Текст книги "Письмо"

Автор книги: Евгений Блажеевский

ГЕРМЕС

 
К заоблачному пастбищу богов
Булыжною дорогою на лоно
Травы
           стекает тысяча быков —
Воинственное стадо Аполлона.
Оно идёт, как тысяча коррид —
Мечта несуществующих испанцев,
И гибкий пастушок – лет семь на вид —
Не выпускает дудочку из пальцев.
Быки несут лиловые бока
И взгляд тяжёлый, как кузнечный молот,
И солнце, прорезая облака,
Глядит на мир, который очень молод.
А пастушок?.. (сейчас он сядет в тень,
Как принято в банальной пасторали?..)
Нет, у него сегодня трудный день,
И стадо он ведёт в другие дали.
От пастбища идёт крутой уклон,
Блестят на солнце медленные выи;
И то, что называется «угон»,
Сегодня совершает он впервые.
Быки идут тяжёлою толпой,
Изнемогая от жары и пота.
Туда, где кучерявится прибой
Горящего голубизною Понта,
Туда, где волны бьются о порог,
И можно жить в кругу мелодий вечных,
Которые наигрывает бог
Купцов залётных и бродяг беспечных…
 

ПТЕНЕЦ

 
Когда птенец, не знающий полёта
И силы притяжения гнезда,
Восходит одиноко вдоль болота,
Как маленькая чёрная звезда, —
 

 
Под ним сентябрь ветвеет и дымится
Нутро трясины с самого утра,
И старенькая мама, мама-птица
Лишается красивого пера.
 

 
Оно летит в безмолвие лесное
И, тихо завершая свой полёт,
Ложится с облетевшею листвою
На первый голубой от неба лёд.
 

 
Детёныш, не стремящийся к подобью,
Обороти прощальный взгляд на лес, —
За этот выбор платят только дробью
Да одичалой пустотой небес…
 

1969

ОРФЕЙ

 
И я обернулся, хоть было темно,
На голос и нежный, и тихий…
И будет во веки веков не дано
Увидеть лицо Эвридики.
 

 
Но это не слабость меня подвела,
Не случай в слепом произволе,
А тайная связь моего ремесла
С избытком и жаждою боли.
 

 
Мне больше лица твоего не узреть,
Но камень в тоске содрогнётся,
Когда я начну об утраченном петь:
Чем горше – тем лучше поётся…
 

«Ночью сентябрьской птицы кричали…»

 
Ночью сентябрьской птицы кричали,
Над виноградниками шурша.
Чувству свободы и чувству печали
В эти минуты училась душа.
 

 
Музыка шла неизвестно откуда,
Переливалась, журчала, текла.
Переполняя размеры сосуда
Грустью последнего, может, тепла.
 

 
Всё начиналось. Деревья шумели,
Долго и трудно листвой шевеля.
Может быть, плакали, может быть, пели,
Освобождаясь, леса и поля.
 

 
Всё начиналось; и тени парили
От керосинки – и под потолок,
Словно худые и чёрные крылья,
Руки воздев по стене поволок.
 

 
Музыка шла из ночного предела,
Мучила, жалостью сердце скребла.
От одиночества ёжилось тело,
Но облегчением книга была:
 

 
«Детство» Толстого… Наставник хлопушку
Взял, обходя близоруко кровать…
Мать на дежурстве. И можно в подушку
Плакать и мамин халат целовать…
 

«Ворота – настежь. В доме плач…»

 
Ворота – настежь. В доме плач
О самом дорогом и милом,
А он – подчёркнуто незряч,
Лиловогуб и пахнет мылом
 

 
Хозяйственным.
И потому,
Что жизнь мальца – письмо в конверте,
И мне,
И брату моему
В новинку едкий запах смерти.
 

 
И мы выходим на балкон,
Где крашеная крышка гроба,
Чтоб стала бронзовой ладонь —
Касаемся мы крышки оба.
 

 
О, детский бронзовый привет,
О, жизнь, которая в зачатке!..
Возьмёт на крышке гроба дед
В могилу эти отпечатки.
 

 
Но птица жизни – высока —
Кружит над майской круговертью,
И рано понимать пока,
Что встали в очередь за смертью…
 

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

 
Неужели всё это однажды со мною случалось:
Фиолетовый ветер бакинские кроны качал
И несмелое чувство в смущённую душу стучалось,
И худой виноградник в бакинские стёкла стучал…
 

 
И текли переулком, сверкая боками, машины,
И закат разгорался над морем, пустынно-багров.
Пахло газом и хлоркой, и вкрадчивый запах мышиный
Доносил ветерок из глубоких бакинских дворов.
 

 
И висели веранды, точней – деревянные грозди,
И, зажав сигарету в углу непреклонного рта,
Старичок в башмаки заколачивал мелкие гвозди,
И была в этом стуке размеренность и доброта.
 

 
И пространство синело, и небо густело, и ночью
На бульваре шумели чинары, стоящие в ряд,
И рука твою лёгкую руку искала на ощупь,
И стучали сердца, и, казалось, что пальцы горят!
 

 
И дорогу от моря судьба отмечала столбами,
И за спинами страшно шептала ночная вода.
Я желал осторожно к щеке прикоснуться губами,
Но тогда не посмел и потом, и уже никогда…
 

ВЕСНА

 
На город снизошла весна,
Подобная, пожалуй, чуду.
И серой скукой ремесла
Я занимать себя не буду.
 

 
Сухому вороху бумаг
И виршам из поэмы новой
Я предпочёл широкий шаг
По жиже скользкой и вишнёвой.
 

 
Я предпочёл, хмельной слегка,
Дойти с приятелем до Трубной
И выпить пива у ларька
Из кружки, по-мужицки крупной.
 

 
Я предпочёл узреть мельком
У девушки, сидящей в сквере,
Полоску тела над чулком,
Как свет, мелькнувший из-под двери.
 

 
Я предпочёл увидеть лёд,
Который бьют кайлом с размаха.
Я чую запах талых вод,
Как раненую дичь – собака…
 

НОЧНЫЕ СТИХИ

 
Хлопнули дверью, сверкнуло стекло в темноте,
Гаснет звезда, отражаясь на чёрном капоте.
На угомон в городской беспокойной черте
Звуки ушли по волнам человеческой плоти.
Здравствуй, прохлада!.. Теперь о заботах – молчок.
Общая кухня добреет в оранжевом свете,
Чайник, кипя, свиристит, как запечный сверчок,
Новый кроссворд напечатан в вечерней газете.
Завтра суббота. В приёмнике переносном
Тихая музыка комнату переплывает.
Слышится треск за стеной, то сосед перед сном
Свой допотопный коричневый шкаф открывает.
Зрелая ночь целиком завладела Москвой,
Лишь запоздало спешит по Кропоткинской транспорт
Да ветерок-бедолага приносит морской
Шум нескончаемый – голос родного пространства.
Это деревьям не спится в московской ночи —
Тесен деревьям бульвара асфальтовый ворот,
И с этажа своего, как с большой каланчи,
Я наблюдаю уснувший в мерцании город…
 

КРОПОТКИНСКИЙ ПЕРЕУЛОК

 
Воскресный переулок пуст.
Весенний день таит предвестье,
И кажется, что каждый куст
Крадётся – не стоит на месте.
 

 
Чего-то ждут и вяз, и клён,
Шумящие у поворота,
И я, нечаянно влюблён,
От этой жизни жду чего-то.
 

 
Вдоль магазинного стекла,
Потоком ветра уносимый,
Пух облетает, и дела
Чудесны и необъяснимы…
 

 
Плывут неспешно облака,
Застенчив день, светла прогулка.
И ждёт судьба – наверняка
В двух-трёх шагах от переулка.
 

СЕНТЯБРЬ

 
Жёлтые листья летят и летят на газон.
Стали длиннее и глуше осенние ночи.
Срок, что зовётся брезентовым словом «сезон»,
Связан в узлы, увезён из весёлого Сочи.
 

 
Только чуть слышно оконные рамы поют,
И переулком течёт голосов перекличка.
Да, вспоминая с улыбкою лёгкой про юг,
Летний загар неохотно смывает москвичка…
 

«Зачем прибегаешь из области лет…»

Н. Буркуновой

 
Зачем прибегаешь из области лет,
Ушедших в преданье, ко мне на свиданье под утро?..
Куда исчезаешь в ленивый февральский рассвет,
Когда на земле существу неуютно и утло?..
 

 
Чья давняя-давняя радость блуждает тайком
Среди проступающих из темноты очертаний,
Когда согреваю себя благодатным чайком
На детстве настоянных утренних воспоминаний?..
 

 
Какая заминка, какой безмятежный провал,
Какая в провале на миг возникает картина!..
А всё потому, что над городом май пировал
И время моё, как и всякое, необратимо.
 

 
За окнами город гремит на трамвайных путях,
И жизни моей не сойти с монотонного рейса.
Но тут выручает второй и десятый пустяк,
Второй и десятый… Припомни на миг и согрейся.
 

 
Идёт каботаж одиночеству наперерез,
Забытые люди толпятся на станции «Сходня»…
Я ими заполнен, как птицами – утренний лес,
И то, что случалось, вторично случилось сегодня.
 

1971

ПРОСЬБА

 
И вы,
Посещавшие шумное наше жильё,
И ты,
Зазывавший ночными звонками куда-то,
Я вас заклинаю,
Чтоб вы пощадили её,
Поскольку она
И наивна,
И не виновата.
 

 
И вас заклинаю,
Микробы,
Машины,
Моря!
Да будут уступы,
Да будут углы как из ваты!
И пусть не забудется
Горькая просьба моя,
Поскольку она
И наивна,
И не виновата.
 

 
Тебя,
Её будущий,
Невыносимый уму
И сердцу,
Которое хочет любить по старинке,
Прошу:
Покупай в ноябре
Для любимой хурму,
Хурму продают
Возле старого цирка,
На рынке…
 

«„До свидания“ – слабое слово. Подруга, прощай!..»

 
«До свидания» – слабое слово. Подруга, прощай!
Но твою доброту, видит Бог, позабуду едва ли.
Так швейцар отслуживший мучительно помнит про чай,
На который ему у дверей ресторана давали.
 

 
Наша жизнь, наша связь – нестерпимая мука души,
Лихорадочный блеск бриллианта в руке человека…
За какой идеал, за какие такие шиши
Я губами просил, словно просит ладонью калека?!.
 

 
Хоть осталась бы в памяти, как пожелтевший цветок,
Как живая закладка – в забытом пособии школьном!..
Но припомню на миг, и крутого стыда кипяток
Обжигает лицо в дуновении непроизвольном.
 

 
Хоть пытаюсь порой говорить как поживший гусар —
Непременный участник скандалов и междоусобиц,
Но глотаю слова, и горит на губах скипидар
Пережёванных кем-то, услышанных где-то пословиц:
 

 
Что хорошую женщину так же непросто найти,
Как арбуз угадать по щелчку и по виду снаружи…
Что дурная дорога калечит повозку в пути,
Ну а женщина, братец, калечит таланты и души…
 

 
Что ещё расскажу, что ещё про тебя наплету,
В равнодушье играя, любимая женщина, перед
Расставаньем, когда уплыву по реке на плоту,
Оставляя в тумане родимый залузганный берег?..
 

ПРОДАЖА ДОМА

 
Волненье челюсти свело.
Соседки утварь разобрали.
И стало в комнате светло
И пусто, как в безлюдном зале.
 

 
Он поглядел в дверной проём
На вырванный кусок проводки.
Гудел пустой высокий дом
И гудом щекотал подмётки.
 

 
Здесь он родился, здесь он рос,
А здесь в кругу семьи обедал…
И стало горестно до слёз,
И стало стыдно, словно предал
 

 
Всё то, чему названья нет.
И он шагнул к дверям понуро.
Полез за пачкой сигарет —
В кармане хрустнула купюра.
 

 
Переступил через порог,
Подветренной судьбе покорный.
И потянул, и поволок
Невырываемые корни…
 

ДРУГУ

Александру Магулария

 
О чём же мы, о ком
Тоскуем у порога,
Припомнив, как текла
Осенняя дорога,
За поворот спеша
И листьями шурша?..
 

 
Высокая луна,
Слепя, плывёт по кругу.
Ни одного окна
На целую округу,
Лишь голоса собак,
Что лают кое-как.
 

 
Зелёный полумрак
Ложится на строенья…
Ко мне, как бумеранг,
Вернулось настроенье
Тех юношеских дней,
Тех призрачных огней…
 

 
Давай дойдём до мест,
Где сладостно и тихо,
Где о церковный крест
Разбилась журавлиха
И рухнула на туф,
Своим крылом махнув.
 

 
Давай базар почтим,
Забывший гам и давку,
И пальцем постучим
По спящему прилавку,
И поглядим назад,
Где был когда-то сад…
 

 
Давай припомним те
Открытья и понятья,
И танцы в темноте,
И смутные объятья,
И сердца странный стук
Давай услышим вдруг.
 

 
Давай по простоте
Окажемся в подвале,
Где в шумной тесноте
Готовились хинкали,
Где светится вино
Испитое давно…
 

 
Давай дойдём туда
В своём ночном дозоре,
Где лучшие года
Гуляют на просторе,
Где нам семнадцать лет,
Где нас в помине нет…
 

 
Давай дойдём туда,
Где не найти порога,
Хотя опять луна,
Хотя опять дорога
За поворот спешит
И листьями шуршит…
 

«Первая любовь всегда безмерна…»

 
Первая любовь всегда безмерна
И всегда, увы, обречена,
Ибо не при помощи безмена
Пьяным сердцем взвешена она.
Но затих в крови тяжёлый топот,
Затянуло временем ожог,
И житейский пресловутый опыт
Позабыть любимую помог,
Позабыть счастливые денёчки…
Слякотно и пусто за окном.
Кажется, прочитана до точки
Повесть бытия, и ты знаком
С этой беспощадною игрою,
С этим одиночеством души…
Но судьба решается второю
Книгой и любовью.
                            Не спеши.
Не спеши, в твоем удельном списке
Будет много маленьких побед:
Поэтессы и канцеляристки,
Розы ПТУ и полусвет…
 

 
Но когда заглохнет пламя жажды,
То в ночи приснится старику
Как с тобою встретился однажды,
Лишь однажды на своём веку…
 

СОН

 
Мне снились дождь и чёрная вода,
Текущая ручьём по косогору.
И мучил голос, шедший в никуда:
«Зачем – одна?.. Зачем в такую пору?..
И в чём я провинился вообще?!.
Не предавай забвенью и опале…»
А ты шагала в стареньком плаще,
Который, помню, вместе покупали.
И я невольно увеличил шаг.
Переступая рытвины и кочки,
Я вышел на немыслимый большак,
Где люди шли, но все поодиночке.
Я закричал: «Куда же ты, постой!..»
И побежал вдоль мокрого бурьяна.
Навстречу ехал грузовик пустой,
А за рулём кривлялась обезьяна.
И дул с предгорья ветер ледяной,
И снег пошёл лепить куда попало.
И что кричать, когда за пеленой
Ты лишь на миг возникла и пропала…
 

1983

ДОРОГА

 
Иду-бреду почти что наугад,
Курю в тени могучего платана.
Судьба растёт, как дикий виноград,
Как дерево, – без чертежа и плана.
 

 
Не знаю, что меня сюда влекло,
Иду по пыльной медленной дороге.
На гребнях стен толчёное стекло
Сверкает на июльском солнцепёке.
 

 
Подошвы жжёт бугристая земля,
И только на мгновение подуло,
Пронзительной прохладою дразня,
Из погребка холодного, как дуло.
 

 
Но сквозь тяжёлый азиатский зной,
С трудом одолевая плоскогорье,
Я выхожу дорогою сквозной
На древнее кочующее море…
 

7
Из поэмы
«Рихард Зорге»

«Подмостки сцены – жалкие подмостки…»

 
Подмостки сцены – жалкие подмостки,
Потуга лицедействовать всерьёз…
Потухла рампа, и к ногам на доски
Бросает публика охапки роз.
 

 
Потом – проход, гримёры, костюмерши,
Восторженная вереница дам…
И Гамлет, столь талантливо умерший,
Уехал веселиться в ресторан.
 

 
Он, празднуя, не поведёт и бровью,
Забудет роль под водку и грибы,
Поскольку не дано правдоподобью
Играть в «орлянку» собственной судьбы.
 

 
Но есть совсем другое лицедейство —
В чужой стране, собой не дорожа,
Забыв, казалось, Родину и детство,
Легко ходить по лезвию ножа.
 

 
Годами жить, жуя подошву страха,
Но знать, когда случится твой провал,
Что не близка тебе своя рубаха,
Поскольку насмерть роль свою играл…
 

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

 
«А вы видали чаек поутру,
Когда они скользили над волнами
На голубом, как молодость, ветру,
Не ведая, что в мире есть цунами?..
 

 
А вы видали их средь камыша,
Когда они в закатный час плескались,
Соприкасая крылья, как душа,
Чьи половинки всё же отыскались?..
 

 
А вы видали чаек в октябре,
Когда погода балует всё реже,
И птица греет птицу на заре,
Ползущей вдоль пустынных побережий?..
 

 
А я?! Как опадающий цветок,
И головой клонюсь к земле по мере
Того, как ветер, шедший на Восток,
Бесследно гаснет в иглах криптомерий…»
 

«Предчувствие беды, оно гнетёт и гложет…»

 
Предчувствие беды,
Оно гнетёт и гложет,
И неотвязный сон
К твоим глазам прирос,
В котором машинист
Желает, но не может
Остановить состав,
Летящий под откос!..
 

 
А ты стоишь в купе
Галдящем, словно табор,
Толкутся у дверей
Военные чины.
Расталкивая их,
Ты выбегаешь в тамбур
И понимаешь вдруг,
Что все обречены!..
 

 
Ты пробуешь кричать,
Ты падаешь неловко…
Но просыпаешься
          в полночной тишине
И замечаешь, сев,
Что под рукой циновка…
Что полная луна
Плывёт в твоём окне…
 

 
Что вишни в темноте
Стоят в дурмане сладком…
Что робко шелестят
Окрестные сады…
Ты отгоняешь сон,
Но мучишься осадком —
Неясным ожиданием беды.
 

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

 
Прощай, любовь моя, сотри слезу…
Мы оба перед богом виноваты,
Надежду заключив, как стрекозу,
В кулак судьбы и потный, и помятый.
 

 
Прости, любовь моя, моя беда…
Шумит листва, в саду играют дети
И жизнь невозмутимо молода,
А нас – как будто не было на свете…
 

«Можно выжить, порой не имея…»

 
Можно выжить, порой не имея
Даже шанса, но как превозмочь
Это время под Варфоломея,
Эту десятилетнюю ночь?!
 

 
Её звёзды кривы и кровавы,
Её мрак разгулялся вовсю
От Градчан и предместий Варшавы —
До Хоккайдо и до Хонсю.
 

 
Я могу себе вырезать уши,
Как арбузное темя, – ножом,
Чтобы только не слышать, не слушать
Крик детей и рыдание жён.
 

 
Я могу себя бросить на дамбы,
Разрядить парабеллума ствол.
Я, наверное, зренье отдал бы,
Чтоб не видеть ночной произвол.
 

 
Воет ветер, как пёс над могилой,
Кровью пахнет морская вода,
И с особенной, дьявольской силой
Запылали во тьме города.
 

 
Можно в небе застыть на ресницах,
Но кому и когда превозмочь
Это страшное время безлицых,
Эту десятилетнюю ночь?..
 

«День просыпался медленно, как зверь…»

 
День просыпался медленно, как зверь,
Страдающий в берлоге от чесотки.
За нарами поблёскивала дверь
Железной арифметикой решётки.
 

 
И жизнь ему представилась на миг
Какой-то непонятной мерой веса.
И он судьбу, как гирю весовщик,
Подкинул на руке для интереса.
 

 
И сразу стали горести легки,
И не страшна трагедия развязки,
Когда за дверью замерли шаги
И долго ключ выискивался в связке.
 

 
И дверь на казнь была отворена,
И день последний выползал наружу,
Где родин – две,
Но истина одна,
И время,
Раздирающее душу…
 

1984

8
Из цикла
«ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ»

ФЕВРАЛЬСКОЕ УТРО

 
Разжала ночь медлительный кулак,
Стал резче контур, твёрже перспектива;
И темнота с домов сходила, как
Ленивая волна отлива
 

 
В холодном небе зрели голоса,
Гремел трамвай и каркали вороны.
Сквозь темноту, едва продрав глаза,
Спешил народ на ранние перроны.
 

 
И было грех лежать на простыне
Расслабленным, зевающим невеждой,
Когда носили утро по стране
И мыли лица ледяной надеждой…
 

1983

МАЙСКАЯ НОЧЬ

 
Ночные облака
Аляповатой формы,
Как войско ангелов…
Я провалился в сон,
Когда в кромешный час
Качнулся эшелон
И, грохоча, пошли
Железные платформы.
И кто-то небеса
Рванул незримой ниткой,
И голубая пыль
Зависла у виска,
И понеслись во тьму
Небесные войска,
Но пахло в городе
Сиренью и калиткой…
 

1978

«Собака… Соловей… Невольный стон…»

 
Собака…
Соловей…
Невольный стон…
Сверчок…
Листва…
Обрывок разговора…
В переплетенье звуков погружён
Глубокий сон
Весеннего простора.
 

 
И потому безмолвие легло,
Что в темноте,
Не следуя примеру,
Желают страстно,
Говорят легко,
Но в меру…
 

1982

НА ДАЧЕ

 
Проснёшься в темноте —
Раскаянье и жуть
Опять собою заполняют грудь,
Ворочается крик,
И сердцу тяжело,
Как будто над тобой
Летает НЛО…
 

 
И возгласа падучая звезда
Летит во тьму
Сырой весенней дачи.
Скребётся за стеклом
Подобие куста,
А изнутри душа
Скребётся по-собачьи…
 

1983

«Да, мы не ведали беды…»

 
Да, мы не ведали беды,
Когда встречались тут.
О, Патриаршие пруды,
Или, точнее, пруд!
 

 
У вечереющей воды,
Покуда не темно,
Гуляли дети и коты,
Стучало домино.
 

 
Да, я не ведал маеты,
Хотя усвоил свойство
Краснеть, когда спешила ты
Вдоль польского посольства
 

 
Туда, где свиристел сверчок,
Где шелестело лето
И на меня косил зрачок
По-детски, по секрету…
 

 
О, привкус яблока во рту,
О, солнечная дата!..
Я собирался в Воркуту,
Потом ещё куда-то.
 

 
Я расставался впопыхах,
Я жил легко и честно.
А ты осталась на прудах,
Растаяла, исчезла…
 

1970

«Я просыпаюсь в поздний час…»

 
Я просыпаюсь в поздний час
И слушаю, как гулок,
Под женским шагом вперетряс
Гарцует переулок.
 

 
Рукой, протянутой во мрак,
Что густ, как кофе крепкий,
Мучительно ищу табак
На шаткой табуретке.
 

 
И высекаю лишь на миг
Из темноты кромешной
Своё лицо, как бы тайник
Души слепой и грешной.
 

 
И слышу гневный перестук,
Отрывисто-короткий.
И женский чувствую испуг
За быстротой походки.
 

 
Шаги раскачивают ночь,
Но места нет надежде,
Что это ты спешишь помочь,
Как это было прежде…
 

1973

«Мысль о тебе, что голуби в окне…»

Гуле

 
Мысль о тебе, что голуби в окне,
Что в цирке – лошадь или обезьяна,
Естественна.
                   В сознание ко мне
Ты входишь без нажима, без изъяна.
 

 
Ты в думах и на кончике пера.
В чистилище, где никотина копоть.
И без тебя останется дыра,
Которую, пожалуй, не заштопать.
 

 
А, впрочем, занесённый на листы,
Твой облик заслонит собой пустоты.
И нежным светом сладко налиты
Из рамок жизни вынутые соты.
 

1994

ПРОЩАНИЕ

 
Когда подступает тоска,
Когда я и замкнут, и скован,
И, как от забора доска,
Оторван от мира людского,
Тогда в серебристую рань,
Забыв о снегах расставаний,
Целую тебя через ткань
Годов и больших расстояний.
Целую сквозь грустный покой
Октябрьской нечаянной сини.
Ты – чудо, ты будешь такой
Во мне и со мною отныне.
У счастья секретов не счесть,
И я от судьбы не завишу —
Ты кажешься лучше, чем есть,
Но разницы я не увижу…
 

ДАМА С СОБАЧКОЙ

 
Сентябрь завершается. Лёгкий туман
Окутал и море, и пляж.
Не ходит вдоль берега катамаран —
Окончен его каботаж.
 

 
Твой палец с колечком в ладони зажат.
Идём, замедляя шаги.
Своим деревянным пасьянсом лежат
На нашем пути лежаки.
 

 
Белёсое море хлопочет у ног,
Пустыня воды и песка.
И длится томительный диалог,
И лестница в город близка.
 

 
Куда мы с тобою в обнимку идём
С беспечностью напускной,
Мы – сбитые наспех случайным гвоздём
Осенней любви отпускной?
 

 
Совсем не входящей в расчёты твои —
Как ты накануне сказала.
Тебя провожаю до кемпинга и…
До завтрашнего вокзала.
 

 
Ленивый прилив замывает следы,
Баркасы стоят на приколе.
Обрывок газеты ползёт вдоль воды,
Как перекати-поле.
 

ПИСЬМО

 
Желтеют медленные кроны,
Поют валторна и гобой.
Как над оркестриком, вороны
Кругами ходят над судьбой.
 

 
Погода и пейзаж меняются.
Тепла, мой друг, уже не жди.
Опять московские дожди
На улицах переминаются.
 

 
Они судачат, сообща
Стучат по камню и извёстке.
Я вышел в город без плаща
И вот стою на перекрёстке.
 

 
Такси летят в сырую мглу,
Торопятся листва и люди,
А встречный ветер на углу
Играет на пустой посуде.
 

 
И с мешаниною в мозгу,
Как на постылую работу,
Я еду к женщине в субботу
Через огромную Москву…
 

ТОВАРНЯК

 
Как горько сознавать: тебя никто не любит,
Как страшно одному – на остром сквозняке…
 

 
Солома шебаршит, и хваткий ветер лупит,
И бочка – ходуном в пустом товарняке.
 

 
Качаются, скрипят продутые вагоны,
Колёса в темноте разматывают нить.
 

 
Любви, причём большой, желают миллионы,
Никто не хочет сам кого-то полюбить…
 

«Я не спешу. Мне некуда спешить…»

 
Я не спешу. Мне некуда спешить.
Листвою шелестит ночное лето.
Зачем воспоминанья ворошить,
К чему всё это?..
 

 
Припоминаю дни и города,
И письма, что остались без ответа.
Прогнувшись, убегают провода,
К чему всё это?..
 

 
О узкое, о тусклое и столь
Бессмысленное преломленье света!..
Зачем на раны посыпаю соль,
К чему всё это?..
 

 
Исчезло ощущение души,
Шипя в канаве, гаснет сигарета.
Глухие окна, парки, гаражи,
К чему все это?..
 

 
Над головой горит ночной неон
И Лета протекает через лето,
Смывая начертания имён,
К чему всё это?..
 

 
Под лёгким ветерком уводит в крен
Листву, что ждёт июльского рассвета,
Но не смолкает горестный рефрен:
К чему всё это?..
 

1979