Письмо

Текст добавлен: 29 марта 2017, 13:30

Текст книги "Письмо"

Автор книги: Евгений Блажеевский

Жанр:

Поэзия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Назад к карточке книги

«Одутловато-слякотный февраль…»

Одутловато-слякотный февраль.
Испачканная сковородным салом,
Блестит под фонарями магистраль,
Из темноты бегущая к вокзалам.
Квартира спит, как пыльный чемодан.
Неслышный даже коммунальным Фёклам,
По Красносельской улице туман
Ползёт, щекою припадая к стёклам.

Бессонницы угрюмый пистолет
Нацелен на скрипучую кровать,
Где женщина, которой на сто лет
Поручено с тобою есть и спать,
Всей нежностью раскрылась в полусне,
Мерцая поволокой из-под чёлки,
И мы лежим на смятой простыне
В пяти шагах от грязной Каланчёвки…

Казалось мне студенческой порой,
Что от тоски и дикого удела
Меня спасёт её души покрой
И молодое ласковое тело.
Что мокрый снег, летящий с высоты,
И февраля убогая фактура —
Лишь только фон для этой красоты:
Мерцали груди, двигалась фигура…

И возглас: «Ах!..» И всей спиной попятной —
В постельный развороченный бедлам,
Когда касалась розовою пяткой
Холодного паркета по утрам!..
Когда лежал и весело, и смело
Зигзаг одежды, сброшенной в пылу,
Как сломанный хребет велосипеда,
На стуле и частично на полу!..

Но где же мы, любившие когда-то?
О, жизни ускользающая тень!..
И возникает в памяти, как дата,
Глухая ночь и подступивший день,
В котором, оживляя воздух сизый,
Весна в снегу стояла чуть дыша,
Оттаивали медленно карнизы
И стих лежал в стволе карандаша…

1994

«Прощай, любовь моя, сотри слезу…»

Прощай, любовь моя, сотри слезу…
Мы оба перед богом виноваты,
Надежду заключив, как стрекозу,
В кулак судьбы и потный, и помятый.

Прости, любовь моя, моя беда…
Шумит листва, в саду играют дети,
И жизнь невозмутимо молода,
А нас – как будто не было на свете…

ЛЮБОВЬ

О нервные ноздри
Гордой красавицы и аристократки!
О этот взгляд
Обжигающий презрением и одновременно внушающий любовь!
О эта гневная стать гнедой кобылицы!
О эти коралловые губы
И белая рука с пахитоскою на отлёте!
Испанка?.. Креолка?.. Рыжая шотландка?..
Русская княжна?.. Дочь Елисейских полей?.. Американская журналистка?..
Не знаю.
Но нужны критическая ситуация и беспредельное мужество,
Которым вполне наделён ты, —
Вырывающий её из рук индейцев,
Защищающий от пьяной компании на балу,
Спасающий на необитаемом острове,
Выносящий из горящего здания,
Прикрывающий от выстрела грудью,
Бросающий к её стопам всё золото Клондайка,
А затем покоряющий её,
Обольщающий её,
Побеждающий…

О этот романтический бред Фенимора Купера и Вальтера Скотта!
О великолепная мишура Александра Дюма и Эжена Сю!
О грезы, превращённые в пошлость голубоглазым американцем!
О дешевая парфюмерия несбыточной любви
И юность,
Отравленная липкой патокой кустарного воображения!
Юность, ещё не знающая,
Что любовь, по сути своей, не страсть, а сокровенная жалость —
Чувство, на которое трудно рассчитывать женщине,
Если она тебе не дочь и не мать…

1986

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Всего полжизни за спиной,
А сколько пустоты и хлама!..
В потёртой книжке записной —
Умерший, съехавшая дама.

Мужская дружба на века,
Без видимой на то причины,
И семизначная тоска,
И семизначные личины.

Толпятся цифры, но уже
Ни радости, ни интереса.
Что говорят моей душе —
Марина… Михаил… Агнесса?..

Иль вот, к примеру, телефон
Записанный на всякий случай, —
Не верится, что прежде он
Затменьем был и страстью жгучей,

Что в трубку я шептал: «Люблю…»,
Когда вокруг спала столица…
Такой инфляции рублю
Не снилось, да и не приснится.

Топятся номера друзей
Забывших и забытых нами, —
Какой-то числовой музей,
Перемежённый именами.

«Теперь, когда надо проститься…»

Теперь, когда надо проститься
По совести и по уму,
Не надо обратно проситься
В свою голубую тюрьму.

Не надо надеяться втайне
На лунный серебряный след.
Осталось одно очертанье,
Названья которому нет.

Осталось горенье заката,
Далёкого моря прибой.
Осталась глухая утрата
Того, что случалось с тобой.

Того, что могло бы случиться,
Того, что в себе износил…
Но нету, увы, очевидца
Слепому горению сил.

А молодость – штучка, Лолита, —
Кивнув равнодушно душе,
Сошла, как выходит из лифта
Чужой
На чужом
Этаже…

1986

ЭКСПЕРИМЕНТ

Е. Бершину

Когда я верить в чудо перестал,
Когда освободился пьедестал,
Когда фигур божественных не стало,
Я, наконец-то, разгадал секрет, —
Что красота не там, где Поликлет,
А в пустоте пустого пьедестала.

Потом я взял обычный циферблат,
Который равнодушен и усат
И проявляет к нам бесчеловечность,
Не продлевая жалкие часы,
И оторвал железные усы,
Чтоб в пустоте лица увидеть вечность.

Потом я поглядел на этот мир,
На этот неугодный Богу пир,
На алчущее скопище народу
И, не найдя в гримасах суеты
Присутствия высокой пустоты,
Обрёл свою спокойную свободу.

1995

«Бег на месте любит судьба, сама…»

Бег на месте любит судьба, сама
Расставляя часы над истерзанным ухом.
От ночного топтания можно сойти с ума,
Если вдруг обладаешь хорошим слухом
И часы подбегают к постели, держа
На китайском подносе письмо анонима…
Я и так понимаю, и без дележа
На секунды, что жизнь бесконечно гонима
По скрипучему кругу слепых лошадей,
Но не будет в скитаниях точки последней.
И не надо пугать одиноких людей,
Забегая вперёд и толкаясь в передней.

1991

ПОСТСКРИПТУМ

Я обернулся. Жизнь моя
Напоминает скомканный платок,
Потерянный прохожим возле урны.
Не надо врать и становиться на котурны,
На них не перейти бушующий поток
И не спасти сомнительное «Я».
Что делать, если суть искажена
И трудно мне на переходе этом
Из мрака в темноту… До новой жизни
(она случится, но в другой Отчизне)
Довольствоваться буду слабым светом
И степью, что ветрами сожжена.
Я появился в первый раз давно —
В Ирландии в тринадцатом столетье,
И, видно, потому люблю камин,
Пустое море, скалы и кармин
Заката, и глухое лихолетье
Средневековья… Мне другого не дано.
Но всё же я хочу родиться вновь
Не на угрюмом Севере, а, скажем,
В далёкой и прекрасной Аргентине,
Где танго и цветы, как на картине,
И где душа, с её суровым стажем,
Согреется и обновится кровь.
Кричу: «До новой встречи, господа!..»
И чувствую – волна кадык подпёрла
И вертится безумная рулетка,
И ставки душ повышены, и ветка
Маршрута обозначена, и горло
Приятно холодит летейская вода.

1989

5
«ОСЕННЯЯ ДОРОГА»
Венок сонетов

1

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.
И опала листва, и плоды разбиваются оземь,
И окрестные дали оплавила тусклая медь.

Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,
Где осеннее небо застыло в пустом витраже,
Почему подступает неясное чувство тревоги
И сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..

Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,
В обрамлении белом летят придорожные лужи,
А душе захотелось взобраться на голый откос,
Захотелось щекою к продрогшей природе припасть
И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: «Почему же
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть?..»

2

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть…
Беспощадное время и ветер гуляют по роще.
Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,
И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

Мимолётная радость в изношенном сердце сгорит,
Ожидание смерти запрятано в завязи почек,
Да кому и о чём на могильной плите говорит
Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..

Неужели всю жизнь, всё богатство её перебора
Заключает в себе разводящее цифры тире?!.
Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофёра,
Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,
И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь…

3

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Не приемлет душа, но во времени выбора нет.
Как постылого гостя, мы с ней тяжело переносим
Зажигаемый рано худой электрический свет.

На осеннем ветру мир туманен, суров и немолод.
Жизнь запряталась в шкуры, в берлоги, за стёкла теплиц.
Подворотнями мается мучимый слякотью холод,
И небесное бегство закончили выводки птиц.

Опустело вокруг, и такая большая печаль
В эту пору распада, расхода, разлёта, разъезда…
Мой возница, ругнувшись, нажал тормозную педаль,
Заработали «дворники», веером сдвинули грязь,
И тогда я увидел за чёрной чертой переезда,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась…

4

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась,
Запишу на полях своей повести небезупречной,
Где нескладный герой, от насущных забот удалясь,
Пребывает в тоске и бессмысленной муке сердечной.

Где с мостами сгорели его корабли за спиной,
Где он склеил гнездо из осколков разбитой посуды
И притом повторял, что ни встречи, ни жизни иной
Не предвидит уже и пора прекратить пересуды.

Только что это?!. Вновь возникает наплыв силуэта,
И тебя узнаю сквозь рябое от капель стекло…
Наважденье моё, отголосок счастливого лета,
Это правда, что я из прекрасного возраста выбыл,
Что взаимное время для нашей любви истекло,
Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор?..

5

Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор,
Понимаешь не сразу, но бесповоротно уже.
Как продутому Невскому снится заснеженный Выборг,
Так ребёнок приснится твоей беспокойной душе.

И куда бы ни ехал, куда ни спешил бы отныне —
Ощущенье вины подавляет тебя изнутри.
И пора позабыть о своей чистокровной гордыне,
Позабыть хоть на день, хоть на год, хоть на два, хоть на три…

А возница опять нажимает шальную педаль,
И скрипят тормоза, проверяя изгиб поворота.
Налетает снежок, подмосковную зябкую даль
Оживляет солдатик с развёрнутым красным флажком.
Переходит дорогу из бани спешащая рота,
И душе тяжело состоять при раскладе таком…

6

И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где тепло очага охраняет незримая Веста
И стоит, среди прочих, недавно построенный дом,
Но в квартирном быту для тебя не находится места.

Разорвать бы пространство, его заколдованный круг,
Нескончаемый круг, из которого вырос и вызрел!..
Мимолётная жизнь, как метафора наших разлук,
И судьба одинока, как дальний охотничий выстрел.

И куда убежишь!.. Пожелтели твои перелески,
Промелькнула церквушка, со стёкол стекает вода.
И пространство летит, и туман опустил занавески
На осенний пейзаж, и дороги – куда ни вели бы —
В эти тусклые дни возвратятся с тобою туда,
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр…

7

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр,
Там округлая форма реки, заточённой в трубу.
И по ней не плывут корабли, а ленивые рыбы
Не стоят косяком, на крючок направляя губу.

И течёт твоя кровь, в темноте замедляя движенье,
По гармошкам бормочет стоящих в дому батарей,
И семью согревает железное кровоснабженье,
Целиком поглощая все замыслы жизни твоей.

И уже не хватает ни правды, ни слов, ни тепла,
Ни тревожной надежды, ни тайны, ни внутренней силы,
Хоть в горячих потёмках сошлись и совпали тела,
Хоть любовь замерцала в остывшей золе угольком…
Но приходит пора, когда быть молодым – некрасиво,
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.

8

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком,
И с подружкой под ручку спешить переулком холодным,
И давиться любовью, как послевоенным пайком,
Но, вкусив молодой поцелуй, оставаться голодным.

И поспешно одевшись, сказав на прощанье: «Мерси»,
Убегать в никуда, растворяясь в осеннем тумане,
И, поймав на пустынной дороге пустое такси,
Озираться опасливо, словно Печорин в Тамани.

А вокруг темнота. Только лист вдоль дороги шуршащий,
Только ветер, шумящий в шатрах облетающих крон,
Да предутренний голос, усталой душе говорящий,
Что любви не догнал, не схватился рукою за стремя…
Кто бы ни был попутчик – шофёр или пьяный Харон,
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время…

9

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время
Не песочно-стеклянный бессмысленный катамаран.
Сокращаются сроки, беднеет на волосы темя,
А в глазах, как и прежде, ночует весенний дурман.

Не считаются чувства с неловкой усталостью плоти,
Как чужие, живут на харчах и довольстве твоём
Ты едва поспешаешь в мелькающем водовороте
И качели, скрипя, пролетают земной окоём…

А водитель опять закурил голубой «Беломор»
И нашарил приёмник тяжёлой мужицкой рукою.
Говорили о спорте: Пеле… Марадона… Бимон…
А я думал о том, что не надо судьбу ворошить,
Что покрой бытия, да с подкладкой своей роковою —
Не кафтан, и судьбы никому не дано перешить…

10

Не кафтан – и судьбы никому не дано перешить —
Этот мир, что надет на тебя поначалу на вырост
И просторен вполне, но потом начинает душить
Воротник и потёртый пиджак, из которого вырос.

Ни вольготно плечом повести, ни спокойно вздохнуть —
И в шагу, и под мышками режет суровая складка.
И уже не фабричная ткань облегла твою грудь
И запястья твои, а сплошная кирпичная кладка!

Впрочем, это гипербола выгнула спину дугою,
И кирпичный костюм – вроде сказочки Шарля Перро.
Видно, время прошло и, возможно, настало другое,
Непонятное мне… И куда-то уходит горенье
Суматошного сердца, и падает на пол перо,
Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье…

11

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье —
Не вина, а беда беспробудных ваньков и марусь.
Безрассудному пьянству не буду искать объясненье,
Но насколько оно безрассудно, сказать не берусь.

В этой слякоти дней, в этом скучном ничтожестве быта,
Как забвенье – бутылка, как счастье гранёный стакан…
Керосинная бочка судьбы да четыре копыта,
И куда доходяге-коню подражать рысакам!..

«Ну и прёт же алкаш!..» – возмущённо бормочет шофёр.
Промелькнуло пальто, и фигура качнулась слегка…
Что хотел он сказать, когда руки свои распростёр
И в стекло погрозил, и прошёл в направленье забора,
Этот жалкий прохожий, спешащий домой из ларька,
Коли осень для бедного сердца плохая опора?!.

12

Коли осень для бедного сердца плохая опора,
То дождись декабря, где тяжёлому году конец.
Наряжается ёлка и запахи из коридора
Воскрешают страницы пособия Молоховец.

И снежинки, слетаясь, стучатся в оконную раму,
И дубовым становится стол перочинно-складной…
Ты весёлых друзей пригласи и покойную маму
Усади в уголок, чтоб ей не было скучно одной

В этот вечер, когда за спиной открываются бездны
И на миг вспоминается зыбкая детская тайна…
– Вам салат положить или крылышко?.. – Будьте любезны!..
И пошла мешанина, и начали свечи тушить,
И опять вперемежку – Высоцкий, Матье, Челентано
И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»

13

И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»
Про себя повторяю в застольном пустом разговоре.
И мотив продолжает в прокуренном горле першить,
И пролётка стоит на холодном российском просторе.

И сидит в ней надменный писатель в английском плаще,
Словно кондор, уставясь в сырое осеннее небо.
О, старинная грусть и мечтания, и вообще
Чепуха, вспоминать о которой смешно и нелепо!

Как любил я тебя в девятнадцать рассеянных лет,
Навсегда покидая свой край, где Кяпяз и Кура!..
Но меня уже нет и девчушки хохочущей нет,
И машина за КрАЗом уныло ползёт с косогора,
И о том, что спешил неизвестно зачем и куда,
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра.

14

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра:
– Не гони лошадей по разбитой своей мостовой!
Им уже не нужны ни ямщицкая глотка, ни шпора,
И зелёный бензин заменил табунку водопой.

Пусть они постоят бестелесные, холочка – к холке…
Колеся вдоль погостов, базаров, ангаров и школ,
Я вполне преуспел в запоздалой своей самоволке
И без них обойдусь, догоняя того, кто ушёл.

Лошадиные силы души и душевные силы мотора!..
Перепуталось всё: из камней создают виноград
И детали растят на бесхозной земле у забора,
И тебе самому твой угрюмый характер несносен;
Только как разобраться в потерях и кто виноват?
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень…

МАГИСТРАЛ

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.

Что с рожденьем ребёнка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком…

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время
Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,
Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,
Коли осень для бедного сердца плохая опора…
И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофёра.

1978–1985–1987

6
Из цикла
«ДАЛЁКАЯ ТЕТРАДЬ»

«Я маленький и пьяный человек…»

Я маленький и пьяный человек.
Я возжелал в России стать пиитом,
Нелепый, как в музее – чебурек
Или как лозунг, набранный петитом.

Мои просторы, как декабрь, наги,
Но мне знакома зоркость зверолова.
И боль, как пёс, присела у ноги,
И вместе мы выслеживаем Слово.

1970, 1997

«Когда соловьёнок впервые пытается петь…»

Когда соловьёнок впервые пытается петь,
Ночную прохладу неопытным горлом ловя,
Как важно ему за своею спиною иметь
Разбойную тень удалого сорви-соловья.

Как важно ему, затевая искусство в кустах,
Знать чистую силу большого и звонкого пенья,
Чтоб стать голубым языком в соловьиных кострах,
Стать звуком чудесным, укутанным в серые перья.

Как важно… Но это порою судьбе невдомёк:
Обижен прекрасный, а некто, глядишь, зацелован.
Учитель поёт, но судьба выставляет силок —
И вот уже бьётся учитель в силке птицелова.

Нарушена связь восприятия и словаря
Рулад соловьиных… Поёт соловьёнок мучительно.
Как важно ему превзойти самого соловья,
Но как превзойти, если нет на деревьях учителя…

ДВОЕ

В седые дали ноября
Уходят ветлы…

Б. Пастернак

С прошедшей ночи мир белёс,
И в нём, уже безжуравлином,
Засыпал кто-то нафталином
Листву, опавшую с берёз.

А справа, в сумраке осеннем,
Как образ горя – за словами,
Кладбище странным поселеньем
Возникло сразу за стволами.

И вдоль него, через кустарники,
Я вышел к полю в свете слабом,
Где встретил двух, что взявшись за руки —
На сквозняке да по ухабам.

Она была в пальтишке кожаном,
А он – худой – в плаще линялом
В пространстве тусклом и скукоженном
Терялся день за перевалом

Но было что-то очень вешнее
В повадках пары мимолётной,
Была раскованность нездешняя
И ощущенье силы взлётной.

И я, пока хватало зрения,
Следил за тем, как эти двое
Несли над бездной невезения
Рукопожатье молодое.

И предо мной, почти как правило,
Что жизнь не делится на три,
Была рука, что нежно правила
Другою, гревшей изнутри…

1970

БАЛЛАДА О БЕГЛЕЦЕ

Бежал мужчина на рассвете
Туда, где лодка у причала,
А следом, расставляя сети,
Погоня по полю рычала.
Он продирался через лес,
Ломая взрыв куста коленом,
Прислушивался, падал, лез
На склоны, порывая с пленом
И вот, удерживая грудь
И сердце, стукнувшее в глотку,
Мужчина выбрал верный путь
И впереди увидел лодку…
Она дрожала у доски,
Толкалась пойманно, как чалый,
От нетерпенья и тоски
Стуча в терпение причала.
Казалось, вот и повезло:
Бери весло – и разве горько
Взглянуть, как будто на село,
На прошлое своё с пригорка?..
Но оказалось, что оно
Влечёт неотвратимей, пуще,
Чем алкоголика – вино,
Чем раненого зверя – пуща.
Мужчина рухнул на настил,
Вдохнул дыхание норд-веста
И понял, что остаток сил
Истрачен в суматохе бегства.
И, разворачивая грудь,
Безропотный, как вол в загоне,
Он двинулся в обратный путь —
Лицом к погоне…

1970

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

На небе звёзды – не прострелы пуль.
На небе звёзды – не кристаллы соли.
На небе звёзды – не серебряные блохи.
На небе звёзды – это лишь толпа,
Которая глядит как мы летим
Вниз головами на тяжёлом шаре.

Я это ощутил однажды ночью.
Я осознал,
Что я могу упасть
На этих обывателей,
Во мрак,
Сверкающий зрачками и зубами.
Я испугался неба,
Как ребёнок
Боится глубины подвала,
Ибо
Подвал и есть напоминание о ночи
Или, точней,
О страхе человека,
Которому внезапно показалось,
Что на его ступнях уже утрачен
Столярный клей земного притяженья.

А ночь была январская,
Глухая,
Повизгивали каблуки
И я
Боялся улететь.

1972

ОСЫ

Злые осы
Ночью летят на Рим…
А мы говорим:
Это осы
Проносят засосы
И медовый дым…

Словно розы
Летят на ринг —
Злые осы
Ночами летят на Рим.
Как насосы,
Воздух ночной сосут
И звезды загадочный изумруд
Злые осы —
Худы и раскосы —
На крыльях несут.
Злые осы
Ночью летят на Рим,
А мы говорим:
Это осы
Проносят насосы
Через Кемь и Крым…