Текст книги "У истоков Золотой реки"
Автор книги: Евгений Устиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Среднеканское россыпное золото
Наутро в лагере на Среднекане опять зазвучали радостные голоса. Праздничный переполох вызвал подошедший транспорт с Бертиным и Переясловым. Они задержались в пути, пережидая непогоду. Пожилой врач был измучен долгой дорогой и еле сполз с нарт. Теперь весь основной состав экспедиции был в сборе. Отныне все приехавшие включились в налаженный на базе размеренный ритм жизни. Билибин ввел очень строго регламентированное расписание, которому подчинялись все, от начальника экспедиции до младшего конюха. Эта жесткая дисциплина была необходима не только по деловым соображениям. Экспедиция состояла почти из трех десятков людей разного возраста, образования, общественного положения и привычек. Однако их объединяла работа. Подробно распланированная и достаточно напряженная программа не оставляла времени для безделья и связанных с ним раздоров. Умно продуманный режим позволил Билибину избежать осложнений даже в критические дни острой голодовки, когда легко могло вспыхнуть недовольство, которое разрушило бы основу коллектива– общее согласие.
Главной заботой экспедиции, естественно, было золото. Поэтому основное место в зимних работах на среднеканской базе занимала проводимая Раковским разведка.
Сергей Дмитриевич, которого по праву следует считать первым разведчиком золота на Колыме, до приезда Цареградского успел опробовать всю долину ключа Безымянного. Он поднимался с рабочими на позднем зимнем рассвете и отправлялся шурфовать. Работы заканчивались лишь с наступлением темноты, и проголодавшиеся люди весело или понурив головы, в зависимости от успеха или неудачи, торопились к бараку.
Линии шурфов пересекли Безымянный во многих местах. Глубина их зависела от мощности речных наносов на коренном дне долины. Копались шурфы самым первобытным способом и требовали много человеческих сил и времени.
Колыма – царство вечной мерзлоты. Длившиеся миллионы лет подряд суровые холода намертво проморозили здесь почву. Ниже полуметрового оттаивающего летом слоя мерзлый грунт тянется в глубь земли на сотни метров. (Позднее, когда на многих колымских месторождениях были пробиты глубокие шахты, они шли в твердом, как камень, мерзлом грунте до глубины четырехсот или даже пятисот метров. Лишь на этой громадной глубине прекращается действие наружного холода и начинает преобладать влияние внутреннего тепла Земли. В шахтах появляются талые грунты, а с ними и новая забота для горняков – обильные грунтовые воды, которые необходимо откачивать, и оплывающие кровли выработок, которые надо крепить.)
Через несколько дней Цареградский решил пойти с Раковским и его рабочими на шурфовку.
Было восемь часов утра, когда они, позавтракав, вышли из барака и двинулись вниз по долине. Солнце еще не выползло из-за гор. На востоке сквозь густую морозную мглу пробился яркий оранжевый луч и осветил нависшее над головой облачко. Оно порозовело. Воздух был совершенно неподвижен. Мороз захватывал дыхание. Спиртовой столбик висевшего за дверью термометра опустился к цифре шестьдесят шесть. Такой температуры здесь еще этой зимой не бывало. Все прятали лица в шерстяные шарфы. Холод мгновенно схватывал пар от дыхания, и уже через несколько минут мягкий шерстяной шарф превратился в ледяное забрало.
– До каких температур вы работаете на воздухе? – спросил Цареградский.
– Сначала, если ниже пятидесяти, не выходили, а затем попривыкли. Работаем, невзирая на мороз. Дома-то хуже, с тоски подохнешь! – отвечал Сергей Дмитриевич.
– В шурфах тепло! – глухо, сквозь шарф, проговорил шагавший рядом рабочий. – А около костров и вовсе жарко, знай берегись, штаны не сожги!
Они подошли к линии шурфов. У двух шурфов стояли столбы кара и дыма. Это догорали разожженные на дне костры. У пока еще неглубоких ям копошились двое измазанных глиной и копотью рабочих. Они вышли на несколько часов раньше основной группы проходчиков, чтобы разжечь костер и подготовить для них талый грунт.
Техника проходки была нехитрой. От костра мерзлые наносы оттаивали, затем их долбили кайлом и ломом и выбирали лопатой.
– На какую глубину хватает одного пожога?
– Если хорошо прожечь, то на полметра. Чаще сантиметров на тридцать, а то и двадцать. Но это уже считаем браком!
Костры догорели. На дне шурфов жарко светились угли, из-под которых пробивался густой пар.
– Пожалуй, можно и выгребать? – сказал, обращаясь к главному шурфовщику, Раковский.
– Подожди, пусть лучше прогреется. Ребята пока покурят, – отвечал тот, свертывая из газеты огромную козью ножку.
Рабочие прошли в большую закоптелую и залатанную палатку, где на раскаленной железной печке таял снег. Рабочий носил его в недре и ссыпал в большую жестяную банку из-под сухарей. Растаявшая вода была мутной, и в ней плавал всякий мусор и щепки. Тут же, в палатке, стояла на козлах плоская деревянная бадья, в которой и промывались золотосодержащие пески. К бадье были прислонены два вырезанных из цельных брусков деревянных лотка для промывки.
Цареградский не раз видел работу опытных промывальщиков и знал, с какой виртуозностью промывают они шлих, вращательными и покачивающими движениями лотка смывая с него пустой песок. Быстро, на глазах шлих становится все более темным. Это отходят светлые кварцевые и глинистые частицы. На лотке остается все больше черных железняковых частиц и кое-где начинают поблескивать золотинки. Еще с десяток потряхиваний, с лотка сбрасываются уже последние черные зерна – и остается матово-блестящий, тяжелый драгоценный металл.
Такая техника промывания золотоносных песков была простой и древней, как сам золотой промысел. Она требовала точности движений и зоркости глаза, иначе неловкая рука могла смыть вместе с ненужными частицами и мелкие золотинки. Конечно, механическая промывка была более производительна, но мелкие крупицы золота при этом часто смывались. Человеческий глаз и человеческая рука оказывались в этом случае более чувствительными, чем механизмы.
Из десятка шурфов только один был доведен до коренных пород, остальные из-за голодовки остались незаконченными. Он имел около четырех метров глубины, и пески подавались наверх для промывки с помощью переносного ручного ворота. Когда остатки прогорающих углей были удалены и воздух в шурфе проветрился от угара, туда спустились двое рабочих и принялись выбирать в деревянную бадью золотоносную породу. Потом ее, еще теплую, переносили в палатку на лотки промывальщиков.
Недавно начатые шурфы были еще неглубоки, и потому воротов над ними не было, а прогретые костром речные наносы выбрасывались лопатой прямо наружу.
Так, отрабатывая шурф за шурфом, группа Раковского разведала уже почти всю долину Безымянного.
К сожалению, разведчики не могли похвастать успехом. В редких случаях на лотках промывальщиков оставалось заметное количество значков, которое можно уже было взвешивать. И лишь в единичных шурфах содержание золота едва достигало нескольких граммов на тонну породы. Этого было недостаточно для ручной добычи: она не окупила бы разработку россыпи. (Правда, через три десятилетия даже и более убогие россыпи стали разрабатываться на Колыме механическим способом – драгами. Однако в средне-канскую зиму такие результаты разведки казались обескураживающими.)
Вот промывальщик осторожно смыл на железный совок и просушил на огне первую пробу золота. Раковский подождал, пока совок остынет на воздухе, ссыпал золото в маленький бумажный конвертик и протянул его Цареградскому. – Радости мало, – сказал он. – Не больше грамма на тонну! Действительно, в конвертике было всего несколько крупинок величиной с булавочную головку. Некоторые из золотин были расплющены и напоминали мелкие лепестки цветов.
– Никак в толк не возьму, почему они сделали заявку на Безымянный? – продолжал Раковский, сворачивая конвертик и сделав на нем отметку карандашом. – Пустой ручей, ничего нет, как в барабане!
– Но ведь где-то тут промышлял Бориска?
– Кто его знает, где? По Среднекану у Безымянного нарыто несколько ям, а кто, когда и какую рыл, неизвестно!
– А среди старателей есть его товарищи?
– Есть несколько, да разве они скажут правду! У старателей: шкон: нашел – молчи, потерял – молчи. Так и живут по своему: шкону!
Уже здесь, на зимней базе, Цареградский узнал о некоторых обстоятельствах, неизвестных ему раньше.
Оказалось, что почти одновременно с партией Билибина в этих краях появилась большая группа старателей. Некоторые из них пробрались сюда по своей инициативе, другие были направлены отделением Союззолота. Старателей пришло больше двадцати человек. Двое бывших товарищей Бориски служили им проводниками. Вернувшись в знакомые места, они вместе с остальными начали кустарную добычу. Во главе группы стоял уполномоченный Союззолота Оглобин, который ниже устья Безымянного построил барак, организовал контору по скупке золота и наладил энергичное, хотя и бессистемное старательство. Билибин и Раковский по-дружески помогали им своими советами, не вмешиваясь, однако, в планы старательских работ и появляясь на разработках, лишь когда их просили об этом.
Подобные отношения между геологоразведочной экспедицией и старательской артелью длились вплоть до осени, когда геологи уехали со Среднекана. Во время зимней голодовки в экспедиции Вилибина еще более острый голод поразил старателей. Артельщики истощили все свои запасы провианта, потом, не побрезговав дохлятиной, съели павших с голоду двух своих лошадей и, наконец, с благодарностью взяли у Билибина половину забитой им экспедиционной лошади. Билибин поделился с ними и продуктами, привезенными на Безымянный группой Цареградского.
– Как у них обстоят сейчас дела со старательством?
– Неплохо. В среднем граммов около двух-трех на душу они нырабатывают.
– Вы еще не знаете источников золотоносности, – задумчиво сказал Цареградский, – поэтому и ведете разведку ощупью. Необходимо выяснить, откуда попадает золото в россыпи. Тогда мы сможем сознательно направлять разведку и искать металл там, где он заведомо должен быть! – Правильно, но попробуйте выяснить, когда все вокруг завалено снегом! Ведь для этого нужно, как я понимаю, найти коренные месторождения золота!
– Конечно! Но неужели вы думаете, что это возможно за одну зиму? Я думаю, что нам потребуется гораздо больше времени!
(Валентин Александрович был прав. Установить происхождение золотых россыпей Колымы оказалось очень трудной задачей, решение которой отняло у геологов несколько десятилетий. Однако в ту памятную зиму 1928/29 года первые шаги в этом направлении были все же сделаны.)
Жизнь на базе шла установленным чередом. Билибин наладил систему самообслуживания, хотя это и не всем казалось правильным. Ежедневно по заведенному порядку назначался очередной дежурный, который готовил пищу, убирал барак и топил печь. В помощь ему, обыкновенно на первую половину дня, выбирался «подпасок». От этой повинности никто не был освобожден, и все ее добросовестно выполняли, хотя качество кушаний при этом иногда и страдало. Особенно неудачным поваром оказался астроном Казанли. Как и полагается звездочету, Дмитрий Николаевич был очень рассеян. Его каша почти всегда была подгоревшей, а супы пересоленными. Хуже всего бывало, когда рассеянный дежурный вообще забывал проснуться. Тогда его хором будили уже проснувшиеся товарищи и стаскивали одеяло со злосчастного сони. Вскочив как встрепанный, Казанли хватался то за одно, то за другое, вызывая и гнев, и хохот окружающих.
Транспорт Цареградского привез муку. Изголодавшиеся люди с наслаждением попробовали свежеиспеченного хлеба. Выпечкой занялся Раковский. Вскоре оказалось, что никто лучше этого худощавого человека с усиками испечь хлеб не может. Так Раковский превратился в штатного хлебопека, за что и был освобожден от дневальства по бараку. Этим, впрочем, было положено начало разрушению системы очередных дежурств.
Еще в Оле и по пути на Среднекан Цареградский вел метеорологические наблюдения. Продолжал он вести метеорологический дневник и на среднеканской базе. Трижды в день измерялись температура воздуха, барометрическое давление, сила и направление ветра. Эти записи были первым опытом регулярных наблюдений над погодой в здешних краях.
В январе разведка ключа Безымянного, хотя и с мало обнадеживающими результатами, была закончена. Билибина эта неудача, однако, нисколько не смутила. Он ясно понимал, что найти богатую золотую россыпь с первой же попытки невозможно. Ведь они в самом деле еще ничего не знали о закономерностях, которые управляли образованием россыпей на Колыме, и об источнике золота в этих россыпях. Предстояла долгая работа, прежде чем геологи смогли вести сознательно направленные поиски. Требовалось еще много усилий, и впереди их ждало еще немало разочарований. Тщательно обсудив все возможные варианты, начальник экспедиции и его заместитель решили перенести разведочные работы в долину самого Среднекана. С этой целью Раковский с нужным числом рабочих должен был перебраться в нижнюю часть долины Среднекана, а Эрнест Бертин – в правую вершину реки, где, по пиявке товарищей Бориски, якобы также имелось россыпное золото.
Раковский еще в январе начал постройку второго барака в пяти-шести километрах ниже устья Безымянного. Бараки Союззолота и старательские ямы остались километра на два с половиной нише этого нового экспедиционного участка. Когда Цареградский впервые попал сюда, тут уже вовсю кипела работа. Билибин выделил Раковскому большую часть рабочих, и он начал шурфовку новой разведочной линии.
Одна за другой падали на снег толстые лиственницы. Плотники быстро счищали сучья и подгоняли бревна одно к другому, складывая венец будущего дома. Терраса на берегу Среднекана, на которой была расчищена площадка для строительства, быстро оголялась. На месте редкого северного леса оставались пни.
– Вот она, оборотная сторона медали, – сказал Цареградский. – Налаживая промышленность, мы быстро сведем все леса!
Раковский был менее чувствителен. Он пожал плечами:
– Велика беда! Обойдемся и без леса, было бы золото. Дров не хватит – уголь найдем!
(Будущее показало, однако: то, что казалось сентиментами, было ближе к истине, чем трезвая деловитость. Уже через два-три десятка лет тратились громадные деньги на восстановление лесной растительности на Колыме. Оголенная от леса земля перестала задерживать воду, быстро размываемый почвенный покров оголил бесплодные скалы, и нарушенное равновесие природных сил немедленно отомстило человеку за недальновидность.)
Разведка долины Среднекана оказалась трудной. Большая река имела широкую долину и большую, чем в ключе Безымянном, мощность наносов. Руководители экспедиции быстро почувствовали, что планомерная разведка такой большой долины, а тем более всей Колымы, далеко превышает возможности, которыми они располагали в ту зиму.
– Ничего, золото здесь, бесспорно, есть, – говорил Билибин. – Мы уже доказали это на Безымянном. Правда, его пока еще мало, но я уверен, что в конце концов мы найдем и более высокие содержания.
Экспедиция действительно «зацепилась» за несколько россыпей, на которых впоследствии были организованы прииски.
Разведка на Среднекане велась с января по май. Геологи сперва пе очень обольщались надеждами на легкий успех, тем более что старатели, разрабатывавшие свои ямы немного выше по долине, часто теряли направление золотоносной струи и никак не могли добиться хороших результатов. Уже к концу января новый дом на Среднекане был построен, а первые два шурфа глубиной в два и три метра пробиты до коренного дна. Цареградский, который все еще жил вместе с Билибиным и Казанли в первом бараке на Безымянном, почти ежедневно ходил на лыжах к разведке. Ему была поручена геологическая съемка всей долины Среднекана, и, кроме того, он взял на себя непосредственное руководство работами Раковского.
Разумеется, он постарался быть на новой линии, когда речные наносы в шурфах подошли к концу и промывальщики приступили к опробованию.
Волнующий момент! Что-то ждет их здесь?
Когда Билибин и Цареградский подошли к бараку Раковского, им показалось, что они опоздали. Невдалеке от дома горели костры и копошились в дыму люди. Из шурфов, отверстия которых темнели на снегу, поднимался теплый воздух. Прямой и хорошо видимой вибрирующей колонной он стоял над каждым из шурфов. Между двумя кострами находились сильно парившие корыта для промывки (геологи называют их зумпфами). Одно из них, побольше, было доверху наполнено теплой, почти горячей водой и предназначалось для первичной промывки золотоносной породы. Оно было сколочено из толстых, зашпаклеванных на стыках досок. Второй зумпф, поменьше, служил промывальщикам для окончательной доводки шлиха.
Раковский стоял рядом с промывальщиком и помогал ему набрать в лоток поднесенной от шурфа золотоносной породы. Он заметно волновался – это ясно отражалось на его подвижном лице с тонким прямым носом и впалыми щеками.
Вот промывальщик опустил лоток в воду и размешал гребком оглинившийся сланцевый щебень, чтобы заставить золотинки, если они там есть, опуститься на дно. Затем, не вытаскивая лотка из воды, он стал потряхивать его плавными и точными движениями, смывая и сбрасывая ненужную легкую породу.
«Какие ловкие руки у этого грубого на вид мужика!» – невольно восхитился про себя Цареградский.
Он еще ближе подошел к зумпфу, надеясь увидеть золото. Но в лотке ничего, кроме грязи, не видно. Вода быстро помутнела, и вскоре даже и черные кусочки сланца стало невозможно различить сквозь беспорядочные волны мутно-коричневой воды.
Но вот промывальщик стал сбрасывать с лотка породу осторожнее. Лоток на четыре пятых освободился от глины и сланца и уже почти плавал на воде. Промывальщик еще несколько раз встряхнул его и перешел ко второму зумпфу с еще чистой водой. Теперь он покачивал лоток круговыми движениями, стараясь отогнать легкую часть шлиха от тяжелой. Цареградский видел, как по передней стороне лотка шлих разделился на отдельные полоски. Вот смылась водой и сошла с лотка самая внешняя, светлая полоска из зерен кварца и полевых шпатов. За ними последовала темно-серая полоса – зерна магнезиально-железистых минералов, под которыми уже ползли к краю лотка черные угольно-блестящие зерна магнитного железняка. И наконец среди этого обильного черного песка все сразу увидели ни с чем не сравнимый блеск золотинок!
Цареградский с облегчением вздохнул и обернулся. Он увидел, как впился взглядом в лоток Билибин. За ним тянулся и сопел тучный Оглобин. Он, старый золотарь, первым понял, что они присутствуют при очень значительном по своим последствиям событии.
Еще несколько минут – и остатки черного шлиха смыло водой, и в углублении лотка, где оно так долго пряталось, осталось чистое золото.
– Ну вот и зацепились, как ты говорил, Юра! – воскликнул Цареградский. – Теперь будем тянуть за нитку, пока золотая рыбка не будет нашей!
Однако два следующих лотка, из более высокого слоя наносов, дали гораздо меньше металла. В третьем был всего один самородок, но крупный, граммов на пять. В соседнем шурфе оказалось не менее богатое, но более равномерное содержание золота. Мощность золотоносного слоя достигала там шестидесяти сантиметров.
– Организуйте строгий учет золота, – обратился к Раковскому Билибин. – То, что нужно для изучения, будем оставлять у себя по особому акту, все лишнее пойдет по другому акту в Союззолото.
– Очевидно, мы врезались в середину хорошей россыпи, – заметил Цареградский. – Нужно бы продолжить линию шурфов к левому склону долины. Когда дойдем до пустого плотика, нащупаем один край россыпи, а вторая граница наметится шурфами у русла или у правого склона. Хорошо бы успеть до весны пробить еще линию шурфов пониже!
– Сергей Дмитриевич, завтра же распределите шурфовщиков и зарезайте две новые линии! – распорядился Билибин. – Скоро подойдет транспорт из Олы с последней партией рабочих, тогда дам вам еще шесть человек. Начните бить шурфы прямо против этих, с золотом, чтобы не потерять россыпи.
– Хорошо, Юрий Александрович. Я подсчитаю, сколько нам потребуется времени и материалов для новых линий, и завтра принесу вам расчеты. Надо бы и с рабочими кому-нибудь из вас потолковать.
– Я останусь у тебя ночевать сегодня, Сережа, – сказал Цареградский. – Помогу с расчетами и поговорю с рабочими.
Его начавшаяся еще в Оле дружба с Раковским все больше укреплялась совместной работой. Опытный практик-разведчик был во многом полезен молодому геологу, который стремился поближе познакомиться с планированием и практическими приемами разведки. В свою очередь и прораб многому учился у своего Гюлее образованного товарища. Благодаря гибкой молодости оба легко находили общий язык и друг с другом, и с рабочими-шурфовщиками, тоже в большинстве своем молодыми, только что 57 отбывшими военную службу ребятами. Это позволяло надеяться, что они уговорят рабочих приналечь на шурфовку и закончить разведку долины Среднекана до весеннего половодья.
Между тем весть об открытии россыпи разнеслась по Среднекану. Многих она радовала, но среди старателей слышался и сдержанный ропот зависти. Еще бы! Они столько сил вложили в эти проклятые ямы у устья Безымянного, а толку на грош. Больше всего досталось бывшим товарищам Бориски: ведь это они подали заявку на Безымянный. Они же настояли на старательской добыче у устья Безымянного, в простоте души полагая, что если золотоносен ключ, то золото должно быть у его устья.
Разведка среднеканской россыпи продолжалась вплоть до конца апреля. За это время сеткой шурфов была оконтурена часть россыпи.
(На этой россыпи через несколько лет был организован Средне-канский прииск. Когда выяснилось, что разработку месторождения невыгодно вести из одного пункта, прииск Среднеканский разделился. Один из дочерних приисков в память полулегендарного Бориски был назван Борискином. Именно здесь экскаватор нечаянно вскрыл его глубокую могилу и вновь извлек на свет тело первооткрывателя. Отделением же Среднекана являлся и небольшой прииск, организованный на россыпи, обнаруженной в эту зиму Бертиным.)
