Текст книги "Нежелательные встречи, или Барбусы обожают тараканов (сборник)"

Автор книги: Евгений Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Плавающий букет кремовых роз

Мне и самому было смешно. И я действительно громко рассмеялся, поддержав донесшийся до меня гогот рабочих, реставрирующих мост через Истру и наблюдавших сцену моего «кувыркнадзе» с обрывистого берега реки в ее прохладные воды.

Да, кувыркнулся я знатно! И что обидно – успел пройти по самому краю берега несколько подобных, с виду вполне безопасных мест, но именно на этом, самом, на первый взгляд, ровном участке потерял под ногами почву и-и-и…

А виноват во всем – голавлик! Бойкая серебристая рыбешка выскочила за блесной, но я зачем-то поддернул спиннингом, и резкое ускорение приманки насторожило мой потенциальный трофей, который мгновенно исчез в пуклях зеленых водорослей. Чтобы спровоцировать пугливого голавлика на новую атаку, я посчитал нужным сместиться вверх по течению. Вот и сместился!

Слава тебе Господи, я не покалечился. Просто провалился ногой в скрытую травой ямищу, по инерции полетел вперед и свалился с невысокого, в общем-то, обрывчика в те самые прохладные воды моей любимой речки Истры.

Ни спиннинг, ни катушка не сломались, мобильник остался в кармане жилетки; две коробочки с блеснами, все-таки выскочившие из сумки, и слетевшая с головы бейсболка, благополучно были подобраны с поверхности воды, пока их не унесло течением; и главное – в своем полете-кувыркании я умудрился не напороться на торчащий по диагонали к воде ствол дерева, заостренный в виде заточенного карандаша, по-видимому, стараниями бобров …

Мой смех разом оборвался, когда я увидел этот кол, белеющий из-под нависшей над водой травы. Каким образом я умудрился миновать его во время падения? А если бы не миновал?! Так и повис бы на нем, и хорошо, если реставрирующие мост рабочие услышали бы мои крики-хрипы…

Впрочем, сколько уже в моей жизни случилось, или не случилось, таких вот «если бы»!? Во всяком случае, не меньше, чем в жизни любого другого человека, который не сидит сиднем дома перед телевизором и компьютером, а любит, как и я, путешествовать, охотиться, рыбачить. Если вспомнить, на той же Истре столько со мной случалось всякого, мягко сказать – «непредвиденного», что узнай хотя бы о половине тех приключений жена, то под угрозой развода не пустила бы меня одного на любимую речку.

Хотя, что значит «не пустила бы»?! Можно подумать, я стал бы у нее разрешения спрашивать! Вот и сегодня, проснувшись, когда моя благоверная уже упорхнула на работу, и пару часиков побездельничав, я осознал, что выходной пропадает совершенно бездарно. Меня словно что-то подтолкнуло и, быстро собравшись, я еще через полтора часа уже брел по берегу реки с собранным спиннингом. Так же, как шел и сейчас, только теперь мои брюки и кроссовки были насквозь мокрыми.

На ходу все-таки соизволил позвонить благоверной, «обрадовав», что нахожусь на рыбалке, но и, успокоив, что уехал один, а значит, особо не задержусь и главное – вернусь домой почти трезвым…

Я слегка торопился, хотел побыстрей оказаться на одном из самых моих любимых мест на реке и там выжать вещи, ну и перекусить, да пивка выпить. Тропинка вилась вдоль берега, заросшего высокой травой, в которой имелись редкие проходы, протоптанные к воде рыбаками.

К моему любимому месту прохода как такого не имелось, поэтому-то про него почти никто не знал. Увидеть его можно было лишь с воды или с противоположного берега, но там никто не ходил из-за сырости и даже заболоченности. С моего берега место скрывалось за тремя растущими почти вплотную друг к другу ивами и густыми зарослями крапивы между ними, пробраться сквозь которые, можно было лишь, зная пару неожиданных поворотов.

Когда-то я раскрыл «тайну трех ив» своей будущей благоверной. Она никак не ожидала обнаружить в общем-то достаточно людном месте такой уютный, тихий уголок, со всех сторон укрытый от посторонних глаз, и в такой неожиданно интимной обстановке не смогла устоять против бурного проявления моих чувств…

Рыбалка на поплавочную удочку под теми ивами тоже всегда доставляла удовольствие. Берег был слегка обрывист, от края до воды – около метра; но зато там имелась достаточно просторная и ровная площадка, на которой даже вдвоем не было тесно; забрасывать удочку ветви деревьев не мешали, а попавшаяся рыба без труда заводилась в подсачек на длинной ручке. Омут под берегом, кстати, был довольно глубокий, соответственно и рыбка в нем водилась немаленькая: подлещики, крупная плотвица, окуни-горбачи.

К сожалению, именно водилась, то есть, ловилась в былые времена, когда Истра не мелела до такой безобразной степени, как в последние четыре-пять лет. Правда, и я к ловле на поплавочную удочку заметно охладел. Спиннинг – вот самая интересная, самая спортивная снасть; на него и трофеи попадаются посолидней, и сама спиннинговая рыбалка, не в пример другим, динамичней и азартней. Но все же в те самые былые времена ловля на обычную бамбуковую удочку под тремя ивами доставила мне немало изумительных, незабываемых мгновений.

И еще одно. Метрах в семидесяти выше по течению, где река делала небольшой изгиб, имелся песчаный пляжик, на который после посещения Ново-Иерусалимского монастыря и скита патриарха Никона приходили верующие, чтобы совершить омовение. Считалось, что искупавшийся в этом месте, на целый год убережет себя от всех болезней. Большинство из приходивших были немолодые женщины, но приводили они с собой и девушек, заставляя приобщавшихся к вере скромниц тоже раздеваться и купаться в Йордани – так река называлась по церковному.

От моего, скрытого в зарослях места, до того пляжика было немного далековато, но юношеское воображение дорисовывало детали, и сколько же поклевок я прозевал из-за тех купающихся скромниц!

С тех пор минуло лет пятнадцать, скит патриарха Никона отреставрировали, от него к реке провели дорожку, а на берегу соорудили деревянный мосток, чтобы верующим удобней было совершать свои обряды-омовения. Полюбилось это место и молодоженам, и теперь редкая местная свадьба обходилась без посещения Истры-Йордани под патриаршим скитом…

Вот и сейчас, приближаясь к очередному изгибу реки, я увидел разодетую толпу молодежи и впереди невесту – всю в белом и жениха – в черном. Радостные возгласы, фотокамеры, цветы, шампанское, белые пластмассовые стаканчики… Кто-то окликнул меня, предлагая выпить за здоровье молодых, но я лишь пожал плечами и показал на спиннинг, мол, рыбалка всего важней.

Потом поймал взгляд невесты – вылитой куклы и очень пожалел, что вступающие в брак не переняли традиции верующих, то есть, голышом купаться в реке для сохранения здоровья. Ох, было бы на что поглазеть! А потом встретился взглядом с женихом и сразу отвернулся. Но и мгновения хватило, чтобы, во-первых, отказаться от мысли подглядывать за купающимися молодыми и, во-вторых, задаться вопросом, как молодая, красивая девушка умудрилась выбрать в спутники жизни такого «симпатягу»? Фрак и рубашка жениха казались гораздо светлее его густой черной шевелюры, такого же цвета косматые брови налезали на маленькие глаза, короткие коричневатые волосы росли не только на подбородке и верхней губе, но и на щеках и даже на носу с раздувающимися ноздрями. Если уж лицо у жениха такое заросшее, что же говорить о теле! Бедная невеста. А, может – оригиналка? Бывает же, что кто-то возбуждается от слишком толстых, либо старых, либо от таких вот волосатых уродов…

Я пошел мимо, заставив себя не оглядываться, хотя казалось, что взгляд жениха жжет затылок, и постарался переключить мысли на дальнейшую рыбалку. Впереди на реке имелось еще много симпатичных местечек, но прежде следовало сделать привал.

Вот три старых ивы, вот густая, в рост человека крапива вокруг них, два секретных поворота, короткий спуск, и я оказался на аккуратной площадочке, можно сказать, оказался в своем крохотном, защищенным от посторонних глаз мирке. Отложил в сторону спиннинг, быстро скинул сумку, рюкзачок, достал из него баночку «Ярославского янтарного», сделал несколько жадных глотков и только тогда обратил внимание на среднюю из трех ив. Примерно в полуметре от земли ствол дерева, белея сердцевиной, почти целиком сходил на конус сверху и снизу. Вокруг ваялись щепки с характерными следами бобровых зубов.

Это ж надо, куда мохнатые добрались! Глядишь, грызуны скоро и в самом городе речку плотиной перекроют.

Дерево было жалко. Росло себе столько лет, росло и вдруг пришлось по вкусу бобровым зубкам. Еще немного и свалится прямо в реку, и от моего любимого места останутся одни воспоминания…

Расстроенный, я снял кроссовки и носки, как мог, их выжал, со штанами возиться не стал, – и так уже на половину высохли. Не обуваясь, достал из рюкзака фляжку с водкой, раскладной стаканчик, бутерброды, помидор, редиску, соль. С горестным вздохом выпил пятьдесят граммов за погубленное бобрами дерево.

Я вообще деревья люблю. В детстве посадил несколько своими руками. А теперь, когда бываю на природе, люблю подойти к березке или сосне, прижаться ладонями к теплому стволу, обнять его и так постоять несколько минут, ни о чем не думая…

Бобры их вон тоже любят. Грызть!

Вновь наполнив стаканчик, я увидел букет в серебристой обертке. Течение принесло его к моему берегу. Здесь, благодаря омуту, начиналось кружение воды, и вместе с редкими опавшими листьями и веточками букет попал в этот медленный водоворот, – то отдаляясь от меня и приближаясь к основной струе, то вновь возвращаясь к берегу. Дунувший ветерок задрал обертку, предоставив моему взору пять крупных распустившихся бутона роз нежнейшего кремового цвета.

Не успел я подумать, что на месте невесты ни за что не расстался бы с такой красотой, да и не было здесь никогда традиции бросать в воду букеты, как со стороны пляжа с мостком раздались вопли, никак не похожие на радостные. Опрокинув стаканчик в рот, я привстал, чтобы посмотреть сквозь листву, в чем там дело.

Разодетые по-праздничному парни и девушки, оставив молодоженов на мостке у воды, не прекращая вопить и визжать, без оглядки улепетывали по направлению к патриаршему скиту. Странные, однако, у местных свадебные обряды! И что же молодые собираются делать дальше? Неужто, и впрямь купаться? Или…

Невеста, в колышущейся на ветерке фате, закрыв лицо руками, стояла на самом краю мостка, а опустившийся на колени жених, приподнял подол белоснежного платья, склонился к ее ногам и… Быть может, принялся их целовать?

В наступившей тишине до меня донеслось отчетливое «Хрум-хрум-хрум…»

Не отрывая взгляда от оригинальной парочки, я протянул руку назад, наткнулся на банку пива, машинально схватил ее и сделал два торопливых глотка. Отставил банку в сторону, дотянулся до рюкзака, нашарил в кармане бинокль… И вот тут-то жених отпрянул от своей куколки, плавно развернулся и бочком соскользнул с мостка в воду. Я даже всплеска не расслышал, только хрумканье продолжало свербить в ушах. А невеста, так и не убрав рук от лица, вдруг медленно, словно спиленное дерево, начала заваливаться вслед за женихом в воду, но в отличие от него, плюхнулась с оглушительным всплеском и поднятием фонтана брызг.

Зато на мостке, где она только что стояла, осталось что-то белоснежно-красное. Я поднес к глазам бинокль и движением пальца навел резкость. Белоснежной оказалась туфелька на высоком каблуке и нога в кружевном чулочке. Вернее, часть ноги (высотой от ступни до колена), в этой туфельке оставшаяся и превратившаяся во что-то наподобие заточенного карандаша, грифелем которого была заостренная кость. Ну а красным, как нетрудно догадаться, была кровь, по этому «белому карандашу» стекающая.

«Хрум-хрум-хрум-хрум-хрум-хрум…»

Я, наконец-то, обернулся на непонятный звук и в последнее мгновение увидел стремительно приближающийся к моему лицу ствол дерева…

* * *

Так сильно мои ноги замерзали только раз в жизни – прошлой осенью, в один из последних дней ноября, когда мы с другом Сергеичем приехали на Истру с ружьишками.

Откровенно говоря, это скорее можно было назвать браконьерством, чем охотой. Путевки мы не брали, да нам бы их и не выдали – на водоплавающую в это время охота уже закрыта, а на другую дичь здесь вообще никто не охотился. Но и представители охотинспекции эти места игнорировали, а нам жуть как хотелось пройтись вдоль реки по неглубокому еще снежку, в надежде поднять с лежки зайца, или с воды – не успевшую улететь в теплые края утку.

С уткой мы не прогадали. Не успели подойти к излучине реки, как стайка из четырех штук с возмущенным кряканьем взлетела из-под ближних кустов и, не набирая высоты, но, набирая скорость, попыталась скрыться. Идущий впереди Сергеич, не долго думая, вскинул ружье, отдуплетил, и летящий последним селезень, растопырив перебитое крыло, шмякнулся в воду в каком-то метре от нашего берега. Дружище с радостным криком метнулся на поиски подходящей палки, чтобы его достать, и в это время из тех же самых кустов с громким кряканьем поднялась еще одна утица. Я зацепил ее с первого выстрела, но в отличие от подбитого Сергеичем селезня, эта почти дотянула до берега противоположного. И, опустившись на воду, поплыла к ближайшим зарослям, но я, неплохо изучивший повадки хитрющих водоплавающих, прицелился и вторым выстрелом лишил ее шансов на спасение.

Однако появилась проблема, как ее доставать, – не вплавь же! Вообще-то для подобных случаев у меня в рюкзаке всегда имеется короткий телескопический спиннинг. Если подбитая утка падает в воду, мне достаточно сделать несколько забросов блесны, чтобы подцепить ее тройником и вытащить. Но в этот раз течение сразу занесло мой трофей в кусты, в которых блесна могла запутаться, и пришлось бы ее обрывать.

Оставалось доставать утку с того берега, а для этого перейти речку по мосту, что был километром ниже. Но и там мне не очень повезло: между основным берегом и затопленными кустами, где застряла кряква, оказалось метра четыре воды, причем, воды глубокой – в моих сапогах высотой по колено – не пройти. Но не бросать же птицу! Можно было попробовать выбить ее из кустов на течение выстрелом, но с такого близкого расстояние плотный заряд дроби превратил бы трофей в пух да перышки.

В итоге, я нашел под снегом ветку подлиннее, разделся снизу до трусов и полез в воду. И очень быстро об этом пожалел, потому что вода, с каждым шагом поднимающаяся выше и выше колен, была не просто холодной, я ледянее ледяной. Да и утка, как назло, застряла основательно, и я замучился ее выталкивать на открытую воду. Когда же это, наконец, получилось, и трофей отправился в свободное плавание, мне было уже не до него и вообще ни до чего. Главное – согреть окоченевшие ноги. Которыми, после воды пришлось еще сделать несколько шагов по снегу.

Я скинул куртку, бросил на снег, сам повалился на нее спиной, и принялся шапкой немилосердно растирать мои задранные вверх, несчастные ноги. Кошмар! Пытка!! И помочь некому – Сергеич где-то на той стороне застрял. Да еще и моя утка куда-то там уплывает. О ней я вспомнил, только когда ноги немного отошли. Быстро обулся и побежал вниз по течению.

Течение, кстати, было довольно сильным. Я добежал почти до моста, когда увидел мою утку – темный комочек, плывущий посередине реки. Теперь деться ей было некуда, разве что за мостом течением прибьет к противоположному берегу.

Или, если ее не присвоит кто-нибудь другой! Мне оставалось до моста каких-то метров тридцать, утка как раз заплыла по него, когда из-за ближайшей опоры появилась черная приземистая фигурка. Если бы не мелькнувший в последнее мгновение своеобразный плоский хвост, я бы подумал, что это либо собака, либо огромных размеров кошка. Но такой хвост мог принадлежать только бобру. Уже нажимая на спусковой крючок, я пожалел, что делаю это. Тем не менее, выстрел прозвучал, в тот момент, когда бобер прыгнул в воду. Когда я через пару секунд оказался под мостом то увидел лишь расплывающееся по поверхности багровое пятно.

– Ты чего, решил свою утку в дуршлаг превратить? – раздался сверху голос Сергеича.

– Да нет. По бобру сдуру стрельнул, а он сразу ко дну пошел, – объяснил я приятелю, спустившемуся с моста.

– Откуда здесь бобрам взяться?

– Да мало ли откуда… Охота-то на них закрыта, вот и расплодились…

– А зачем загубил зверюгу, если знал, что если утонет, его все равно достать не получится?

– Говорю же – в азарте выстрелил! – отмахнулся я.

– Бывает, – сразу прекратил досаждать Сергеич. – А я, погляди, какого крякового завалил!

Он скинул с плеч рюкзачок и предоставил мне на обозрение красавца-селезня:

– И по такому делу я предлагаю…

– Да я-то как раз двумя руками – за, – согласился я, не дожидаясь окончания недвусмысленной фразы. – Но не будем же мы под мостом твой успех отмечать! Тем более, я еще свою утку не достал.

– Так чего же ты ее не достаешь?! – справедливо взмутился приятель.

– Да вот, тебя ждал, чтобы помог, – слукавил я. – Подержи ружьишко, пока я спиннинг соберу.

Тем временем утку унесло за очередной поворот, добежав до которого, я увидел, что ее вот-вот вновь прибьет к противоположному берегу и затопленным кустам, в которых она могла бы застрять окончательно. Я стал забрасывать блесну, рассчитывая, чтобы, упав за утку, она при подмотке зацепила ее тройником за крыло или шею. Уже третий заброс оказался удачным, и я, потихоньку вращая катушку, стал подтаскивать к своему берегу забагренную птицу.

Но вдруг вода под ней всколыхнулась, неясная тень поднялась из глубины и взрывом вырвалась на поверхность. Леска моего спиннинга натянулась, еще пару секунд удерживала пропавшую с глаз утку и лопнула с громким щелчком. Еще мгновением раньше я успел почувствовать что-то похожее на передавшийся мне через леску, спиннинг и руки озарение или импульс. В голове словно обозначилось понятие, смысл которого был: «Не твое, не получишь, не отдам…»

– Что, блесну оборвал? – спросил подошедший Сергеич, увидев свисающий с кончика спиннинга обрывок лески.

– Оборвали. Вместе с уткой оборвали.

– Ну, да, – усмехнулся приятель. – Скажи еще, что это твой бобер оборвал.

Я вопросительно посмотрел на Сергеича, собрался сообщить ему, что, возможно, он совершенно прав, но вместо этого лишь сказал:

– Ладно, уж, давай свою водку, а то у меня ноги совсем задубели…

– А утка-то где? Что, доставать не собираешься? – недоверчиво спросил Сергеич, возвращая мне ружье и скидывая с плеч рюкзак.

– В кусты под тем берегом занесло, – выдал я более правдоподобную версию. – Доставать ее – только время терять. Лучше других пойдем искать. Но сначала выпьем. А то – ноги мои, ноги…

* * *

Говорят, чтобы не страдать от холода, надо в первую очередь держать в тепле ноги. Но вода быстрой, родниковой Истры даже летом никогда не была теплой. Купание в ней обычно заканчивалось, едва успев начаться. Сейчас, судя по окоченевшим ногам, мое купание сильно затянулось. Вернее, не купание, а нахождение в воде. Вынужденное. Очнувшись после соприкосновения моей головы с упавшей ивой, я испытал нечто вроде шока. И было от чего.

Во-первых, я находился на не берегу любимой речушки, а в какой-то не то огромной норе, не то в маленькой пещерке, наполовину заполненной водой. Свет в пещерку проникал, сквозь щель между отвесным берегом и наполовину обрушившейся площадки, на которой я недавно сидел и под которой теперь оказался, и также через неширокую полосу между водой и противоположной стороной площадки. Во-вторых, кисти моих рук оказались кем-то вставлены в расщелины двух толстых веток торчащих из воды по бокам от меня. При этом вода чуть-чуть не доходила мне до паха. В-третьих, в пещерке я был не один. Напротив меня, точно в таком же полуподвешенном положении находилась девушка в фате – та самая невеста… И, в-четвертых, я различил в сумерках, слева и справа от нее две уставившиеся на меня морды. Одна из которых принадлежала не иначе как тому самому жениху, вторая, хоть и мало чем от нее отличалась, но все-таки была не человеческой а бобровой! И в зубах у этой бобровой морды был букет цветов, завернутых в серебристую обертку.

Мне часто снятся сны, и не всегда радужные, бывают и неприятные, и страшные, и кошмарные. И бывало, что когда кошмарный сон подходил к своей кульминации, я, отказываясь в него верить, заставлял себя проснуться, и… просыпался!

Сейчас я попытался проделать то же самое, то есть зажмурился и замотал головой, приказывая себе проснуться…

– Вот мы и встретились, охотничек за ценным мехом! – прозвучало над моим ухом.

– Что происходит? – открыв глаза, хрипло выдавил я.

– У меня сегодня свадьба, – сообщил жених. – Все, как у людей. Гости, невеста в свадебном платье, первая брачная ночь… Должна была бы быть…

– Какого черта вы меня здесь держите? – мне совершенно не было дела до чьей-то там свадьбы. – У меня ноги замерзли!

– Могла бы быть. Первая брачная ночь, – никак не отреагировал на мои крики жених. – Если бы не тот твой выстрел…

– Какой выстрел?! Я на рыбалку приехал!! Отпускай, давай! – Я рванулся, но только причинил рукам боль. – И девушку отпустите! Она вон тоже…

Перед моими глазами вдруг возник мосток и на нем то, что осталось от невестиной ноги.

– Она же… Ты же у нее ногу… отгрыз?

– Это чтобы привлечь твое внимание, пока моя бобриха доканчивала дело с деревом…

Бобриха вытащила лапами изо рта букет и, показав огромные зубищи, издала то самое «хрум-хрум-хрум».

– Нога деревянная была, – подала голос невеста. – Протез.

Я вновь замотал головой в надежде проснуться. Но какой там сон! Стал бы я спать, будучи погруженным в холоднющую воду, да еще в обществе говорящих бобров и невесты с отгрызенной ногой!

– А ты с ним, поди, целовалась? – задал я глупейший в подобной ситуации вопрос.

– Я не знала…

– Что там было знать?! – перебил невесту жених. – Кому она, одноногая нужна? Она и мне не нужна. А вот тебе…

– Да что здесь происходи-то, в конце концов! – вновь перешел я на крик.

– Кричать – бесполезно! – спокойно сообщил жених-бобер. – Ты, охотничек, себе по-другому помочь сможешь. И себе, и девушке, и моей бобрихе…

– Как – по-другому?

– Как? – переспросил он и замолчал, будто размышляя над собственным ответом. – А вот послушай.

Своим выстрелом тогда, в ноябре, ты мог прервать одну из ветвей рода бобров. Моего рода, который населяет эти места многие сотни лет, и который так и не был истреблен людьми даже в самые голодные времена…

– Уверен, что мне все это не снится, – не выдержал я его монотонного повествования. – Но почему ты разговариваешь? Причем, разговариваешь точно так же, как и я, с той же интонацией… Ты – мутант, да?

– Я – результат вмешательства человека в жизнь бобра.

– То есть, человек научил тебя говорить…

– Научил говорить? – мне показалось, что бобер усмехнулся. – Он сделал гораздо большее! Он образовал новую бобровую ветвь, потомком которой я и являюсь, и которую ты почти оборвал своим идиотским выстрелом!

– Может, все-таки объяснишь? – попросил я. Конечно, в моем положении выслушивать бредни мутирующего грызуна было верхом идиотизма, но дело в том, что я нащупал ногой под водой какой-то корень и теперь пытался приноровиться, чтобы, оттолкнувшись от него, подняться из воды и освободить застрявшие в расщелинах руки.

– Да. И тебе, и ей, – бобер кивнул на дрожавшую от холода невесту, – надо все объяснить и тем самым вас подготовить.

Корень под моей ногой, оказался довольно шатким, надо было придумать что-нибудь еще, а пока – послушать, что там собирался объяснять нам с невестой ее жених.

– Впервые это случилось с моей прабабкой, – стал рассказывать тот. – В то время среди людей шла война, была разруха, и по сравнению с нами – бобрами, жили они впроголодь. Поэтому многие старались, как можно больше пользоваться дарами природы: собирали грибы, ягоды, ловили рыбу, добывали птицу и зверя. Зверя добывали не ружьями, а силками да капканами.

Жил в то время в округе деревенский рыжеволосый дурачок-переросток по прозвищу Игорюня. Люди его не жаловали, всячески потешались над Игорюней, издевались. Поэтому, когда наступали теплые деньки, уходил дурачок из своей деревни в лес, в самую глухомань и жил там поблизости от ручья и плотины, которой мы, бобры, этот лесной ручей перекрыли. Ночевал в шалаше, питался тем, что добывал своими руками в лесу, да все за нашей бобровой общиной подглядывал. Нравилась Игорюне наша жизнь, со временем он даже вместо шалаша соорудил себе хатку наподобие бобровой.

И вот как-то раз попалась рыжему дурачку в капкан молодая бобриха. Пружина капкана сломала ей правую заднюю лапу. Но убивать бобриху Игорюня не стал, а притащил к себе в хатку, лапу залечил, выходил… А потом стал с ней совокупляться, как бобер совокупляется с бобрихой, и как мужчина – с женщиной. Остальные бобры боялись человека и ничем не могли защитить свою соплеменницу. А человек, обделенный раньше вниманием женщин, теперь день и ночь занимался любовными утехами с бобрихой.

Наступили холода, но Игорюня и не думал возвращаться, как в прежние годы, в родную деревню. Хоть и был он дурачком, но понимал, что среди людей не будет ему житья вместе с полюбившейся бобрихой. А бобриха тем временем принесла потомство – четырех бобрят. Которые стали расти в хатке вместе с ней и человеком. Однако зима в тот год выдалась слишком суровой, и если бобры питались ветками деревьев, то человеку была необходима другая еда.

Первое время Игорюня наведывался по ночам в свою и соседние деревни и, уподобляясь лисе, пытался стянуть там хоть какую-нибудь еду. Но деревенские и без того бедствовали, и поживиться ворюге удавалось немногим. Да еще и не повезло дурачку – угодил он ногой в капкан, поставленный людьми на зверя. Из капкана он освободился, но до своей укрытой в дебрях леса хатки, истекающий кровью и обессиленный, еле-еле добрался. Благо шедший всю ночь снег надежно замел следы, по которым его могли бы выследить деревенские жители.

Пока нога зарастала, ходить Игорюня не мог, а с голоду умирать не хотелось. Сначала он, отгоняя немного подросших бобрят, питался молоком их матери. Потом перешел и на самих детенышей, одного за другим сожрав всех четверых. Материнский инстинкт бобрихи оказался слабее чувств, привязавших ее к человеку-мужу…

Игорюня поправился, и по-прежнему оставался жить вдвоем с бобрихой в хатке. Но теперь в рацион своего питания стал вносить и обитающих в округе бобров, на которых охотился и по прошествии времени, без мяса которых не мог больше обходиться. Бобры не были обучены оказывать сопротивление человеку, а хорошенько спрятаться у них не получалось. Слишком ловким и находчивым оказался дурачок, который своими повадками и образом жизни становился все больше и больше похожим на бобра. Только бобра – хищного!

И поэтому, когда наступила весна, и половодье залило лес, бобры мирные (те, которые выжили) покинули обжитые места и ушли неведомо куда. Остались у плотины через ручей только Игорюня со своей бобрихой. Которая летом вновь принесла приплод из четырех бобрят. К тому времени обобрившийся человек сильно истосковался по любимой пище – сладкому бобровому мясу. Но сразу пожирать потомство он не стал. Первые две с половиной недели вместе с бобрятами сосал у бобрихи из груди молоко. Когда молоко иссякло, и потомство начало становиться более-менее самостоятельным, переходя на питание ивовыми ветками, Игорюня сожрал первого, самого упитанного бобренка. Остальным – соорудил ошейники из стальной проволоки, посадил на приивязь и стал подкармливать обычной для них растительной пищей.

Бобриха-мать оставалась безучастной к судьбе своих детенышей. А человек-отец думал лишь о том, как насытить свой желудок, и через несколько дней сожрал живьем еще одного подросшего бобренка. Прошло еще несколько дней, и третий плод боброво-человеческой любви превратился в деликатес для отца-каннибала. Затем очередь дошла до четвертого. Прожившего дольше, чем два его брата и сестра, заживо съеденные у него на глазах. И оскалившего свои окрепшие резцы на того, кто также собирался его сожрать. И не только оскалившего, но укусившего за протянутую руку своего кровожадного родителя.

Это была первая кровь, мизерная месть за все несчастья, что принес Игорюня бобровому племени. Но запах этой капли словно разбудил бобриху. И когда тот, с кем она больше года прожила под одной крышей, приготовился расправиться с ее последним отпрыском, чтобы затем съесть, бобриха прыгнула на него, сбила с ног и вмиг перегрызла горло…

– Значит, загрызла она человека, – нарушил я возникшую паузу, глядя не на рассказчика, а на бобриху, что не сводила с меня глаз, держа в своих кошмарных зубах завернутые в обертку розы.

– Да, – подтвердил бобер-жених. – И оставшийся в живых бобренок ей помог. Это был мой дед. Вместе с бобрихой-матерью они перегрызли дерево, к которому была привязана проволока его ошейника, а затем отыскали родственное бобровое поселение и примкнули к нему. К сожалению, от самого ошейника моему деду избавиться не удалось – бобровые зубы и лапы оказались не способны справиться с железом, над которым потрудился человек. Через некоторое время ошейник задушил деда, ведь Игорюня не рассчитывал, что детеныш-бобер вырастет. Но все-таки мой дед успел оставить потомство. Из которого выжил лишь один бобер, да и то хромоногий от рождения. Им был мой отец…

– Но откуда ты все это можешь знать? – не удержался я от вопроса.

– Скажу чуть позже, – пообещал бобер и продолжил рассказ. – Отец всю свою жизнь стремился завести и вырастить свое потомство. Потомство рождалось, но в скором времени все помирали, – такую вот наследственность оставил бобрам Игорюня. И все-таки под старость один из его детей выжил – такой же хромой на правую ногу, как отец и дед, но выжил. Этим выжившим стал я…

– Но ведь ты не хромаешь… – во второй раз за все время подала вдруг голос невеста.

– Не хромаю, – согласился бобер. – Благодаря вот ему, – он кивнул на меня и сразу стал рассказывать дальше.

– Моя хромота пропала после твоего выстрела, там, под мостом. Но попавшая в тело дробь, лишила меня возможности производить потомство. И помнишь, когда чуть позже ты пытался вытащить подстреленную утку на спиннинг, у тебя ничего не получилось? Помнишь?!

– Я все прекрасно помню…

– Так вот, это я оборвал твою леску и завладел уткой с блесной в ее крыле. А еще в тот момент я завладел частичкой тебя.

– Как это? – усомнился я. – Такого просто быть не может.

– Как видишь, – может. В тот момент ко мне пришло знание истории моих предков, которую я сейчас рассказал. Но если когда-то дурачок Игорюня почти превратился в бобра, то после твоего выстрела и той возникшей связи через натянутую леску, бобер стал превращаться в человека. Я увеличился в росте, научился ходить прямо, во многих местах лишился волос; мой хвост значительно уменьшился; у меня появилась способность говорить, как говоришь ты; я в одно мгновение узнал то, что знаешь ты; и я могу внушить тебе то, чего хочу я…