Текст книги "Отсвет мрака"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

И я погружаюсь в теплую, упругую воду, становясь недостижимой для чужих недобрых глаз. Я – частица этой воды, частица общей плоти, я растворена в ней, мы все – сестры, мы все – капли одного озера, мы все – неразделимое целое.

Меня касаются чьи-то руки, обнимают, привлекают к себе. Я вижу незнакомые, но совершенно родные, милые лица, светящиеся глаза, исполненные той же радости, что переполняет и меня. Я не принадлежу себе. И не хочу этого.

Боже, до чего хорошо! До чего свободно, до чего легко!..

Высокая темная фигура возникает на берегу озера, будто сконденсировавшись из переплетения теней. А может быть, это ожил и задвигался сталагмит?.. Это прекрасный самец, длинные гладкие мышцы, оливковая кожа, ниспадающие по плечам льняные волосы. И – сковывающий, манящий, властно диктующий свою волю взгляд синих очей… Самец наг, как и все мы. Жадно, хищно пожирающие его наготу восторженными глазами, готовые следовать его воле, исполнить любую прихоть этого желанного тела.

Где-то на самых задворках сознания полузабытый всеми инспектор Индира Ф. еще пытается соблюдать свой профессиональный долг: “Ингвар Лихтшиммер, довольно популярный экстрасенс и психотерапевт. В определенных, разумеется, кругах, в среде молоденьких экзальтированных дамочек, никакими особенными недугами, кроме избыточного либидо, не страдающих. Псевдоним, конечно. Настоящее имя – Василий Говядин. Схема в инфобанке не зарегистрирована, иначе схемосканы отметили бы радостный факт его присутствия. Вывод: в криминальном плане господин Лихтшиммер–Говядин непорочен. Но экстрасенс, как говорят знающие люди, подлинный. Сейчас, когда сознание расторможено, пороги мотивации попраны, он способен вить из бедных серых мышек веревки любой толщины…”

Он и вьет.

Его звучный, стальной баритон наполняет собой сделавшиеся вдруг тесными своды пещеры. И безразлично, что он говорит. Так, какие-то банальности, незначащие пустяки. “Вы свободны, вы птицы света, вы рыбы любви…” Он мог бы читать нам “Конька-горбунка” или передовицу “Вечернего Гигаполиса”. Все равно мы в его полной власти.

А кулон жжет довольно болезненно.

Лихтшиммер простирает к нам руку. Мог бы и не делать этого: синий луч его взгляда безошибочно отмечает избранных.

И меня в их числе.

Марина А. ничего не может с собой поделать. Да и не желает, кстати. Такое приключение для нее – шанс, удача, бриллиант в ладошку, протянутую за милостыней.

Мы выходим на берег. Вода стекает по нашим обнаженным телам, обращая их в осыпанные дроблеными самоцветами статуи.

– Ближе… ближе… – призывает самец своих маленьких трепещущих самок.

Его фаллос обращается в копье, одновременно и грозное, и притягательное.

Марина А. готова пасть первой жертвой этого горячего оружия.

Но в планы Индиры Ф. это не входит. И она с огромным усилием, с боем прорывается на авансцену. Поскольку расшифровывать себя в такой обстановке и в таком виде просто немыслимо, она находит правильное решение.

Нет, такое изобилие впечатлений не для моей неискушенной души. Тихонько пискнув, я падаю без чувств.

Глаза мои закрыты. Вокруг происходит некоторое коловращение. Меня бережно поднимают и несут. Все происходит быстро и отлаженно. Это и понятно: я же не первая мышка, потрясенная близостью к коту, да не дворовому дистрофику, а к дюжему камышовому хищнику…

Меня укладывают на теплое и упругое. Возле лица витают острые запахи ароматических солей. Пора бы уже и опамятоваться.

Со стоном приподнимаю веки.

Надо мной склоняется Дина-Филифьонка. Ее колдовской облик в значительной мере утрачен. На античные формы небрежно наброшена алая пелерина. Горгоньи волосы спутаны. Обнаружив, что я прихожу в себя, она понемногу удаляется и вовсе пропадает с глаз долой.

“Кошачий глаз” буквально пылает.

Опираюсь на дрожащую от слабости руку и принимаю сидячую позу. Отказывается, меня переместили обратно в райский сад. Туда, где я сбросила свои одежды-скорлупки.

Над ними как раз удобно расположился в низеньком кресле красивый темноволосый мужчина. В черных брюках, белом клетчатом пиджаке и итальянских туфлях.

Он курит тонкую сигаретку, внимательно и серьезно изучая меня стеклянистыми глазами, а на ладони у него лежит мой браслетик-бипер, тихонько, но настойчиво подающий голосок.

– Итак? – спрашивает Зомби выжидательно.

10. ИГОРЬ АВИЛОВ

Все, кто есть в кабине, не исключая меня, пристально рассматривают кружащуюся внизу крышу.

– Вроде пусто, – говорю я неуверенно. Водитель молча пожимает плечами.

– Бросим бомбочку? – спрашивает кто-то сзади.

– Нет, – это голос Тарана. – Разыграем “плейбоя”.

И элкар стремительно снижается. Прямо под пули снайперов. При этом он небрежно вихляет бортами и мало что не кувыркается. Все это сильно смахивает на самоубийство. Но мне хочется верить, что “кайманы” знают что делают.

Машина садится на крышу. Терпеливо ждем, когда же из нас начнут ладить решето. Однако выстрелов не следует.

– Я так и знал, – бормочет Таран. – Они любопытные.

Похоже, он прав: террористам и в голову не приходит, что “кайманы” будут действовать так откровенно и нагло. Нас принимают за моторизованный кутеж, вздумавший порезвиться.

– Я пошел, – коротко говорит Таран и вываливается в приоткрытую дверь.

Сейчас на нем нет обязательного бурого наряда – когда и как он исхитрился от него избавиться, одному Богу ведомо! Панцирь упрятан под бесформенным плащом, через ворот которого для вящей имитации расхристанности торчат концы клетчатого кашне. Ни дать ни взять человек в глубоком драбадане. В руке бутылка с яркой, чтобы за милю видать, наклейкой. Таран, спотыкаясь, бредет к бетонному парапету с явным намерением справить малую нужду на раскинувшийся вокруг вечерний Гигаполис. Бутылка мешает ему вскрыть ширинку, и он с недвусмысленным междометием выливает ее содержимое в рот, порожнюю же емкость не глядя швыряет через плечо.

– Первый зарф в тени антенны по левому борту, – слышим мы негромкий голос Тарана. – Второй на чердачной лестнице, вооружен машин-ганом с оптикой. Ждать: должен быть третий.

Водитель вытягивает откуда-то из-под ног тупорылый “соренсен” и выцеливает чердачную лестницу. Ясно, что террориста он не видит, но это и не нужно: “соренсен” накроет своим импульсом все, что там есть в радиусе трех метров.

Таран облегчается, рискованно балансируя на самом краешке бездны. Во всех смыслах.

– Появился третий, – говорит водитель в микрофон.

И мы видим террориста, умотанного черным тряпьем с головы до ног. Он приближается к Тарану сзади, держа того на прицеле точно такого же “соренсена”.

Таран оборачивается, непринужденно застегивая штаны. Замечает террориста, лицо расплывается в пьяной улыбке.

– Ты, бар-ран!..

И делает шаг навстречу.

– Get buck![16] – задушенно рявкает террорист.

– Ладно, ладно, – соглашается Таран и поднимает руки.

В этот момент его сильно ведет в сторону антенны.

Не спуская глаз с безобидного кирюхи, террорист движется к элкару. Верно, хочет удостовериться, что там никого нет. А скорее, разжиться бутылкой такого же завлекательного пойла.

– Разобрали всех! – командует водитель и накрывает чердачную лестницу бесшумным импульсом.

Таран мягко падает на бок и, перекатившись, в упор садит из шок-гана в невидимого отсюда снайпера. В этот же момент все четверо “кайманов”, словно черти из бутылки, оказываются снаружи. Пока один из них лупит всем, что у него есть, по опешившему зарфу как по макиваре[17], остальные рассыпаются по крыше в поисках неучтенных наблюдателей. Водитель же, сделав свое дело, приникает к экрану пеленгатора, пытаясь перехватить возможный сигнал тревоги. И только я сижу дурак дураком.

“Кайманы” возвращаются к машине. Дышат ровно, морды спокойные, как будто и впрямь погулять выходили.

– Кругом тихо, – говорит водитель.

Таран быстро крестится и стучит костяшками пальцев по борту элкара.

– Малыш, готовься.

– Всегда готов, – бормочу я и вылезаю из кабины.

– Ради всех святых, не геройствуй, – почти умоляюще произносит Таран. – Если что с тобой стрясется, век себе не прошу.

Он достает из-под панциря фляжку.

– Глотни, браток. И – с Богом.

Во фляжке коньяк, и неплохой. Кажется, дагестанский.

Пито было нами этого коньяка в изобилии. Ведрами и тазиками. После дозы такого вот напитка – в скособоченной халупе, при свете полной луны, что висела над многократно пробитой снарядами крышей (хозяин угощал нас лежалым сыром и пыльной зеленью, а просил лишь об одном: чтоб не уходили до утра) – я и назвал Ульку Маргерса братом. А он – меня.

Мы клялись друг другу в этом кровавом братстве самыми страшными клятвами. Мы плакали друг у друга на плече: в ту пору нам уже было кого оплакивать в этой нелепой и безжалостной войне. И хозяин, пожилой небритый кавказец, национальность которого я так и не запомнил, с протокольной рожей базарного мафиозо, тоже плакал и клялся на своем и русском языках, что выдаст за каждого из нас по дочери, краше которых нет среди этих гор. Лишь бы мы не ушли до утра.

И мы не ушли. Нас было всего двое, но той ночью ни один вонючий боевик не вступил под нашу дырявую крышу.

…Улька продал меня позже. Месяца два спустя. А когда я, замотанный в бинты, что египетская мумия, возвращался знакомой дорогой в санитарном обозе, там не было ни халупы, ни всего селения, вообще ничего. Корка черного вспученного асфальта. И я остался холостяком. А про Ульку Маргерса не знаю…

Подхожу к лестнице. На верхних ступеньках лежит ничком зарф в обугленном комбинезоне. От него идет едкий дымок с запахом горелого волоса. Осторожно переступаю через покойника, едва успев нашарить пуговицу левой рукой – дурная примета перешагивать через трупы! – и начинаю спуск.

На чердаке темно и пахнет мышами. Прислушиваюсь. Потом, обнаглев, тихонько подаю голос:

– Эй, кто-нибудь!..

Молчание в ответ. Что ж, нашим легче.

В нескольких шагах вижу светящийся квадрат люка. Дыхание слегка сбивается. “Спокойно, Малыш…”

И вот я на самом верхнем этаже “Националя”. Интересно, какой же это по счету?.. Никогда не задумывался, хотя частенько летал мимо по служебным надобностям. Я вообще здесь впервые в жизни.

Этаж погружен в потемки, лишь слабо мигает аварийное освещение. Кажется, что мои ботинки бухают на весь отель.

Впереди с шорохом открывается дверь. И я вижу зарфа.

– Что делать тут? – спрашивает он.

Я делаю идиотскую гримасу:

– Мне… э-э… сказали, что…

– Не ходить надо тут! – поразмыслив, говорит террорист. – Есть давать?

– Сейчас принесу, – обещаю я и поспешно прохожу мимо.

Интересно, насторожится ли он, если я обернусь? Оборачиваюсь. И вижу, что зарф направляется к чердачному люку.

Выдергиваю фонор-карту и шепчу:

– Таран, в вашу сторону скачет зарф!

– Понял, Малыш. Работай спокойно, мы его упакуем.

Как и положено, открываю все двери, которые открываются. Номера пусты, в некоторых все перевернуто вверх дном. Кое-где замечаю брошенные впопыхах вещи. Ну и переполох же здесь был, наверное, часов шесть-семь тому назад!

Этаж кажется бесконечным. Чертова прорва закоулков и тупичков. В холле работает видеосет, транслируя волейбольный матч. На столике перед обширным диваном лежит дымящаяся сигара.

– У меня чисто, – говорю я.

Из люка беззвучно возникают “кайманы”. И снова разбегаются по этажу, снова суют носы во все дыры… Таран хлопает по плечу.

– Молоток, Малыш. Будь в тебе поменьше росту, взял бы к себе.

– Очень уж складно у нас все получается, – говорю я с сомнением. – Неужели они настолько тупы, что ставят по одному охраннику на этаж?

– Их не так много. По нашим оценкам – человек двадцать. И потом, кто тебе сказал, что они должны быть умными?

– Выходит, пока счет “четыре–ноль” в нашу пользу?

– Выходит, так. – Таран совершает какой-то замысловатый магический жест и тихонько хвалится: – Я привык делать зарфов всухую.

– Ну-ну…

И “кайманы”, расслабившиеся было после легкой удачи, снова превращаются в смертельно опасных хищников.

Спускаюсь по лестнице.

И первый, кого я вижу в коридоре, – Улька Маргерс.

11. ИВАН ЗОННЕНБРАНД, ПО ПРОЗВИЩУ ЗОМБИ

– Итак? – спрашиваю я, поигрывая бипером.

Голая дурочка молчит. Только на шее, на грудях, даже на животе у нее вдруг проступают большие багровые пятна.

– Что это? – любопытствую я, держа бипер двумя пальчиками. И, зная, что сейчас она мучительно ищет лживый, но правдоподобный ответ, сам же и отвечаю: – Это бипер. Он пищит. Потому что тебя вызывают. Кто вызывает? Поясняю: такие же ктыри, как и ты сама.

Она медленно подтягивает колени к животу и неловко садится, чтобы хоть как-то спрятать от меня свои неброские прелести. Но упрямо продолжает молчать, а в огромных ее глазищах, густо-синих и своеобразно красивых, я читаю не столько стыд, сколько растерянность. Ктырица не ожидала, что ее так легко и элегантно расшифруют.

– Кого мадемуазель ищет в этом богоспасаемом уголке?

– Я бы хотела одеться, – наконец роняет она.

– Разумеется. Позже… Когда мы выясним суть вашего задания. Видите ли, я близкий друг кое-кого из попечителей Салона и принужден исполнить свой дружеский долг, разобравшись в ваших, верится, благородных намерениях. Для чего готов применить всю свою профессиональную подготовку бывшего кадрового разведчика. Без промедления и в полной мере.

Кажется, я достаточно с ней откровенен. И в то же время оставляю крохотную лазейку. В конце концов, кто утверждает, что она явилась пасти именно меня?

Вообще-то, ктырица не так безобразна, как виделось мне издали. В ней чувствуется внутренняя сила. И эти пышные волосы, нарочито изуродованные нелепой прической. И эти яркие глаза. И фигура.

Кстати, о фигуре…

– Мадемуазель, конечно, может отречься от бипера. Но она не сможет отречься от других улик. Улика первая: ваше тело находится в разительном противоречии с легендой. Когда вы носите это рванье, – небрежно подбрасываю носком туфли ее платье, – то можете еще с некоторой натяжкой сойти за подслеповатую дурнушку. Но, обнаженная, вы преображаетесь. Фигура носит следы длительного и умелого шейпинга. Мускулы регулярно подвергаются серьезным тренировкам. Нет, вы отнюдь не “синий чулок” и не нуждаетесь в услугах салонов, подобных этому… Улика вторая: татуировка.

Теперь и щеки ее пылают.

– Верно, вы забыли о ней? Напрасно. “М” готическое и венок из омелы – это, кажется, “Маргариты”? Тем более, “синий чулок” органически не может иметь такое бурное прошлое. К тому же, статистика неумолимо свидетельствует: девушки из моторизованных банд вроде вашей, повзрослев, в большинстве становятся нашей клиентурой. Сиречь криминальным контингентом. А в меньшинстве принимают сторону закона и порядка. Судя по биперу, вы – из меньшинства. Убедительно? – И снова отвечаю на собственный вопрос: – Более чем убедительно.

Серые от волнения губы ктырицы беззвучно шевелятся. Молится она, что ли?

– Послушайте, девочка, мне надоело ваше молчание. Давайте от монолога перейдем в диалоговый режим. Назовите хотя бы ваше имя.

– Индира… – шепчет она. – Индира Флавицкая. Старший инспектор.

– Изумительное имя, экзотическое. Вполне гармонирует с вашей внешностью. Прекрасно. Откровенность за откровенность. А я Иван Альфредович Зонненбранд. Не слыхали про такого? Или это вы меня и скрадываете?

Она трудно кивает.

– Плохие времена настали для ктырей, – сокрушаюсь я. – Трудно с кадрами. Вот уже берут на работу слабых, беззащитных женщин. И даже продвигают по службе. В мое время такого не было. А согласитесь, приятно дряхлому, обеззубевшему аутло на склоне дней побеседовать с совершенно обнаженным старшим инспектором ДЕПО! Это достойный венец карьеры…

– Послушайте вы, аутло хренов, – вдруг говорит она резко. – Можете стебаться и дальше. Ваша взяла. Но дайте же одеться!

– Не дам, голубушка. Это вам уже ни к чему. И “стебаться”, как вы изволили выразиться, я намерен Долго и изощренно. И то, что через какое-то время мои коллеги вас изнасилуют на моих глазах всеми известными человечеству способами, лишь малозначительный эпизод обширной программы… А теперь говори, стерва!

Она собирается в комок, замысловато переплетает конечности, лишь бы я ничего не видел, кроме сплошных локтей и колен. А я вижу все. И прежде всего то, что теперь-то она наконец испугалась по-настоящему.

– Что… что говорить?

– Как меня нашла. Что знаешь обо мне. Почему вообще ктыри меня ищут. Кажется, до этого дня перед лицом закона я был невинен, как ребенок.

– Убийство трассера в “Инниксе”. Убийство Ольги Цариковой…

– Какой еще Ольги? Я не знаю, кто это!

– Вас видели в ее обществе.

Слава Богу. А я уж подумал, что Тунгус начал петь…

– Допустим. Но я не убивал ее. Спал с нею – это было. Но крови на мне нет.

– Тогда чего же вы от нас бегаете?

– Потому что…

А действительно, почему? Как ей рассказать про сутулых серых типов, что таскаются по моему следу вот уже несколько дней, суля царское богатство и устрашая полным своим пренебрежением к человеческой жизни?

– Потому что люблю бегать. А вы, должно быть, обожаете меня ловить. Вот у нас и образуется пулька.

– Если то, что вы говорите, правда, зачем тогда вам мучить меня?

– Мучить? Вас?! Да разве я похож на палача, милая Индира? Я и не говорил этого никогда. Мучить и казнить вас будут совершенно посторонние люди. А я при этом поприсутствую какое-то время. После чего незаметно удалюсь, чтобы не оставлять по своему обыкновению следов. Да и то, во что вы к тому моменту превратитесь, уже не сможет служить объектом хоть какого-то сексуального интереса. Скорее анатомического… Вы разыскали меня. Отлично! Но я, как и вы, нахожусь при исполнении профессионального долга. И означенный долг диктует мне свою логику поступков, вполне допускаю – для вас неприемлемую…

– Ты, сволочь, – она встает во весь свой небольшой росточек, расправляет плечи и делается похожей на Маугли с картинок в полузабытой детской книжке. – Теперь слушай меня и не перебивай. Мне приказали поймать тебя. Я не хотела. У меня были другие дела. Но ты убил девчонку Ольгу Цари-кову. И тогда я решила тебя взять. И возьму, чего бы это ни стоило. И бывший ли ты разведчик или нет– значения не имеет.

Я со вкусом затягиваюсь сигареткой и выпускаю в ее сторону вереницу мелких колечек.

– Продолжай, девочка. Сейчас ты выглядишь неплохо. Как пионер-герой из коммунистических хроник. Пожалуй, в награду за героизм один разок я перееду тебя лично…

– А еще вот что. – Нет, положительно в ней что-то есть. Кулачки сжаты, глаза горят, наступает на меня, того и гляди – укусит! – Я пришла не одна. И сейчас, пока ты передо мной выеживаешься, будто поганая муха на стекле, Салон берут в коробочку. Бипер ты распознал, спору нет. Но вот этот пеленгатор с обратной связью, – она поднимает двумя пальчиками дешевый кулон, что болтается между ее по-девчоночьи неразвитых грудей с большими бледно-розовыми сосками, – ты прохлопал. И гулять осталось тебе не более десяти секунд.

Я стряхиваю пепел. К сожалению, делаю это не так уверенно, как следовало бы, и часть пепла попадает на пиджак. Приходится встать и отряхнуться… Но голос мне не изменяет.

– Забавно. Даже если ты не блефуешь, дитя мое, все же не могу разделить твоей уверенности в успехе. Но уж коли фортуна покинет меня в такой ответственный момент, я не погнушаюсь и сначала пришибу тебя.

Бросаю сигарету и опускаю руку в карман, чтобы извлечь верный “уонг”. Потому что отныне я не безоружен, а при всех своих атрибутах. Спасибо Филифьонке.

Ерунда. Если сюда и впрямь вломятся ктыри, я погоню ее перед собой, голую, незащищенную, приставив ствол к виску. И черта лысого они меня тронут…

Напрасно я позволил ей приблизиться.

Если пеленгатор был первой моей оплошностью, то это – вторая. Непростительно, гибельно для профессионала.

Потому что она не дает мне достать оружие.

В голове взрывается бомба с фосфором, зрение на какое-то время отключается. Рот наполняется противной смесью слюны, крови и осколков зубов. И тут же, без промедления, еще одна бомба взрывается в паху. Вытерпеть такую боль невозможно. И я ухожу во мрак.

12. ИГОРЬ АВИЛОВ

Его не узнать.

Расстегнутая, изжеванная сорочка. Брюки в каких-то подозрительных пятнах. И это человек, который даже под защитным комбинезоном коммандо ухитрялся носить галстук!.. Но самое главное и самое противное – линялая, безвольная рожа, тусклые глаза. Покорно заложенные за голову руки.

Манекен.

Позади него, со стареньким “волком” наперевес, топает террорист. Он едва достает Ульке до плеча. Но все же тот в полной его власти.

Первое мое желание: выдернуть из-за пояса шок-ган и завалить эту черномордую сволочь, что удумала изгаляться над моим боевым другом. Пускай и бывшим, продавшим меня в минуту слабости. Но все же другом!

Это не так просто.

За нами могут наблюдать. К тому же я не знаю способностей этого низенького ублюдка. Он тоже вполне может быть лихим парнем, а на руках у него все карты. Опередить меня и выстрелить первым ему ничего не стоит. И тогда – все полетит к черту. Начнется резня. Конечно, Таран и его ребята в конце концов перебьют их, тут никаких сомнений быть не должно. Но заложникам это не будет в радость.

Улька поднимает покорные, собачьи глаза. И узнает меня… Челюсть его отвисает. Еще какие-то мгновения он будет мучительно соображать, что бы все это значило. И вот-вот следует ждать от него какого-нибудь нелепого нервического взбрыка.

Я опережаю его.

– Piedod, ka nokavejos[18], – говорю я невозмутимо.

Дальше счет идет на секунды.

Улька вслепую рисует пяткой в воздухе окружность и срубает своего конвоира к чертовой матери как сосновую чурку. В ближайшие полчаса о зарфе можно не беспокоиться: в лучшие времена Улька таким ударом валил телеграфные столбы… Машин-ган летит к моим ногам, я подбираю его. А сам Улька бросается мне на шею.

– Гоша! – бормочет он и трется своей щетиной о мою щеку. По его опухшей роже текут слезы. – Гоша, прости… я тогда сильно сыграл в дрейф… я ночей после этого не спал!..

– Ладно, как-нибудь обсудим.

Я толкаю одну дверь – заперто. Толкаю другую – та же картина.

– Давай вместе! – командует Улька.

Все как пять лет назад. Он тоже предпочитал командовать, и у него это получалось. Во всяком случае, лучше, чем у меня. Потому он и вышел в комиссары…

В два плеча мы запросто высаживаем дверь. За ноги затаскиваем туда квелого террориста и переводим дух.

– Они что, били тебя?

– Нет… Только угрожали.

– Что же ты позволил всякому говну над тобой измываться?

– Не знаю… не знаю… я не ждал помощи.

– Ты же мог один уделать дюжину гадов в жидкое тесто!

– Не знаю… наверное, уже не мог. – Улька поднимает пристыженный взгляд и спрашивает с надеждой: – Ты пришел за мной?

Не могу врать ему.

– В общем, да.

– Эти ваши… “кайманы” тоже здесь? Сколько их?

– Они захватили верхушку отеля. Теперь их будет столько, сколько нужно.

– Хорошо. У тебя есть с ними связь? Вместо ответа достаю фонор-карту.

– Передай “кайманам”: заложники рассредоточены по одному на этаж. Но и охраняют их поодиночке.

– Не очень-то умно, – вворачиваю я.

– Нет иного выхода. Террористов мало. Периодически совершается обход постов. Кажется, некоторые этажи заминированы. Создается впечатление, что они сознают свою обреченность и надеются только на чудо– что вы вдруг ни с того, ни с сего пойдете на полное удовлетворение их требований. Ну, а если не пойдете, они готовы взорвать отель вместе с собой. Вообще это стыдно – позволять террористам беспрепятственно проникать в самый центр города…

– Молодец, – щурюсь я. – Голова. Умный, как утка. И плаваешь, как утюг. Потом сделаешь втык нашему директору.

Он прикусывает язык. И сконфуженно молчит, пока я передаю Тарану полученные сведения.

– Понятно, Малыш, – говорит тот. – Оставайтесь там, где сидите.

– Передай еще, – встревает Улька. – Доктор Брустер содержится на пятнадцатом этаже, тренажерный зал. Доктор Брасс – на семнадцатом, люкс 1701. Бригадный комиссар Лонг – на двадцать первом, в буфете. Эти подонки подмели всю жратву, но пьют аккуратно и только пиво… Один представитель мэрии сидит под замком в подсобке двадцатого этажа, другой, по моим предположениям, выступает в качестве живого щита при главаре, и тот таскает его за собой повсюду.

– Спасибо, комиссар, – отвечает Таран. – Теперь-то мы их сработаем всухую.

– Улька, – говорю я. – Откуда ты все знаешь… ну, про то, кто где содержится?

– Секрет фирмы, – скалится он. – Нам тоже досаждали террористы. И я на всякий случай выучил хинди. Сегодня пригодилось.

Я стаскиваю с себя опостылевший белый сюртук, распускаю его на полосы и увязываю пленника, как ржаной сноп. Он по-прежнему в отрубе, от него разит прелым волосом и мочой. Улька тем временем приоткрывает дверь в коридор. Мимо нашего номера беззвучно пробегают “кайманы”. Сейчас их не менее десятка.

– Вооружись, комиссар, – говорю я. – Еще ничего не кончилось.

Улька ухмыляется и ловит на лету переброшенный мною “волк”.

– Дерьмовая машина, – замечает он, примеривая ган к своей руке. – Я предпочитаю “швессер-магнум”.

– Ясное дело, – киваю я. – Вы, прибалты, всегда были пижонами.

Я достаю пачку “Бонда”. Мы молча закуриваем.

– Гоша, – наконец нарушает он тишину, и видно, что затевать этот разговор ему ох как непросто. – Я честный человек. Может быть, не всегда смелый… Поэтому не стану лгать и притворяться. Я не знал, что ты выжил в той заварушке. И оттого не искал тебя, чтобы оправдаться.

– А я выжил. Хотя мне достались все пули, что мы могли бы поделить на двоих.

– Но к чему оправдания? Я действительно оставил свой пост. Это непростительно, это безрассудно. Однако подлого умысла в том не было!

– Что же с тобой приключилось? Ты испугался? Тебя купили?

– Ты не прав, Гоша. Я повторяю, была глупость. Сумасбродство. Я и предположить не мог, что боевики отважатся на прорыв именно на нашем участке и в тот момент, когда я отлучусь с поста! Но я не испугался. Разве тогда я походил на труса? Это сейчас, с годами, я уже не такой бравый молодец. Потому что всякий человек, обзаведясь детьми, начинает думать о том, кто будет их растить и ставить на ноги, если не он сам…

– У тебя есть дети? Поздравляю. Я не знал.

– Откуда тебе было знать? У меня двое – мальчик и девочка. У меня красивая жена. Свой дом. Теперь ты приедешь ко мне и все увидишь собственными глазами. Но не о том речь… Я не испугался и меня не купили. Все гораздо проще и банальнее. Помнишь нашу последнюю с тобой хозяйку?

– Конечно, помню. Звали ее, кажется, Фатима.

– Да, прекрасная вдовушка с бездонными очами… Уже позднее я не раз думал: может быть, все было подстроено? Может быть, она нарочно пришла ко мне в рощу, чтобы я занялся с нею и просмотрел десант боевиков?

– Выходит, тогда, в роще, ты ее трахнул?!

У меня глаза на лоб лезут. А господин комиссар Маргерс делается пунцовым от смущения.

– Зачем ты так, – бормочет он. – Все было очень деликатно и красиво. Но… в общем, ты угадал.

Ай да скромник, ай да моралист! А сколько он мне крови попортил за мои похождения, сколько нравоучений впарил, каких только святых не ставил в пример!

– И пока ты жарил нашу красавицу-недотрогу, боевики проскользнули в мою сторону?

– Именно так и было, Гоша.

– Но как же ты отвертелся перед командованием?..

Он отводит взгляд.

– Это было непросто, Гоша. Но я отвертелся.

Я пускаю тлеющий окурок ракетой в приоткрытое окно.

– Если это правда, Уля… если ты мне сейчас не лепишь скульптуру…

– Я христианин, Гоша, – торжественным жестом он поднимает ладонь. – Пусть меня покарает Господь, если я лгу.

– Ладно тебе, – ворчу я. – Мало того, что меня боевики посекли в капусту, так он еще и даму свел с конюшни…

Я могу еще какое-то время строить суровое лицо и винить его во всех смертных грехах. Это ничего уже не значит. Я счастлив. Мне хочется обнять этого хлыща и не отпускать от себя ни в какую чертову Латвию. Судьба вчера отняла у меня друга. Но ей хватило совести вернуть мне старый долг.

Отворачиваюсь к окну, окунаю свое горящее лицо в струи вонючего сквозняка, прилетевшего сюда с грязных заводских окраин Гигаполиса… Господи, чего я только не нафантазировал за эти годы, каких догадок не насочинял, каких страшных кар ему не насулил! А как просто все разъяснилось! Просто – и смешно. Окажись у него любое иное оправдание, ни за что бы не простил. Но роща и прекрасная вдовушка…

Черные силуэты дальних небоскребов, испещренные точками окон, делаются размытыми, плывут и колеблются в моих глазах. Пустяки. Теперь все можно стерпеть.

– Ты… кобель балтийский… Я люблю тебя.

– Гоша…

Спеленатый зарф некстати вдруг начинает сучить ногами, извиваться и мычать.

– Заткнись, ты, – говорю я без большой злости.

Толкаю его ботинком в задницу, и он затихает.

Мы стоим с Улькой, положив руки на плечи друг другу, уткнувшись лбами, и у нас, у здоровенных тридцатилетних мужиков, прошедших все круги ада, заляпанных кровью с головы до ног, на глазах – чистые детские слезы.

И мы не сразу слышим, как с легким шорохом открывается входная дверь.