Текст книги "Сон после полуночи"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Если вы стыдитесь своячества между собой и брачный союз вам претит, то на нас обратите свой гнев! – кричали они. – Мы – причина войны, причина ран и гибели наших мужей и отцов! Лучше умрем, чем останемся жить без одних иль других, вдовами или сиротами!

Остановились мужчины, опустили свои мечи. Воткнули в землю копья.

Прекратилась битва. Растроганы были не только воины, но и их вожди. Тут же Тит Таций и Ромул заключили между собой союз, и сабинское племя переселилось в Рим, еще больше укрепив могущество нового государства...

Глава 3

 РИМЛЯНЕ И ЭЛЛИНЫ

В огромной зале шли последние приготовления к приему посетителей, заполнивших форум перед императорским дворцом.

Когда-то, во времена Тиберия и особенно Калигулы, приемов, устраиваемых Цезарем боялись больше, чем недопущения на них, а теперь, при Клавдии, римляне всех трех сословий, стремились во что бы то ни стало попасть на аудиенцию, словно пытаясь наверстать упущенное. И пока они вместе с гонцами от наместников провинций и иноземными послами нетерпеливо ожидали допуска во дворец, с золотых и черепаховых украшений на дверях зала, кедровых столов и многочисленных статуй смахивались последние пылинки.

Льняные полотенца мелькали в ловких руках рабов.

Номенклатор, чьей главной обязанностью было объявлять имена допущенных на прием, с закрытыми глазами повторял про себя заученный наизусть список приглашенных.

Привратник, в который раз, объяснял рабу-новичку, как правильно приподнимать дверную занавесь перед очередным посетителем, мысленно обещая утопить непонятливого фракийца в Тибре, если хоть один из них запутается в ней.

Начальник преторианцев бегал от одного воина своей когорты к другому, поправляя шлемы, подравнивая щиты и ножны...

Вся эта суматоха, предваряющая, по обыкновению, каждый большой прием, не касалась лишь ближайших друзей и советников Клавдия.

Разбившись на две равные по числу группы, они ожидали выхода Цезаря по разные стороны императорского помоста. Но это было лишь численное равенство, подобное тому, как пять слонов могут равняться пяти мышам, или горсть жемчуга – горсти пепла. Философы, а такие были как с одной, так и с другой стороны, могли бы пуститься в рассуждения, что порой и мышь может обратить великана-слона в бегство, а даже щепоть праха матери может быть дороже горы самых отборных жемчужин, и наоборот – слон может раздавить мышь, даже не заметив ее мучений, а на богатство можно купить здоровье и свободу своим ближайшим родственникам.

Словом, истинное неравенство двух групп чувствовалось во всем.

В одежде – белые тоги сенаторов, окаймленные широкими пурпурными полосами, выглядели предпочтительнее скромных плащей вольноотпущенников-эллинов.

В расположении – если сенаторы Гальба, Силан, Афер, Сенека и присоединившиеся к ним, пока Клавдия готовили к приему, Вителлин стояли у самого императорского кресла, то вольноотпущенники занимали место в почтительном отдалении.

И наконец – и это было самым приятным для римлян и обидным эллинам – в поведении.

– Эй, Паллант! – окликнул Силан, стоящего рядом с Нарциссом вольноотпущенника. – Это ты помогал цезарю составлять последний эдикт на постройки в Риме?

Названный эллин поднял голову, чтобы ответить, но на его плечо легла ладонь Нарцисса.

– Я помогал! – с вызовом ответил он за товарища. – А позволь узнать, что тебя в нем не устраивает? То, что нигде не нашел имени Силана? Но, кажется, ты не обидел себя, помогая цезарю составлять несколько предыдущих эдиктов!

– Наглец! Вам ли судить о делах римлян? – возмутился Гальба, по давней привычке воина хватаясь за бок, где в другой обстановке должен был висеть меч.

– Конечно, не нам! – улыбнулся Нарцисс, с подчеркнутой любезностью кланяясь сенатору. Но когда разогнулся, на лице его не было и тени улыбки. – Равно как и не вам судить полезны или нет наши советы цезарю, ибо это дело одного только цезаря!

– Проклятье! – процедил сквозь зубы Гальба. – До каких пор мы будем терпеть около нашего цезаря этих бывших рабов?

– До тех пор, пока они снова не станут рабами! – заметил Афер, державшийся так, словно вольноотпущенников и не было в зале. – Этот последний эдикт задел не только вас, но и переполнил чашу моего терпения. Я кое-что предпринял, и клянусь Юноной, сегодня из этих Нарциссов, Паллантов и Каллистов снова получатся гладиаторы, носильщики руды и повара.

– Но когда же? Когда?! – воскликнул Силан.

– Терпение, друзья! – улыбнулся Афер. Возвысившийся еще при Тиберии благодаря доносам на знатных римлян, он любил в каждую отточенную и благозвучную фразу время от времени вставлять несколько слов, нарушавших ритм, чтобы скрыть ее искусственность, точь-в-точь, как лучшие уче ники школы Цицерона. – Терпение! – повторил он. – Сегодня вы станете свидетелями падения последних эллинских колоссов, хотя по сирийской физиономии того же Каллиста я не сказал бы, что все они – жители Афин или Беотии!

Афер обвел долгим взглядом сенаторов и, вдоволь насладившись недоумением, написанным на их лицах, понизил голос до едва различимого шепота:

– Во время приема один из посетителей – гм-м... скажем, мой друг или должник – как вам больше угодно – нанесет этим господам-рабам такой удар, что нам не составит особого труда тут же добить их я вернуть каждого в его естественное состояние...

– Раба?! – восторженно вскричал Вителлий Младший, доканчивая фразу за Афера.

– Тс-сс! – приложил палец к губам Силан, показывая глазами на вольноотпущенников. – Пока они не стали рабами, мы должны быть особенно осторожны!

– Но цезарь может рассердиться! – кусая губы, напомнил Вителлий Старший. – О, боги! Что скажет он нам тогда? Я, конечно, не рискую ввязываться в спор с таким великим оратором, как Афер, но... Надо еще раз подумать... все взвесить!.. – сбивчиво забормотал он и вдруг с остервенением набросился на Сенеку, скривившего свои толстые губы в понимающей усмешке: – Что тут смешного? Чему ты улыбаешься?!

Философ пожал плечами:

– Потому, что глуп тот, кто, покупая коня, смотрит только на узду и попону, но еще глупее тот, кто ценит человека по его платью! Нет, Афер, не так просты эти бывшие рабы. Я видел Палланта при дворе Тиберия, который приблизил его за особую услугу. Напомнить вам, что это была за услуга?

– Он помог Тиберию устранить своего главного врага – Сеяна, перед которым в страхе дрожал весь Рим... – прошептал Вителлий Старший.

Верно, – кивнул Сенека. – Я хорошо помню, как простаивал часами перед дверью Каллиста его бывший господин, тщетно дожидаясь приема. Да и сам ты, Афер, неужели забыл силу этих людей? Ведь не кто иной, как тот же Каллист спас тебя от гнева Калигулы. Или ты думаешь, что этому обязан своей блестящей речи1?

Афер хотел, было, возразить Сенеке, но, встретив его на смешливый взгляд, промолчал.

– И если эти люди сегодня, действительно, устоят, – невозмутимо продолжил философ, – то тогда уже не они, а мы, римляне станем поварами и гладиаторами. В лучшем случае – ссыльными изгнанниками!

– Ты шутишь! – пролепетал насмерть перепуганный Виттелий Старший. – Изгнанниками при таком человечном и добром цезаре, как Клавдий?!

Сенека с жалостью посмотрел на него.

– Ты же неглупый человек, Луций! – вздохнув, сказал он. – Неужели страх настолько сковал твой мозг, что ты до сих пор не понял, что главное в любом государстве не правитель, а люди, которые окружают его?

– Да-да, конечно! – пробормотал Вителлий. – И если этими людьми станут эллины...

Дождавшись, когда сенаторы за спором вокруг слов Сенеки забыли о нем, он отделился от них, и, делая вид, что рассматривает статуи, незаметно приблизился к вольноотпущенникам, не на шутку встревоженным поведением римлян, – Что это сегодня случилось с сенаторами? – то и дело оглядываясь, вопрошал Паллант. – Я вконец не узнаю их!

Они никогда так яростно не нападали на нас! – согласился Нарцисс.

И никогда не спорили между собой с таким ожесточением! – задумчиво заметил Каллист. – Этот Гальба смотрит на меня взглядом моего бывшего господина!

Нарцисс, веришь, я первый раз за пятнадцать лет снова ощущаю себя рабом!

Сенека имел в виду заседание сената, на котором Калигула выступил с тщательно подготовленной речью, желая рассчитаться с Афером за то, что тот запятнал одним из своих доносов честь его матери, с чего и началась ее травля Тиберием. Заручившись поддержкой Каллиста, Афер выступил с ответной речью, в которой заявил, что подавлен красноречием Калигулы и, признав собственное поражение, назвал его величайшим оратором, чем вернул к себе расположение польщенного императора.

Нарцисс не ответил. Он внимательно наблюдал за римлянами.

– Взгляни на Афера! – прищурился Паллант. – Обычно он первым начинает осмеивать нас, а сегодня даже не глянул в нашу сторону!

– Это и заботит меня больше всего! – признался Нарцисс. – Если доносчик старается держаться в тени, значит где-то рядом его жертва...

– Что же нам тогда делать? – не без тревоги спросил Каллист.

– Глядите! – шепнул невысокий вольноотпущенник Полибий, ставший по прихоти своего бывшего хозяина тезкой великого греческого историка. – Кажется, сама судьба посылает нам путь к спасению!

Он показал глазами на Вителлия Старшего, подававшего отчаянные знаки вольноотпущенникам.

– Вот уж поистине, как говорят римляне, нет ничего более жалкого и более великолепного, чем человек! – невольно улыбнулся Паллант, глядя как затравленно оглядывается по сторонам сенатор.

– Римляне? – удивился Нарцисс. – Уверен, что первым это сказал кто-то из наших земляков, а уж потом римляне вывезли его изречение вместе с коринфскими вазами, ахейскими скульптурами и всем нашим добром!

Рассматривая картины, в чем не было ничего подозрительного, он прошел по зале на несколько мгновений задержался у статуи богини Ромы рядом с Вителлием и, возвратившись, сказал:

– Между прочим, даже шлем на голове этой римской богини наш – коринфский.

И хоть к нему прилеплены крылышки опять-таки нашего Гермеса, или их Меркурия, боюсь, что сегодня нам отсюда не улететь!..

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Паллант.

– Лишь то, что я оказался прав. Афер, действительно, решил погубить нас.

– Но как? Каким образом?! – забывая об осторожности, воскликнул Каллист.

– В том-то и беда, что Вителлий сам не знает как! – развел руками Нарцисс. – Афер осторожен и до конца не раскрыл своих планов даже своим товарищам. Вителлий правда сказал, что во время приема должен появиться некий должник Афера, который сделает что-то такое, что поможет этим негодяям снова превратить нас в рабов!

– Нас? – не поверили вольноотпущенники.

– В рабов?!

– Уж лучше цикуту... – прошептал Каллист.

– Затем Вителлий попросил запомнить оказанную нам услугу, и мы расстались! – закончил Нарцисс.

– Проклятье! – сцепил кулаки Паллант. – Обладать сотнями миллионов сестерциев и не иметь никакой возможности спасти себя! То-то возрадуются мои должники...

– Постой! – схватил его за локоть Нарцисс. – Ведь у нас тоже они есть! Припомните, – с надеждой оглядел он подавшихся к нему эллинов, – у кого есть должник, который готов пойти на все, чтобы спасти от нищеты свою семью? Слышите – на все!

– Ну, у меня есть... – глухо проронил Каллист.

– Кто он? – живо спросил Нарцисс.

– Обычный разорившийся всадник – Гней Салинатор.

– Прекрасно! – обрадовался Нарцисс. – В этом Салинаторе – наше спасение!

Каллист, беги, разыщи его...

– Но цезарь сразу заметит мое отсутствие, да и сенаторы могут заподозрить неладное! – возразил Каллист.

– Тогда ты, Полибий! – не слушая дальше, обнял за плечи стоящего рядом вольноотпущенника Нарцисс. – Найди этого всадника, скажи, что он записан на прием к цезарю – это я возьму на себя. Затем от имени Каллиста пообещай ему прощение всех его долгов и еще награду в миллион сестерциев, если он придет сюда с кинжалом за пазухой...

– Охрану я беру на себя – его не станут обыскивать! – торопливо добавил Паллант.

– И?.. – настороженно спросил Каллист, протягивая тут же написанную расписку.

– И?! – в ужасе вскричал Полибий.

– Не беспокойтесь, цезарь останется цел и невредим, это уже мы все берем на себя! – положил ему руку на плечо Нарцисс. – А вот от того, как быстро придет Салинатор, зависит теперь все!

Он проводил глазами направившегося к двери Полибия и, повернувшись к землякам, сказал:

– Вот и мы стали ничем не лучше римлян!

– Увы! – подтвердил Паллант. – Как любят они говорить – учиться дозволено и у врага!

Как никто другой из эллинов знавший римские пословицы, он хотел добавить что-то еще, но в этот момент двери распахнулись, и на пороге появился привратник.

Зардевшись от удовольствия лишний раз выказать свою близость к цезарю, императорский раб поднял трость с таким видом, словно от этого зависела судьба государства.

– Император Тиберий Клавдий Цезарь Август! – торжественно провозгласил он, и в залу, заботливо поддерживаемый лекарем Ксенофонтом, в пурпурной тоге, расшитой золотыми пальмами, вошел Клавдии.

Глава IV

СРЕДСТВО БОЖЕСТВЕННОГО АВГУСТА

При появлении императора вольноотпущенники замолчали и, словно по команде, застыли в почтительном, но вместе с тем не унижающим их достоинства поклоне.

Сенаторы же, напротив, рванулись вперед и, стараясь опередить друг друга, восторженно закричали:

Да здравствует цезарь!

Да хранят тебя бога для твоих, преданных друзей!

Для римского народа!

Для народов всей земли! – последним воскликнул Вителлий Старший и победно оглядел примолкших сенаторов: мол, кто теперь сможет пожелать цезарю больше, чем я? В ожидании, как минимум, благосклонной улыбки, он перевел глаза на Клавдия и закусил губу.

Тяжело опиравшийся на руку Ксенофонта император был на редкость хмур и озабочен. И хотя на каждое приветствие Друзей он отвечал обычным кивком, старый сенатор сразу заметил, что все их старания оставили Клавдия совершенно равнодушным.

Заметил это и Нарцисс. А так как от подкупленного привратника ему было известно поведение цезаря за завтраком, этот необычайно хитрый и проницательный эллин сразу смекнул, что надо делать. Как только Клавдий поравнялся с груп пой вольноотпущенников, он поклонился еще ниже и чуть слышно шепнул:

– И да помогут тебе боги снова заняться писанием ученых трудов...

Клавдий остановился, словно налетел на невидимую преграду. Недоверчиво повел головой, силясь понять: не ослышался ли? На самом ли деле было произнесено то, что так удивительно совпадало с его мыслями?

Сдавленно охнул позади Нарцисса вольноотпущенник Гарпократ. Тяжело задышал, как никто другой знавший, на что способны цезари в гневе, Каллист.

– Мало нам Афера – сам погубить нас захотел? – потянул Нарцисса за плащ не на шутку встревожившийся Паллант.

Но Нарцисс знал, что делал. Наблюдая исподлобья за Клавдием, он видел, как загораются жизнью его глаза, наливаются силой пальцы, и благодарил судьбу, что 38 она послала ему путь к сердцу цезаря, а там, как знать, быть может, и власти над Римом...

«Разумеется, если только сегодня нас не погубит Афер! – с досадой вспомнил он.

– Теперь вся надежда на быстрые ноги Полибия и должника Каллиста».

Он поднял глаза и увидел, как император оттолкнув руку Ксенофонта, сам взошел на помост.

Сенаторы дружно подались за ним. Эллины не осмелились приблизиться к цезарю без приглашения, и он обвел вопросительным взглядом своих римских друзей: по-свойски – на правах тестя – улыбнувшегося ему Силана, непривычно молчаливого Афера, не без сожаления поглядывающего на императорское кресло Гальбу, наконец, Вителлия Старшего, который изо всех сил старался понять, чего именно хочет цезарь...

«Не то! Не то!.. – с досадой отметил он про себя, – А не Сенека ли сказал это? Он сам пишет трактаты, и кому как не ему дано понять меня?..»

Клавдий с надеждой взглянул на философа, но, прочитав усмешку в уголках его губ, отвернулся от римлян и впился глазами в вольноотпущенников:

– Ну?..

Перед ним стояли бывшие рабы, отпущенные на свободу теми же сенаторами, а может, даже всадниками или купцами, и все еще зависимые от своих бывших господ.

И его собратья по высшему сословию трижды были правы, укоряя за то, что он приблизил к себе людей, стоящих по своему положению ниже самого бедного в Риме плебея! Но что ему за дело, если эти люди – эллины: плоть от плоти боготворимых им с детства Гомера, Геродота, Фидия. Никто из них не назовет его любимое дело постыдным занятием, а он сейчас был готов осыпать золотом, одарить безграничной дружбой любого человека, который повторит то, что он только что слышал.

И Нарцисс понял это. Он выпрямился и, не обращая больше внимания на сенаторов, громко сказал:

– Да помогут тебе боги написать твою великую историю этрусков!..

– Что?! – гневно перебил его Гальба.

Охнул, теперь уже открыто, Гарпократ. Уставился в пол, боясь даже дышать, Каллист. Лишь Паллант, не потерявший самообладания, с интересом посмотрел на Нарцисса.

Аппий Силан был вторым (или третьим) мужем матери Мессалины.

– Ты хочешь, чтобы цезарь променял государственные дела на историю варваров, разгромленных нашими предками? – брызжа слюной, закричал Силан.

– Это просто издевательство над особой цезаря! – заволновались римляне.

– Самое настоящее оскорбление императорского величества, за которое нужно немедленно сбросить с Тарпейской скалы!

– Цезарь! – выступив вперед, со свойственной ему прямотой предупредил Гальба. – Прикажи страже наказать этого бывшего раба, или я сам заставлю его уважать римские обычаи!

Клавдий жестом остановил разгневанного сенатора, и Нарцисс спокойно докончил:

… А также историю вашего великого Рима, Карфагена, Египта, Сирии и вообще, как верно заметил достойнейший Луций Вителлий, историю народов всей земли!

Да ниспошлют тебе для этого боги здоровья и сил! – торопливо добавил Паллант, поняв вслед за Нарциссом, что одолеть сенаторов можно, только играя на этой, главной струне огромной безвольной лиры, имя которой – Клавдий.

Спасибо, друзья мои, за то, что вы так понимаете своего ц езаря! – растроганно пробормотал император и, переходя на язык Гомера, приветливо улыбнулся: – Разделите хоть несколько труд с ним жестокий!1

– Несколько? – переспросил Силан и, закрывая собой Клавдия от эллинцев, воскликнул: – Да мы готовы взвалить на свои плечи все, что прикажешь!

– Все бремя императорской власти! – с готовностью подтвердил Гальба. – Только прикажи!

– Это... правда?! – обрадовался Клавдий, для которого и эти слова показались созвучными его утренним думам, а так как они прозвучали из уст сенаторов, то и особенно приятными.

Окончательно повеселев, он принялся обнимать по очереди римлян, одаривая каждого искренним, признательным поцелуем. Последним к нему подошел Сенека.

Клавдий поцеловал его и, встав с кресла, направился к поднявшимся на помост эллинам. Но тут же перед ним неожиданно вырос Силан, а Афер, взял под локоть и, отвлекая пустячной просьбой, повел к креслу.

Стих из «Илиады».

Императору не оставалось ничего другого, как радушно махнуть рукой донельзя огорчившимся вольноотпущенникам.

Удобно разместившись в кресле, он взглянул на клепсидру и, увидев, что до начала приема еще несколько минут, спросил:

– Друзья мои, угадайте, кто приснился мне сегодняшней ночью?

– Юпитер? – почтительно осведомился Афер.

– Нет! – ответил за Клавдия Вителлин Старший и шепотом, но так, чтобы было слышно цезарю, добавил: – И очень жаль, ибо это был бы разговор двух равных собеседников!

– Тогда Гомер? – предположил Сенека, вспомнив, что император начал свою беседу со стихов великого поэта.

Клавдий отрицательно покачал головой.

– Мессалина? – громко спросил Силан, желая подчеркнуть, что цезарь женат на его падчерице.

– А может, Тит Ливии? – подступил к самому креслу Нарцисс, решив, что настало время для новой атаки на цезаря.

И он не ошибся в своих расчетах. Сердце Клавдия дрогнуло.

– Увы, друзья, – благодарно дотронувшись до руки вольноотпущенника, вздохнул он. – Мне приснился всего лишьГай Цезарь...

– Гай? – побледнел Афер.

– Цезарь?.. – озадаченно переспросил Сенека.

– Калигула?! – уточнил Силан.

– Да-да, мой племянник! – кивнул Клавдий и, рассказав весь сон от начала до конца, спросил: – Что все это может означать для меня?

– Только хорошее! – поспешил заверить его Вителлий Старший. – Видеть свою смерть во сне – всегда к удаче!

– Но цезаря не убили, а только пытались это сделать, что далеко не одно и то же для верного толкования сна! – резонно заметил Каллист.

– О, боги, быть может, хотели даже обезглавить! – в непритворном ужасе вскричал Силан.

– Погоди! – остановил его Клавдий, заинтересовавшись словами вольноотпущенника. – Я вижу ты, Каллист, неплохо разбираешься в сновидениях?

Эллин обрадовано кивнул:

– Да, цезарь! Я специально брал уроки у лучших толкователей снов, чтобы знать, что будет со мной завтра...

– Стало быть, ты даже знаешь, что будет с тобою сегодня? – с деланным уважением спросил Афер, перемигиваясь с Гальбой.

– Ничего страшного, уверяю тебя, хоть я и не умею толковать сны! – улыбнулся побледневшему Каллисту Клавдий. – Говори, но учти – мне нужна одна только правда!

– Воля твоя! – поклонился Каллист. – Если тебя собирались обезглавить, вот тебе для сравнения похожий случай. Одному провинциалу приснилось, что он тоже остался без головы, и вскоре ему было даровано римское гражданство. Не гневайся, цезарь, но твой сон не к добру!

– Но почему? Почему?! – удивленно вскричал Клавдий. – Ведь получить римское гражданство – великая честь для чужестранца!

– Я же говорю, что нужно научить этих эллинов уважать наши обычаи! – напомнил Гальба.

– Возможно, – не глядя на сенатора, ответил Каллист и многозначительно шепнул Клавдию: – Но тот человек, согласно этим обычаям, лишился прежнего имени и положения...

– Ты хочешь сказать, что я тоже... – не в силах вымолвить до конца то, что мелькнуло у него в голове, ахнул император. – А... если мне просто хотели пронзить грудь?

– Ничего себе «просто»! – зябко передернув плечами, пожаловался Аферу Силан. – Тогда следующими были бы мы с Мессалиной!

– Увы, Цезарь! – подумав, развел руками Каллист. – И в этом случае мне нечем утешить тебя. Если бы ты был молодым, это означало бы – новую любовь. Но, прости, в твои годы и при твоем здоровье ранение в грудь предсказывает самые печальные вести...

– Замолчи! – прикрикнул на вольноотпущенника Вителлий Старший. – Наш цезарь моложе всех нас! Красивее! Здоровее!

– И он еще воспылает новой любовью к своей прекрасной жене! – подтвердил Силан, не на шутку озадаченный словами эллина.

Клавдий досадливо отмахнулся от льстивых сенаторов и поднял глаза на Нарцисса:

– Ну, а что скажешь ты? Тоже станешь пугать меня?

– Нет, цезарь, скажу, что если уж тебе приснился такой сон, то нужно сделать все, чтобы отвратить его! – решительно заявил вольноотпущенник. – Лично я всегда считаюсь с дурными сновидениями и плохими приметами, и уверен, что только благодаря этому не могу пожаловаться на свою жизнь!

– И как же ты с ними борешься? – подался вперед император.

– Очень просто, – ответил Нарцисс. – Если мне дорогу перебежит ласка или какой другой мелкий зверек, то я всегда жду, чтобы передо мной прошел кто-то другой, а если очень спешу, то бросаю три камешка через дорогу!

– А я, когда мышь прогрызает мучной мех в моих кладовых, скорей бегу к толкователю знамений, чтобы спросить, как поступить! – добавил Гарпократ.

– Да и я, если увижу помешанного или припадочного, всегда плюю себе за пазуху – верная примета, что эта встреча не будет причиной несчастья! – признался заметно повеселевший Каллист.

– Каллист хочет научить нашего цезаря своей рабской привычке плевать себе за пазуху! – презрительно усмехнулся Гальба.

– Зачем обязательно плевать? – ответил за Каллиста Нарцисс. – Есть и другие испытанные средства, придуманные вами, римлянами. Например, самого божественного Августа!

– Августа? – обрадовано воскликнул Клавдий. – И что же это за средство?

– Просить на форуме или еще лучше на каком-нибудь рынке милостыню, как обычный нищий! – охотно ответил Нарцисс, бросив насмешливый взгляд в сторону сенаторов. – Август время от времени делал это, и поверь, никто лучше его не умел отвращать от себя зависть богов, за которой непременно следуют несчастья и беды.

В этом смысле небожители мало чем отличаются от людей! – тихо добавил он, словно извиняясь за богов.

– Как! Чтобы наш цезарь, владыка всего римского мира надел на себя грязное рубище раба?! – набросился на эллинов Гальба.

– И просил милостыню, как последний калека? – ужаснулся Силан.

– Друзья, но ведь сам Август... – примирительно начал было Клавдий, но его перебил багровый от гнева Гальба:

– Теперь не те времена!

– Действительно, цезарь! – подтвердил Сенека. – Теперь за порогом императорского дворца – послы десятков государств. Парфяне, армяне, даки...

– Индусы! – многозначительно поднял палец Афер. – Которых не сумел покорить даже Александр Македонский!

Что будет, если они увидят тебя с протянутой рукой?

Да они засмеют нас на весь мир, и после этого никто не станет считаться с волей великого Рима, потому что его правитель просит милостыню! – шагнул к креслу Гальба и потребовал: – Цезарь, отцы-сенаторы просят тебя отказаться от этой постыдной затеи!

– И обрекают тем самым на гнев богов? – с вызовом спросил Нарцисс.

– Нет, но... – замялся Гальба, оглядываясь за поддержкой на своих, более красноречивых, друзей. Однако остальные сенаторы тоже молчали, не зная, как выбраться из щекотливого положения, в которое поставили их эллины. Отступить – означало потерпеть унизительное поражение и потерять влияние на императора по меньшей мере до конца этого приема. Продолжать настаивать на своем было еще опасней, ведь заподозри Клавдий их в пренебрежении к нависшей над ним опасности, и он потерян для них навсегда.

– Пусть потешатся напоследок! – заметил вернувшемуся на свое место Гальбе Афер. – Даже великий Цезарь пожертвовал своей конницей при Фарсале, чтобы победить Помпея!

– Но если бы Помпеи был решительней раньше, он разбил бы Цезаря задолго до Фарсала! – напомнил Гальба. Он захотел сделать еще одну попытку отговорить Клавдия, но Афер придержал его.

– Говорю тебе – потерпи! – зашептал он. – Если кто и пойдет после приема просить милостыню, так это эллины! Мы выкупим их у бывших хозяев и до конца дней заставим добывать себе пропитание таким путем. Или просто переломаем все кости и выбросим подыхать на остров Эскулапа1. Но предупреждаю – Каллист мой! Я еще не отблагодарил его за то унижение, которому он подверг меня, спасая от Калигулы...

– Ладно, мне хватит и Нарцисса! – успокаиваясь, согласился Гальба. – Я даже, пожалуй, назову его Пирром в честь этой победы над нами и, клянусь Марсом Мстителем, это будет справедливо.

– А я не возражаю против Палланта! – торопливо добавил Силан и приосанился: – Потомок аркадских царей – раб тестя римского Цезаря! Звучит?

На лицах сенаторов появились довольные улыбки.

– Ну, вот и хорошо! – истолковав перемену в настроении римлян по-своему, обрадовался Клавдий. – Значит, решено – сразу же после приема я отправлюсь просить милостыню!

Он хотел спросить, кто из друзей составит ему компанию, но в этот момент раздался пронзительный свист клепсидры, и стрелка водяных часов, сработанных хитроумными александрийскими мастерами, коснулась золоченной риски.

Остров посреди Тибра, куда вывозили старых и больных рабов, где они умирали от голода.

 Пирр – эпирский царь, произнесший после одной из своих побед знаменитые слова:

«Еще одна такая победа – и мы окажемся разбитыми!».

Привратник, стоявший до этого в полной неподвижности и походивший своим отсутствующим видом на одну из многочисленных статуй, стряхнул с себя оцепенение.

С трудом дождавшись, пока в залу войдут и разместятся за императорским помостом германцы-телохранители, он торжественно взмахнул тростью.

Прием начался.

– Луций Кальпурний Пизон! – громкогласно объявил номенклатор.

Раб-новичок боязливо приподнял дверную занавесь над первым посетителем. И друзья Клавдия – одни с плохо скрываемым нетерпением, другие со страхом – увидели, как в залу вошел и, старчески шаркая подошвами сандалий по мозаичному полу, направился к императорскому помосту седой, сгорбленный сенатор.

Глава V

ДАМОКЛОВ МЕЧ

– Если это тот самый человек, о котором нас предупреж дал Вителлий, мы пропали! – отходя на приличествующее другу цезаря расстояние, с горечью заметил Нарцисс. – Полибия еще нет во дворце, иначе привратник давно бы уже известил меня об этом.

– Мой должник снимает комнату в такой глуши, что Полибий наверняка еще только на полпути к нему! – вздохнул Каллист и, назвав один из самых отдаленных кварталов Рима, неожиданно признался: – К тому же его может просто не оказаться дома...

– Как! – заволновались пораженные эллины.

– Ты с ума сошел!

Лишь Паллант продолжал стоять молча. Казалось, слова Каллиста не произвели на него ни малейшего впечатления. Внимательно вглядываясь в первого посетителя, он силился вспомнить что-то очень важное.

– Ты понимаешь, что говоришь? – между тем шипел, наседая па Каллиста Нарцисс. – Как это не оказаться дома?!

– Ну, мало ли какие дела могут быть у свободного человека – шепотом оправдывался вольноотпущенник. – Может, он отправился просить у кого-нибудь в долг или, наоборот, прячется от кредиторов. А может, просто бродит по улицам, чтобы не слышать, как орут на весь дом голодные дети...

– Тс-с! – остановил его Паллант, поймав, наконец, упорно ускользавшую от него мысль. – А ведь мы, кажется, спасены!

– Ты уверен? – обрадовано воскликнул Гарпократ.

– Да, – кивнул Паллант. – Правда, до следующего посетителя. А при этом, – показал он глазами на остановившегося перед помостом Пизона, – можете придержать в кошельках оболы, которые вы уже, конечно, мысленно пообещали Харону!

– Паллант, здесь не портик для философских бесед, и ты не Зенон! – укоризненно напомнил Каллист. – Говори толком !

Пожалуйста! – слегка обиделся вольноотпущенник. – Не знаю, кто именно должен прийти на этот прием с ножницами Атропы, но во всяком случае, не Пизон! Еще при Калигуле Афер написал донос на его сына, что тот якобы принимал участие в заговоре против Германика, и старик даже под пыткой не пошел бы на сговор со своим злейшим врагом!

– Теперь и я начинаю припоминать этого Пизона! – сощурился Каллист. – Калигула хотел бросить его сына к зверям, но в последнюю минуту сообразил, что тот не мог отравить его отца, так как в то время еще не появился на свет, и отправил в ссылку.

– Откуда его из-за страха перед Афером до сих пор не торопятся возвращать отцы-сенаторы! – кивнул Паллант. – Потому-то Пизон и здесь. Он записался на прием, чтобы лично просить цезаря за своего сына.