Текст книги "Мы отстаивали Севастополь"

Автор книги: Евгений Жидилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Только вот одеться вам, Александр Киприанович, придется в защитную армейскую форму, – предупредил я.

– А подберете на мой рост? – усомнился Евсеев. Высокий, широкоплечий, он головой упирался в потолок землянки.

– Найдем!

В землянку, прихрамывая, вошел комиссар Ехлаков. Знакомлю его с Евсеевым.

– Слыхал, слыхал, – пожав ему руку, улыбнулся комиссар. – Грехи «замаливать» к нам? Поможем тебе, у нас коллектив дружный, один за всех и все за одного.

Капитан 1 ранга облачился в гимнастерку и брюки-галифе, в кирзовые сапоги, отпустил небольшие рыжие усы. Внешне он стал выглядеть армейским офицером из запаса. Но, как и все наши матросы, под гимнастеркой носил тельняшку и, чтобы были видны ее голубые полосы, [162] ворот держал расстегнутым. Зовут его теперь «товарищ полковник». Вначале он не сразу отзывался, когда к нему так обращались, но постепенно привык. Вскоре в бригаде все узнали высокого, сутуловатого «морского полковника», который с утра до вечера ходит по передовой, все выспрашивает, всем интересуется, вникает в каждую мелочь. Это исполнительный и старательный работник. Начальник штаба А. Я. Кольницкий им доволен.

Изредка мы бываем в своем тылу, на Максимовой даче, которая считается нашим запасным командным пунктом. Здесь располагаются политотдел, строевая часть штаба, финансовая часть, медицинская служба бригады с лазаретом, офицерская столовая, клуб, типография газеты, авторота. В городе, на территории зенитного училища, остались лишь продовольственная и вещевая службы и всевозможные мастерские.

Как-то мне на наблюдательный пункт позвонил Ехлаков:

– Командир, что слышно на передовой?

– Ничего освоенного, потихоньку постреливаем.

– А ты знаешь, какие у нас пельмени будут на обед? Сам пробовал фарш – пальчики оближешь. Исключительные пельмени. Приезжай.

– Ладно, соблазнил. Приеду.

Мы с Федоровым направились к машине. Шофер Лукьянцев уже прогрел мотор.

– На Максимову дачу! – приказываю ему. – Комиссар звонил, говорит, пельмени сибирские к обеду готовятся.

– У нашего комиссара все сибирское: пельмени сибирские, песни сибирские, ухватки сибирские, – перечисляет Лукьянцев. И шутливо добавляет: – Правда, последнее время кое к чему и кавказскому склонность наблюдается.

Догадываюсь, на что намекает мичман. Холостяк Ехлаков часто заглядывается на Асю Гасанову.

Машина быстро домчала нас до Сапун-горы. По привычке обвожу взором наш фронт. Немцы молчат.

В столовой вестовой уже накрывает стол. Из кухни доносится аппетитный запах сибирских пельменей. Внезапно со стороны фронта послышались частые орудийные выстрелы. Начальник штаба Кольницкий докладывает по телефону, что против второго батальона капитана [163] Гегешидзе, на участке Итальянского кладбища, немцы перешли в наступление.

Выбегаем из столовой, садимся в машину. Лукьянцев на предельной скорости гонит к горе Гасфорта. Федоров, трясясь на заднем сиденье, ахает: позабыл захватить наши каски.

– Перестань, – останавливаю его причитания. – Может, уж и гору мы потеряли, а ты по каске плачешь. Смотри, какая там перепалка идет.

– Ты бы лучше по пельменям горевал, – ворчит Лукьянцев. – Так и не отведали мы их.

На горе Гасфорта вспыхивают огоньки разрывов, клубы черного дыма тянутся к небу.

Все отчетливее слышна ружейно-пулеметная стрельба. Останавливаемся у разрушенного хутора при повороте с Ялтинского шоссе на Чоргун. Мы с Федоровым бежим к высоте. Пока добираемся до окопов, бой стихает.

Гегешидзе, потный, возбужденный, докладывает, что в 13 часов немецкие батареи открыли огонь по нашему переднему краю. После короткой артиллерийской подготовки пехота противника бросилась на наши позиции. Командир шестой роты старший лейтенант Фирсов поднял свою роту в контратаку. Капитан Гегешидзе приказал открыть огонь минометной батарее, а затем включились в бой тяжелые минометы дивизиона Волошановича. Пока Фирсов и его бойцы отбивали натиск врага, Гегешидзе подвел из второго эшелона четвертую роту и ударил немцам во фланг. После жаркой стычки гитлеровцы отошли, оставив более пятидесяти трупов. Наш батальон потерял пять человек убитыми и десять ранеными. Погиб старший лейтенант Фирсов, отважный, волевой командир. В своей неизменной кубанке, подвижный, решительный, с острыми усиками на загорелом лице, он был очень похож на легендарного Чапаева. Краснофлотцы так и говорили о нем: «Наш Чапаев». Бойцы шестой роты и все мы тяжело переживаем эту утрату.

Я надолго теряю вкус к сибирским пельменям. Так и кажется, что, не будь их, проклятых, все сложилось бы иначе. Находясь на командном пункте, я бы своевременно принял меры. Тогда, возможно, и Фирсов остался бы жив.

Да, и в период затишья нужно быть начеку. Малейшая неосмотрительность чревата бедой. Фронт стабилизировался, [164] а бои идут. Гибнут люди. Мы похоронили героиню Севастопольской обороны пулеметчицу 25-й Чапаевской дивизии Нину Онилову, ласково прозванную бойцами Анкой, в честь прославленной пулеметчицы времен гражданской войны. Чуть позже севастопольцы со скорбью проводили в последний путь командующего авиацией флота Героя Советского Союза Н. А. Острякова и прибывшего из Москвы генерала авиации Коробкова. И многих других командиров, краснофлотцев и красноармейцев потеряли мы в эти дни так называемого затишья.

Все понимают, что впереди тяжелые испытания. И фронт, и город готовы ко всему. Севастополь помогает своим защитникам, чем может. Мы проверяем продукцию севастопольских заводов – минометы и мины к ним – непосредственно на переднем крае. Конструкторы и мастера приезжают к нам, и мы в их присутствии стреляем из изготовленного ими оружия по противнику. Впрочем, рабочие и на заводах трудятся под огнем, на станках, которые приходится восстанавливать после каждого обстрела. Не хватает инструмента, материалов. В таких условиях трудно рассчитывать на высокую точность изготовления. Но моряков не смущают некоторые недоделки. Если мина туго входит в ствол, вооружаются напильником и подгоняют ее тут же на огневой позиции, а если мина слишком свободно проваливается, то наматывают сальник из пакли. Мы заботимся только об одном: накопить побольше боеприпасов.

Излишняя запасливость чуть не подвела нас. Однажды в стороне от нашего участка послышался грохот. Мы и внимания особого на него не обратили, думали, что это нас не касается. Но вдруг доносят мне, что рвутся снаряды на нашем артиллерийском складе за французским кладбищем. Тотчас же едем туда. Оказалось, шальной вражеский снаряд поджег наш оклад. Пожар быстро потушили, боезапас вывезли, но раскрылась наша тайна. Дело в том, что этот склад мы прятали от всех. Наш предприимчивый начальник артснабжения капитан Авшович сумел раздобыть столько снарядов, что решил часть их припрятать про запас. Так и возник «нелегальный» склад за французским кладбищем.

Когда в штабе армии узнали, что у нас рвутся снаряды, были посланы представители для проверки. На месте [165] происшествия они обнаружили только обгорелые доски от ящиков и никаких следов боезапаса. Но генерала Петрова не проведешь. Он позвонил мне по телефону:

– Слушайте, что это у вас за «черная касса» образовалась?

Деваться некуда, признаюсь:

– Так точно, товарищ генерал, «черная касса» на «черный день».

– А совесть вас не мучит? Ведь знаете, что у ваших соседей не густо со снарядами.

Пришлось поделиться своим богатством с Горпищенко и Тараном. Когда матросы грузили на машины ящики с боезапасом, бедный Авшович чуть не плакал. Но долго унывать не в его характере. Тут же укатил в Севастополь. И мы не сомневались, что он опять облазит все артсклады в поисках снарядов.

Кончилась необычно холодная для Крыма зима, растаял снег. Мартовское солнце высушило склоны гор. Только в низинах, балках да оврагах еще сыро, и липкая тягучая грязь затрудняет движение и пешеходам, и транспорту. На сапоги налипает столько грязи, что их не поднять. Проезжей оставалась только шоссейная дорога Севастополь – Ялта. Чтобы добраться до КП на Федюхины высоты, приходится сворачивать с шоссе у Семякиных высот и пробираться полтора километра проселком. Этот участок просматривается противником, и стоит показаться здесь машине, как по ней тотчас же начинается стрельба. Дорога жуткая, даже наш «ЗИС-101» с трудом проходил по ней.

Ехлакову как-то понадобилось срочно попасть на командный пункт. Шофер Лукьянцев отговаривал его ехать, но комиссар был непреклонен.

До поворота с шоссе машина прошла хорошо, но в самой низине, у хутора перед Федюхиными высотами, забуксовала. Ревел мотор, шофер включал то переднюю, то заднюю передачу, но машина – ни туда ни сюда. Комиссар, опираясь на палку (он все еще прихрамывал после «дегустации» мин), пытался подталкивать ее, но ничего не получалось. Пока возились с машиной, противник открыл по ней артиллерийский огонь. Ехлаков и Лукьянцев, увлеченные вытаскиванием машины, заметили это, когда попали в «вилку» первых разрывов и очередной снаряд разорвался совсем рядом. Тогда они бросили [166] свой лимузин и побежали по грязи. На КП явились грязные, потные. Ехлаков делал отчаянные попытки улыбаться, но пунцовое от напряжения лицо выдавало, чего это ему стоит. Больная нога приносила комиссару невыносимые страдания. Мне не терпелось отругать его за ненужную браваду, но я сдержался.

К нашему удивлению и радости, машина уцелела. Вечером ее вытянули из трясины.

Автотранспорт застревает на раскисших дорогах. Выручают лошади. Почти все грузы мы теперь перевозим на них. Подарок Горпищенко, маленькая, но крепкая лошадка, выхоленная связным Федоровым, тоже работает на славу.

Пока немцы нам не особенно досаждают, каждому батальону и дивизиону поочередно представляется двухнедельный отдых в районе Максимовой дачи. Здесь они пополняются личным составом, производят ремонт вооружения и техники. Офицерский состав проходит боевую подготовку в бригадной школе. Начальник школы капитан Минчонок очень гордится своей должностью. Он всегда подтянут, тонкую талию туго перехватывает широкий офицерский ремень с портупеями, сапоги начищены до блеска. Минчонок отличается неумолимой требовательностью, не допускает малейшего отклонения от уставов, добивается от каждого слушателя школы безукоризненной строевой выправки. Иной офицер обижается:

– Что вы нас, на парад готовите?

– На фронт, – коротко парирует капитан. – Дисциплина на передовой нужна не меньше, чем в тылу, особенно тем, кто сам людьми командует.

С юга вереницами летят перелетные птицы. Вот над нашим фронтом, над горой с Итальянским кладбищем, показалась стая журавлей. Немцы начали стрелять по ним трассирующими пулями. Птицы заметались, треугольник разорвался, стая повернула обратно и с криком удалилась в сторону моря. Поднявшись на большую высоту, журавли вновь повернули на прежний курс и пролетели над нами.

– И птицам нет покоя от войны, – вздохнул Федоров.

Воспользовавшись наступившим теплом, мы ставим несколько палаток в районе Максимовой дачи, тщательно [167] их маскируя от наблюдения с воздуха. После сырых душных землянок палатка – настоящий курорт.

Рано утром меня будит пение соловья.

Осторожно выхожу из палатки. Солнце еще не взошло, но уже достаточно светло. Прямо передо мной приоткрыта железная дверь каптажа, вырытого в скале для собирания грунтовых вод. Оттуда доносится размеренный храп обитателей этого импровизированного убежища. Внизу, в балке, дымятся походные кухни, и около них возятся полусонные коки в белых колпаках. За балкой, на горе, большой зеленой шапкой вырисовывается Английское кладбище. В противоположной стороне сквозь густые ветви акаций едва просматриваются контуры двухэтажного серого здания нашего запасного командного пункта.

Удивительно тихое утро. Как будто нет войны. Соловей продолжает петь, никем не встревоженный. Я пристально всматриваюсь в зеленеющие ветви кустов и наконец нахожу маленького певца. Задрав вверх серую головку и закрыв глазки, он с упоением высвистывает звонкие трели.

Но всходит солнце, и перед глазами во всей неприглядности встает картина войны. Видны разрушенные здания, развороченные памятники, сплошные воронки на невспаханной земле. Впрочем, о земле, об ее обработке думают наши люди и в эту тревожную весну. Исполком городского совета выдвинул перед севастопольцами лозунг: «Каждому двору – огородную гряду». Плакаты с этим призывом расклеены на домах в Лабораторной балке, при въезде в город. Население горячо откликнулось на него. Где только можно, разбиваются огороды – в палисадниках, на бульварах, во дворах.

Хозяйственный Будяков тоже бы не прочь завести подсобное хозяйство, но на это нет ни времени, ни свободных рук. Тем не менее в некоторых батальонах и на кухне нашего НП появляются зеленый лук и свежий картофель. Оказалось, что в долине реки Черной матросы нашли целые плантации неубранного осенью 1941 года лука и картофеля. Лук, перезимовав в грунте, уже в марте пошел в перо. Картофель тоже уцелел, и матросы спешили его выкопать, пока он не пророс. Это значительно улучшило питание краснофлотцев. Вдобавок ко всему наши врачи настойчиво потчуют их заваркой из [168] шиповника и хвои, что помогает нам предотвращать цинготные заболевания.

Считаем дни. Идет одиннадцатый месяц войны. А Гитлер хвастался за две – три недели расправиться с Советской страной. Блицкриг растягивается на годы. После разгрома под Москвой немцы всю зиму не пытались предпринять серьезного наступления. По-видимому, накапливают силы на лето. Нам становится известно, что гитлеровцы подтягивают войска к Севастополю. Это и тревожит и радует. Конечно, мало приятного слышать, что на твоем участке численность войск неприятеля непрерывно возрастает. Но вместе с тем мы гордимся этим. Вражеские войска оттягиваются сюда со всех сторон. Значит, будет легче нашим друзьям на других участках огромного фронта, протянувшегося от Заполярья до Черного моря. Значит, не зря мы вот уже полгода отстаиваем окруженный врагами клочок советской земли.

Готовимся к первомайскому празднику. Ехлаков часами просиживает с редактором, обдумывая праздничный номер газеты. Коллективы художественной самодеятельности разучивают новые концертные программы. Вечерами агитаторы проводят с моряками беседы о том, чем страна и ее воины встречают Первомай. Матросы пишут лозунги и плакаты.

Третий батальон отдыхает на Максимовой даче. 30 апреля сюда приезжают гости – комсомольцы-старшеклассники севастопольских школ. Школьники украшают землянки, в которых разместились бойцы. Девушки плетут гирлянды из зелени и цветов. Мальчики привезли с собой провода, лампочки, аккумуляторы и налаживают в землянках электрическое освещение.

Среди краснофлотцев немало жителей Севастополя. Они когда-то занимались в тех самых школах, где сейчас учатся наши юные гости. Ребята упросили комсомольцев Владимира Суховия, Михаила Ходотая, Александра Бара, Михаила Тоболина рассказать о своих боевых делах.

– А мы после всем ребятам расскажем, как воюют выпускники нашей школы! – заявил шустрый вихрастый паренек.

Матросы стесняются, говорят о себе скупо, они убеждены, что ничего особенного не сделали. Но школьники слушают их затаив дыхание и в каждом видят героя. [169]

Вечером ребята присутствуют на комсомольском собрании батальона. Вместе с бойцами они почтили память комсомольца Александра Сладковского, геройски погибшего несколько дней назад. Собрание рассматривает заявления молодых краснофлотцев с просьбой принять их в комсомол. Первым обсуждается заявление Алексея Чайковского. Его просят рассказать свою автобиографию. Она проста, как у большинства наших бойцов. До призыва – рабочий. На флоте с мая 1941 года. Службу начал в учебном отряде. Воевал сначала в 3-м морском полку, а затем в нашей бригаде. Неоднократно участвовал в вылазках в тыл противника. Перенес ранение и контузию. За отвагу в бою получил несколько благодарностей от командования. Чайковского принимают в комсомол единогласно, под дружные аплодисменты. К столу президиума подходят все новые и новые молодые бойцы.

Утром морякам бригады зачитывается первомайский приказ Верховного Главнокомандующего и праздничные приветствия, поступившие со всех концов страны. На переднем крае включены на полную мощность репродукторы: передаются первомайские призывы, обращенные к немецким и румынским солдатам.

По склону высоты скатилось на наши позиции старое автомобильное колесо, пущенное из немецких окопов. К нему привязана фанерка с безграмотной писаниной на русском языке. Фашисты предлагают защитникам Севастополя сдаваться в плен, так как все равно, мол, осажденные в крепости погибнут от голода: «Вы доедайт последняя кошка...» Когда бойцам зачитываем это послание, стоит оглушительный хохот.

По просьбе моряков заставляем пленного немца по громкоговорящей установке зачитать своим собратьям меню нашего праздничного обеда: зеленый борщ со свининой, макароны по-флотски, шампанское...

Если мы в чем и испытываем нехватку, так не в пище, а в боеприпасах. Несмотря на расторопность наших хозяйственников, снарядов и мин мы получаем все меньше и меньше. На каждый день нам планировались лишь доли боекомплекта. Правда, у нас еще имеются некоторые запасы снарядов и мин, и поэтому мы позволяем себе иногда увеличивать норму расхода, но стреляем только по обнаруженным целям и совсем прекратили стрельбу по площадям. [170]

Севастополь в огне

Гроза надвигается

Вот и май наступил. Расщепленные, поломанные, казавшиеся зимой мертвыми, деревья покрылись робкой молодой листвой.

Враг все еще бездействует. Но мы чувствуем, что над нашим фронтом сгущаются тучи. Гроза вот-вот разразится. Кровопролитные бои разгорелись на Керченском полуострове. Фашисты бросили туда огромные силы против нашего десанта и теснят его.

17 мая в Севастополе собрался Военный совет флота с участием командиров соединений и руководителей городских советских и партийных организаций. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский объявил, что советскими войсками оставлена Керчь. Свои соединения, освободившиеся на керченском направлении, враг перебрасывает под Севастополь. Сейчас он сосредоточил против нас до десяти пехотных и двух танковых дивизий. 11-ю армию Манштейна будет поддерживать 8-й воздушный корпус.

– Необходимо принять самые энергичные меры, – предупреждает командующий флотом, – к укреплению позиций, подготовке всех видов огня к отражению возможного в ближайшие дни штурма. Гитлер дал Манштейну директиву овладеть Севастополем в течение четырех – пяти дней с начала наступления.

Член Военного совета флота Н. М. Кулаков предложил провести в частях и на кораблях делегатские собрания личного состава. [171]

– Краснофлотцы и красноармейцы, – заявил он, – должны знать создавшееся положение, ничего скрывать от них мы не будем и призовем к стойкости и самоотверженности.

Делегатское собрание нашей бригады состоялось 19 мая. Делегаты прибыли от каждого взвода. Кроме того, от каждой роты присутствовал командир или политрук. Собралось более 200 человек. Приехали члены военных советов флота и армии – дивизионные комиссары Кулаков и Чухнов, бригадный комиссар Кузнецов. Собрание проводили на открытом воздухе. Широкие кроны столетних дубов, еще сохранившихся на Максимовой даче, скрывали нас от наблюдения с воздуха.

Н. М. Кулаков рассказал участникам собрания о надвигающейся угрозе Севастополю и от имени Военного совета призвал всех бойцов и командиров до последней капли крови отстаивать героический город, родную землю.

Один за другим выступали представители взводов – краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры.

Снайпер пятого батальона сержант Васильев доложил, что он из винтовки, подаренной ему комиссаром Ехлаковым, открыл счет второй сотне уничтоженных немцев, что он и впредь будет беспощадно истреблять фашистов.

Старшина Георгий Ефимович Хутаба говорил кратко, отрывистыми фразами:

– Мы, бойцы второго батальона капитана Гегешидзе, грузины, абхазцы, аджарцы, вместе с русскими братьями будем стойко защищать Севастополь. Страх не сожмет наши сердца, не заставит дрожать руки!..

Разведчик старшина 2-й статьи Иван Прокофьевич Дмитришин поклялся за весь взвод, что разведчики проникнут на территорию врага и добудут для командования точные сведения о противнике.

Горячо выступил комиссар второй батареи минометного дивизиона Григорий Иванович Гончаров. Он вышел на середину круга, поднял высоко над головой горсть земли и произнес:

– За эту землю, за землю родного Севастополя мы будем стоять насмерть!.. Ни малейшей тенью малодушия не омрачим боевую славу черноморцев.

Всем делегатам хотелось высказаться. [172]

– От нашего взвода еще не выступали!..

– От артиллеристов дайте выступить!..

Собрание приняло обращение к бойцам, дало клятву верности Родине.

«Не сдадим Севастополь, пока сердце бьется в нашей груди. Смерть фашистам!» – так заканчивалось это воззвание.

Готовясь к решающим боям, обе сражающиеся стороны ведут активную разведку. Выискивают всякие способы вскрытия огневой системы, изучают расположение войск, оборудование позиций. На карты наносятся все новые и новые части, подразделения, батареи.

Над нашими позициями часто стал появляться немецкий воздушный разведчик «фокке-вульф». Эта неуклюжая машина с торчащим в виде костыля фотообъективом кружит над нами с утра до вечера. В нее никто не стреляет из-за опасения вскрыть стрельбой огневую систему, все стремятся спрятаться и прикрыть чем-нибудь оголенные фортификационные сооружения. Сделав несколько параллельных галсов от Балаклавы до Мекензиевых гор, самолет уходит на север, на смену ему приходит другой. Мы делаем ложные позиции, имитируем стрельбу ложных батарей, чтобы дезориентировать противника. Однако на большой успех маскировки нельзя рассчитывать, так как весь оборонительный район крепости занимает площадь не более шестисот квадратных километров выжженной войной и солнцем земли.

Непрерывно наблюдая за противником, мы заметили усиленное движение по дороге из Уппы на Чоргун. На коротких открытых участках этой дороги то и дело появляются груженые подводы, артиллерийские и минометные установки, велосипедисты, группы солдат. Они направляются к высотам 249,7 и 258,0 и скрываются за ними. Но только по этим данным нельзя составить полной картины о силах противника. Необходимо проникнуть в глубину его обороны и добыть более полные сведения.

Обстановка для ведения разведки крайне тяжела. Ночи стали короткими, темного времени – не более пяти часов. Ночью перед передним краем противник освещает местность ракетами и прожекторами. От разведчиков требуется особая сообразительность, мужество и скрытность действий. Почти невозможно стало вести разведку взводом, [173] а тем более ротой. Действовать могут лишь мелкие группы.

Начальник штаба пятого батальона капитан Головин, обдумав план разведки восточной окраины селения Нижний Чоргун, вызвал к себе командира разведывательного взвода старшину 1-й статьи Ивана Прокофьевича Дмитришина. Это уже известный в бригаде разведчик, зарекомендовавший себя дерзким и решительным в достижении цели. Дмитришин бесшумно вошел в землянку, когда Головин сосредоточенно рассматривал топографическую карту.

– Старшина первой статьи Дмитришин, – отрапортовал разведчик.

– Фу, черт возьми, – вздрогнул Головин, роняя пенсне. – Откуда вы взялись?

– Разведчик всегда должен пробираться незаметно, – улыбаясь отвечает невысокий, широкоплечий старшина.

– Есть ответственное задание, Дмитришин.

– Чую, шо недаром капитан над картой морокует. Ваше задания, наше выглядання. Слухаю, – по-украински зачастил разведчик.

– Так вот слухай. Нужен солидный «язык» и приличные документы. Их можно достать за Нижним Чоргуном.

– Больше ничего не треба, усе ясно, як в лунну ничь, – отвечает Дмитришин. – Беру двух хлопцев и сию же годину видпровляемося.

Дмитришин вышел из землянки. Он решил взять с собой сержанта Андрея Прокопенко и краснофлотца Василия Савченко. До войны Прокопенко работал слесарем, руками мог зажать как тисками. Другой разведчик, Василий Савченко, молодой, верткий, увлекался боксом.

Дмитришин проинструктировал своих помощников, проверил вооружение, снаряжение и скомандовал:

– Хлопцы, за мной!

В глухую темную ночь 20 мая три разведчика бесшумно покинули окопы. По-пластунски, плотно прижимаясь к земле, ползли они к позициям врага. Останавливаться приходилось почти каждую минуту. Но вот и передний край противника. Гитлеровцы бодрствовали. Нужна была исключительная выдержка. Теперь одно неосторожное движение могло погубить разведчиков. [174]

Иван Дмитришин изумительно точно ориентировался в обстановке. По движению немецких солдат в траншеях он определил расположение ближайшего командного пункта и пополз туда. Показался чуть заметный холмик блиндажа. По опыту прежних разведок Дмитришин знал, что людей на командном пункте немного, но обязательно есть офицер. Под покровом ночи разведчики залегли у входа в блиндаж, прижались вплотную к земле. Каждая минута ожидания казалась вечностью. Вдруг дверь блиндажа распахнулась, узкая желтая полоска на мгновение легла на землю, и из блиндажа вышли два человека: офицер с полевой сумкой через плечо и солдат с походной рацией за спиной, с автоматом в руках. Наступил решающий момент. Как только немецкий офицер поравнялся с притаившимися разведчиками, Дмитришин ударом приклада по голове оглушил гитлеровца, засунул ему в рот приготовленный кляп, обезоружил, связал руки и, сняв полевую сумку, надел ее себе через плечо. А с солдатом разделался Прокопенко. Но сержант, не соразмерив силы, так ударил фашиста, что уложил его на месте. В это время Савченко с автоматом в руках и гранатами за поясом зорко наблюдал за обстановкой, готовый немедленно вступить в бой.

Через несколько мгновений все было покончено. В руках разведчиков оказались «язык», сумка с оперативными документами, полевая рация, немецкий пистолет и автомат. Теперь предстояла не менее сложная задача – добраться с пленным к своим. Ползком, таща на себе немецкого офицера, разведчики двинулись в обратный путь. С рассветом они вернулись в батальон. Из документов и опроса немецкого офицера, а также из других источников мы получили ценнейшие сведения.

Было установлено, что против первого и второго секторов сосредоточился 30-й армейский корпус, против третьего и четвертого секторов на Северной стороне стоит 54-й армейский корпус. В стыке между двумя этими немецкими корпусами против бригады полковника Горпищенко – 18-я пехотная румынская дивизия.

Общая численность войск противника – свыше 200 тысяч человек, что в три раза превышает количество наших войск. Авиация противника состоит из 600 самолетов, а у нас всего 100 самолетов устаревших типов. Немцы имеют 450 танков против 38 наших. Минометов [175] у противника семьсот, а у нас около сотни. Лишь артиллерии было примерно равное количество. Но гитлеровцы подтянули к Севастополю самую крупную артиллерию, имевшуюся в их распоряжении, в том числе 600-миллиметровые орудия. Такая батарея установлена на позиции в районе Бахчисарая. Два неразорвавшихся снаряда этой «Берты» найдены в районе 30-й береговой батареи и доставлены в артсклад на Сухарную балку. Каждый снаряд весит около 1,5 тонны.

Мы хорошо сознавали, что преимущество у противника явное, но никакой растерянности среди нас не было. За семь месяцев обороны мы привыкли отбивать атаки превосходящего нас по количеству врага.

Наша бригада занимала прежние позиции – по высоте с Итальянским кладбищем (гора Гасфорта), Телеграфной горе, по высоте 154,7, а в глубине – все те же Федюхины высоты. На правом фланге в первом эшелоне – второй батальон Гегешидзе, в середине – пятый батальон Подчашинского и на левом фланге – четвертый батальон Родина.

Во втором эшелоне на Федюхиных высотах расположился первый батальон майора Запорощенко. Третий батальон капитана Рудь числится в резерве командующего армией и размещается на Куликовом поле на случай высадки противником десанта с моря или воздуха. Численность каждого батальона от 500 до 600 человек. Артиллерийский дивизион занял позиции на западных, а минометный – на восточных склонах Федюхиных высот. Всего в бригаде насчитывается около 4500 человек.

В конце мая наша спокойная жизнь кончилась. Начались почти беспрерывные огневые налеты. Прежде всего противник обрушил артиллерийские и авиационные удары по нашим вторым эшелонам, резервам и командным пунктам.

28 мая фашистская авиация подвергла «обработке» район Максимовой дачи. В это время я находился в помещении командного пункта. Расположенная в 200 метрах от нас зенитная батарея открыла огонь. Пришлось срочно покинуть командный пункт и зайти в ближайшие укрытия. Кое-кто использовал водопроводные и канализационные смотровые люки – в каждом из них могут спрятаться два человека. Некоторые залегли в канавах и воронках. Мы с полковым комиссаром Ищенко успели [176] укрыться в каптаже. Самолеты-бомбардировщики, а их было не менее десяти, сбросили 100-килограммовые фугасные бомбы на зенитную батарею и в расположение нашего командного пункта. Разрывы подняли густую пыль, и сразу невозможно было установить, куда упали бомбы.

Самолеты отбомбились и ушли на север. Мы выбежали из наших укрытий. В воротах разрушенного взрывом гаража увидели лежащего на земле человека. Его лицо покрыто слоем копоти и пыли. Безжизненно раскинуты руки. В этом черном полуживом человеке мы едва распознали воентехника 2 ранга Красноперова, начальника технической части бригады.

– Со мной все кончено, спасайте других, – тихо говорит он. Тут только мы замечаем, что у него раздроблены обе ноги. Срочно отправляем раненого в госпиталь. Через несколько минут Красноперов там скончался.

В другом углу разрушенного гаража находим труп изувеченного осколками комиссара автороты старшего политрука Земскова.

Оба погибших офицера, скромные трудолюбивые люди, пользовались большим уважением краснофлотцев. Красноперову шел пятый десяток. До войны он руководил в Ростове крупным автомобильным хозяйством. Земсков выглядел еще старше. Шоферы его так и звали – «наш батя», а Земсков называл их «сынками».

В сотне шагов от гаража поднимается густой бурый дым. Бежим туда. Здесь находился наш камбуз. Бомба угодила в него во время приготовления обеда. Все, кто был на камбузе, погибли. Понесла потери от этой бомбежки и наша медицинская служба; вблизи от землянки медпункта погибли военфельдшер Раиса Бабенко и санитар краснофлотец Миркус.

Вскоре фашисты повторили налет. На этот раз бомба попала в каптаж, где располагалась строевая часть штаба бригады. Всех находившихся там людей вместе с начальником строевой части капитаном Шелестом засыпало обрушившимся сводом, и спасти никого не удалось.