-как разделся, помыл на кухне руки, без аппетита поужинал и с затуманенной головой лег спать.

Вряд ли когда-нибудь мне удастся забыть ту ночь. Спал я совсем мало. Может, часа два, может и того меньше. Все остальное время пытался разуверить себя в невозможности происходящего. Но это происходило вновь и вновь. Я слышал, как дверь в ванную с легким скрипом медленно открывается, и через несколько томительных секунд видел выползающего из коридора огромного рака с одной клешней. Черный и мокрый, он приближался к кровати и протягивал ко мне отвратительно шевелящиеся усики. С каждого усика стекала вода и тяжелыми каплями падала на одеяло, в которое я что есть силы впивался зубами, чтобы не закричать от ужаса. Рак поднимал клешню, она оказывалась перед моими глазами, и я не мог оттолкнуть ее из-за страха, что пальцы будут тут же перерублены этим кошмарным живым орудием. Когда клешня уже готова была сомкнуться и раздавить лицо, я орал что есть мочи, и сразу все пропадало.