Текст книги "Море и берег"

Автор книги: Евгений Войскунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Новый товарищ

Пуще всяких добродетелей капитан второго ранга Кириллов ценил в людях солидность. Вот почему он был неприятно поражен, когда увидел своего нового заместителя по политчасти.

Знакомство и впрямь состоялось при необычных обстоятельствах. Это было в воскресенье. С утра западный ветер нагнал в гавань облака, дымные, клочкастые, обещающие дождь. Несмотря на дурную погоду, сборная команда бригады подводных лодок в назначенный час встретилась на волейбольной площадке со своим старым противником – командой береговой базы. Кириллов, вышедший посмотреть на игру, сразу приметил в команде подводников нового игрока, сухощавого, длиннорукого парня в голубой майке. Он бесстрашно падал на сырой песок площадки и доставал самые гиблые мячи. Когда он, словно подброшенный тугой пружиной, прыгал, вскинув длинную руку для удара, тут уж было верное очко.

– Каков? – сказал начальник политотдела, стоявший рядом с Кирилловым в толпе болельщиков. – Рычаги, а?

– Точная реакция, – отозвался Кириллов. – Что-то я этого матроса не видел раньше. С какой лодки, не знаете?

– Знаю. – Начальник политотдела хитро прищурил глаз. – С вашей, Борис Петрович.

Кириллов редко улыбался. Он просто понимающе кивнул: мол, ясно, начальник шутит, настроение хорошее…

– А я не шучу, Борис Петрович. Это ваш новый замполит.

Кириллов посмотрел на длиннорукого парня, на его грязные от песка колени, на его жидкие белобрысые волосы, то и дело падающие на глаза. Помолчав, спросил:

– В каком звании?

– Старший лейтенант.

– Полагаю, что перед тем, как идти прыгать, ему следовало представиться командиру лодки.

– Моя вина, Борис Петрович, – сказал начальник. – Он утром был у меня, побеседовали, ну и между прочим выяснилось, что у него первый разряд по волейболу…

– Оно и видно, – вставил Кириллов.

– А Золотухин из вашей сборной сидит на гауптвахте. Вы же и посадили его, кстати. Вот я и послал Чащина, как вы говорите, прыгать. Болею за вашу команду… – И уже другим, деловым тоном начальник политотдела заключил: – Политработник он молодой, вы его поддержите.

Тут пошел дождь, и Кириллов, не досмотрев игру, поспешил в свою комнату на береговой базе.

Бывший заместитель Кириллова, капитан третьего ранга Терсков, ушедший в запас по болезни, был человеком солидным. Никто при самой пылкой фантазии не смог бы вообразить его выскочившим в голубой майке и трусах на волейбольную площадку. Командира он понимал с полуслова.

Кириллов так и сказал Чащину, когда тот сразу после игры пришел представиться:

– Учтите, что ваш предшественник был очень сильным работником. Все у него было в ажуре. Учет политинформаций и прочее, так?

– Понимаю, – сказал Чащин, внимательно глядя на бледное замкнутое лицо командира лодки.

– Устройство корабля он хорошо знал, – продолжал Кириллов. – Уважал его народ. Вы на подводных лодках не плавали?

– Плавал. Радистом. Еще до политучилища.

– Это хорошо. Что ж, включайтесь. Буду вас поддерживать. Только прошу всегда ставить меня в известность о ваших мероприятиях. И вообще о шагах. Так?

– Разумеется, – отозвался Чащин. Он пригладил мокрые волосы и, попросив разрешения, вышел из кабинета.

Походка у него была быстрая, ноги он ставил носками внутрь. «Ох, Терсков, Терсков!» – мысленно вздохнул Кириллов, вспомнив неторопливую, стеленную походку своего прежнего замполита.

В первые же два дня Чащин перезнакомился со всей командой. То в одном, то в другом отсеке слышался его голос. Говорил он быстро, увлеченно, напористо. По вечерам допоздна сидел, обложившись документами по боевой подготовке. Подружился с инженер-механиком, хотя и замучил его расспросами об устройстве лодки. Забрал у штабного фотографа, вечно ссылавшегося на занятость, залежавшуюся пленку и сам отпечатал фотокарточки лодочных отличников, снятых при развернутом Знамени бригады.

Наблюдая все это, Кириллов не мог не оценить энергии нового замполита и уже решил было про себя, что тот силен не только в волейболе.

Но тут вернулся с гауптвахты старший матрос Золотухин.

Это был тщедушный с виду парень с живыми карими глазами и тонкими нервными пальцами. Служил он командиром отделения радистов. В тот же вечер Чащин вызвал его к себе и долго с ним разговаривал.

Утром следующего дня Чащин зашел к Кириллову.

– Очень кстати, – командир жестом пригласил Чащина садиться. – Тут товарищ Половицын пришел за сведениями. Займитесь этим делом.

– Какие сведения нужны? – спросил Чащин.

Инструктор политотдела Половицын, лысоватый, капитан-лейтенант, подышал на руки и вытащил из кармана вечное перо.

– Во-первых, об отличниках.

Чащин назвал цифру, Половицын аккуратно записал, придерживая левой рукой правую.

– Постойте, – сказал Кириллов. – Неправильно. Не забывайте, что Золотухина придется вывести из отличников.

– Вывести всегда успеем, товарищ командир. Я прошу вас немного подождать.

– А что такое? – Кириллов насупился.

– Кое-что выяснить надо. С Золотухиным дело сложнее, чем кажется…

– Не вижу ничего сложного, товарищ Чащин. Патруль задержал его в городе в нетрезвом виде, отправил в комендатуру. Ясно, как апельсин.

– Раз напился – нечего в отличниках ходить, – поддержал Половицын. – Стало быть, минус один. – Он старательно исправил цифру.

– Он не напился, – сдержанно сказал Чащин. – У меня пока нет доказательств, но… я убежден: он не пил.

– «Убежден»! – Кириллов прошелся по комнате. Не любил он мальчишества. Плотный, коренастый, он остановился перед Чащиным: – Вы молодой еще работник, и я хочу вас предостеречь: никогда не полагайтесь на печенку.

Чащин тоже встал.

– Золотухин два с лишним года служит, – сказал он, – и, насколько я знаю, ни разу за ним ничего не наблюдалось. Наоборот…

– Ну, не наблюдалось. Может, просто он не попадался. Из этого следует только то, что Золотухин ненадежный человек. Факт есть факт.

– Ладно. – Чащин резко повернулся к Половицыну. – Пишите, что он ненадежный. Хоть обеими руками, Все равно я этот «факт» выясню.

Позже Кириллов жаловался другу: «У всех замы как замы, а у меня волейболист…» – и снова вспоминал Терскова.

Дня через два, сразу после утреннего осмотра механизмов, пройдя вместе с Чащиным по лодочным отсекам, Кириллов пригласил его в свою каюту.

– Что же это, дорогой товарищ? – сказал он сухо. – Половицын докладывает, что у вас в учете беспорядок. Две последние политинформации не записаны. В книге протоколов какие-то посторонние бумаги… Так не пойдет. Я, кажется, предупреждал, чтобы все было в ажуре, а?

– Упустил немного. Дело поправимое, товарищ командир.

– «Поправимое»! Извольте поправить немедленно! И вообще я просил ставить меня в известность о ваших мероприятиях. А вы?.. Куда это вы ходите каждый день после обеда?

– Насчет Золотухина…

– Так и знал! Что вам, делать больше нечего? Человек совершил проступок, наказан – и все. Прекратите эту беготню!

Чащин достал из кармана журнал «Радио», свернутый в трубку, и, вынув из него два листа бумаги, молча протянул их Кириллову.

– Что еще?

– Я разыскал начальника патруля, который задержал тогда Золотухина. Лейтенант с тральщика… Прошу прочесть.

В лейтенантском послании подробно описывался инцидент на танцплощадке в городском парке. Матрос с крейсера привязался к девушке, с которой танцевал Золотухин. Последний отозвал навязчивого кавалера в сторонку. Горячий разговор был прерван подоспевшим патрулем. Матрос с крейсера был явно, как писал лейтенант, «в состоянии опьянения, о чем свидетельствовали его грубые выражения». Что до Золотухина, то разбираться с ним у лейтенанта не было времени, и он отправил обоих соперников в комендатуру. Там Золотухин произнес пылкую речь о несправедливости, что крайне не понравилось помощнику коменданта, человеку крутого нрава и быстрых решений. Лейтенант сожалел, что погорячился, и просил не портить Золотухину послужного списка, «как невинно пострадавшему».

– Что ж, – сказал Кириллов, дочитав до конца. – Бывают и ошибки. Ничего страшного.

– Страшнее всего, – ответил Чащин, – несправедливо обидеть человека.

– Прикажете мне теперь извиняться перед Золотухиным?

– Нет. Но объяснить ему. Снять взыскание, восстановить в списке отличников.

Кириллов помолчал, потом сказал решительно:

– Вот что. Сегодня начинается учение. Пусть он проявит себя, тогда и снимем взыскание. А сейчас – готовиться к выходу.

…В ноль часов лодка уже находилась в районе учений. Тихо было в центральном посту: командир не терпел лишних разговоров.

Коротки минуты атаки, но долги, как вечность, часы ожидания.

Кириллов сидел на разножке, прислонившись спиной к трубе командирского перископа. В десятый раз перебирал в уме возможные варианты атаки. Пока все шло хорошо. Он вовремя выполнил приказ о занятии новой позиции. Вовремя закончил зарядку батареи. Конвой «противника» приближается, данные о его месте поступают регулярно.

Мягко хлопнула дверь. Кириллов поднял тяжелые от бессонницы веки и увидел вошедшего в отсек Чащина. Чем он занимается? Терсков обычно был рядом. А этот ходит из отсека в отсек. Про международное положение, должно быть, рассказывает…

– Товарищ командир, с приемом что-то неладно.

Кириллов взглянул на хронометр. Через сорок минут должна быть очередная радиограмма. Хорошенькое дело – в решающие минуты остаться без связи… Молча поднялся, пошел в радиорубку. Чащин за ним.

В радиорубке, сгорбившись, сидел Золотухин. Его тонкие пальцы, лежавшие на регуляторах, нервно вздрагивали. Сдвинув с уха наушник, он сказал командиру, глотая слова:

– Шум… В эфире нет ничего… На выдвижную антенну бы попробовать…

– Полчаса в вашем распоряжении, Золотухин. Смотрите у меня! – Кириллов вернулся в центральный пост.

Подняли выдвижную антенну. В телефонах Золотухина возникли кроме шума характерный писк и потрескивания. Есть работа! Значит, приемник в порядке…

…Тихонько тикали в рубке часы. Лицо радиста стало белым, как чистые бланки, лежавшие перед ним. Даже губы побелели. Он стянул с головы наушники, быстро потер ладонью лоб.

– В схеме надо искать. Больше негде…

– Давайте схему, – сказал Чащин.

Они принялись водить пальцами по схеме.

– Это входной контур антенны? – спросил Чащин.

– Да.

– Вскрывайте.

– Нельзя, товарищ старший лейтенант… Видите, написано: «Без заводской мастерской не вскрывать». Вот болтики даже краской залиты.

– Вскрывайте, – повторил Чащин. – Беру ответственность на себя.

– Ответственность всегда лежит на командире. – Это сказал Кириллов. Он стоял в дверях радиорубки. Лицо его было спокойным и грозным. – Вот вам ваш Золотухин, – прибавил он негромко.

– Товарищ командир, запишем в вахтенном журнале, – сказал Чащин. – А ответственность не делим…

– В контур лезть нельзя!

– А атака?

Тикали часы. Кириллов внимательно посмотрел на Чащина. Из-под расстегнувшегося кителя замполита выглядывала голубая майка.

– Давайте, – Кириллов махнул рукой. – Черт с вами.

Мигом расковыряли краску на болтиках, вытащили контур. Золотухин начал проверять его пробником.

– Руки, что ли, дрожат у вас? – сказал Чащин. – Дайте-ка мне.

– Нет, ничего. Я сам… Ага! Видите? Обрыв, нет целостности…

Действительно, стрелка на шкале не прыгнула, не среагировала на короткое замыкание.

– Вот! – крикнул Золотухин. – В катушке. Волосок отпаялся, видите?

– Тащи паяльник, живо! – весело отозвался Чащин. Электропаяльником в два счета припаяли предательский тоненький кончик, поставили контур на место.

– Один случай на тысячу, – сказал Чащин, – Не торопись. Аккуратно.

Золотухин надел наушники, включил приемник. Кивнул, не сводя с Чащина счастливых, обожающих глаз… Схватил карандаш – на чистый бланк посыпались цифры, группы цифр…

– Так, – сказал Кириллов, прочитав радиограмму. – Погружаться! Оба полный вперед!

Потом обернулся к Чащину:

– Пойдите к торпедистам, Андрей Николаевич. Поднимите боевой дух. Атаковать будем. – И вдруг широко улыбнулся замполиту.

– Хорошо, товарищ командир, – сказал Чащин и вышел из центрального поста.

«Годки»

3 марта

Я решил вести дневник. Вообще-то я его брошу, потому что я хочу написать одну вещь, а времени мало, чтобы писать и то и другое. Но пока буду вести дневник, чтобы записывать мысли.

Вчера вернулся на свою подводную лодку. Меня посылали на курсы командиров отделений, и теперь я их закончил и приехал обратно. Теперь я старшина второй статьи. Вообще-то ничего особенного нет, старшин полно на флоте, но все-таки приятно, что я командир отделения мотористов.

За время, что я учился, к нам прислали нового командира группы движения. Его зовут инженер-лейтенант Панин. Он вчера со мной беседовал и ввел в курс. У него глаза светлые, а брови черные, как сапожная щетка. По-моему, хороший человек. Он сказал, что команда мотористов на хорошем счету и чтоб я поддерживал порядок и к подчиненным был требователен, хотя раньше, до учебы, я был с ними на равной ноге. Сказал, чтоб я обратил внимание на молодого матроса Калиничева, который недавно пришел на лодку и уже имеет взыскание за грубость.

Этого Калиничева я еще не видел, он в наряде. Друзья-мотористы встретили меня хорошо. И Афонин, и Дима Соломатин, и Линник. Вечером мы все вместе пошли в бригадный клуб, в кино. Афонин хотел лечь спать, но мы его потащили в клуб, и Дима его все время подначивал, а Афонин только ухмылялся. Добродушный он все-таки. Дима, пока я учился на курсах, исполнял обязанности командира отделения. Он сказал мне:

– Что ж, Сергей, принимай отделение. Полный порядок.

Я решил, что нужно сразу уточнить отношения, и говорю ему:

– Давай, Дима, так договоримся: вне службы мы с тобой друзья, как раньше, так? Но на службе…

– Ясно, – говорит он. – Что я – не понимаю, что ли, мало на флотах служил? Не беспокойся, будет полный порядок.

Они все «годки» – Дима, и Линник, и Афонин. По последнему году служат. А я – по третьему.

В середине кинокартины Дима Соломатин шепнул мне, что пойдет покурить. Он ушел и не вернулся. Только перед самым отбоем он появился в кубрике, но ко мне не подошел, а только издали кивнул и сразу лег спать. Линник, мой сосед по койке, сказал, что Дима проявлял пленку. Оказывается, у него есть фотоаппарат.

Линник все такой же кащей бессмертный, лицо у него прыщавое, а смеется он так, будто его щекочут под мышками. Он сказал, что даст мне почитать интересную книгу про научную фантастику.

Я рад, что вернулся на свою лодку. Давно меня море не качало. А море я люблю.

5 марта

Пишу в обеденный перерыв. Спать неохота, и я пошел в читальный зал, который рядом с нашей библиотекой. Здесь тепло, чисто, на столах зеленые скатерти и газеты.

Я все думаю о рассказе, который хочу написать. Примерно так: в одной воинской части работает женщина, вольнонаемная. Библиотекарша или, лучше, парикмахерша. Она окажется шпионкой и обольщает одного неустойчивого старшину. Торпедиста или, лучше, электрика. А потом другой старшина, устойчивый, спасает положение. Нужно только все обдумать как следует. Жаль, времени мало.

Сегодня утром после проворачивания механизмов беседовал с Калиничевым. Он ленинградец, до службы работал слесарем на «Судомехе». Рослый такой парень, красивый. Только хмурый какой-то.

Я сказал, что мне известно, что он нагрубил Соломатину, когда тот был за командира отделения, и я надеюсь, что это больше не повторится. Он посмотрел на меня и говорит:

– Вы ничего не знаете, товарищ старшина.

– А что я должен знать? – спрашиваю.

Он промолчал. Тут подошел Линник, хлопнул Калиничева по плечу и говорит:

– Ничего, старшина, парень он хороший, а поскользнулся по молодости лет. Мы его научим служить, не беспокойтесь.

Калиничев стряхнул его руку с плеча и ничего не ответил. Потом я погонял его немного по устройству дизеля. Систему РДП знает нетвердо, а так – ничего.

Я сижу в читальном зале, и мне видать через окно двор нашей береговой базы. Только что Соломатин прошел по двору и зашел в ларек. Там продают всякую всячину: конфеты, папиросы, авторучки. Продавщица там толстая, белая и веселая, шутит с матросами. У нее губы ярко накрашены.

С первой получки обязательно куплю себе общую тетрадь – там есть красивая, в клеенчатой обложке. И начну писать рассказ. Вот будет дело, если напечатают! Только фамилия у меня не совсем подходящая: Лошаков. Не очень-то… Лошадиная, как говорится, фамилия.

Дима долго из ларька не выходит. Пойду посмотрю, что он там покупает.

9 марта

Вчера Линник дал мне книгу «Последний человек из Атлантиды». Кажется, интересная. Я ее полистал и наткнулся на записку, в ней сказано: «Годок, сегодня иду в рейс. Обеспечь полный порядок, следи за длинным». Я ничего не понял, отдал записку Линнику:

– Твоя?

Он посмотрел, пожал плечами.

– Нет, – говорит. – Наверно, кто до меня книгу читал, тот и оставил записку.

Я порвал ее.

Ночью, под утро, мне вдруг стало холодно, и я проснулся. Вижу, Линник (он дневальным стоял) окно закрывает, а моя койка рядом с окном.

– Зачем открывал? – спрашиваю.

– Проветрил маленько, – отвечает. – А то дух тяжелый.

Утром сегодня был неприятный разговор с Соломатиным. Он не захотел идти на физзарядку. Я подошел к его койке, спрашиваю, в чем дело.

– Заболел, – говорит.

А от самого перегаром несет, как с водочного склада.

– Заболел, – говорю, – так надо в санчасть сходить.

– Обойдусь без твоих советов, – отвечает и поворачивается спиной, одеяло на голову натягивает.

Я не люблю нахальства. А кроме того, мне обидно стало: от кого-кого, а от Димы не ожидал… В общем, здорово разозлился. Сдернул я с него одеяло и говорю, по возможности без шума:

– Старший матрос Соломатин, встаньте!

Он на меня посмотрел, будто я у него за обедом ложку из рук вышиб. Однако встал и на физзарядку пошел как миленький.

Весь день он со мной не разговаривал. Афонин и Линник – тоже. Только то, что по службе было нужно. После ужина я уселся в кубрике с книжкой. Смотрю – Калиничев крутится возле, смотрит на меня. Только я хотел спросить, что ему нужно, – подходит Соломатин и говорит:

– Давай в шахматишки, Сергей.

А у самого улыбка от уха до уха, и будто утренней стычки не было.

Сыграли мы с ним две партии, я обе выиграл.

– Здорово, – говорит он мне, – поднатаскался ты на курсах.

Потом отводит меня в сторонку и заводит такой разговор.

– Между нами, – говорит, – вчера по случаю Восьмого марта хлебнул я немножко, потому утром не в настроении был. Ты, – говорит, – не обижайся, что я тебе схамил малость.

– Это, – говорю, – ладно, а вот с выпивкой кончай. Если еще повторится, не посмотрю, что друзья.

Усмехнулся Соломатин:

– Эх, Сергей, не понимаешь ты, что я последний год служу. Осенью – на «гражданку».

– К себе в Ростов поедешь? – спрашиваю.

– Не решил еще. Может, здесь останусь вначале. Мне, понимаешь, костюм надо справить, ну и еще кое-что. Я уже полуботиночки себе купил. Желтые, красивые. Хочешь, покажу?

– Не надо, – говорю. – Верю, что красивые.

– Ну, ладно, – говорит. – Значит, отношений портить не будем, так?

– Не будем. Только ты помни…

– Ясно, – машет он рукой. – Не беспокойся. Между прочим, ты что это пишешь по вечерам?

Я, признаться, немного смутился. Сижу, не знаю, что ответить. А он мне подмигивает:

– Может, в писатели метишь? Дело хорошее. Вон у Клавдии муж был – он тоже сочинял что-то. Не то баллады, не то баланды. Для эстрады, в общем. Здорово зарабатывал, она говорила.

– Какая Клавдия?

– Не знаешь разве? Продавщица в ларьке. Так что – давай, Серега. Жми на словесность, ты с головой парень.

Какой-то неприятный осадок у меня после этого разговора. Я «баланды» писать на собираюсь. И вообще я решил после службы податься на китобойную флотилию «Слава».

Все ж таки, рассказ тоже хочется написать. Вот куплю тетрадь и начну. «Жми на словесность»… Скажет тоже…

А эта Клавдия – веселая. И не такая уж толстая. Симпатичная даже. Что у нее за отношения с Соломатиным?

17 марта

Мы четвертый день в море. Уже сдали часть учебной задачи. Погода паршивая. Частые снежные заряды, здорово качает. Пробовали стать под РДП, но не вышло: большая волна. Когда волны захлестывают шахту, поплавок закрывает ее, и тогда дизель «хватает» воздух из отсека так, что живот под ребра уходит.

Сегодня обнаружил воду в газоотводе. Хорошо, что я вовремя проверил, а то вода уже начинала замерзать и могла случиться неприятность. Спрашиваю Соломатина, почему он не спустил воду из газоотвода. Он посмотрел на меня ошалело, а потом накинулся на Калиничева с руганью.

– Прекратите мат! – говорю. – В чем дело?

– А в том, – говорит, – что я был занят и велел этому сачку спустить воду.

Калиничев, совсем зеленый от качки, говорит:

– Неправда, ничего вы мне не велели.

И смотрит злыми глазами. Еле я успокоил Соломатина. Неправильные какие-то у них отношения. Придем в базу – надо будет разобраться. А сейчас – не могу, качка с ног валит. Пишу, а сам букв даже не разбираю.