Текст книги "Крутые парни"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 19

Воровской сход – это всегда чрезвычайное событие. К нему готовятся основательно. Созывается сход не часто, а именно тогда, когда назревшие вопросы переваливают через край и ничего другого не остается, как выносить проблемы на суд людей.

Воровской сходняк – то же самое, что партийный съезд. Это последняя инстанция, это высший орган правления.

Решения схода для всей воровской братии являются такими же неукоснительными, как для простых смертных божья воля.

Еще совсем недавно сходняк старались подогнать к юбилеям или к важным датам. В это время можно было расслабиться в обществе девочек и залечить израненную душу в длительных и жарких разговорах. В уютных залах ресторанов под бодрящую музыку джазовых молодцев решались задачи, которые по масштабу ничем не отличались от планов правительства. Решалась судьба общака, поминались добрым словом усопшие и делились территории развенчанных или почивших воров.

Следуя традициям воровского братства, законные съезжались и на похороны к почившему авторитету, где ушедшим в небытие старались отыскать достойную замену. Слезы печали после коронации не казались такими горькими.

Воровской союз всегда был тайным орденом, не допускавшим к своим секретам простых смертных. Законники всегда считались кастой недосягаемых, способных в одночасье решить любые проблемы, а при необходимости взбаламутить весь уголовный мир.

Последние годы сходняки проходили безрадостно под опекой бдительного милицейского ока, и не однажды, к возмущению всей воровской братии, спецподразделения задерживали собравшихся. Воры в законе, как правило, народ солидный, с усмешкой посматривали на молоденьких сержантов и отвечали, что оружие и наркоту с собой не носят.

Через месяц после последнего выхода на волю в тихом приморском городе во время проведения сходняка был задержан и Варяг. Он молча отстегнул браслет с часами и протянул их старшине, стоявшему в оцеплении.

– Вот тебе премиальные за то, что задержал вора в законе, твое-то начальство этого подвига не оценит.

Следственные изоляторы шалели от появления множества уголовных генералов, а юнцы, впервые оказавшиеся на тюремных нарах, смотрели на законных с восторгом гимназистов.

Уже на следующий день законные выходили на волю. Печально было то, что такие задержания стали повторяться все чаще, и даже если сходняк удавалось организовать так, как некогда проводились коммунистические съезды, то не без основания говорили о том, что милиция весьма осведомлена об их решениях, как будто оперы вместе со всеми поднимали кружки с водкой за воровское братство.

Скорее всего это было связано с тем, что последние годы ряды законных пополнились скороспелками, получившими титулы не праведной воровской жизнью, а лишь потому, что внесли в общак изрядный куш. Их пренебрежительно называли «апельсинами». Возможно, бацилла предательства просочилась через их неустойчивые ряды, и теперь ничего не оставалось, как пожинать плоды недоверия.

Варяг частенько вспоминал время крестовых воров, когда титул законного можно было получить только в суровом заключении. И решение было не сепаратным, как это стало практиковаться последнее время, а открытым для всех коронованных, и каждый вор в законе пересылал ксиву на нового кандидата, где принципиально выражал свое суждение о вступлении того в воровской союз.

Варяг чувствовал преимущество перед всеми «лаврушниками», которые никогда не видели настоящей зоны, а следовательно, не могли проверить себя по-настоящему. Он даже снисходительно относился к тем, кто пробыл в заключении вблизи от своего дома, откуда получал постоянный грев и где находил моральную поддержку. Как бы повели себя многие из новоиспеченных авторитетов вдали от родного гнезда, за тысячи километров от столицы, где беспредельщики пересыльных тюрем готовы обобрать не только новичка, но и окрыситься на заключенного со стажем? Чужая сторона, тем более глубинка, – это всегда испытание на выживаемость, и не каждый зэк способен отмеренный срок вынести с честью.

Варяг вспоминал себя молодого, когда два года разъезжал по пересыльным тюрьмам, и ни одна из зон не желала его принимать, зная его заведомым отрицалом. Он был молод и мог устроить разборку мужикам, ехавшим на поселение. Те хмелели от свалившегося на них счастья, а это еще больше подстегивало в нем злость. Возможно, сейчас, набравшись житейской мудрости, он поступил бы совсем иначе, но тогда он не имел выбора и жил по тем понятиям.

Последние годы изменилось многое, и то, что несколько лет назад считалось недозволенным, сейчас стало правилом. Законники скорее напоминали преуспевающих бизнесменов, многие сломя голову бросились в политику, и воров в законе можно было увидеть чаще с государственными деятелями и эстрадными знаменитостями, чем на тюремных шконках растолковывающими братве людскую правду.

И с некоторых пор законным полюбились шикарные особняки и дорогие машины, а владеть за границей недвижимостью считалось такой же нормой, как в свое время короноваться в присутствии серьезнейших авторитетов уголовного мира.

Сходняки стали проходить все чаще за границей не только по причине безопасности, но еще и потому, что законным полюбилась чистота европейских столиц и сервис пятизвездочных отелей.

Это был пятый всероссийский сходняк, который проходил за границей.

Первый сход прошел в Варшаве. Но, видимо, польские порядки мало чем отличались от российских, и уже через час в гостиницу вошли три десятка полицейских и попросили освободить помещение. Законники справедливо считали, что здесь не обошлось без влияния всемогущих спецслужб, а потому уже в фойе отеля было решено: в Польше сходняков больше не устраивать.

Второй раз законные собрались в Израиле. Основным поводом для встречи послужили реформы, активно проводившиеся в тот период в России. Блатной мир теснили, и воры решали, как им следует действовать в новых условиях и имеет ли право законный уходить, например, в бизнес. Варяг знал, что мнения воров разделились. Все лаврушники настаивали на создании коммерческих структур и установлении контроля за крупными предприятиями и банками. Законники старой школы придерживались классических правил и утверждали, что вор обязан жить лишь за счет общака и не должен работать. На этом сходе выделилась третья группа воров, которую прозвали примиренцами. Они утверждали, что в нынешних условиях это отнюдь не конфронтация в уголовном мире. Важно не отказываться от опыта старой школы, и все, что там было лучшего, нужно суметь использовать сейчас. Воровское братство всегда подпитывалось общаком, а в нынешних условиях он должен увеличиться многократно за счет прибылей удачливых коммерсантов. А что касается работы, так это – личное дело каждого законного.

Решение было принято – договорились не упрекать вора, если он станет преуспевающим коммерсантом.

Еще тогда, в Израиле, на себя обратил внимание идеолог примирения двадцативосьмилетний законный вор по кличке Шрам, в миру – Александр Степанов. С завидной убежденностью и редкой терпеливостью он объяснял конфликтующим сторонам, что сила воров в единении. А воры, занявшиеся коммерцией, только способствуют укреплению общака, и очень важно иметь своих людей не только в тюремной администрации, но и среди крупных предпринимателей. Банкиры, подобно деревьям, выращенным в питомнике, остро чувствуют веяние времени, и важно не срубить эти деревья, а дать им возможность разрастись кроной, чтобы потом собирать сочные плоды.

Этот сходняк проходил в Тель-Авиве. После сходняка законные разбежались по злачным местам и были отчасти разочарованы, когда вместо темпераментных евреек в публичных домах увидели русских девушек.

Третий сход состоялся в Финляндии. Организовал его все тот же Шрам. На этот раз законных уже не удивляли зеркала и бассейны пятизвездочных отелей. Они успели поездить по миру и сполна оценили преимущества джакузи перед тюремным душем.

Разговор на сходняке в основном шел о нефти и газе. У законников здесь был особый интерес. Нефть, газ – это всегда большие деньги, и нужно было как можно быстрее установить контроль над этими отраслями. Наиболее перспективным регионом считалась Тюменская область, где традиционно крепким было влияние законных. Но на этот лакомый кусок зарились бандиты Санкт-Петербурга. Они противились единой упряжке. Без лишних слов питерских решили строго наказать, а исполнение было поручено Шраму. Тот лишь улыбнулся и отказать великому собранию не посмел. Не каждый из присутствовавших понял, почему Шрам улыбался. Еще несколько лет назад он был таким же неуправляемым, как группа питерских беспредельщиков, и уже в двадцать лет стал одним из крупнейших авторитетов Северо-Запада России. Однако скорое заключение заставило его пересмотреть взгляды, и он зажил по понятиям. А незадолго до окончания срока Шрам стал крестовым, как Ангел и Артист, ему не составило труда догадаться, что это было очередным испытанием, и вместе с исполнением приговора он обязан был навсегда похоронить свое прошлое. Похороны не заставили себя ждать.

В четвертый раз законные собрались в Греции. Местом схода стал один из красивейших островов Эгейского моря – Лесбос. Находясь в центре древнегреческой культуры, российские воры успешно распутывали клубок назревших проблем.

Воровская среда – это как бы скол существующего общественного устройства, отражающий уродливую и порочную его сторону. Вместе с крахом суперсистемы под названием Советский Союз воровское братство, некогда однородное, в конце восьмидесятых – начале девяностых стало так же стремительно раскалываться, безжалостно разрушая единое криминальное пространство. Трагедия была не в том, что многие из смотрящих и законных теперь желали заполучить как можно большие территории, где хотели властвовать по подобию избранных губернаторов, а в том, что они не спешили отчислять деньги в общак, а общак для вора – это такая же святыня, как для верующего алтарь, для государственного служащего – налоговая инспекция. Всякий, кто проявлял корысть и запускал руку в общак, объявлялся еретиком и подлежал немедленному истреблению. «Крысятничество» каралось всегда очень сурово.

И в этот раз сходняк поручил Шраму наказать отступников, тех, кто не желал делиться и не сдавал деньги в общак. Между делом законники вспомнили о том, что в прошлый раз Саша Степанов наказал беспредельщиков, посмевших позариться на нефтяной регион. Одним из воров была даже высказана мысль создать при сходе мобильную убойную команду, которая расправлялась бы со всеми оппортунистами в воровском мире. Шрам поморщился от такого предложения и отвечал, что мясника нужно искать не в среде законных.

На этом же сходе были развенчаны четыре вора, не сумевшие организовать сопротивление администрации в «сучьих» зонах под Курганом. Еще двух положенцев сурово предупредили, чтобы не задерживали отчисления в общак. И в самом конце схода были выбраны смотрящие на города Тюмень и Новосибирск – крепкие воры с пятнадцатилетним стажем отсидки. Выбранные смотрящие сдержанно, но убежденно дали клятву в том, что останутся верны воровскому братству и будут отчислять в общак установленный процент от прибыли. А потом все законные отправились на нудистский пляж, подивив отдыхавших обилием синих татуировок.

Глава 20

На время сходняка Трубач снял номера в пятизвездочном отеле в центре Вены, недалеко от оперного театра. Это соседство с высокой культурой, по его мнению, должно было способствовать проведению схода на мировом уровне. На высочайший ранг сходняка указывал и состав приглашенных, среди которых были законные, смотрящие и даже положенцы. Многие из прибывших успешно совмещали коммерцию с воровским промыслом, а их личное состояние подчас не уступало бюджетам некоторых регионов России.

Полиция Вены к появлению огромного числа русских отнеслась с настороженностью. Поначалу власти усилили наблюдение за гостиницей, а потом, убедившись с удивлением, что русские не бьют стекол, не стреляют из окон и не выкручивают прохожим руки, требуя денег, оставили для порядка одного полицейского.

Этот воровской сход своей солидностью больше напоминал съезд директоров крупнейших банков и компаний. Шикарный отель, привыкший к визитам не только богатейших людей мира, но также королевских семей и президентов держав, такой крутизны еще никогда не видел. В элегантных костюмах, подкатывая к подъезду на «Мерседесах», «Линкольнах» и «БМВ», русские авторитеты, провожаемые услужливыми взглядами швейцаров, уверенно распахивали двери дорогих номеров. Они вели себя так, будто всю жизнь прожили в подобной роскоши. Казалось, что блеск красивых зеркал и предупредительность обслуги были для воров такими же привычными, как многолетняя ржавчина на тюремных решетках.

Законники появились во всем великолепии – в распахах белых рубашек виднелись массивные золотые цепи, кресты и распятия. Обитатели отеля, теряясь в догадках, принимали их за ревнителей неведомой религии, любезно раскланивались и восхищенно смотрели вслед.

Варяг с Модестом прибыли в столицу Австрии за шесть часов до начала сходняка. Владислав обожал Вену. За последние два года он дважды приезжал в полюбившийся город. В Вене Варяг отдыхал душой, гулял по старинным улицам, заходил в кафе и за чашечкой знаменитого кофе по-венски размышлял об убогой жизни россиян.

Пока они ехали от аэропорта, Артист не умолкал, рассказывая Варягу о своей жизни в Израиле и нахваливая еврейские общины. Если бы не знать, что он вор, то его вполне можно было бы принять за благочестивого раввина. Варяг, не обращая внимания на красноречие Модеста, уткнувшись в окно, любовался изяществом венской архитектуры и женских ног. А когда наконец «Форд» подкатил к отелю и Модест, вылезая из машины, умолк, Варяг, не скрывая облегчения, вздохнул.

Узнав от Модеста о предстоящем сходе, Владислав позвонил Трубачу, и старый приятель, с радостью услышав его голос, приоткрыл ему одну из тайн, поведав о том, что законники обязательно будут говорить о нем. Варяг был готов к этому. В недалеком прошлом он был весьма известным вором, держателем общака, и для большинства оставалось загадкой его неожиданное исчезновение, а те немногие, которые были посвящены в тайну, умели молчать. Для воровского общества Варяг вынужден был родиться заново, чтобы своим появлением многое прояснить и поставить на свои места, укрепить ряды законников и, главное, способствовать пополнению общака.

Перед отлетом Варяга не покидало чувство опасности. Дорога с излишне разговорчивым Артистом его утомила окончательно.

Сейчас Варяг желал уединения, чтобы максимально сконцентрироваться перед непростым разговором.

У подъезда отеля их встречал Трубач. Он пожал руку Артисту. Тепло обнял Варяга. В его светло-голубых глазах Варяг прочитал сигнал опасности – «держись!».

– Как долетели? Тут передавали, что, возможно, будет сильная гроза. Мы все боялись, что сегодня аэропорт не будет принимать самолеты.

Варяг улыбнулся.

– И вот мы здесь. Нам погода не помешала. Многие уже прибыли?

– Почти все, кого приглашали.

– Я слышал, «апельсинов» целую корзину набрали, – презрительно фыркнул Артист.

Он не любил скороспелых законных и говорил о них всегда с нескрываемым пренебрежением.

Трубач, не замечая ехидного тона Артиста, ответил:

– Ты ошибаешься, Модест. «Апельсинов» на этом сходе нет. Собрались только правильные.

– Давно пора. Эти лаврушники просто достали.

Это был второй сходняк, когда правильные воры собирались отдельно от так называемых скороспелых воров, называемых «апельсинами» или лаврушниками. Среди них встречались даже такие, кто ни разу не перешагивал порог следственного изолятора. А это, по старым воровским понятиям, считалось недопустимым. Прежде чем подняться на самый верх, полагалось сначала пострадать, потомиться в штрафных изоляторах, отстаивая правду, суметь даже в «красной» – «сучьей» – зоне организовать общак. «Апельсины» же, которым чаще всего было по двадцать – двадцать пять лет, не научились еще жить по правде, а потому частенько беспредельничали на воле. Бывало, веселились так, что потом население месяцами пребывало в панике, а менты прохода не давали всем свободным зэкам. Они любили кураж, молодецкие забавы с жуткими драками и поножовщиной. На них обижались многие. Так, например, представительницы самой древней профессии были в страшной обиде на «апельсинов» за то, что те приглашали их к себе в номера, но никогда не расплачивались, считая, что им и так оказана честь принадлежать таким молодцам. Сутенеры также были недовольны таким подходом к делу. Страдал бизнес.

Однако не считаться с «апельсинами» правильные воры тоже не могли. Те составляли достаточно серьезную прослойку в среде законных, были энергичны, современны, работоспособны, сильны и, как правило, контролировали крупнейшие гостиницы и рынки городов. Их вклад в общак составлял заметный процент. С каждым годом они становились все самостоятельнее и организованнее. Трижды, в обход правильных воров, они устраивали свои сборища. Если и присутствовали на таких сходняках законные воры, то только те, кто уже давно отошел от крупных дел или соблазнился на щедрые «апельсиновые» посулы. Но даже присутствие отдельных воров в законе на таких сходняках не добавляло должной солидности: вопросы решались мелкие, интересы и цели молодых воров были достаточно банальны. Но зато гонора, помпы и чванства – хоть отбавляй. «Апельсины» по молодости лет любили увешивать себя тяжеленными золотыми цепями, браслетами и всякой прочей воровской атрибутикой, которую Варяг, в отличие от многих воров, уже давно не носил. У него было лишь узенькое обручальное кольцо на безымянном пальце. Но во всем его облике все равно ощущалось нечто такое, что заставляло не только швейцаров встречать незнакомца почтительным поклоном.

Мимо беседующих мужчин в ресторан проследовали стройные ухоженные женщины в шикарных вечерних туалетах. Артист крякнул и довольно произнес:

– Вижу, Трубач, ты позаботился не только о предстоящей работе, но еще и об отдыхе. Варяг, посмотри на этих девушек, на них бриллиантов куда больше, чем материи. – Артист ухмылялся. – Так, значит, говоришь, в моем номере есть сауна и небольшой бассейн? Славненько, славненько! А кровать, Трубач, я надеюсь, двухспальная?

Артист хохотнул, но, перехватив строгий взгляд Трубача, перевел разговор на другую тему:

– Первое, что я сейчас сделаю, так это как следует попарюсь. Пацаны, я исчезаю.

Когда Модест ушел к себе в номер, Трубач предупредил Варяга еще раз:

– Держись, Владик, с тебя будет строгий спрос. Все может закончиться очень печально. А теперь я должен идти. Твой номер триста пятый. Размещайся. Начало ровно в семь… И держись, Владик, я с тобой, – как-то безрадостно ободрил Варяга Трубач и направился к выходу.

Глава 21

Развенчанный вор – это всегда бесчестие. Если на зоне законного могут пощечиной изгнать из семьи и понизить до мужика, то на воле чаще всего следовало самое суровое наказание. Как-то Медведь незадолго до своей смерти рассказывал Варягу, что в годы его молодости развенчанному вору давали три дня сроку, чтобы он за это время набрался мужества и самостоятельно исполнил приговор большого схода. Если же этого не случалось в установленный срок, то ему «помогали» люди из ближайшего окружения, его подельники, но это уже приравнивалось к позору. Своим малодушием вор мог окончательно перечеркнуть былые заслуги, замарать память о себе, и в этом случае ему не полагалось даже венка. Подыхай, как собака. Вор в законе обязан был из жизни уходить красиво.

Варяг из жизни уходить не собирался. Слишком он ее любил. Уходить красиво?! Чушь собачья! Мало еще пожил, многое еще нужно сделать.

Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни по какому поводу Варяг не грешил сентиментальностью. Чрезмерная чувствительность в окружающих или в собеседниках или просто в отношениях мгновенно вызывала у него острую потребность все происходящее порушить, опрокинуть, вывернуть наизнанку. Это очень русское противоречивое свойство доставляло ему немало неприятностей, но побороть свою натуру он не мог, да и не считал нужным. Иногда ему казалось, что все это – лицемерие, что жестокие, равнодушные, деспотичные люди, как правило, чувствительны и сентиментальны.

Варяг страстно любил жизнь. Его злило, что он не в силах побороть в себе это простенькое чувство, что желание радоваться жизни посещает его все чаще и чаще, по мере того как у него стало налаживаться дело, возникли реальные возможности решать весьма серьезные вопросы, когда он ощутил силу, власть.

Варяг поднялся к себе в номер, действительно оказавшийся шикарным, бросил на кресло чемоданчик, снял пиджак, ослабил узел галстука. Было жарко. Он подошел к холодильнику, распахнул его. Ого! Какой отличный выбор – пей, не хочу. Плеснув в бокал виски с содовой и отхлебнув глоток, он задумался.

Трубач предупредил, мол, держись, Владик, с тебя будет строгий спрос. Н-да! Это кто же собирается спрашивать? У него, у Варяга? Лучше бы в России друг с друга построже спрашивали… Распустились. Не за идею гибнут, а за «металл». Сегодня посмотрим, с кого будет спрос! Кое-кто и не подозревает, что уже стал потенциальным покойником в законе! – нахмурился Варяг, опускаясь в глубокое кресло.

Он ехал в Америку не для того, чтобы решать личные проблемы. Два года он не покладая рук горбатился за идею. Принес в общак столько, сколько, может быть, все остальные из собравшихся сегодня, вместе взятые, не смогли дать. Жить по воровской правде не означает жить в России. Людское – оно везде. Он ведь не о собственной шкуре печется? Нет. Он в любой момент готов вернуться назад, если будет ясно, что в России он нужнее, что там он принесет больше пользы.

Кого они собрались судить?! Отвыкли ребятки, наверное, от прямого разговора? Придется им напомнить, что значит – жить «по правде». Лохов, телков, шестерок – как дерьма, немерено, а настоящих ЛЮДЕЙ – скоро днем с огнем не сыскать. Где-то он недавно прочитал: «Правда – это единственная женщина, которую никто не хочет видеть голой».

Варяг привстал, дотянулся до журнального столика, взял пачку сигарет. Закурил. Когда-то встреча с Медведем переменила всю его жизнь. Круто изменился и он сам. И не только внешне. Вот уже который год он пашет за идею. И все равно что-то, видать, не так.

А может быть, просто устал, набегался, лапы отбил? Да нет же! Нет!

Ясно же, что не в нем дело. Не только в нем.

По воровскому закону так: если можешь, не дай пропасть другому. Великая вещь. Ему помогали, теперь он помогает. Пусть спрашивают, он ответит… Ему прятать нечего. Он весь как на духу. Возможно, кто-то думает иначе, у кого-то есть свой взгляд на вещи. Что ж! Поговорим. Взвесим. Каждый думать должен, а не тупо следовать чужим решениям. В жизни все зависит от здравого смысла, от умения понимать обстановку. Быть независимым в принятии решений. Кто способен мыслить глубоко, с того и спрос особый. Кому богом дано, тот и в ответе.

Независимость – свойство более редкое у человека, нежели абсолютная смелость. Эта суть в людях куда важнее, чем сотня конституций. Быть всегда внутренне свободным и делать хорошо только то, что считаешь необходимым. Вот основное, вот в чем проблема. Независимость в суждениях часто мешала ему быть просто вежливым. А порою доводила его общение с твердолобыми или подонками до крайней ситуации, но он ничего не мог с собой поделать, как ни боролся с этим своим свойством.

И нынче он не изменился!

Лучше совсем не жить, чем делать то, во что не веришь. А он верит в идею. Не в коммунистическую. Не в какую-то там загробную. Не в демократию, нет. Он верит в воровскую идею, в людское благо. Что угодно можно кричать по этому поводу, но всмотреться получше, так получается – все воруют. Между прочим, у демократов хватательный рефлекс оказался ну просто-таки врожденным, а демократия стала дважды голубой мечтой, превратившейся в семнадцатом в кроваво-красную, а в восьмидесятые-девяностые в черный мутный беспредел.

И в Америке нет демократии. Потому что ее нигде никогда не было. И не будет! Сократ был прав, когда говорил, что мнение большинства – всегда зло. И зло – для самого большинства в первую очередь. Если бы большинство действительно могло управлять страной, то не нужно было бы правительства или президента. Кстати, и у правительства не было бы столько хлопот, если бы не народ со всеми своими противоречиями и прихотями.

Варяг смял в пепельнице сигарету, отхлебнул из бокала.

В России все уравнивается нищетой. В России всегда было стыдно быть богатым. А ведь нищета унижает человека. А богатство, деньги – это всего лишь дополнительные возможности. Если нет денег, всегда ощущаешь бесперспективность и бессилие. Чем больше денег, тем больше возможностей. У него, у Варяга, такие возможности сейчас появились. Но как с этим быть? Условно говоря, колоссальный общак нужно делить так, чтобы все жили хорошо и чтобы не было предательства. Ведь суть предательства не в том, что кто-то предал близкого человека, как считают многие. Человек не может торговать кем-то, чьими-то чувствами или эмоциями. Он может торговать только собой. Иуда не Христа продал, а себя – и всего за тридцать сребреников. Наверно, Иуде не воздавали должного – мало платили. Денег, должно быть, ему не хватало на жизнь. Христос в своих проповедях говорил, что надо делиться с ближним. А получается, что с Иудой-то не поделился своевременно. Или не захотел, так, что ли? А народ взял и распял Христа, и некому было за него заступиться. Но выходит, что народ разбойника пожалел, разбойник-то остался жив! Может, оно и в жизни так???

Варяг усмехнулся. Вон куда его занесло! Можно сказать, в философию, в религию ударился.

Вот взять Америку – страна религиозная. Каких только религий здесь нет. От самых высокоцивилизованных до самых диких – свобода! Но он не встречал такой религии, которая бы железной рукой смогла удержать человека от нарушения заповедей, хотя бы первой и главной заповеди: не убий! Где больше всего убийств? Судя по сообщениям в средствах массовой информации, в России и Америке. То есть в стране в основном атеистической и в стране в основном религиозной. Парадокс? Похоже, нет. У атеистов нет страха перед божьим судом, а у верующих есть идея божьего прощения, стоит лишь покаяться. Так что в любом случае можно перерезать глотку ближнему, не очень опасаясь кары небесной.

И опять Варяг вспомнил слова Медведя. Старый вор говорил: «Что такое жить по правде? Что такое воровская правда? Что такое воровское? Воровское – это людское. А людское – божье. Вор? Он ведь не для людей, он для системы вор. А вор в законе – значит, в людском законе, в божьем. Проливать кровь – беспредельничать, значит, идти против людей. Брать последнее – опять не по правде. Сейчас всяк по-своему норовит правду представлять».

Варяг кинул взгляд на свои часы с календарем. До сходняка оставалось целых два часа. Ха! Оказывается, сегодня вторник. Да, тот, подготовленный им с Нестеренко знаменитый «черный вторник» сработал как надо. Кинули тогда лохов. Дай бог, чтобы и сегодняшний вторник оказался удачливым. Настал решающий момент. Сходняк, конечно, не знает, что его отъезд в Америку два года назад – спланированная акция. А Ангел надежно хранил тайну. Что ж – пришло время для большого разговора.