Текст книги "Море и берег"

Автор книги: Евгений Войскунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

4

Предложенный Толей способ оправдал себя: заготовка листов пошла быстрее.

Про Толю напечатала заметку заводская газета «Мартыновец». В заметке, правда, было всего двенадцать строк, считая вместе с подписью ее автора – Чернышева, но Толе приятно было читать, что «на объекте тов. Троицкого отлично работает комсомолец А. Устимов. Недавно он внес рационализаторское предложение, позволившее…» Толя вдруг представил себе, как заметку эту прочтет Лена из котельного цеха, и ему стало еще приятнее.

В один из воскресных дней разрешили наконец свидание с Костей Гладких.

День выдался на редкость ясный, и с утра были две воздушные тревоги. После обеда Толя и Пресняков отправились в госпиталь, хотя ребята советовали переждать: того и гляди повторится налет, летную погоду немец не упустит.

По Октябрьской улице шел навстречу ребятам отряд лыжников – все в вязаных шапочках и белых маскхалатах, на груди автомат, за спиной вещмешок. Лыжи, поднятые, как пики, вверх, мерно колыхались над отрядом в такт взятому шагу.

Толя и Пресняков остановились, глядя вслед удалявшемуся отряду.

– Наверно, на Ленинградскую пристань идут, – сказал Толя.

– Ага. В рейд пойдут по немецким тылам.

– Вот бы с ними!

– Куда тебе! – Пресняков фыркнул носом. – Ростом не вышел. Видал, здоровые они какие? Физкультурники небось.

– Подумаешь, рост! – сказал Толя. – Не в росте дело…

Тут из-за угла вывернула на Октябрьскую странная процессия. Человек в платке и ватных штанах, заправленных в валенки, тащил сани, на которых возвышался старый, большой, перевязанный веревками шкаф; пожилая женщина в дохе шла за санями, упершись руками в облезлый бок шкафа; еще одна женщина, помоложе, шла рядом, неся в одной руке стул с плетеными спинкой и сиденьем, а в другой – зеленое ведро, из которого торчали кочерга и веник. Человек в ватных штанах, увидев Толю, остановился, поправил светлую прядь, выбившуюся из-под платка, и улыбнулся. Это была Лена.

– Устала? – спросила женщина в дохе. – Ну, отдохнем немножко. Теперь уж недалеко.

– Я не устала, мама, – ответила Лена и снова потянула сани.

Толя подошел к ней, решительно взялся за лямку.

– Давай помогу, – сказал он внезапно охрипшим голосом. – Куда везти?

Вслед за ним подошел Пресняков.

– Зачем, молодые люди? – сказала женщина в дохе, выходя из-за шкафа. – Сами управимся.

– Мама, это наши рабочие, – сказала Лена, глядя на Толю серыми глазами с лукавинкой. – Это вот Толя Устимов. Он, знаешь, какой сильный!..

Лена засмеялась, а Толя почувствовал, что краснеет.

– Да нам не трудно, – буркнул он и впрягся в лямку, которую Лена охотно ему отдала. – Куда везти?

– На Красную улицу, – сказала Лена.

Толя налег грудью на ремень, рывком тронул сани с места. Пресняков забрал стул и ведро у второй женщины и пошел за санями. Лена шла рядом с Толей. Единым духом она рассказала, что они переезжают со своей квартиры к маминой сестре; их квартира очень большая и холодная, прямо сил нету, а у тети Кати комната маленькая и теплая, ну что ж, что тесно, тесноту стерпеть можно, это не холод, вот только шкаф очень тяжелый, она даже не хотела перевозить его, но мама очень привыкла к этому шкафу, так что пришлось везти.

– А у тебя как дела? – спросила она. – Карточку новую выдали?

– Выдали.

«Не читала она заметку в «Мартыновне», иначе сказала бы», – подумал Толя.

Протяжно завыла сирена воздушной тревоги. Толя остановился, растерянно уставился в небо. Высокая женщина в черной краснофлотской шапке, неизвестно откуда появившись, закричала мужским голосом:

– Чего рты поразинули? Давайте в убежище, быстро! Али жизнь не дорога?

Пришлось бросить шкаф посреди улицы и спуститься по темной лестнице в подвал ближнего дома. Здесь горела неизменная коптилка, колыхались тени.

– Ничего не видно, – сказала Лена. – Мама, ты где?

– Здесь, – отозвалась мать. – Господи, и сесть-то не на что.

– Как не на что? – сказал Пресняков. – Вот ваш стул, садитесь, мамаша.

Из угла донесся скрипучий старушечий голос: – До чего народ додумался: в убежище со своими стульями ходют. Ну и ну!..

– А как же, – сказал Толя не столько в угол, сколько в сторону Лены, – мы и шкаф с собой принесли, чтоб пальто повесить.

– Ты ври, да не завирайся, парень, – строго сказал невидимый в темноте мужчина.

Лена рассмеялась.

Тревога продолжалась недолго. Стороной, что ли, пролетели немецкие самолеты.

Остаток пути прошел без приключений, если не считать того, что при повороте на Красную улицу шкаф съехал в большущий сугроб и пришлось повозиться, чтобы водворить его на место.

Но самое мученье было впереди. Тетя Катя жила на третьем этаже, а лестница была узкая – старенькая деревянная лестница с певучими ступеньками и шаткими перилами. До первой площадки добрались благополучно. Шкаф тащили боком: верхний конец нес, пятясь задом, Пресняков, нижний поддерживали Толя и Лена. Но площадка оказалась слишком узкой, тут шкаф не развернешь. Ребята сделали несколько безуспешных попыток, запыхались, вспотели, выпачкались в известке. Шкаф не разворачивался, хоть ты тресни!

– Не идет, черт пузатый! – пробормотал Пресняков и, переведя дыхание, сел на ступеньку.

– Я же говорила, мама, что не пролезет, – плачущим голосом сказала Лена; ей было обидно и неловко, что ребята зря промучились. – Надо же, ей-богу!..

Мать Лены тоже чуть не плакала. Тетя Катя вздыхала, горестно глядя на темно-коричневую громаду. Один Толя не сдавался.

– Если б вот эту дверь открыть, – сказал он, меряя взглядом ширину обитой войлоком двери, выходящей на площадку, – можно было б занести один конец и развернуть… А иначе никак нельзя.

– Ой, правда! – воскликнула Лена. – Давай постучим? Кто там живет, тетя Катя?

– Там Кондратов живет, старик. Не достучитесь вы. Он совсем плох, лежит, а дочь, верно, на работе.

– Ну, попробуем все-таки.

Стучали долго. И уж отчаялись достучаться, когда вдруг за дверью послышались шаркающие шаги.

– Кто? – спросил старческий голос.

– Иван Савельевич, – крикнула тетя Катя, – простите, ради бога, мы тут со шкафом застряли, ни туда ни сюда, откройте дверь, пожалуйста, иначе нам не пройти.

Долго звякал ключ в замочной скважине, – видно, слабая, неуверенная рука держала его. Наконец дверь отворилась. Высокий сутулый старик, закутанный в одеяло, стоял на пороге, опираясь на палку. Голова его тряслась, губы беззвучно шевелились. Ребята занесли конец шкафа в дверь – и шкаф пошел.

Тетя Катя все извинялась перед стариком, потом помогла ему добраться до кровати.

Вторая площадка оказалась почему-то шире первой, здесь провозились недолго.

– Уж и не знаю, как благодарить вас, молодые люди, – сказала мать Лены, когда ребята, втащив шкаф в комнату, отдышались и взялись за шапки.

– Не за что, – сказал Толя, отирая рукавицей пот со лба. – Нам не трудно.

– Совестно прямо, что и угостить вас нечем…

– Да что вы, мамаша, какое сейчас угощение, – сказал Пресняков. – Бывайте здоровы.

– А вы курящие? – спросила тетя Катя.

– А как же! – Толя вытащил свою коробку из-под «Казбека». – Вот, пожалуйста. Только махорка, извините…

– Да я-то не курю, что вы. Я вас угостить хочу. – Тетя Катя достала из ящика письменного стола коробку «Казбека» и протянула Толе. – Берите, берите, ребята, мне ни к чему. Это мужа папиросы, он у меня моряк, мичман Заводов, может, слыхали? На подлодках служит.

Прощаясь, Лена тряхнула Толину руку, весело сказала:

– Правильно, значит, про тебя в газете написано, что ты рационализатор.

Толя часто заморгал, губы сами собой расплылись от уха до уха.

– Приходите, ребята! – крикнула сверху Лена, когда они спускались по лестнице.

* * *

Теперь надо было поторапливаться, чтобы успеть до конца приемного часа повидаться с Костей. Друзья перешли висячий мост и вышли на Якорную площадь. Здесь стоял один из лучших памятников Кронштадта – памятник адмиралу Макарову. Сейчас он был заколочен досками, и Толя подумал, как, должно быть, томится в тесном деревянном ящике адмирал, привыкший к вольному морскому ветру.

Над Морским собором медленно тянулись редкие пухлые облака. У основания огромного его купола четко рисовались на синем фоне неба тонкие стволы зенитных пулеметов.

Даже в своем суровом военном убранстве Якорная площадь была прекрасна. На этой площади, знакомой еще с детства по кинофильму «Мы из Кронштадта», Толя чувствовал себя настоящим кронштадтцем.

В госпиталь пришли к самому концу приемного часа.

– Вы к Гладких? – спросила дежурный врач. – Предупреждаю: не более десяти минут. Он очень слаб.

– Ему операцию делали? – спросил Толя.

– Нет. Его счастье, что осколок не пробил череп. Нас беспокоит не столько прямое ранение, сколько контузия. Расстройство координации движений. Кровоизлияние в конъюнктиву… Хотя – что это я вам говорю, – устало добавила она. – Все равно не поймете.

Преснякову и Толе выдали белые халаты и провели в комнату, где лежали человек восемь или десять. Пожилая нянечка указала на Костину койку.

Костя лежал на спине, голова была обмотана бинтами, и на глазах почему-то повязка. Только нос и нижняя часть лица не забинтованы. Что-то у Толи сдавило в груди, когда он увидел Костины сжатые губы почти белого цвета и ввалившиеся щеки.

– Здравствуй, Костя, – сказал Толя. – Это мы с Ваней Пресняковым пришли… Ты слышишь?

Костя слабо кивнул.

– От ребят тебе привет, от всех. И вот, сахару немножко… – Толя сунул в Костину руку несколько кусочков рафинада, завернутых в обрывок газеты.

Костя разжал губы, шепнул чуть слышно:

– Не надо.

– Бери, бери, – сказал Пресняков. – Сахар, он полезный для организма.

На соседней койке заворочался дядька, обросший седой щетиной.

– Сахар, – сказал он хрипло. – С кипяточком попить… Ты это… попей, парень… Няню кликните, пусть это… кипяточку-то…

«Набивается», – подумал Толя неприязненно.

Костя молчал, и Толя, пугаясь этого молчания и неживых Костиных губ, пустился рассказывать про завод. Листы наружной обшивки уже заготовили, теперь пошла заготовка внутреннего набора. Работать трудно, многие еле на ногах держатся. Бригадир Кащеев совсем плох: как придет в цех, так сядет и сидит, молчит, прямо беда. Но дело идет все ж таки…

А дядька с соседней койки хрипит:

– Верно, верно, совсем плох… Когда привезли, думали – всё… Не слышит, не видит, глаза это… кровью заплыли… Мешком лежит, соображения никакого… Всё, думаем, Вася…

«Что еще за Вася?» – подумал Толя и вдруг понял, что это он про Костю рассказывает, а «Вася» – это так, присказка.

– У нас Толя отличается, – сказал Пресняков. – Рационализатор. В газете про него напечатали.

Костя все молчал безучастно. А дядька:

– Ничего, очухался. Еду стал принимать… А еда-то, еда… Кипяточку бы ему с сахаром, это на пользу…

– Да тихо, – сказал Толя, заметив, что Костя шевельнул губами. – Ты чего, Кость? – нагнулся он к его лицу. – Чего? Громче скажи…

– Помирать не хочу, – шепнул Костя.

– Что ты! – Толя испуганно заморгал, и опять как-то нехорошо, горько стало в груди. – Ты скоро поправишься, Кость, опять придешь. Вместе работать будем…

В палату заглянула сестра:

– Свидание кончено, ребята.

– Сейчас… Тебе, может, что-нибудь нужно, Кость? – заторопился Толя. – Ты скажи, мы принесем. А?

Костя качнул головой: ничего, мол, не нужно.

– Может, покурить хочется? Возьми вот… – Толя сунул ему под подушку коробку «Казбека». – И сахар ешь, он полезный… Мы скоро опять придем.

– Ну, поправляйся, брат, – сказал Пресняков, окая. – Приходи поскорее.

Костя прошептал:

– Пока.

В коридоре Толя попросил нянечку принести Косте чаю, чтоб он с сахаром попил.

– Ладно-ть. – Нянечка вздохнула, подслеповато глядя на Толю. – Теперь-то ничего, в себя пришел дружок ваш. Даст бог, выдюжит, организьм молодой, крепкий…

5

Сложен внутренний набор корабля. Во всю длину его тянется киль – спинной хребет, надежный и прочный. По обе стороны крепятся к килю ребра – шпангоуты. Их как бы стягивают идущие вдоль корпуса стрингеры. Бимсы – массивные двутавровые балки, поддерживаемые столбами – пиллерсами, – несут на себе тяжесть палуб и перекрытий.

Это остов, стальной скелет корабля, внутри которого бьется сердце – машина – и разбегаются во все концы и по всем направлениям кровеносные сосуды – кабели электропроводки, приводы, воздушные и водяные магистрали.

Заготовкой внутреннего набора и занималась теперь бригада Кащеева. С раннего утра до ночи били кувалды по сортовому железу. Ухая, обрушивал Кривущенко свой молот на раскаленный металл.

– Эй, братва! – кричал он в перекур. – Смотри на комендора с кувалдой! Редкое зрелище, так твою так!

– Да не ори ты, Федор, – поморщился Толя. – И так в ушах звенит.

– А ты что приуныл, малыш? – уставился на него этот неутомимый крикун. – О каше с молоком небось размечтался? Вот погоди, уж я сварю тебе суп с пиллерсами.

– Как-нибудь обойдусь без твоих супов.

– Ой ли? – Кривущенко сунул лучину в печку, прикурил. С треском загорелся в толстой самокрутке филичевый табак. – Устимчик, а верно я слышал? – Он подсел к Толе. – Вроде бы ты от своего пайка урываешь, таскаешь хлеб и сахар своему дружку в госпиталь. Га?

– А тебе-то что?

– Мне-то? Мне ничего. А ты смотри, кума, тебе жить.

– Отстань, – отвернулся Толя.

– Косте твоему паек положен? Положен, – не унимался Кривущенко. – Тебе положен? Положен. Не такое время, чтоб паек половинить. Вон Кащеев доходит, так и ты в доходяги тянешь?

Кащеев и верно «доходил». Надломила его блокада. Как притащится утром в цех, так сядет у нагревательной печи и погрузится в оцепенение. К нему подходили, обращались с вопросами, – он поднимал голову, смотрел невидящими, словно пустыми, глазами, бормотал неразборчивое. И все время жевал, жевал губами…

А сегодня его место у печи пустовало. Свалился, видно, Кащеев.

Вечером, перед концом смены, Толю Устимова вызвал к себе в конторку Троицкий. В этот вечер давали электроэнергию. Толе при ярком свете настольной лампы бросились в глаза резкие морщины, пересекавшие лоб строителя.

– Садись, Устимов. – Троицкий кивнул на стул. – Как с правкой бимсов? Много сегодня успели?

– С бимсами? Да не очень-то…

– Я тебя пригласил вот зачем. Обстановку объяснять незачем, сам знаешь. Кащеев совсем ослаб, мы его помещаем на две недели в стационар. Так вот. Вашу бригаду решено разбить на две. Одну возглавит Свиридов. Вторую… Пока не освободится с других объектов кто-либо из наших опытных бригадиров, вторую бригаду примешь ты.

– Я? – Толя даже привстал со стула. Уж не шутит ли строитель?

– Сядь, – сказал Троицкий. – Слушай меня. Мы перебрали всех до одного. Есть и другие кандидаты. Но я настоял, чтобы бригадиром был ты. Тебе, конечно, будет еще труднее, чем вчера и сегодня. Но, по-моему, ты потянешь.

Они помолчали немного, глядя друг другу в глаза.

– Товарищ строитель, – сказал Толя. – Ведь бригадиру… нужно командовать?

– Конечно. – Троицкий улыбнулся.

– Не могу, – вздохнул Толя. – Кто меня будет слушаться? Назначьте лучше Кривущенко – вот он потянет.

– Кривущенко, конечно, потянет. Я о нем думал. Но, во-первых, у него мало производственного опыта. А ты кончил училище. У тебя уже полгода рабочего стажа – это по военному времени не мало. Ты знаком с разметкой. Во-вторых, Кривущенко уйдет, как только мы закончим ремонт. А мы, видишь ли, должны думать о наших кадрах.

Снова помолчали.

– Толя, – сказал строитель, – если тебя поддержат твои товарищи, то все будет хорошо. А ребята тебя поддержат, в этом я уверен. По организации и учету тебе поможет мастер. По техническим вопросам помогу я. Ну, а командовать ты научишься.

Толя с сомнением покачал головой.

– В общем, подумай. Очень серьезно подумай. Проверь самого себя. Утром дашь мне ответ.

И Толя начал думать.

До сих пор ему приходилось отвечать только за самого себя. Сможет ли он отвечать за всю бригаду?.. Он отыскивал в себе бригадирские качества – и не находил их. Если б хоть голос иметь такой, как у Кривущенко! И строгости у него нет. И ростом мал… Кто ж станет принимать от него указания?..

Он вдруг испугался, что ребята улягутся спать, а он останется один на один со своими мыслями и будет мучиться всю ночь до утра.

– Ребята, – сказал он, – меня хотят назначить бригадиром.

– Чего? Чего?

– Бригадиром?

– Слышь, братцы, Тольку бригадиром ставят.

И Толе пришлось рассказать ребятам, обступившим его койку, о своем разговоре со строителем.

– Дело серьезное, – сказал Пресняков, сдвинув брови на переносице.

– Бригадир – это знаешь? Это ого-го! – сказал другой. – Организаторский талант иметь надо.

– Вот я и говорю, – упавшим голосом сказал Толя. – Я откажусь, ребята.

– Как это так откажусь? – строго проговорил Пресняков. – Тебе доверие, а ты – откажусь. Бери бригадирство, чего там.

Преснякова поддержали:

– Правильно! Нельзя отказываться!

– Знаний у меня мало, – сказал Толя.

– Брось! Ты у нас техническая голова.

– И командовать не умею…

– Подучишься!

– А чего нами командовать? Мы сами с усами.

– Только не очень-то прижимай, слышь?

– А если прижму? – спросил повеселевший Толя. – Обижаться не будете?

– Стерпим!

Утром Толя сказал Троицкому, что согласен.

* * *

Из нагревательной печи вытащили докрасна раскаленный бимс. Он светится и кажется прозрачным. Мальчуган в больших рукавицах ловко подхватывает его длинными клещами; два рослых молотобойца обрушивают на пышущий жаром металл тяжелые удары кувалд, высекая при каждом ударе снопы искр.

Красные отсветы пламени играют на худеньком, в пятнах копоти лица мальчугана. В карих, чуть раскосых глазах тоже то вспыхивают, то гаснут золотые искорки. Из-под шапки выбились влажные завитки.

Это бригадир Устимов.

– Переворачивай! – командует он. И, схватив гладилку – железную палку с загнутым плоским концом, – начинает водить ею по бимсу. Еле поспевая за ним, бьют наотмашь, с плеча, по гладилке молотобойцы.

Пот градом катит со всех троих. Вытирать нет времени: нельзя дать металлу остыть.

Толя бросает гладилку, хватает деревянный шаблон, прикладывает его к бимсу то тут, то там. Дерево дымится и потрескивает, вот побежали по нему голубые огоньки. Но Толе уже ясно, где еще бимс нуждается в правке. Снова в его руках гладилка. Снова грохот и снопы искр…

– Загонял ты нас сегодня, бригадир, – говорит Кривущенко, бросая кувалду и садясь возле остывающего выправленного бимса. – Нет, уж лучше ты не ходи к нам на корабль. А то еще поставят тебя командиром отделения – это ж мы пропадем при такой строгости.

– Как швед под Полтавой, – поддакивает второй молотобоец, тоже матрос с тральщика.

– Зачем я к вам пойду? – отвечает Толя, сворачивая длинную цигарку. – Мне и здесь хорошо.

Уже вторая неделя, как он бригадирствует. Сразу же на него навалилось так много забот и хлопот, что Толя даже как-то не успел хорошенько подумать, получается у него или не получается. Работали с утра до ночи, а то и ночь прихватывали, если портовая давала электроэнергию, – и думать о чем-то другом, кроме правки бимсов и шпангоутов, просто времени не оставалось.

Внешне его отношения с ребятами почти не изменились.

Утром он обходил с графиком бригаду (Троицкий оставил в его бригаде одну молодежь) и говорил обыкновенным, не каким-нибудь там «бригадирским», голосом: «Леша, тебе сегодня вот это надо сделать. А тебе, Николай, такое сегодня задание…» И Леша, и Николай, и другие кивали, задавали два-три вопроса – каков срок, как с шаблонами – и принимались за работу. Принимался за работу и Толя. Днем он еще раз обходил бригаду. Вечером проверял выполнение дневного задания. Случалось, что кто-нибудь не укладывался в норму. Ну как тут быть? Не мог, не умел Толя сделать выговор тому же Леше, с которым не так еще давно, в ремесленном, они вместе гоняли в «казаки-разбойники». Скажешь ему, а он, пожалуй, обидится, пойдут разговоры: задается, мол…

– Не бойся требовать, – советовал ему Троицкий. – От требовательности не портятся отношения. Слишком добренький бригадир – тоже плохо, с ним считаться перестанут. И потом – договоримся так: ты будешь давать задание бригаде не утром, а с вечера. А то по утрам медленно мы раскачиваемся, всякие хождения, поиски инструмента. С этим надо кончать. Учись организовывать, бригадир.

Обходя как-то вечером бригаду, Толя подошел к Володьке Федотову, работавшему в дальнем углу цеха. Володька подбирал по маркам бракеты. С первого взгляда Толя увидел, что дневная норма далеко не выполнена. Зная, что Володька должен работать с напарником, он спросил:

– А где Авдеев?

Володька кивком указал на груду кирпича поодаль.

Там, подтянув колени к самому носу, похрапывал Леша Авдеев. Толя растолкал его.

– Ну, устал, – сказал Авдеев, садясь и потягиваясь. – Слабость у меня… Да чего ты на меня зверем смотришь? Я и всего-то полчасика каких-нибудь…

Миролюбивый тон Авдеева, однако, не смягчил Толю.

– А другие не устали? – отрезал он. – На других блокада не действует? А ну-ка вставай!

– Чего расшумелся? Тебе что, больше всех надо?

– Мне? – Толя шагнул к Авдееву, пинком отбросил попавшийся под ноги кирпич. – Не мне, флоту надо! Понятно? А я, как бригадир, с тебя требую!

– Ладно, ладно… Не кричи… Завтра нагоним, – промямлил Авдеев, поднимаясь.

– Не завтра, а сегодня! Не уйдешь отсюда, пока не закончишь работу! Понятно?

Авдеев промолчал.

– Это еще видно будет, – ворчал он, когда Толя ушел. – Много берешь на себя…

– Меньше разговаривай! – крикнул вдруг Володька Федотов. – Ты тут дрыхнул, а мне теперь всю ночь из-за тебя уродоваться? Напарничек!

Толя опасался, что после этого ребята станут косо на него поглядывать. Прислушивался к разговорам. Но нет, косых взглядов вроде не было. Сам Авдеев на другой день заговорил с ним, точно ничего и не произошло. И все же… Все же что-то переменилось. Это чувствовалось по разным мелким признакам. Чуточку быстрее шла работа там, где он появлялся. Утром в общежитии, когда он вставал, ребята тоже начинали поторапливаться. Даже шумный, беспокойный Кривущенко, которого все побаивались за острый язык, Толю слушался беспрекословно.

Вот с Володькой только Федотовым – не просто. Избегает Володька разговаривать с Толей. Не может, видно, забыть «дезертира». А Толе легко забыть «бегаешь харчиться»?

* * *

Вечером – производственное совещание у Троицкого. Толя сидит рядом с другими бригадирами, с заслуженными мастерами, – даже неловко.

– Бригадир Устимов, как у вас с внутренним набором?

И Толя, густо покраснев, встает и докладывает, как идут дела. В заключение он говорит:

– Мы всей бригадой думали и… В общем, решили сборку закончить на три дня раньше срока. И еще мы вызываем на соревнование все бригады.

Некоторые покачивают головой, другие одобрительно смотрят на маленького бригадира.

– Товарищ Свиридов, как вы? – спрашивает Троицкий. – Принимаете вызов Устимова?

Свиридов задумчиво теребит курчавую с проседью бороду. От его слова многое зависит: пожалуй, по опытности он только одному Кащееву уступит.

– Сделать, конечно, все можно, – говорит он неторопливо. – Да ведь смотря как сделать…

– Хорошо сделать, – говорит Толя.

– То-то и оно, что хорошо. Клепальные работы большие, конечно. Ну, если подналечь, то, конечно, можно. Поднажмем… Принимаю вызов.

– Мне нужно двенадцать сварщиков, – говорит бригадир Николаев. – Это самый минимум. Но если на то пошло, мы и всемером подналяжем.

Возвращаясь после совещания к себе в общежитие, Толя вдруг замечает, что лицо его овевает теплый ветер. Не то чтобы взаправду теплый, но – нет в нем привычней ледяной колючести. Оттепель, что ли, начинается?

А ведь скоро весна!.. Неужели стает снег, и кончится эта проклятущая зима, и деревья покроются зеленой листвой, и засинеет залив? Не верится как-то…

Дует в лицо теплый ветер. Снег не скрипит под валенками, и почему-то становится трудно передвигать ноги. Толя останавливается. Да что это? Такая слабость во всем теле, что руки до шапки не поднять.

Неужто он становится «доходягой», как Кащеев?

Испуганный этой мыслью, Толя пересиливает нахлынувшую неожиданно слабость, заставляет себя идти.

Что скажет бригада, если он свалится с ног? Никак нельзя. Завтра сборка начнется, сам же он вызвался до срока… И к Косте забежать надо, выкроить часок под вечер… Вот Костя – пересилил же. Не лежит теперь мешком, придавленный болью и мрачными мыслями. Сам встает теперь по нужде, плетется с палочкой. Глаза вот только… Ну, врачиха говорит, что восстановится зрение…

Ни-как нель-зя… Ни-как нель-зя… Бормоча в такт шагам, Толя идет меж сугробов по протоптанной дорожке, и оттепельный коварный ветер дует ему в лицо.

Вот и ладно – добрался до общежития. Сейчас и лечь можно. Отлежаться, отдышаться…

Он открывает дверь своей комнаты и чуть не носом к носу сталкивается с Леной.

От неожиданности он отступает назад.

– Заходи, заходи, чего ж ты, – улыбается ему Лена. Она сегодня не в ватных штанах, а в темно-синей юбке. Как она попала сюда?

– Ну-ка показывай свою тумбочку! – командует Лена. – Я уже у всех проверила, только ты остался.

Оказывается, она здесь как член комиссии по проверке санитарного состояния общежития.

– Да чего смотреть, – смущенно говорит Толя. – У меня там ничего такого нету…

Однако открывает тумбочку.

– Ай-яй-яй! – качает головой Лена.

– Я приберу… – говорит Толя, чувствуя, как горят уши.

– Зачем здесь валяются старые газеты? И гвозди какие-то… А здесь у тебя книги? Можно посмотреть? «Капитальный ремонт», «Пятнадцатилетний капитан»… – Она вдруг лукаво скосила взгляд на Толю. – А тебе сколько лет, Толя?

– Мне? Шестнадцать. Да вообще-то семнадцать… в апреле будет…

– Шестнадцатилетний бригадир! – Лена тихонько смеется.

Откуда только она все про него знает?

– А почему ты к нам не приходишь? Заважничал, наверно, как бригадиром стал?

– Чего важничать? Меня временно назначили…

– Временно разве? А я слышала, тебя хвалили.

Толе очень хочется узнать, где она слышала, но он не спрашивает. Любопытство не мужское дело.

– Да ты приходи! Мама про тебя спрашивала. И тетя Катя… Как к шкафу подойдет, так тебя вспоминает… Приходи, – говорит она еще раз на прощание. – Обязательно, слышишь, Толя?

– Ладно, – отвечает Толя. – Приду как-нибудь.