Текст книги "Три вальса (рассказы)"

Автор книги: Евгений Мальгинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Артист
(рассказ Коли Максимова)

В штаны хорошая рыба, конечно, не заплывет, но поймать можно. Только дергать нужно вовремя, а не как Савва – стоит, чешется, будто рыбы ждать его будут.

Вот раки – другое дело. С ними торопиться не обязательно. Они даже очередь соблюдают. Схватишь одного за панцирь – и на настил. Повернешься, а там уже другой на солнышко вылез.

Вот тут к нам Пашка и подошел. Возник сзади и смотрит, как мы раков выбрасываем.

– Вы приезжие? – спрашивает.

– Приезжие, – говорим.

Он сделал удивленное лицо, побегал вокруг:

– Из самого города?

– Из самого.

– Вот здорово! – говорит. – А меня Пашкой зовут. Я всю жизнь здесь живу, во второй класс перешел.

– А мы в третий, – говорим.

Он снова побегал, побегал вокруг:

– Раки – ерунда, – говорит, – я их мильон могу поймать. Лучше пойдемте, я вам крота под камнем покажу.

Вообще-то мы с Саввой в тот раз в кино торопились. Билетов у нас не было, но бабушкина кума – знакомая такая – обещала нам сбоку у рядов стулья поставить.

«Ладно, – думаем, – успеем», – и пошли Пашкиного крота смотреть.

Там камень большой недалеко от берега, а под ним дырка. Савва в эту дырку прутик сунул, потом я попробовал. Никакого толку. Тогда мы воду попробовали туда лить – опять ничего.

– Пошли, – говорю, – Савва, ничего там нет.

А Пашка уселся в тени:

– Есть, есть, – говорит, – наливайте побольше. Я его здесь еще в прошлом году видел. Теперь он, наверное, растолстел и застрял там.

– Сам своего толстяка доставай, нам некогда, – говорю, и мы пошли.

Пашка – за нами. Вернее, сначала остался, а потом догнал.

– Ну его, – говорит, – крота. Он меня еще укусит. Я лучше с вами до дому пойду.

Жара была, прямо пекло! Пока в гору шли, мокрые стали, будто из воды не вылазили.

Сначала Пашка не отставал, рядом бежал, потом вдруг растянулся на ровном месте, схватился за ногу и как завопит:

– Ой, нога!

Ну, мы, конечно, остановились, ногу осмотрели – ничего не видно. Обыкновенная нога, даже синяка нет. А он орет:

– Ой, не трогайте, больно!

Я Савве говорю:

– Притворяется, что ли? Не то, что синяка, царапины нет.

Савва говорит:

– А помнишь, Славка Топорик ногу сломал? Тоже ничего особенного не было, только нога покривела и все.

Я думаю: «Кто его знает? Рожица у этого Пашки хитрая, но, может быть, вправду сломал?»

В общем, мы Пашку кое-как до куста дотащили, сели в тень и стали думать, что делать, как быстрее до дому добраться?

Пашка нас слушал-слушал, а потом как завопит:

– Пить хочу! Дайте пить!

Еще не легче! Где мы ему в поле пить найдем? Стали обсуждать: идти домой или сначала обратно на пруд за водой сбегать?

Тут Савва повернулся и над головой сумку увидел. На ветке висела. Как мы ее раньше не заметили?

Савва в сумку заглянул и говорит:

– Коля, там две бутылки молока, хлеб и еще что-то в тряпке.

Я на Савву смотрю, Савва на меня.

А Пашка, как услышал про сумку, сразу:

– Ой, как раз молока хочу! Дайте молока!

Я говорю:

– Савва, может, одну бутылку возьмем и Пашке дадим?

– Ты что! – говорит он. – Сумка ведь не наша. Надо посмотреть, значит, здесь кто-то поблизости работает?

Стали смотреть. Во все стороны посмотрели – никого, только кузнечики да бабочки.

Тут Пашка вопли прекратил, говорит:

– Работает, работает. Я видел, там трактор за пригорком. Сломался, наверное, поэтому и не слышно.

В общем, Савва убежал за пригорок, а я с Пашкой остался. Он сразу же уселся поудобнее под кустом и как ни в чем не бывало стал меня обо всем расспрашивать: про город, про улицы, про всякие дела.

Сидим, разговариваем, он спрашивает – я рассказываю. Пашка рот открыл, забылся и больную ногу под себя подвернул.

Я говорю:

– Пашка, тебе не больно?

Он говорит:

– А чего?

– Да ты ж на больную ногу сел.

Пашка сразу глаза закатил, повалился:

– Ой, – говорит, – совсем забыл! А у вас пароходы и паровозы в городе есть?

– Есть, конечно, – говорю, – ты мне толком покажи, где болит?

– Не трогай! – орет. – Везде болит! Неужели они по улицам ездят?

– Дурак ты, Пашка, что-ли? – говорю. – По улицам трамваи ездят.

– И вы на трамваях каждый день катаетесь?

– Нет, – говорю, – чего на них кататься? Просто едешь в кино или в библиотеку. Ну, а если билет купишь, тогда другое дело – можно и покататься.

Умора, чего эти трамваи ему дались?

– Признавайся, – говорю, – что ничего у тебя не болит.

У Пашки на лице кожа натянута, будто вот-вот лопнет, а тут он сморщился, как Чан-Кайши в кукольном театре:

– Нет, сильно болит! Вам хорошо, у вас в городе интересно. Почему у нас трамваев не сделают?

– Не знаю, – говорю, – наверное, не нужно.

– Ну да, не нужно. У меня в Костино бабушка с дедушкой живут. Лесники. Кругом никого, одни медведи. Знаешь, страшно! А я к ним каждый раз пешком бегаю. Эх, нога! Теперь я свою бабушку, наверное, никогда не увижу!

У меня даже слезы от смеху выступили. Как представлю Пашку на трамвае в дремучем лесу – сами текут.

Тут Савва прибежал.

– Можно, пусть пьет! – кричит. – Тракторист сказал: «Только все аккуратно на место положить». Он там гайку потерял, а я ему целых три нашел. Он мне за это разрешил руку в солярку сунуть. Понюхайте, как хорошо пахнет.

Мы кулак понюхали, Пашка опять улегся и даже глаза закрыл. Слабым таким голосом говорит:

– А про хлеб и про то, что в тряпке, спросил?

Савва говорит:

– Нет, ты ж только пить хотел…

Пашка подумал и стал по-новому стонать:

– Ой, хлеба хочу и того, что в тряпке! – И такие рожи корчить, ну ни за что не поймешь, болит у него на самом деле или не болит.

Я смеюсь, а Савва говорит:

– Больше не побегу. Пей и быстрее пойдем.

А Пашка мне:

– Чего смеешься? Я же раненый, а раненым все надо давать.

Савва говорит:

– Ну ладно, раз уж ты так хочешь раненым быть: вставай, положи руки нам на плечи и пойдем.

Тут уж Пашка стал настоящего раненого изображать. Перевернулся на живот, руками в землю уперся и жилится, будто подняться не может. Мы его под руки берем, а он вырывается.

– Нет, – говорит, – я идти не могу. Лучше вы меня по очереди несите. Когда ты, Коля, устанешь, Савва понесет, а когда он устанет, опять ты. – Потом голову вскинул и прошептал:

– Ребята, вы меня не бросите?

Савва говорит:

– Не так. Надо говорить: «Ребята, бросьте меня!», а мы тебе будем отвечать: «Молчи, еще немного осталось».

Пашка говорит:

– Ребята, бросьте меня.

А я ему:

– Подожди, вот сейчас поднимем, а уж потом бросим. Из-за тебя уже два часа здесь возимся.

Савва говорит:

– Коля, ну чего ты все портишь!

После этого Пашка обрадовался и полез к нему на спину.

В общем, возились мы с Пашкой до самого дома. То по очереди несли, то вдвоем, а один раз даже за руки и за ноги. Потом Савва свою майку снял, Пашке голову перевязал и сам стал раненого изображать, то есть хромать.

Я говорю:

– Зачем голову? У него же нога болит.

Савва говорит:

– Пусть. Так красивее. У него от ноги голова воспалилась.

Так в Сосновку и вошли. Пашка с Саввой в разные стороны хромают и песни поют, а я их веду. Особенно хорошо получилось, когда к бабушкиному дому по скалам спускались. Уж вправду устали, шатаемся, а они висят на мне и всякие песни орут.

Но возле самого дома Пашка хромать перестал и повязку снял.

– Все, – говорит, – а то смеяться станут. У нас тут насмешников много.

Я вообще-то догадывался, что он притворяется, но все же говорю, просто так, для интереса:

– Пашка, у тебя хоть немного нога болела?

А он смеется:

– Нет, – говорит, – совсем не болела. Это я нарочно придумал, а то бы вы от меня удрали. И пить нарочно просил.

Тут я ему легонько по шее стукнул.

А он говорит: «Чего дерешься? Я с вами подружиться хотел, а вы? Вам хорошо, вы в городе каждый день на трамвае ездите, а у нас даже от пруда не на чем доехать…»

Ну что такому скажешь, не на трамвае, так хоть на нас прокатился.

Заботы на год

Еще в начале августа бабушка говорила, что осень будет дождливая. Так и получилось. Прямо с первого сентября заладили сплошные дожди.

Все говорили: «Бр-р!», а Савве такая погода нравилась. В такую погоду не хотелось суетиться, мысли не прыгали, как зайчики, с одного на другое, а текли спокойно.

Правда, дел было много: ходили на свалку – искали подшипники для самокатов, играли в «перышки», копали землянку для тимуровского штаба, мастерили луки и стрелы.

Самый удачный лук решили испытать на дальность выстрела. Стреляли с Колиного балкона в сторону пустыря. Савва старался, пыхтел, но стрела улетела недалеко.

– Иди, каши поешь, – сказал Коля, – дай-ка я!

В этот момент из-за дома на другой стороне двора вышел радостный Топорик.

– Эй, Колька, – закричал он, – стреляй, я ловлю! – И широко расставил руки.

До него было далеко. Так далеко, что даже не верилось, что стрела может туда долететь.

Но стрела долетела. Описав красивую дугу, она перелетела весь двор, пронеслась в промежутке между домами и попала Славке прямо в руку.

Царапина была пустяковая, но шум был большой, ребятам попало, Колин отец сломал все луки и выбросил их в мусорный ящик.

– Маленькая или большая – дело не в ране. Дело в принципе. Разве можно целиться в человека! – сердито сказал он…

Но особенно много дел было, конечно, в школе.

* * *

Коля и Савва мчались по коридору, размахивая портфелями. В конце коридора возле стола толпились девочки.

– Тут очередь, – огорчился Савва, – ждать надо.

– Где? – удивился Коля, широко расставил руки, и все девочки проехали по паркету мимо стола.

– Ну, Колька! – завизжали они.

– Венера Махмутовна, – потирая руки, сказал Коля, – запишите нас в хор.

– Максимов, – записывая друзей, сказала Венера Махмутовна, – разве можно девочек обижать?

– Они сами нас щипают, – добродушно возражал Коля.

– Не щипают, а щиплют.

– Ну да, Венера Махмутовна, они щиплют, а мы терпим, ой!..

Учительница пения хотела еще что-то сказать, но Савва с Колей уже продирались между девочек от стола. Им было некогда, нужно было обсудить важный вопрос.

– Вера Федоровна сама… – только успел сказать Коля, как из-за поворота коридора вынырнул озабоченный Гена Щегольков. Под глазом у Генки наливался свежий синяк. По тому, как он оглядывался, было сразу видно, что он знает большую тайну.

– Привет! – сказал Генка. – Пошли, я вам что-то скажу!

На улице все так же накрапывал дождь. Мальчики обогнули огромную, как море, лужу, посреди которой стояли два романтика с портфелями на головах, и направились к дому.

– Только никому! – Щегол вытаращил здоровый глаз. – Сейчас иду мимо «пионерской», слышу кто-то говорит: «К субботе все призы должны быть готовы».

– Ну и что? – нетерпеливо сказал Савва. – Это все знают. В субботу юбилей.

– Да обожди! – сказал Генка. – Я думаю: «Что за призы?», посмотрел в щелку, а там стоит старшая пионервожатая и, знаете, что рассматривает?

– !!!

– Самолет! Новенький и с моторчиком.

– Тебе синяк дверью поставили? – догадался Савва.

– Не дверью, а ручкой, – отмахнулся Генка.

– Подумаешь, – сказал Коля, – в Доме пионеров таких самолетов полно.

– Да обожди! – с досадой сказал Генка. – Вожатая смотрит на самолет и, знаешь, чего говорит?

– Чего?

– Там, – говорит, – один ученик из четвертого класса сорок килограмм металлолома собрал, вот ему, наверно, приз и дадим. Поняли?

– Самолет хочешь получить? – насмешливо сказал Коля.

– Хочу.

– А если она вовсе не про самолет говорила? – предположил Савва.

– Про него, – уверенно сказал Генка. – Знаете что? У меня пять килограмм уже собрано. Еще сорок наберем – и он наш. Поможете?

– Нашел дураков, – сказал Коля, – у нас уже по тридцать сдано.

– Еще по двадцать сдадим, и порядок, самолет получим, – добавил Савва.

– Эй-ей! – испугался Щегол. – Не вздумайте, так нечестно будет.

– А вот возьмем и сдадим, – сказал Коля. – Ему самолет нужен, а другим не нужен.

– Попробуйте только, – разозлился Генка, – по шее получите!

– Ха-ха! – сказал Коля.

– Драться хочешь? – сказал Савва, беря портфель в правую руку.

– И стукну.

– Обожди, Савва.

Коля вытянул шею и насмешливо попросил:

– Ген, ну стукни, а?

Щегол потоптался на месте, но драться не решился.

– Только попробуйте, по одному поймаю! – крикнул он, погрозил кулаком и побежал обратно к школе.

– Еще лучше, – весело ответил Коля, – значит два раза получишь!

И они направились дальше, продолжив наконец разговор.

– Список составляла Вера Федоровна, – сказал Коля, – а Петька тут не при чем.

Савва пожал плечами. Была ли это просто ошибка Веры Федоровны, или все-таки происки старосты Пети Акулова – было неясно. Савва склонялся ко второму, и для этого были основания.

С неделю назад на уроке по памяти рисовали бочку и горшок. На перемене Савва взял мел и то же самое изобразил на доске. Только горшок у него стоял на бочке, и из него во все стороны торчало что-то вроде сосисок, а сверху плавали завитушки, которые изображали пар.

Рисунок всем понравился, особенно когда Савва добавил к бочке тоненькие руки и ноги. Но тут пришел Петя Акулов.

– Ты зачем меня нарисовал? – возмутился он.

– Это не ты.

Все засмеялись.

– Нет я, – сказал Петя и показал на сосиски. – А это что?

Все еще громче засмеялись.

Дело было в том, что Петя каждый день приносил с собой в школу то жареные пельмени, то сосиски, то еще что-нибудь удивительное. На большой перемене он обычно сидел на своей парте, обхватив руками толстый портфель, по одной вытягивал из него какие-нибудь вкусные штуковины, съедал их и ни с кем не делился. Это подрывало Петин авторитет как старосты и укрепляло мнение, что он обжора и жадина.

К тому же, пока Савва спорил с Петей, на доске появилась надпись «Наш начальник Петя Акулов». Тут уж Петя совсем разобиделся и разорался.

Размышляя о списке принимаемых в пионеры, где не оказалось Саввы, друзья подошли к дороге и остановились, пропуская машину.

– Сейчас брызнет, – задумчиво констатировал Савва.

Машина подпрыгнула на кочке и брызнула. Коля отскочил и остался чистым. У Саввы же вся куртка и фуражка покрылись большими каплями грязи. Савва растопырил руки и застыл на месте.

– Сначала с фуражки стряхни, – посоветовал Коля.

Савва осторожно снял фуражку и тряхнул. На этот раз Коле не удалось убежать, но зато он кое-что придумал.

– Знаешь что? – сказал он. – Если тебя не примут в пионеры, то и я не буду вступать. Пионервожатая говорила, что на день Конституции тоже будут принимать, вот тогда вместе и вступим.

– Ты что? – испугался Савва. – А если рассердятся и совсем: не примут?

Но в субботу все выяснилось.

Зал был полон. Младшие сидели в первых рядах, старшие за ними. Первый ряд занимали только участники художественной самодеятельности и те, кого должны были наградить.

На сцену вышел директор, открыл торжественный вечер начальных классов и поздравил всех с тридцатилетним юбилеем школы.

За ним выступила завуч. Она долго и интересно рассказывала о школе, например, о том, что в войну половину здания занимал военный госпиталь, что многие из учителей и учеников были на фронте, а директор школы Василий Иванович самый настоящий герой, потому что он два раза ранен и награжден двумя орденами Красной Звезды. По всему выходило, что их школа не простая, а особенная и даже знаменитая. Многие выступали после завуча, но интереснее никто ничего не рассказал…

– А сейчас, – объявила старшая пионервожатая, – нам предстоит приятная процедура.

Тут восемь силачей из четвертого класса вынесли на сцену большой стол, заваленный призами и вымпелами.

– Смотри, – сказал Коля, – Щегол тоже на первом ряду.

– Руки потирает, – сказал Савва, – наверное, больше всех сдал…

– Волнуется, – сказал Коля, – сейчас дадут.

– А самолета-то нет.

– Посмотрим, – ответил Коля.

Ребята отхлопали все ладони, так как награждаемых было много. Сначала на сцену целыми командами выходили спортсмены в белых трусах и майках. Им вручали вымпелы и кубки. Когда они все ушли, два мальчика и одна девочка показали акробатический этюд.

Мальчики встали на середину сцены и взяли руки крест-накрест. Полненькая девочка выбежала из-за занавеса, подпрыгнула, но встать на руки не смогла, потому что руки отодвинулись в сторону.

– Кремляков, Меркурьев, присядьте! – приказал голос невидимого физрука.

Мальчики присели. Девочка снова подпрыгнула, Кремляков и Меркурьев повалились на пол, но, как настоящие спортсмены, тут же вскочили и снова приготовились. Девочка обхватила их за шеи и опять попробовала. Руки опять ушли в сторону. Мальчики хотели опустить ее на пол, но она не сдавалась, упорно стремясь вверх.

– Хватит, – скомандовал тот же голос, – выносите!

Кремляков и Меркурьев покраснели от натуги и понесли девочку со сцены, хотя она продолжала барахтаться…

– Сидорова, прекрати! Куда ты? Надо было хоть раз прорепетировать! – в последний раз донесся голос физрука, и зал взорвался аплодисментами.

Вечер затянулся, потому что, кроме речей, поздравлений и запланированных номеров, выступали все, кто пожелает.

Танцы, песни, стихотворения – все было. Петя Акулов изобразил медведя. А один мальчик из четвертого класса рассказал стихотворение, которое сам сочинил. Стихотворение было длинное, но особенно запомнились строки:

 
Мне приснилось, я мчусь на коне,
Сердце бьется свободно в спине…
 

– Это он для рифмы, – сказал Коля.

– А вообще-то правильно, – сказал Савва, – оно и в спине бьется, только нужно с другой стороны посмотреть.

– На сцену приглашаются Коля Максимов, Савва Марков и Слава Топоров – все из третьего «Б», – неожиданно объявила старшая пионервожатая.

Друзья даже подпрыгнули на своих местах и вопросительно посмотрели на Веру Федоровну.

– Раз зовут – идите, – сказала она.

Оказалось, всех троих наградили книжками: «За активную работу на пришкольном участке», как сказала старшая пионервожатая.

– Эти ребята, – добавила она, вручая подарки, – молодцы! Весной по собственной инициативе они помогли нашему ботанику Емельяну Даниловичу привести в порядок пришкольный участок. Все они к празднику будут приняты в пионеры.

– А меня тоже примут? – спросил Савва, когда пионервожатая трясла ему руку.

– Безусловно, – сказала она, – просто Петя Акулов пропустил в списке твою фамилию…

А с Генкой Щегольковым, как всегда, вышла история. За лучшую работу по сбору металлолома наградили вовсе не мальчиков, а двух маленьких девочек из второго класса, и вовсе не самолетом – а двумя большими куклами. Генка и некоторые другие были недовольны.

– Оля и Ира не только собрали по пять килограммов металлолома, но и помогли погрузить его на машину, – сказала старшая пионервожатая, – а некоторые мальчики – я не буду говорить фамилии – хоть и собрали больше, позорно удрали со двора школы, когда их попросили помочь. Выходит, девочки оказались настоящими хозяйками, которые болеют за дела школы, а кое-кто только стремился к получению приза. Правильно я говорю?

– Правильно! – закричали все и захлопали.

– Не правильно! – буркнул Генка на весь зал.

– Щегольков, а ты вообще не бурчи, – сказала пионервожатая.

– Буду! – сердито сказал Генка. – Все равно я больше всех собрал!

– Знаешь, Щегольков, я не хотела об этом говорить, – сказала пионервожатая, – но ты сдал такой металлолом, за которым пришли из вашего домоуправления. Нам пришлось краснеть за тебя и все вернуть. Разве можно сдавать в металлолом крышки от колодцев и новые трубы?

Зал загудел, Щегол вскочил и побежал к выходу.

Савва удивленно хлопнул себя по лбу.

– А я думаю, – сказал он, – почему на него слесарь дядя Степа ругался? Поймаю, говорит, вашего Щегла – уши оторву!

– Значит, еще не поймал, – сказал Коля.

На этом юбилейный вечер закончился.

«Я вас когда-то разбудил…»

Савва Марков откинул одеяло и сел на кровати. Луна в окне уставилась на него, разглядывая хохолок светлых волос, худое лицо с большими задумчивыми глазами и тонкие ноги с острыми коленями.

«Странно! Раньше ее не было, – подумал он. – И главное, складная какая!»

Савва опять прислушался к самому себе: так и есть, в голове все время вертится мелодия.

«Ну вот! – почти испугался он. – Неужели композитором стал?»

Вообще-то Савва знал, что когда-нибудь проявит себя, но никак не предполагал, что это произойдет на днях и тем более ночью. Сегодня он долго не мог уснуть. Он думал о папе с мамой, которые скоро должны были приехать, Савва ворочался на кровати и жевал угол подушки, зубами вытаскивая из нее перья. Луна смотрела на него, и вот тут в голове неожиданно появилась эта самая мелодия.

«Ура! Сначала песни, потом арии, потом симфонии стану сочинять», – распаляясь, решил он и представил, как все поздравляют его, а он в длинных штанах с подтяжками и с затуманенными от чувств глазами просто и скромно кивает головой и пожимает руки желающим.

«Кто сейчас ко мне хорошо относится, того и потом любить буду…»

Савва серьезно и грустно раскланялся луне, которая теперь неслась куда-то сквозь горы облаков, не выпуская однако его из виду.

«Ничего, привыкну. Послушаю, например, как дверь скрипнула, и оперу напишу, а еще чего услышу – симфонию. А потом?.. Потом обязательно в какую-нибудь декаду или плеяду поступлю».

Савва поискал глазами бумагу и карандаш, затем полез под кровать и долго рылся там в темноте, вынимая из портфеля магниты, подшипники, стеклянные шарики и сломанные авторучки.

Наконец он выполз обратно, осторожно ступая на прохладный пол, добрался до пианино, включил настольную лампу и сел на черный круглый стул.

«Саблю Коле отдам, композиторы с саблями не бывают», – мимоходом подумал он и осторожно нажал на клавиши.

Мелодия получилась сразу без особых затруднений. Савва проиграл все произведение еще раз от начала до конца и стал писать, чиркая карандашом и подвывая себе под нос.

«Вот это да! – глядя на листок, восхитился он. – Ну, теперь лишь бы бумаги хватило, насочиняю! Здесь обо всем напишу – в Африку поеду. А что? Зайду там, например, в лес и с обезьянами сфотографируюсь…»

Савва обвел глазами комнату. Укрывшись тенью, как покрывалом, вокруг спали вещи. Луна все-таки убежала за черные облака и теперь светила из-за них, беспокойно перебирая рваные края.

«Нужно разбудить Свету, пусть послушает. Стану знаменитым, буду ей благодарности приносить: „Так, мол, и так, милостливая сударыня… я вас когда-то разбудил“, лицо у меня будет в морщинах… Щегла даже замечать не буду, кошку вчера мучил, чуть хвост не оторвал, дурак!»

Савва встал и пошел в другую комнату. Он тронул сестру за плечо, но Света только глубже зарылась под одеяло. Савва потянул ее за косу, пощекотал перышком шею и наконец удачно в самое ухо шепнул:

– Света вставай, дело есть!

Сестра с ожесточением долго терла ухо, потом с трудом открыла глаза.

– Саввик, почему ты сам не спишь и мне не даешь? – сказала она.

– Вставай, я музыку придумал!

– Песню, что ли?

– Какую песню? – насторожился Савва.

– Ой туманы, мои, растуманы, – пробормотала Света и снова уснула.

– Ой туманы, мои, растуманы! – удивился Савва, отстал от сестры: озадаченно кусая ногти, постоял возле кровати и потом побрел к себе.

Задумчиво стащив с подушки кота, он забрался на постель и сел, поджав под себя ноги. У него был такой вид, будто его только что бессовестно надули. Уставившись в одну точку, он некоторое время, хлопая ресницами, посидел на кровати и наконец, что-то проворчав, лёг.

«Ведь чувствовал, что что-то не то, – мрачно думал он. – „Композитор, композитор!“ – передразнил он себя. – Может быть, я просто болею?»

Савва потрогал ладонью свой лоб и, вздохнув, натянул одеяло на голову.

«А может, так всегда бывает? – подумал он под одеялом. – Чужое, чужое, а потом свое появится? Вертелись ведь и другие… „Ля-ля, динь, ля-я-я“… забыл только записать… или на карусели – там ничего придумывать не надо… А если переписать песню наоборот?..»

Что будет в этом случае, Савва не успел обдумать. Он уснул. Ему снилось, что он стоит в большом зале на скользком блестящем паркете, держит в руках своего кота, а Нинка из второго подъезда торжественно вручает ему большие и красивые ордена. Вокруг много людей, они хлопают в ладоши и откуда-то издалека доносится мелодия известной всем песни.

Теперь в квартире спят уже все. Луны нет, только лампа на столе неярко освещает лист нотной бумаги. Сейчас она одна охраняет и греет гений Саввы Маркова.