Текст книги "Жизнь, Живи!"
Автор книги: Евгений Кузнецов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
И сколь же был счастлив – явно ощущал я при таком чтении – тот, кто источал себя на бумагу!.. Недаром же он совершил это так откровенно, старательно, благолепно!..
Нет, конечно, нет на белом свете более счастливого – и, значит, более важного поприща: запечатлеть на бумаге своё чувство и мысль.
Так отдаться же самому важному – целиком!
Не в укромных строчках – а в распахнутых страницах.
И если уж я ощущаю, что письмо – самоё важное дело в мире, ничего другое я попросту делать не могу.
– Ведь первое дело в жизни это вдохнуть.
– "И выдохнуть".
Я бросил профессию, а с нею – диплом, и конечно – тот город…
…Я всегда и везде – я.
В лесу с грибами и в автобусе на шоссе дальнем со мною записная книжка.
И мне бы только… Ну, чего ещё?! – Чтобы никого не было рядом…
То есть – комнату бы, комнатку, комнатуху. Пусть даже, как теперь, в "коридорке". Такая тогда подвернулась случайно: друг-то один, юрист, подался сразу не в «уголовники», как я, а в «хозяйственники".
А работать – лишь заради куска хлеба. И конечно же, там, где можно писать. – Поначалу – сторожем! – Это уж я подсмотрел у новых друзей.
С тех пор зато я словно праща. Неисточимо заряжённая… беспрерывно вращается… неумолимо мечет…
И может ли кто её остановить?
В поиске и говорении самого важного.
Ведь в этом – в делании главного, – смотрю и вижу, вокруг – целина.
– Я там, где никого нет!
На самую тонкую мудрость времени и на самые дерзкие фантазии прогресса у меня всего-навсего, для начала, один, но неуемный вопрос:
– А почему я стану… счастливее?
А что, разве не такую цель ставили перед собою все и всяческие мудрецы и учёные?!.. Тогда – какую?!.. И, главное, кто – кто они, в таком случае, эти знающие и мудрые?!..
Но Отдавание – вот уж подлинно – неопознанное! – так и прёт из человечества. Во всём, смотрю, ныне придуманы конкурсы и премии.
– Но нет же премии в области счастья!
– «Каждый отдает своё.»
Я иду туда, где никого нет и не было.
Механизмы изощрённые все и уже те гуманоиды, и уже те нано-технологии – освободить человека от труда?..
– Но освободить… для чего?!..
– "Здесь. Лишь бы".
Да, нынче вокруг именно пустыня.
Один ум, ну, освободит миллионы голов и рук, но – для какого, для какого именно занятия?!..
Без ответа на этот вопрос – разве достижение мысли есть достижение?!.. Есть? – Тогда – чьё? Каких сил?..
…Чувствую, между прочим, я виновато ещё и некую ревность… от моего прошлого: в прежние места жительства не захожу, к давнишнему другу не заглядываю, моих прежних книг не перечитываю…
– Не заземляться!
Теперь-то объяснима забота: как бы больше отдать!
Всё впереди – всегдашнее настроение и состояние.
(И у безнадёжного больного?.. И у ветхого старика?.. Знаю, ведь это же – так!..)
– Не прерывать писание ни на минуту!
– "Поиск".
Очередная дверь – она просто не видима за предыдущей.
Оказалось, каждая моя предыдущая книга есть лишь предисловие к моей будущей.
…Пятнышко на стекле – и вот мне Идея для усилия года на два.
Включил электрочайник.
"Чайник почему-то засипел…" Да! Так и нужно писать, если – действительно правдиво.
Но я могу теперь ещё правдивее.
Отдавание!.. Отдал за чайник деньги… Отдал, включая, калории… Отдала спираль, накалясь, энергию…
И как раз то, что, собственно, и происходит на самом деле.
– Во Вселенной.
– "Кричи. Кричи".
– Во Вселенной!
– "Отдал. Отдал".
Недаром же мне так всегда было сладко… а с недавнего-то времени так неприятно слово "вдруг". (Прости, Классик!..)
Что значит: "вдруг подумал, вдруг почувствовал"? – то есть: ни с того, ни с сего, что ли?!.. Но ведь это, по крайней мере, постыдно.
Слово "вдруг" нужно разоблачить, рассекретить.
Вдруг – значит не из меня, а из – откуда-то.
Вдруг – значит вовсе не неожиданное, а – как раз ожидаемое восприятие и признание буквально рядом с собою чего-то другого…
– Которое мне диктует-то!
А я, по сути, повторяю, подчиняюсь.
То есть то "вдруг" есть реальность. И – такая же подлинная.
– Невольное подслушивание и…
– "Послушание".
Вот: и смогу ли я написать роман-то?..
Сейчас узнаю!
Старуха внучку когда-то вырастила: от соски до школы "сидела" с ней, кормила, обстирывала, оберегала; а она проучилась год в вузе, явилась на каникулы – и не зашла к ней!..
Почему-то, почему-то… (Знаю случай этот со слов.)
Старуха та давно померла, а для меня – будто она всё есть и есть: так-то она тогда зашлась, глядя на пустую улицу, так-то она потом кряхтела, шатаясь весь день по пустому дому, так-то проглядела не моргнув насквозь целую ночь…
И будто я сижу в темноте возле её кровати, будто слушаю её, опять и опять, безнадёжные, что-то понявшие, вздохи…
Думать не думала, что уж тут думать, – а что ей грезилось? – Какие наволочки, какие фантики, какие облака, какие стрекозы?..
Ведь она к утру тогда станет, если встанет, совсем другим человеком!
А пока вот, впотьмах, стонет, поёт, скулит…
Слёзы у меня?.. Значит, не остановлюсь.
…Один я когда дома – иногда приговариваю вполголоса:
– Сейчас будем с тобой чай заваривать.
– "Образ".
Да, вижу… Всецело ощущаю.
Зыбкое – но рядом. Всегда рядом, но – зыбкое…
И даже странно: почему не горюю?..
Я счастлив… Я – счастлив… Не могу, впрочем, так выразиться и повторять.
Ибо пишу и пишу опять новое.
Отдаю и отдаю.
Что я счастлив, это само собою разумеется.
Комната моя, в «коридорке», всех очаровывает. Центр города областного (и начало века двадцать первого) – а барак кирпичный двухэтажный с обитыми стенами и под дырявым шифером; и по соседству с такими же ещё и деревянными. Комната огромная, высоченная, угловая, с двумя большущими окнами, на две стороны, во двор на тенистые липы – а туалет в противоположном, за сколько-то много шагов, в другом конце коридора. По одной стене книги до потолка, иконы, стол с тумбой и ящиками – а за стеной этой (дощатой, проверено, и оштукатуренной) вой кранов и стиральных машин. На столе широком – бумага чистая белая, авторучка на ней ожидающая, лампа, их осеняющая… А за дверью гулкие крики и матерные шаги… В противоположном же углу всего этого пространства – чёрные промёрзшие обои…
Пришедший пишущий – сразу, вижу, взирает на мой письменный стол: истинно со страхом.
При гостях я ощущаю себя слегка смущённым назидателем.
Невольно понимаю:
– Я сам эту комнату очаровал!
Едва въехав, сколько-то этому лет, провёл через стену воду, установил раковину… купил электроплитку, так и не узнав никогда, которая же «комфорка» на общей кухне, по середине коридора, "моя"… обил толстым войлоком дверь изнутри…
Непишущие – сразу, слежу, вертят головой: а где же телевизор?.. И уже пять раз, считал, предлагал мне то один, то другой взять у него лишний "ящик". Сейчас, мол, и привезу. – Привезешь, дескать, – выброшу в окно!
Я, принуждая себя, иной раз должен высказываться:
– Я сам себе телевизор!
То же ответил и Даше.
В начале нашей любви она заменяла часто слова смехом… который всегда содержательнее. (К счастью?.. К сожалению?..)
Лишь иногда как бы проговаривалась:
– Как хорошо ты сказал!
Со временем осмелилась посоветовать… конечно же – купить новый диван.
Однажды я – при ней! – сказал то своё, моё, негромкое:
– Сейчас будем с тобой кофе заваривать.
Она оглянулась на меня, как… на незнакомца.
Я, подхватив роль, подошёл к ней…
Никого в комнате – как и всегда, когда она приходит, – не было.
Поверила.
…Танец – это признание.
Что человек вообще более всего от себя и друг от друга ждёт и чего боле всего боится? – А признания.
Как-то она, танцуя, взяла мои ботинки… пальчиками… И успела к форточке раньше меня!.. Хорошо, была зима и снег: даже ночью ботинки – чёрные… Я со второго этажа по коридорам-лестницам на улицу бегал босой – телодвижения эти мои были тоже, собственно, некий танец!
Икону – от чуткой искренности – она подарила мне. Притом: иллюстрацию, с большого календаря настенного, наклеила на лист деревоплиты, в церкви осветила – всё сама.
И – намолённая (самая ценная) эта икона наверняка: всё моё время, которое – Время, я перед нею.
Утром, если очень рано, окликнет мягко:
– Ты что там делаешь?
Я, голый и с авторучкой, отзываюсь корректно:
– Я сейчас тебе расскажу подробно.
Она смеётся по-ночному.
Мне – всегда как мне.
Ей же комфорт такой бывает непривычен.
Уютно-темно и уютно-тепло – а за стенкой: магнитофон, крики, деревянный топот!..
– Там дерутся!
– Нет, пляшут.
– На нас книги с полок не упадут?
– Скоро они устанут.
Она долго смеялась.
Спать расхотелось…
Однажды, не так давно, взялась и всерьёз заботиться обо мне. Словно бы радуясь – находя, за что меня можно пристыдить.
За моё жильё.
И – слово за слово.
– У меня всё есть!
Родители… Сёстры… Друзья… Ты!..
Но она об этом – раз за разом.
(Родители мои – те, из деревни, в этой комнате даже ни разу не бывали… Как ни странно… Разве странно?.. Сёстры если – не засиживаются… Не стыдятся же!..)
И друзья: тоже заводились на жилищную тему.
А главное… И единственное.
Как я пойду… просить?!..
Чего?.. У кого?.. Чего?!.. У кого?!..
Тем более – когда теперь на меня надвигается целый новый океан.
– Отдавание!
И вместо записной книжки теперь у меня всегда со мной тетрадь.
После визита чьего-то я зачастую не могу уняться.
Инородные тени, оставшись, настырно ждут, чтоб я их вытурил!..
Я встаю против чёрного угла, куда на тумбочку пустую обычно кивают гости… Говорю – пусть соседи думают на радио…
– Телевизоры все, даже самые продвинутые, имеют один и тот же дефект. Технический. И не только. Дядю какого-то на экране я вижу, а он меня с экрана – нет!.. Но ведь это ошибка! В устройстве телевизоров. И вообще – всего и всяческого социума и прогресса! Ибо ошибочно предполагается, что именно я должен смотреть на какого бы то ни было, а не он на меня.
– На самом же деле, мир – ежели он, как говорят, и правда единый – устроен как раз наоборот. Пусть этот дядя и другие все смотрят на меня и слушают меня!..
– Если я ещё захочу!..
– Мир людей… состоит из множества самодостаточных миров… просто люди от них отказались… не ценя самоуважение…
– Ошибочно, таким образом, изначально предполагается, что меня – меня! – вообще не нужно спрашивать, судя по данному устройству телевизора, кому из нас надлежит быть на экране, а кому – перед экраном!..
– Ошибочно, в конце концов, считается, что в природе есть такие особи, которые, в отличие от большинства внешне им подобных, имеют исключительное некое право. Право решать. О другом. И за другого.
– Но я никому такого права не давал!
– А все ошибочно полагают, что я с чьим бы то ни было решением согласен!
– Дело в том. И только в том. Что я-то лично – я-то лично вообще не имею потребности… ни малейшей потребности… кого бы то ни было лицезреть, да ещё и с почтением, на экране… и внимать ему… или чтобы меня кто бы то ни было видел… Ни малейшей, тем более, потребности отродясь не имею решать. Вообще решать. Хоть – что-то. Тем более – о ком-то! Тем более – за него самого!..
– Нет решению человека о человеке!
И тут устало умолкаю.
– Не решаю даже о себе, обо мне.
– "Здесь. Решено".
Женщина спит.
Кто из нас – ждёт?..
Я с этой женщиной, потому что она – именно эта женщина.
Любовь это – уже. Это когда я уже люблю.
Любовь это когда не было прошлого. Когда вдруг оказалось, что в прошлом не было… настоящего.
Я не могу лгать.
Причем тут совесть?..
Если б я лгал (а я никогда не лгу), я б оскорблял не себя, не меня, и не того, кому лгу, а – некий здравый смысл. Здравый, потому что – очевидный, явный. Попросту – ощутимый.
Я не могу, не умею игнорировать… некое присутствие рядом и вокруг меня.
Нет, присутствие-то чьё-либо, может, ещё можно обмануть…
Но я не могу игнорировать своё, моё, личное присутствие! – В некоем пространстве. – Оно же – явное!..
Да, ощутимое.
Я словно бы – в каком-то, помимо воздуха, растворе.
И честным – разве можно хотеть или не хотеть быть?..
Я, окунутый в тот раствор, просто ощущаю: этот раствор – да, есть.
И я, наконец, честно заявляю – конечно же, самому себе, мне (однако, раз погружён-то, так зачем же вообще заявлять!..): я, прежде всего, – живой, а именно – человек, а именно, далее, мужчина, который признаёт: любовь это – уже!
У неё – у неё мелкие родинки: на спине возле подмышки…
Со стороны на меня, который – я, всегда, ощущаю, смотрит – кто-то, а я сам на себя, на меня, смотрю – изнутри.
Я пребываю в совести, как в некоем соку.
Она о себе не любит говорить и просит не спрашивать.
Только сама проговаривается:
– Муж убегал на работу пораньше, потому что я его замучивала любовью.
Приятно слышать… Ей-богу, приятно
– И потому же, наверно, возвращался домой попозднее.
Потом уже, само собой, мельком как бы поправилась: развелась с ним из-за его измены.
В самом деле: чего бы с нею, с такой, ещё надо?..
Кстати, что он?.. Где он?..
И чудится мне: всё знаю!..
Главное же, всё-таки – о ней.
Моя женщина – как бы выразить? – здоровая женщина. Женщина – и не скрывает, что она – именно женщина: всегда, во всем и нарочно!
Не скрывает и того, что знает, кто и в каком смысле её, да, рабы; и того, что желает, чтобы ей отдавались до предела, и того, что желает и сама так же отдаваться.
– Скажи мне: "Я тебя люблю".
"Мне"!..
– Слушай.
– Слушаю.
– В тебе есть то, за что женщину стоит любить. Требование, чтобы её любили.
Помолчала. Потом… засмеялась.
– Ты про меня не напишешь?
Зачем ей в мой пот?..
Да и… разве я хочу отвечать?..
То-то и ценно – и даже драгоценно, что в первое время я не знал о ней, кто она и что она.
Оказывается – парикмахер.
Невероятная – по моему характеру и по моей стезе – для меня, казалось бы, связь!..
Всегда – на людях и всегда их, людей, к тому же – щупает… и любой может запросто потребовать от неё этого!..
А мне оно и нужно – головокружение.
В искренности-то.
Она – вне себя и живёт: любит дарить и любит подарки.
Я – в себе живу: что предлагаю моего – так моё отношение; и чем дорожу – так ко мне (который, притом, – во мне!) отношением.
– Не напишешь?
Она боится меня от одного, пожалуй, удивления: что я никогда не был женат.
И опять тут чудится мне (чудится ли только?..): всё обо всех знаю.
Она рано развилась и, чуть из школы, выскочила замуж – чтобы без стеснения и без проволочек отдаваться и отдаваться!
Он, который – "её", женщину узнал впервые только после свадьбы и самозабвенно несколько лет только жену свою знал и знал!.. Потом же, семья семьей (она, ценя себя, и не замечала), сношался и сношался на стороне – лишь бы своё семя отдавать и отдавать!
Научились!..
Я однажды ночью у неё на кухне, в одних трусах, писал на салфетках – из её стаканчика с её холодильника, – пошел, в темноте, на цыпочках обратно в комнату – и столкнулся с нею…
– Ой, как ты меня напугал!..
В каком-то пространстве живёт и она…
Порядок в её доме – как во сне и в любви: и подушки, и одежда на полу.
Раз случилось так, что носил я в моём кармане ключи от её квартиры – и была тяжесть в поле куртки: ощущение чужого.
Что бы она ни попросила, однако, привинтить-отвинтить – делаю мало что надёжно, но и с удовольствием. Между тем – всё то же в её доме ощущение: ощущение чужого.
Тут одна она – моя?..
Она тоже… что-то обо мне знает.
И мне – спокойно.
– А что ты мне подаришь?
– Я сам подарок.
Она смеётся – как смеются на что-то, прости господи, оригинальное.
(Безденежье в последнее время – постоянное, гневное… В обмен на что?.. Деньги – как растянутая резинка: думаешь, дай чуть-чуть отстригу…)
Ни родители мои, ни сёстры мои не ведают о ней у меня.
Сама она не просится с ними знакомиться.
И то: моя родня – совсем другая.
Однажды – думая о моей родне – я спросил её: кем она хотела бы, если б случилось такое, вновь родиться – мужчиной или…
– Только женщиной!
После этого – даже нельзя вообразить её знакомой с моими родными.
Другой случай сравнения был ещё контрастнее.
Стояли мы вдвоём куда-то ехать – куда знала она.
Автобусы все – мимо.
– Почему?
– На этой остановке не останавливаются.
– Как так?..
– На следующей.
– Что же мы стоим тут?!
– Ты тут, и я тут.
– Что же ты не сказала?
– Ты мужчина!
– Да я не знал… не мог знать…
– Мужчина – ты. И ты должен всё знать. И всё решать.
Ну! – Разве можно её знакомить?!..
…Полутемно. На часах – сколько-то рано утра. Я – на девятом этаже, у окна. Подо мною – какие-то крыши, что ли, и деревья. Передо мною – река широкая, бледно-матовая, недвижная. За нею – тёмная, почти чёрная полоса далёкого леса. Но дальше и выше – уже самое настоящее голубое небо.
Торжество: восторг и ужас!
Яркая-яркая точка появилась над чёрной полосой!.. Сама по себе. Алая-алая… точка… уже чуть ниточка… в брызгах алых мелких лучиков…
Я – наверняка разумное существо, раз смотрю на это и вижу это.
Яркая нитка, уже ленточка, уже овальная… ярко-оранжевая… ярко-алая… всё растет вверх – быстро, зримо…
Неужели не впервые на белом свете такая красота?!..
Неужели – не в последний раз?!..
Шар уже целый, недоступно-яркий, родился сам по себе.
Он всплыл, кажется, из той далёкой темноты, и на мгновение грезится, что стоит лишь переплыть реку, добежать до того леса – и увидишь тот шар вблизи!..
Это и есть то самое Солнце? – На которое за всю жизнь не зажмурившись даже не глянуть…
И как оно зримо-быстро подымается вверх! Неужели ему, чтобы проплыть по голубому небу, потребуется целый летний день?!..
Но – отвожу глаза.
И грустно если немного – так разве только от скучной мысли: что в городе в этом в обширном нету более разумных существ – иначе бы они стояли сейчас по всем площадям и смотрели бы на сей Шар…
Любимая женщина – это моя одежда и моё тело в моей одежде, это мой дом и мой уют в моём доме. Это так – даже когда я просто хоть вижу её на улице издалека.
Между тем – забота постоянная становится всё навязчивее.
Утром у неё под душем:
– Надо начать этот роман с полового акта!
– "С описания, с описания".
Роман мой новый был словно уже написан, просто был – где-то… был написанный, но – не записанный…
Обычно у меня на листке в книжке два-три слова всего, но вот я сел за стол, коснулся авторучкой чистой бумаги – и ни весть откуда!..
– Теперь-то весть.
– "Жди".
Стопа набросков лежит существенно и призывно – пугая меня будущей радостью.
Однако…
Бумага бумагой, но – всё что-то не так.
Новая идея – неиспытанные и неумелые страсти.
Но сейчас – откровенно не стыдливые. Ведь идея моя – разумеется! – откровение для мира вообще.
И, знаю по себе, надо лишь сесть безоглядно.
Однако…
– Что же ты не пишешь, Павел?..
Формула жизни – Отдавание: число некое, на которое весь Мир и всё в Мире делится строго и без остатка.
Прежде всего:
– Человек на этом свете – побывать!
То есть: поведение всё его, поступки все объясняются, в конечном итоге, тем, что он, человек, дух его, в этом мире, на этом свете, в этой жизни, а именно – в видимой жизни, и конкретно – в этом теле, – побывать.
Буквально: где-то был, где-то будет.
Но понимает он это не осознанно, а – исподволь.
Пешеход ли идет любой, старик ли на лавочке во дворе сидит – смотрят они так, словно перебывают тягучее время в тундре или в пустыни и не видывали себе подобных, по крайней мере, год; пассажир ли входит в троллейбус – прочие все разом взирают на него, будто это им новый сокамерник или пациент.
Где-то был, где-то будет…
Ведь это же так!..
А здесь сейчас, теперь, пока – временно.
А временно и есть временно!
Как в гостях, как в поездке, как в отлучке; то есть где-то – вне!..
И так относятся в целом к факту своей жизни.
При объяснении поведения человека в первую очередь из этого и надо бы исходить.
В гостях и есть в гостях. – Не абсолютно серьёзно.
А разве не так?!..
– Из этого надо исходить!
Странно… и даже как-то жутко, что об этом никогда никто… не писал…
А я?.. Уже, уже…
Итак. Я – всегда был
Просто с известного времени, "родившись" (в кавычках – так как родилось-то всего лишь тело), я гляжу на мир глазами существа, человека, которого, казалось бы, я вижу в зеркале.
И не важно: на этом свете я или на том.
В видимом мире или в невидимом.
Я же не жалею, что я – бываю во сне.
(Разве что, впрочем, жалею иногда, что – именно в этом сне!..)
Самое лютое и, одновременно, самое скрытное желание человека в этой жизни – замереть вдруг на месте и, сжав кулаки, заорать:
– Да что же это такое!..
Я же помню тот миг в колыбели.
Словно бы я пробудился – в тот Миг – от думанья…
Не знающий – от людей – ни единого слова:
– Куда же я попал?!..
Интонацию даже этого вопроса помню.
И ощущение возраста было: определённо, я взрослый… Или как выразиться? – Возраст – меня.
А теперь вспоминаю – впечатление явного биографического факта.
И – вещество тоски…
Что было со мною до этого реального факта?.. Что будет когда-нибудь после известного реального?..
Жизнь моя – которая – телесная! – воспринимается мною теперь не ландшафтом, а – тропинкой.
Ведь я тут, в видимом мире, всего-навсего – побывать…
И почему раньше у меня не было потребности об этом… да, написать?..
Итак, тот Миг – первый. А второй, третий?.. Я словно попал в кучу ярких, пестрых кружащихся серпантин.
Словно мне была сделана инъекция – для забвения себя, меня.
Мыли, кормили, окрикивали, шлепали…
– Но никто в начале моей жизни не сказал мне о жизни самого главного!
Ни всё человечество даже.
Значит – все с инъекцией?..
Я жил – будто забыв название улицы, которая моя, будто среди улиц, которые – не мои.
Но исподволь-то я помнил!..
И – непрерывно, постоянно.
…Ребёнком, ещё едва встав на ноги, я, словно опять осознав себя, меня, понёс по жизни первую и первейшую обиду – Обиду… которую с годами и событиями нарастил и перепроверил… и теперь могу выразить одним словом:
– Почему они решают за других?
Мыть не мыть, кормить не кормить, бить не бить, врать не врать… кого кормить?.. кого бить?..
– Почему один решил, что он имеет право решать за другого?
И с детства – задумчивость во мне.
И – толчки со стороны.
Я уже с детства и по сию пору, чуть глянув случайному ребёнку в глаза, в первое же мгновение читаю в них совершенно ясное, точное и определенное вопрошение:
– А ты… не тот, кто решает за других?..
Неужто на целой Планете не было и нету ни единого взрослого, понявшего детский взгляд?..
Ребёнок – он и не может без капризов, они у него есть выражение того недоумения и отчаянья: личность, ощутимо самостоятельная, – и вынужден, беспомощный, подчиняться.
А взрослые – подлинно дети, когда, строя из себя взрослых, даже говорят между собою о детях… при детях!..
Вслед за этой первой Обидой, и рядом с нею, быв её продолжением, жила и росла вторая жизненная обида – Обида:
– Неужели они не ответят?!..
Взрослый ли на ребёнка, молодой ли на старика, мужчина ли на женщину – сильный ли любой на слабого любого – словом, решивший один за другого: почему все обидчики ведут себя так… будто они никогда не ответят?..
Ведь я же… ощущаю, что ответят.
Мало того! Хуже того!
Люди – не знающие, что они на этом свете – побывать, что они не имеют права один за другого и о другом решать и что они когда-нибудь ответят – люди… такие-то парализованные и слепые… обманывают друг друга… и даже при этом имеют вид, что им… удалось обмануть!..
Мне, первокласснику, тётка: мол, ты теперь большой и будешь работать всю жизнь.
– У нас труд только по субботам!
И та – пошла пересказывать со смехом маме, бабушке, сёстрам.
А я-то: сказал ей так… нарочно.
Люди, значит, ещё и не знают, что я, ребёнок, о них все знаю!
Подросток-школьник, я, не вытерпев и не утерпев, выступал на собраниях в классе и дома перед домашними – выступал: ратуя, как помнится, о справедливости. – О чём же ещё горевать отроку!
Прямо же произнести, что во мне есть жалость, жалость к себе и ко всем, – это подростку, конечно, стыдно.
Обо мне – никто из людей на белом свете не знал и не знает.
Лишь однажды я доверился бумаге, почему-то – подражая классикам – ей: в сочинении домашнем на "свободную" тему; и учительница та, не деревенская, приезжая, – жива ли она? – перед классом дерзнула, оберегая "личную жизнь" мою, огласить из того сочинения лишь первое, по-школьному выражаясь, предложение – потому, может быть, одно-то его я и помню:
"Выйду я в поле широкое и посмотрю в даль светлую, где небо с землею сходится".
Где, вот бы, та тетрадь?..
Зато с тех пор зналось – мною как бы само собою зналось и помнилось: слово моё, если я за слово, – влиятельное!..
Слово моё – существенное и вещественное.
…Потом – любовь.
Первая-то.
И – открытие спасительное:
– Я – одинок!
Навсегда.
Ведь я – боюсь!
Хотя бы подойти к ней, заговорить с нею. Вот если бы она сама подошла ко мне упрямо… Ведь моя любовь – такая!.. И никто на свете осведомлён даже о ней не имеет права!..
Ведь любовь моя – моя. И значит – мне. И – для меня. Только – мне и для меня.
Я и ныне полагаю, что это по-настоящему разумно.
Я тогда как бы между прочим знал, что потом – в жизни будет ещё какое-то "потом". Но в этом будущем "потом" будет – конечно! – и она.
Так что… пока ничего и не надо предпринимать.
Я же, любя, уже и сейчас где-то – там!..
В счастье. В безоглядном-то.
И я тот, кто – на самом деле.
Лишь теперь, спустя годы, спрошу:
– А – кто и каков я есть?!..
Я тот, кто говорит правду – Правду.
По крайней мере.
Прежде всего – себе о себе, мне обо мне.
Если не так жить, то разве не пусто и не стыдно жить?.. И разве, в конце концов, не страшно?..
К сорока, сейчас, годам я только вот и понимаю, что лишь об этом и так… с самого детства мне надо было петь…
Только о том, что я – побывать.
С мига того и с детства того.
Почему в учебниках для первого класса нет ни звука о том: все на этом свете – побывать?!..
Неужто все-то рождались как-то иначе?.. Как можно полноценно и разумно жить, не ведая, что ты был всегда и будешь всегда?..
Весь Мир делится на видимый и невидимый. Воздуха не видно – но он же есть.
Как бы добры были все, и дети, и старики!..
– А вы дальше этого света ничего не видите!
В армию пошёл, в универ на юрфак поступил, в "органы" устроился – во все эти "закрытые" вещи заглянуть – побывать.
…Побывать это попробовать.
Подруга Дашина, привела она её, Верка:
– Давайте спать втроём!
Я вмиг сосредоточился: счастье в отдавании, причём тут нравственность?
И Даша, видно, не ожидала такого: поделись, подруга!..
Но не успел ощутить я даже предвкушения, потому что расслышал, как Верка, прежде, Даше шепнула:
– А вот сейчас посмотрим…
И я демагогически, на этот раз, признался в любви.
Сам же, понятно, кипел: "посмотрим"!.. Кто и на кого ещё посмотрит!..
С того случая от Верки, через Дашу, поступали вот какие сведенья:
– Если нет переднего зуба, сильней эротика!
– Хочется иногда попачкаться!
Ну разве всё это не комментарии к моему "побывать"?!..
Так я начал жить будущим романом.
Роман так роман: расковаться опять полностью! – Как и влюбиться безоглядно: поддаться любой своей догадке в самом задушевном, в самом задуховном – лишь бы ничего не оставалось недоговорённым.
И вроде бы пошло.
И уж сколько-то было оно – волнение обретшего: Отдавание, побывать…
Однако…
– Вход! Мне надо найти вход. Вход в мысль. Мне осталось теперь войти в мысль.
Счастье это уверенность.
Я утром проснулся – и уверенно. Уверен, что надо писать вот эту книгу; уверен, что сейчас, за столом, надо отдаться вот этому чувству; уверен, что надо поправить во вчерашней рукописи!..
А что такое не-счастье.
Некто проснулся и… пошевелился. Просто так. Потом потянулся. Просто так. Открыл глаза, взял сигарету, закурил, поднялся, выглянул в окно, заварил кофе, выпил рюмку… И всё это – просто так!.. И, далее, ещё страшнее: позвонил любовнице или другу, включил радио или телевизор, – вроде бы просто так! – Ан нет: чтобы узнать, увериться, что же ему… вообще делать, зачем он… вообще существует.
Это "просто так" и есть склеп, морг.
Вот я уж за письменным столом – а рука сама и не водит!..
…Капля в тельце упала откуда?.. До этого мы, я и тело, были врозь…
Человек тот вокзальный – пример не единичный: забыл, как его имя, забыл, где его дом и родина, забыл, как вообще попал сюда.
И это всех удивляет. Но ведь способности ходить и говорить он ничуть не забыл! Да и с ума – не сошёл!
Люди это такие люди, которые не знают, что такое люди.
В стране одной, и современной, и старомодной, для научного любопытства могилы на кладбище открывали наугад – и в каждом четвёртом гробу тело вовсе… не покоилось… То есть: живые люди каждого четвёртого закапывают живым!..
Эко дело: все – побывать!
Или – ребёнок, который видит тела людей насквозь.
И что же? Объясняя свой мир, люди из этих фактов отнюдь не исходят. Именно от них, от таких, – отворачиваются.
Они, то есть, даже не знают, как им вообще перебыть эту жизнь.
Самоубийства распространенные – так ведь они есть испуганное, торопливое, главное – несуразное, перепрыгивание как раз из этого мира непонятного, вздорного, наглого… в мир – какой бы угодно!..
Катаклизм какой-нибудь природный или криминальный – и по всем каналам и волнам: "Свидетели были в шоке от увиденного!" – Будто самоё перебывание духа на этом свете – не есть сплошной катаклизм и шок!
И любимое словцо нынешнее – на малейшее плёвое впечатление: "Я был потрясён!"
И хочет крикнуть громко: скучно!..
– Жизнью с вами…
– "Потрясён".
Почему наш Поэт на дуэли выстрелил не первый? – Потому что все-то люди на этом свете – побывать; тем более – гений, которому хотелось продлить, несмотря на нестерпимость гнева, – из сугубого любопытства хотелось продлить рискованность дуэльной ситуации.
…Роман был ощутим… возможен… неизбежен… И – неусыпно был я в состоянии принять мысль. Она, мысль, была… то как лишь край платья женщины в моей руке… то уже как кончики её пальцев… то как вся её ладонь… то как уже оба её плеча…
Когда же рука моя будет вибрировать?.. А я бы – только следил…
Винить себя, меня, конечно, не за что.
(Между прочим: лень это откровенность: не знаю, что бы не мог не делать…)
И – усвоил по опыту: упаси Бог… трудиться!
– Надо лишь усиливаться.
– "Притечёт".
Да, если оно – восторженно-важное.
И вот… идея моя и сам факт моего усилия… были словно бы уже… известны всем и каждому! – И одаряли всех, благодарных!..
– Войти в мысль! Войти в Мысль!
Но на столе – просто бумага…
Не могу сказать: не писалось – как, слышу, о себе досадливо говорят. У меня такого не бывает. Если нет Мысли – так и хорошо, что есть возможность смотреть во все глаза на Мир Божий!.. А и одно ощущение явной Мысли – уже суть писание!
…В другой стране, в самой, что ли, продвинутой, каким-то путем, их дело, выяснили, что из ста мужского пола аж девяносто – хоть когда-то кого-то хотели… убить… даже женщины: из сотни – восемьдесят…
Но у меня пока – просто рукопись…
– Что вообще, в конце концов, ты хочешь спросить?!..
Почему – решают?.. Почему – будто не ответят?..