Текст книги "У истоков Золотой реки"
Автор книги: Евгений Устиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
ПУТЕШЕСТВИЯ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ. ПОИСК
У истоков Золотой реки. Изд. 2-е, исправленное. Науч. ред., авт. послесл. и примеч. Ф. Э. Апельцин.
Вместо введения
Есть события, о которых нельзя забывать. Иногда, даже и не замеченные современниками, они столь важны по своим последствиям, что именно от них зависят многие позднейшие повороты истории.
К числу таких событий относится Первая Колымская экспедиция 1928–1929 годов.
Горсточка хорошо подобранных, но плохо снаряженных, еще не очень опытных, но одержимых единой идеей молодых людей открыла в те годы для Страны Советов громадную территорию к востоку от Лены. Это было Второе открытие, поскольку впервые просторные земли северовосточной Азии явили миру сибирские землепроходцы XVII века. Но на этот раз были открыты не только обширные пространства тайги и гор, рек и морей, но и богатства руд и металлов. [1]1
Несколькими годами раньше в бассейне р. Индигирки, а затем, одновременно с Первой Колымской экспедицией, на Чукотке работала экспедиция Геологического комитета, руководимая С. В. Обручевым, который в общем виде положительно оценил перспективы северо-востока азиатской части страны на золото и олово.
[Закрыть]. И за прошедшие с тех пор десятилетия мы оказались свидетелями поразительного экономического и культурного расцвета этих веками прозябавших земель…
Теперь уже трудно себе представить, что у истоков удивительного преображения края, который легко вместил бы все государства Западной Европы, лежат мысль, труд и воля нескольких энтузиастов.
Два геолога, Юрий Александрович Билибин и Валентин Александрович Цареградский, возглавили Колымскую экспедицию, разработали план исследований и два долгих года самоотверженно его осуществляли. Сергей Дмитриевич Раковский, Эрнест Петрович Бертин и Дмитрий Николаевич Казанли братски делили с ними все опасности экспедиции; они копали в этой вечномерзлой земле первые шурфы, промывали первое золото и чертили первые карты [2]2
Отдавая должное вкладу Первой Колымской экспедиции и возглавивших ее геологов Ю. А. Билибина и В. А. Цареградского в оценку перспектив золотоносной провинции верховьев реки Колымы, не следует забывать предшествовавших этому открытию шагов Совета Народного Хозяйства и подчиненных ему организаций – треста Союззолото и Геологического комитета. За несколько лет до начала работы Первой Колымской экспедиции Совнархозом РСФСР были предприняты энергичные меры по возрождению и дальнейшему развитию золото-платиновой промышленности страны. В этот период в Союззолоте тщательно изучались материалы и заявки по золотоносным объектам разных районов страны, в том числе и верховьев Колымы; не случайно, впервые попав на реку Среднекан, экспедиция Ю. А. Билибина застала там небольшую бригаду старателей Союззолота. По предложению Союззолота Геологическим комитетом, в частности С. В. Обручевым, в 1927 г. была разработана программа исследований в верховьях Колымы, уточнить и реализовать которую позднее и было поручено Ю. А. Билибину.
[Закрыть].
«Первооткрыватели» – давно и по праву называют их поэтому на Колыме.
Я давно хотел описать эту историческую экспедицию на край земли – туда, где прошла значительная часть и моей жизни, но повседневные заботы не оставляли нужного досуга. Шли годы. Один за другим уходили в прошлое ее участники. Сперва умер Билибин, затем Раковский, за ним Казанли. Бывший прораб-геолог экспедиции Бертин и по сию пору живет в Ленинграде, но по болезни и старости он уже практически недоступен для общения. Таким образом, единственным, но зато исчерпывающим источником сведений остался для меня один из организаторов первой и руководитель всех трех последующих колымских экспедиций– В. А. Цареградский.
Этот давно вошедший в легенду человек всю свою творческую жизнь отдал Северу. Кому, как не ему, лучше знать историю организации и ход исследований Первой Колымской экспедиции, из которой, как дерево из семени, выросли прииски и шахты, города и поселки, научно-исследовательские институты и вузы современной Колымы! Биография геолога так тесно сплелась с развитием огромного края, что расплести их уже нельзя и писать об одном, не касаясь другого, просто невозможно.
Много вечеров мы просидели с Валентином Александровичем Цареградским, перебирая воспоминания о давно прошедших днях. Неторопливо развертывал он передо мной картины минувшего, воссоздавая фактическую основу и эмоциональную окраску событий.
Постепенно мы восстановили все важнейшие шаги и открытия двухлетней экспедиции, с которой началась Золотая Колыма, и я окончательно утвердился в своем решении закрепить повесть о них на бумаге. Естественно, что в центре повествования находится один из тех, кто был в свое время в центре событий, тот, кому советская геология в значительной мере обязана направлением дальнейшего развития геологоразведочного дела и научных геологических исследований в Колымском крае.
…Сейчас Валентину Александровичу за семьдесят, но тридцатилетняя работа на Дальнем Севере сказалась на нем больше, чем возраст. Постоянное творческое напряжение, а также денные и нощные заботы о «плане», о «приросте запасов», о людях, о хлебе насущном, бульдозерах, подъездных дорогах, а также о тысяче прочих важных и маловажных вещей изнурили этого когда-то на редкость здорового и жизнерадостного человека. И все же сквозь возраст, болезни и хроническое утомление в нем еще ясно проглядывают творческий жар и боевая натура.
Сильно отвисшие мешки под глазами и исхудалые щеки только подчеркивают медальную скульптурность лица. Пристальный, но не впивающийся взгляд серых глаз всегда обращен к собеседнику, а вежливая улыбка смягчает несогласие с его доводами. Высокий рост делает Цареградского стройным, а поредевшие серые волосы еще кудрявятся над высоким лбом с выпуклыми жилами гипертоника.
Пенсионное положение не означает для него безделья. Отнюдь нет! Он в непрерывном труде.
Разве может человек забыть о деле, которому он посвятил всю свою жизнь, и перестать думать о проблемах, не дававших ему спать тысячи предыдущих ночей!
Он не только размышляет, но и пишет об этих проблемах, развивая выношенные еще на Севере идеи о связи земных геологических процессов с космосом. Кроме того, он консультирует некоторые работы Министерства геологии и даже ездит в отдаленные края, чтобы решить судьбу какого-либо нового и сложного месторождения золота.
Отзывчивый на просьбы, он с удовольствием выступает с докладами перед студентами, пропагандирует свои космогеологические идеи перед научными аудиториями и ведет активную работу в партийной организации.
Однако у людей такого склада одна какая-либо сфера деятельности не может заполнить все их существование. Их интересы слишком емки, а главное, многогранны. Когда-то на Колыме, руководя колоссально развернувшимися работами Геологоразведочного управления, Цареградский искал отдыха от бесчисленных служебных забот в искусстве. Теперь у бывшего северянина появилась еще одна любовь – садоводство.
На живопись, которой он когда-то так увлекался, с успехом выставляя свои картины на областных выставках в Магадане, у него уже не остается сил и времени. Стихов он также больше не пишет. По-видимому, резко усилившийся гипертонический шум в ушах заглушает в нем музыку души – поэзию. Но зато сад – его новая привязанность. То, о чем когда-то мечталось на холодном Севере, расцвело теперь яблонями, кустами подвенечного жасмина, многоцветными пионами и великолепными букетами ухоженных роз.
На старости лет он не поленился окончить курсы садоводства и с тех пор неутомимо ищет и испытывает все новые сорта малины, яблонь, слив и вишен, выращивая невиданные под Москвой урожаи. Однако семья у Цареградских небольшая: он да жена, и им, разумеется, вовсе не нужно столько фруктов. Но ведь дело не в грудах душистых яблок, а в той гордости, которую испытывает творец!
– Приезжайте и берите, сколько по силам! – говорит Мария Яковлевна Цареградская друзьям и знакомым. Праздник урожая превращается в праздник для многих.
Таков в наши дни один из последних оставшихся в живых первооткрывателей промышленной и культурной Колымы. Но где начало того пути, что привел Цареградского к этой окруженной уважением старости, украшенной золотыми медалями Героя Труда и лауреата Государственной премии?
Тут мы вновь возвращаемся к началу, скрытому в тумане того пасмурного утра, в которое почти полвека назад Первая Колымская экспедиция вступила на каменистый берег Охотского моря…
Рождение мечты
Уже в середине 20-х годов у студента-старшекурсника Ленинградского горного института Валентина Цареградского зародилась мечта о Севере. И во сне и наяву он грезил о скалистых горах, непроходимых лесах и полных рыбы могучих реках, описанных Маминым-Сибиряком, Короленко, Джеком Лондоном и другими знатоками северной природы. Но особое влияние на него оказали попавшиеся ему в библиотеке записки революционера-народника, талантливого натуралиста и геолога Ивана Дементъевича Черского. Записки должны были лечь в основу так и не составленного отчета о длительной поездке в дикую тогда Якутию и низовья Колымы, куда Черский был командирован в 1891 году Петербургской академией наук. Изложенные точным и образным языком ежедневные записи создавали очень живую картину. Перед читателем выпукло и ярко рисовались суровые пейзажи, лица проводников и кочевников-оленеводов, их ломаная, но точная речь, слоистые обнажения с окаменелыми раковинами и жилами кварца и все возраставшие трудности путешествия. Измученный политическими преследованиями и жизненными лишениями, Черский заболел скоротечной чахоткой и умер на второй год своего путешествия, когда плыл на плоскодонном баркасе в низовьях Колымы. Верная спутница революционера-ученого Мавра (Марфа) Павловна Черская похоронила мужа на невысокой террасе левого берега Колымы против устья Омолона. Грубо обтесанный деревянный крест с выжженной надписью и деревянная же оградка отмечали место упокоения первого геолога, проникшего на Колыму и оставившего о ней первые точные сведения.
(Более полу столетия спустя истлевший крест был заменен, по распоряжению Цареградского, ставшего к тому времени во главе Геологоразведочного управления, каменным обелиском с надписью:
ВЫДАЮЩЕМУСЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЮ
СИБИРИ, КОЛЫМЫ, ИНДИГИРКИ И ЯНЫ,
ГЕОЛОГУ И ГЕОГРАФУ
ИВАНУ ДЕМЕНТЬЕВИЧУ ЧЕРСКОМУ
ОТ БЛАГОДАРНЫХ ПОТОМКОВ
Так, минуя время, сомкнулись судьбы Черского и увлеченного им на Колымский Север благодарного почитателя.)
Однако вернемся к прошлому. Мечты студента зрели. Он перечитал то немногое, что можно было найти в книгах о Восточной Сибири, – все, вплоть до корявых донесений, писанных первыми землепроходцами в московские приказы «тишайшего» государя Алексея Михайловича. Теперь он ясно понимал, как мало известно о необозримых просторах к востоку от Лены. Тоненькие, теряющиеся в безмерности тайги и тундры тропки шли через Яну, Индигирку, Колыму, Анюй, через каменистые Анадырские горы к Студеному морю, на котором когда-то боролись с ледяными штормами корабли командора Беринга. Все, что было в стороне от этих редких тропинок или от туманных берегов Охотского моря с их редкими рыбачьими поселками, оставалось загадочным и волнующим своей неизвестностью.
Цареградский разыскивал в библиотеке Горного института все новые и новые книги в старинных, под мрамор, переплетах, тренировал себя гимнастикой и спортом, набивал глаз в тирах, обливался ледяной водой и спал ночью с открытой форточкой. Никакие насмешки товарищей не могли поколебать в нем удивительную для его молодости целеустремленность. Молодость всегда верит в свою звезду, а одержимая, она верит в нее стократно!
Как-то случай свел Цареградского с единомышленником. Одним туманным ленинградским утром он познакомился в лаборатории количественного анализа со студентом Юрием Билибиным, который отрабатывал академическую задолженность по химии. Высокий, стройный и очень волевой студент был старше Цареградского года на два, а по институту – на два курса. Билибин тоже был романтиком и мечтал о тайге и далеких краях, хотя его больше привлекала Камчатка с ее действующими вулканами и горячими источниками, о которых геологи почти ничего еще не знали.
Молодые люди подружились и объединили свой энтузиазм и энергию. Вскоре при студенческом геологическом кружке благодаря их совместным усилиям была организована сибирская секция. Участники выступали с рефератами прочитанных книг и статей, слушали доклады побывавших в Сибири геологов, географов и даже случайных путешественников. Их легко воспламенявшееся воображение было однажды поражено интересным докладом Сергея Владимировича Обручева, который только что возвратился из длительного путешествия в бассейн Индигирки и привез оттуда массу новых геологических и географических сведений. Он только что начал свои многолетние исследования, распространившиеся затем на бассейн Колымы и приведшие через несколько лет к открытию громадной горной цепи. Названная в честь Черского, горная гряда оказалась сенсацией для географов. Протяженностью во многие сотни километров, она уже сама по себе показывала, как много неизвестного еще скрывается к востоку от Лены!
– Послушай, Юра, – воскликнул после обручевского доклада Валентин, – ведь это новая Америка! Там можно ждать чего угодно
Однако время шло, один за другим сдавались экзамены, а до исполнения родившейся в гулких просторах Горного института мечты было, по-видимому, не ближе, чем до Луны.
Профессор палеонтологии Анатолий Николаевич Рябинин обратил внимание на выдающиеся способности студента Цареградского и пригласил его помочь в обработке коллекции древних земноводных – мезозавров, ихтиозавров и плезиозавров. Позже другой профессор Горного института, знаменитый кристаллограф Анатолий Капитонович Болдырев, позвал Цареградского к себе в ассистенты, но тот уже увлекся ископаемыми позвоночными и не захотел изменять палеонтологии. Болдырев не обиделся. Как все настоящие ученые, он знал цену увлеченности и понимал, что наука не выносит насилия.
И все же эти успехи на академическом поприще не заглушили в студенте главного – стремления на Север. Наконец в 1926 году молодому человеку улыбнулась удача. Он попал в состав геологопоисковой экспедиции в верховья Алдана. Конечно, отсюда до бассейна Колымы было еще очень далеко, но все-таки в глубине души он чувствовал, что первый шаг к будущему уже сделан.
По пути к месту работ Алданской экспедиции Цареградский много дней провел вместе со своим институтским приятелем Билибиным. Юрий уже окончил Горный институт и работал геологом в тресте Алданзолото. Сейчас он возвращался на Алдан из командировки в центр.
Долгий путь на восток воскресил студенческие воспоминания и вновь сблизил молодых людей. Билибин полностью отдался новому делу и с увлечением рассказывал о блестящих результатах, которые дало в золотопоисковом деле применение шлихового опробования [3]3
Промывкой рыхлых речных отложений при поисках золота рудознатцы и старатели пользовались до описываемого времени многие века. Однако опыт Ю. А. Билибина и других алданских геологов выдвинул шлиховое опробование долин как новый метод картографического выражения характера распределения и изменчивости свойств минералов с повышенным удельным весом, что открывало для геологов многие закономерности, важные при поисках и перспективной оценке золотых россыпей и их коренных источников.
[Закрыть]. (Вряд ли, беседуя за кружкой чая о новом методе, они могли предположить, что в недалеком будущем именно этим путем они придут к решающим в своей жизни открытиям!)
Позднее, летом, Цареградский практически познакомился на Алдане с шлиховым опробованием речных наносов лотком и научился хорошо отмывать тяжелые, матово-блестящие золотины от ненужных песчинок.
Метод шлихового опробования необычайно прост по идее и практическому выполнению. Рассеянное в коренных месторождениях золото почти не поддается химическому разложению и отличается необыкновенной физической устойчивостью. При разрушении жильной породы (например, кварца) происходит выделение содержащихся в ней зерен и самородков золота, а поверхностные воды переносят их вниз по склонам в речные отложения русла. Естественно, что переотложение золота на дне и берегах рек приводит к его постепенному накоплению, а в некоторых случаях, когда коренные источники были значительными, – к появлению богатых россыпей. Но золото – очень тяжелый металл, и его крупинки не могут далеко переноситься водой. Поэтому россыпь образуется либо на месте разрушающейся коренной жилы, либо несколько ниже ее по течению. Еще ниже вдоль реки тянется все более убогий «шлейф» из мелких золотинок, которые как раз и можно уловить при планомерном лотковом опробовании рыхлых речных отложений. Золотины вместе с другими тяжелыми минералами остаются после промывки на дне лотка, в «шлихе». По их количеству, степени окатанности и распределению в россыпи можно судить о расположении коренного источника, о форме россыпи, ее богатстве драгоценным металлом и о многих других важных данных, которые помогают оконтурить россыпь в речном русле, определить характер распределения в ней золота, подсчитать его запасы и, наконец, отработать месторождение.
Обо всем этом и о многом другом говорили во время долгой поездки на Алдан Цареградский и Билибин.
Юрий Александрович Билибин принадлежал к числу тех, кого следует и в прямом и в переносном смысле называть первооткрывателями.
Необыкновенно талантливый человек с изобретательным умом и проникновенной интуицией, он вместе с Цареградским проложил путь на Золотую Колыму, открыв новую страницу в экономической географии нашей страны. Билибин по всем свойствам своей натуры был пролагателем новых путей всюду, куда проникал его пытливый, а иногда и причудливый ум. Роль этого замечательного человека и ученого в жизни Цареградского была решающей. Достаточно сказать, что после их совместной работы на Колыме Цареградский по примеру Билибина полностью переключился на поиски месторождений золота и редких металлов, оставив в стороне свое раннее увлечение палеонтологией.
Но Билибин – это большая и самодовлеющая тема, требующая больших разысканий и специального места. К сожалению, я никогда с ним не встречался и могу судить о нем, лишь основываясь на его печатных работах и воспоминаниях его друзей. Здесь же важно отметить, что счастливый случай свел в Горном институте, а затем во время Алданской экспедиции двух этих выдающихся людей, положив начало новой главе в истории геологической науки и новому этапу в освоении дальней северо-восточной окраины нашего государства.
Не менее важно и второе обстоятельство. Находки полезных ископаемых во все времена зависели от интуиции ищущих и были в какой-то мере случайными. Не исключение и россыпи золота. Однако сплошное опробование речных долин, впервые проведенное в Алданской экспедиции 1926 года путем планомерной промывки речных песков через определенные расстояния, было той методической новинкой, которая стала залогом будущих удивительных поисковых успехов на Колыме.
Мы подошли к тому моменту в жизни начинающего геолога, который он мог бы с полным на то основанием назвать осуществлением мечты…
Первая Колымская экспедиция
Ранней весной 1928 года Юрий Александрович Билибин был назначен начальником геологопоисковой экспедиции на Колыму. Первым делом он предложил только что закончившему курс обучения в Горном институте Валентину Цареградскому поехать с ним в качестве его заместителя. Экспедиция снаряжалась Всесоюзным геологическим комитетом на средства треста Союззолото и была рассчитана на полтора года.
– Есть интересные сведения. Может быть, там, к востоку от Лены, мы найдем что-то похожее на золотые россыпи Ленского бассейна, – сказал Билибин. – Правда, надежды на это не слишком велики, но попытаться нужно!
У Цареградского, хотя он и старался изо всех сил казаться спокойным, забилось сердце. Кажется, начинается то самое, о чем он настойчиво думал все последние годы, к чему так долго себя готовил, по-мальчишески тренируя волю, мускулы и сердце.
Разумеется, он тут же с радостью согласился ехать помощником своего старшего приятеля, но… на беду, студент Цареградский еще не защитил свой давно оконченный и даже перепечатанный дипломный проект. До разговора с Билибиным торопиться ему было некуда, а теперь вдруг оказалось, что выезжать нужно немедля: время не ждет! По словам молодого, но очень энергичного начальника, к началу навигации в Охотском море они обязаны со всем штатом экспедиции быть во Владивостоке. По самым скромным подсчетам, до того места, где будут разбиты их первые палатки, нужно проехать, проплыть и пройти около двенадцати тысяч километров! Почти все остальные сотрудники экспедиции были уже оформлены, и каждый на своем месте занимался подготовкой снаряжения, оборудования, инструментов и тысячи мелочей, которых мы не замечаем в повседневной жизни, но без которых не обойтись в такой долгой и далекой поездке.
Цареградский тоже развил бурную деятельность. Декан геологического факультета профессор Болдырев (впоследствии и он оказался на Колыме и работал там под началом бывшего своего ученика вплоть до дня своей трагической гибели в марте 1946 года) пошел ему навстречу и назначил защиту проекта в ближайшую сессию.
Отзыв одного из рецензентов, профессора Трушкова, был получен всего за двадцать минут до заседания. Очень волновавшийся дипломант вскоре справился со своим дрожавшим голосом и уже уверенно закончил доклад. Все сошло хорошо. Диплом он получил с отличием. Через полтора часа маститые члены квалификационной комиссии поздравляли бывшего студента Горного института и будущего помощника начальника Колымской поисковой экспедиции.
Экспедиция началась с трудностей.
Утомительная многодневная поездка на поезде и двухнедельное путешествие на грязном полугрузовом японском пароходе «Дайбоши-мару» привели наконец в ночь на 4 июля 1928 года Билибина, Цареградского и их спутников в рыбацкое село Олу. Полтора десятка потемневших и покосившихся от старости изб расползлось по широкой пойме реки, которая незаметно сливалась здесь с приморской равниной. В центре села еле отличалась от изб маленькая деревянная церковь с похожим на сторожку домиком священника. Лишь принадлежавший прежде местному богатею дом сельсовета да длинное одноэтажное здание школы на берегу Ольской протоки были крыты железом и потому выглядели богато.
Экспедиция разместилась в школе. Тут, на берегу туманного Охотского моря, Билибин и Цареградский надеялись достать верховых лошадей, вьючных оленей, проводников и рабочих. Заведующий Ольской торговой факторией, с которым они связались по телеграфу еще будучи в Ленинграде, уверил их в том, что сделать это будет нетрудно. Но, увы, посулы заведующего оказались совершенно необоснованными; ни лошадей, ни оленей в Оле не было. Единственный оказавшийся на месте представитель власти, милиционер, лишь разводил руками:
– Помочь трудно. В Оле рыбаки живут, ни лошадей, ни оленей не имеют. Надо со всего района собирать. Подождите зимы, тогда дороги наладятся, понемногу транспорт соберем!
– Ждать до зимы?! – бушевал импульсивный Билибин. – Да ведь это же срыв экспедиции, срыв важного государственного задания! Я буду жаловаться в Хабаровск, в Москву!
Он и в самом деле посылал через местную рацию срочные телеграммы в Хабаровск, Ленинград и в Москву. Приходившие оттуда ответы, которых геологи с трепетом ожидали в небольшой избушке с ветхим передатчиком, поднимали их настроение, но не улучшали положения. Злополучный заведующий факторией сперва скрывался при их приближении на задворках, а затем надолго уехал из Олы на оленьи стойбища.
Потянулись скучные дни, заполненные хлопотами о транспорте, работой со снаряжением, а то и просто вынужденным бездельем, игрой в карты и знакомством с местностью. Ведь экспедиция была велика, а ее участники очень отличались друг от друга и характерами, и уровнем интересов. Помимо геологов Билибина и Цареградского, прорабов-разведчиков Раковского и Бертина и геодезиста Казанли в ней были врач Переяслов, завхоз Корнеев и пятнадцать рабочих, набранных Билибиным на Алдане. Занять всех работой было трудно, но Билибин умел найти дело для каждого и прилагал к этому много стараний. Главная забота – о транспорте – легла на его плечи, а также на плечи Раковского и Бертина, которые разъезжали по всем окрестным селам в поисках лошадей и оленей.
Чтобы не терять времени даром, Цареградский уговорил Билибина отпустить его для геологической съемки прибрежной полосы. Он арендовал у рыбаков двухпарную шлюпку, на которой и отплыл с четырьмя гребцами. Около месяца небольшой отряд работал вдоль скалистых обрывов между полуостровами Старицкого и Кони.
Это было очень романтичное и нередко опасное путешествие из-за сурового характера Охотского моря, постоянных густых туманов, которые окутывали берега Тауйской губы, из-за стремительных течений и противотечений, ненадежной, переменчивой погоды начала лета… Однако оно имело только геологический интерес и не сопровождалось никакими практическими открытиями, потому что основная зона россыпной золотоносности, как это выяснилось позднее, находилась намного севернее прибрежного района.
Во время этого плавания Цареградский познакомился со многими разновидностями гранитов, слагающих некоторые береговые скалы. Вскоре он имел возможность убедиться, что эти граниты (позднее они были названы охотскими) резко отличаются от гранитных пород Колымского золотоносного района. Кроме того, он обнаружил в береговых скалах великолепные обнажения древних вулканических пород. Темные лавы и светлые граниты громоздились к небу в колоссальных, усеянных птичьими гнездами обрывах, у подножия которых непрерывно грохотал прибой. Составленная им в эти недели геологическая карта побережья была первой для этого района картой такого рода.
Но вот томительное ожидание отъезда подошло к концу. Из окрестных сел и с далеких стойбищ приведены лошади и вьючные олени. Правда, гораздо меньше, чем нужно, но делать нечего. Теперь хоть можно оторваться от морского побережья и уйти в синеющие на мглистом горизонте горы.
Но опять беда. Погрузить всю экспедицию, все ее тяжелое снаряжение и провиант на восемь имеющихся лошадей, разумеется, невозможно. Пригнанные же олени слишком дики и совершенно непригодны для перевозки вьюков. Лишь позднее, к глубокой зиме, они перестали шарахаться от каюров и привыкли к небольшому вьючному седлу на загривке.
Билибин собрал совет. Кроме него и Цареградского судьбу экспедиции решали в то раннее августовское утро прорабы-поисковики Раковский и Бертин, геодезист Казанли и проводник Макар Медов. Раковский и Бертин были опытными разведчиками-таежниками и до этого уже несколько лет служили в тресте Алданзолото. Их мнение и совет были крайне важны. Что же касается местного жителя якута Медова, то это был очень полезный для экспедиции человек. Нанятый в проводники Билибиным, он сыграл важную роль во всех последующих ее открытиях. (Умный и энергичный, проницательный следопыт, для которого не было тайн в тайге, он один мог бы послужить темой для полной приключений книги вроде повестей В. К. Арсеньева о Дерсу Узала. Впрочем, каждый из пришедших в то утро обсудить дальнейшие действия экспедиции был достоин того, чтобы стать героем книги, и по свойствам характера, и по необычной судьбе. Однако Макар Медов оказался самым удачливым: раньше, чем кто-либо другой из собравшихся, он был увековечен топографами, которые назвали один из островерхих пиков в вулканическом нагорье этой части Охотского побережья пиком Макара Медова.)
– Что будем делать? – спросил Билибин. – Макар обошел за этот месяц все ближние и дальние поселки и смог достать всего восемь лошадей, И тех нам арендуют до зимы с неохотой, больше из-за уговоров Макара, чем ради предписаний из центра. Советская власть здесь только утверждается, и старая психология еще не поколеблена. Нам тоже не очень верят.
– Почему не верят? Верят! – прервал его Макар. – Я сказал, хороший люди, деньги платить будут, мануфактура будет, спирт будет! – Все рассмеялись. – За лошадей я отвечаю, головой отвечаю! Больше лошадей не дают, это все!
– Вот видите! Следовательно, мы должны начать переброску экспедиции с тем, что у нас есть. Откладывать нельзя: еще месяц – и лето кончится.
– Да, – сказал Раковский, – через месяц в горах начнутся заморозки, а там вскоре закроет перевал снегами. Нужно спешить.
С его мнением нужно было считаться. Алданский таежник был хорошо знаком с особенностями смены сезонов в этих краях.
– Вопрос решается просто, – промолвил со своего места Цареградский. – Надо собирать восемь вьюков и выходить с ними на север. Кто поведет первую партию, безразлично. Могу взять это на себя. Могу и остаться здесь, готовить вторую партию и заканчивать съемку побережья.
– Ну, конечно, надо закончить со съемкой, раз уж мы ее начали. Первый караван поведу я, – решил Билибин. – Но давайте разработаем план нашей переброски, маршрут, место будущей базы, сроки передвижений и так далее.
Вооружившись карандашом, он придвинул к себе большой лист бумаги, на котором с помощью Медова была начерчена грубая схема рек Колымского бассейна.
– Макар советует выйти с лошадьми на Бахапчу. Это километров двести тридцать – двести пятьдесят по вьючным тропам, по которым водят на Колыму оленьи транспорты. Правда, якуты везут свои грузы на нартах зимним путем, а у нас только вьючные лошади. Это, конечно, труднее, но мы постараемся использовать преимущества летнего пути. Поднимемся по Оле и, перевалив через Охотский водораздел, спустимся по долине Малтана к Бахапче. По словам Макара и других каюров, это многоводная река и по ней можно сплыть на плотах к Колыме. Итак, мы построим на Бахапче плоты и поплывем до ее впадения в Колыму, а затем и по самой Колыме до устья Среднекана. Там и начнем работать. От Бахапчи мы вернем лошадей с Макаром в Олу, и затем этим же путем сразу отправится партия Валентина. Весь остальной состав экспедиции выедет на Среднекан с Корнеевым уже третьим эшелоном, по зимней дороге.
– А Бахапча проходима для плотов? – спросил Казанли у Медова.
– Наши люди всегда на оленях зимой кочуют, – отвечал проводник. – По реке не плаваем. Страшно, камни много. Давно-давно большой плот разбился, двадцать казаков пропало. Однако нынче в Бахапче вода большой, должно, и на плоту можно. Ничего, ваша экспедиция сплавится. Народ крепкий, молодой, веселый, хорошо песни поет!
– Нам ведь никто не велит на плотах плыть, если опасно, – вступил в разговор Бертин. – Пойдем, покуда можно, с лошадьми, а там посмотрим.
– Нет, идти нельзя, – возразил Медов. – На лошадях в Среднекан к зиме никак не поспеем. Шибко далеко берегом идти. Рекой сплавляться надо!
Идею о сплаве по реке энергично поддержали Цареградский и Раковский. Им не раз приходилось пользоваться плотами на реках Алданского района, и они уже имели некоторый опыт плавания среди порогов. Да другого выхода и не было. Только поэтапная переброска грузов могла вывести экспедицию из затруднений с транспортом.
Они еще долго совещались, согласуя график передвижений, составляя списки грузов и людей в первой, второй и третьей партиях и распределяя между собой геологические и хозяйственные обязанности.
Через несколько дней, 18 августа 1928 года, первая партия на восходе солнца покинула Олу. Впереди шли Медов и Билибин. Караван вьючных лошадей замыкал Раковский. С такими ограниченными возможностями Билибин смог взять с собой только геолога-прораба и четырех рабочих.
Еще широкая у поселка вьючная тропа поднялась на террасу реки Олы, и путники оглянулись на ярко блестевшее за ними иссиня-голубое море. Впрочем, за месяц ожидания оно порядком надоело, и потому Билибин, крепко пожав руку Цареградскому, решительно повернулся в сторону зубчатых вершин на горизонте и широким шагом двинулся вперед.
(Это мгновение можно смело считать историческим. Именно 18 августа 1928 года потянулась первая путевая ниточка в неведомый край, который позднее сыграл такую важную роль в истории страны.) Цареградский остался один. Ему и всем остальным участникам экспедиции предстояло ожидать здесь возвращения Медова и лошадей, с тем чтобы, забрав свою долю снаряжения и провианта, присоединиться к Билибину близ устья Среднекана.
На мгновение молодому геологу стало грустно. Но безоблачное небо, блестящие под солнцем скалы и ритмичный шум прибоя не располагали к грусти. Его ожидало много дел и забот – гораздо больше, чем предполагалось при распределении обязанностей.
