355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Сухов » Жиган по кличке Лед » Текст книги (страница 5)
Жиган по кличке Лед
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 03:28

Текст книги "Жиган по кличке Лед"


Автор книги: Евгений Сухов


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

2

Борис Леонидович постоял перед массивной вывеской «Школа-интернат социального воспитания № 1». Кто-кто, а он прекрасно знал, что это бывший особняк графа Каледина, который имел в Желтогорской губернии большие поместья. Граф сам изредка приезжал погостить в провинцию – поохотиться и навестить своих бедных, но гордых родственников, которые жили в многочисленных домах Михаила Александровича и учили за его счет своих еще более бедных и дальних родственников. Борис Леонидович Вишневецкий и сам не так давно был тут приходящим учителем истории. Кто бы мог тогда подумать, что он еще вернется, причем учениками его будут не лощеные мальчики, а вот эти – волчата, в 12 или 13 лет озлобленные на мир на все сорок.

– А где тот ученик, который вчера отвечал про Брута? – спросил Вишневецкий у встретившегося ему в канцелярии Паливцева. Тот гаденько улыбнулся и сообщил, что по приказанию директора школы тот посажен в изолятор.

– За что?

– За драку.

– За вчера… в смысле, за вчерашнее происшествие?

– Вот видите, товарищ Вишневецкий, вы сами подтверждаете, что вчера на уроке была драка. Я не стал докладывать Якову Сергеевичу. Так вот, этот интересующий вас ученик отправлен в изолятор за сегодняшнюю драку.

Борис Леонидович резко повернулся на каблуках своих старомодных полуботинок и хотел было идти, но Паливцев придержал его и шепнул через плечо:

– Мне кажется, этому парню еще не раз придется проводить время в помещениях с решетками на окнах.

Илья сидел на коечной панцирной сетке и большим пальцем правой ноги рисовал на полу. Из-под ногтя текла кровь. Рисунок удавался. Борис Леонидович открыл замок и, войдя, аккуратно закрыл изнутри. Ключ прицепил к указательному пальцу. Подросток смотрел вопросительно-дерзко, но ничего не говорил.

– Ну, здравствуй, Илья.

– И вам не хворать, дядя.

– Странно от тебя слышать подобное…

– А что, вы хотели бы услышать, как раньше, приветствие по-французски?

– Пуркуа па? – печально усмехнулся Вишневецкий. – Ладно… Я тебя почти сразу узнал, хоть ты и сильно вырос.

– А вот вы вообще не выросли, Борис Леонидович. Даже усохли. На подножном корме сидите, что ли? А то у них так принято.

– У кого – у них?

Илья хмыкнул и выставил нижнюю губу. Она сильно разошлась, а в углу рта напух большой лилово-синий кровоподтек. Парня вообще порядком отделали, как отметил Борис Леонидович, пообвыкшись в полумраке изолятора: переносица распухла, левый глаз заплыл, на шее – длинная царапина, костяшки пальцев сбиты в кровь. При этом подросток весело и нахально ухмылялся, демонстрируя нетронутые зубы.

– Хорошо, – сказал Борис Леонидович, – давай договоримся. Я не знаю ничего о тебе, ты – обо мне.

– А что такого вы знаете обо мне? То, что я нахожусь в этом чертовом особняке без прежних своих привилегий? Так нынче это в порядке вещей. А что вы жили в Крыму при Врангеле – так я не собираюсь никому говорить. У вас положение даже лучше моего, Борис Леонидыч. Если я заложу вас – то вас просто расстреляют, я думаю… Даже не будут что-то доказывать.

– А если я?.. – буркнул Борис Леонидович.

– А вот если вы заложите меня, то стрелять меня, уж конечно, никто не будет – подумаешь, надцатый внук графа Каледина, сколько их там было?.. Тем более я записан не как Каледин, а вообще как какой-то Холодный… так вот получилось. А вот все эти Пыжи, Сени-бородавочники, Абреки, Ипы… они по отдельности, если совсем покопаться, быть может, не самые плохие пацаны… но вот все вместе – задавят. Или утопят, или в пролет скинут, а потом скажут, что сам.

– Что, бывало?

– А то. Раза два уж. Один раз – сына бывшего городского головы уходили. А второй – какого-то пришибленного, он вообще, кажется, не в себе был… В корыте утоп – не шучу.

Наступила тишина. Рисунок на полу под ногой Ильи разрастался, и проступила чья-то смешная ушастая морда.

– Тебе сколько лет? – наконец отрывисто спросил учитель истории.

– Тринадцать. А что?

– Кошмар.

– Почему?

– Мальчики в твоем возрасте не должны рассуждать, как битые взрослые. Хотя… эх!.. – Борис Леонидович безнадежно махнул рукой. – Конечно, у твоих сверстников, у многих… сейчас год идет за два, за три, за четыре.

– У некоторых отсчет вообще уже прекратился.

– За что они тебя били, Илья?

– А вы как думали, Борис Леонидович? Или ожидали, что они поделятся со мной хлебной пайкой и запасной подушкой? Я Пыжа на смех поднял, а это у них не прощается. Да и Ип, гад, маленький, а ядовитый – свою группу на попа ставит в два счета и против кого угодно. Вот я и встрял.

– Понятно, – мрачно сказал Борис Леонидович. – Весело тут у вас…

– Как и везде.

Учитель истории склонился к Илье и произнес тихо, но внятно:

– А откуда ты это… осведомлен о том, что я был в Крыму при бароне Врангеле?

– Главное, чтобы не я, а какой-нибудь товарищ Лагин об этом не узнал.

– Это кто такой?

– А вчера с Левой был, с усатым. В коже. Чекист. Ушлый товарищ, – с непередаваемой смесью одобрения и гадливости выговорил Илюха. – Я его еще с тех времен помню, как он у нас в шестнадцатом году дом на Иерихонке ставил [6]6
  Ставить ( жарг.) – обворовывать.


[Закрыть]
 и квартиру на Ливерном… Мне тогда шесть лет было, я как раз что-то там хворал и приехал из Петрограда подлечиться.

У Вишневецкого загорелись глаза.

– Товарищ Лагин был домушником? Как же он попал в…

– Борис Леонидович, – в полудетском голосе сквозила убийственная взрослая ирония, – вы действительно полагаете, что кадры ВЧК пополняются исключительно… монахами, что ли? Да, Дзержинский учился в семинарии. А в Желтогорске – нормальные уголовники. Вот так-то.

– Да. Значит, я много пропустил… – протянул Вишневецкий. – Ладно, Илья. Станем помогать друг другу. Может, все будет нормально.

Подросток пошевелился на кровати. Кровь из разодранного пальца уже унялась, а рисунок все еще не был закончен. Илья подумал, а потом, плотно установив ступню на бетонный пол, притопнул сверху второй… Борис Леонидович даже вздрогнул. Илья аккуратно дорисовал толстую ушастую рожу, явно наслаждаясь некоторым замешательством учителя, а потом проговорил:

– Ничего у нас нормально не будет. Поздно. И кто сказал, что я буду вам помогать? Я и так им вашу темную расстроил. А то поломали бы вам, Борис Леонидыч, пару ребер, это по-хорошему. – Илья указал на дорисованную харю на полу, в чертах которой сквозило едва уловимое портретное сходство с… ну, конечно. – Кстати, это – Пыж.

3

Удивительно, но этот инцидент не получил продолжения, хотя его и обсуждала вся школа. Пыж ходил со свирепым лицом, а его адъютант Леня Ипохондрик поминутно озвучивал грозные планы расправы и с новым учителем истории, и с Илюхой Холодным. Но у Бориса Леонидовича не сорвали ни одного урока, которые случались сплошь и рядом. А учитель физики на днях даже отменил занятия из-за того, что ученики вскрыли шкаф и продали на толкучке динамо-машину. Осталось выяснить, какой спекулянт так живо интересовался законами электричества. Желтогорская школа-интернат № 1 вообще была очень беспокойным местечком, а живейшая фантазия и большие навыки в воровском деле некоторых воспитанников служили неиссякаемым источником неприятностей для руководства и учителей. Впрочем, Борис Леонидович, несмотря на свой потрепанный и унылый интеллигентский вид, был из числа тех людей, которых было сложно чем бы то ни было удивить.

Однако интернатские воспитанники все-таки смогли удивить Вишневецкого, и это имело далекие и печальные последствия.

Примерно через месяц после поступления в Желтогорскую школу-интернат № 1 Борис Леонидович зашел в один из городских храмов. Он уже знал о декрете об экспроприации церковного имущества, подписанного сердобольным Владимиром Ильичем. Шла служба. Ее вел рослый священник, отец Дионисий, которого Борис Леонидович встречал уже пару раз в городе. Слаженно пел хор, немногочисленные верующие осеняли себя крестом, а бойкий церковный служка у дверей торговал свечами и образками. Служба подходила к концу, когда в храм вошли несколько человек, мало похожих на тех старушек в головных платочках, что, к сожалению, составляли теперь большинство паствы. В одном из них Борис Леонидович узнал товарища Лагина, а еще один, кажется, был не кем иным, как замечательным Левой Паливцевым, этим молодым, да ранним заместителем директора Желтогорского интерната. С товарищами были несколько дюжих комсомольцев и – для пущей солидности – двое чоновцев, сотрудников части особого назначения (ЧОН).

– Спекулянт, – кивнул один из них на служку и, захватив пятерней разом несколько больших и малых свечек, бросил прямо в рябую рожу незадачливого торговца. Тот заскулил. Паливцев важно сказал что-то об опиуме для народа, но несколько самых толстых свечей в карман все-таки сунул.

Служба окончилась. Не дожидаясь, пока прихожане покинут церковь, товарищ Лагин проследовал к отцу Дионисию и произнес:

– Вы тут главный?

– Я – настоятель этого храма. В церкви нет главных. Все мы равны перед господом… – настороженно глядя на посетителей, произнес осанистый священник. О, не самую благодарную аудиторию избрал себе отец Дионисий, и совершенно напрасно начал он в таком напыщенном тоне. Семен Андреевич извлек из кармана бумагу и протянул настоятелю. Борис Леонидович стоял у стены и наблюдал…

– Интересно? – прозвучал знакомый голос.

Вишневецкий оглянулся. В двух шагах стоял Илюха Холодный. В его руке была зажженная свечка.

– Ну… Интересно, – отозвался Борис Леонидович. – А ты что тут?

– За упокой ставил. И за здравие. Скоро тут ничего не останется.

– За чей упокой?

– Легче перечислить, за чье здравие. За собственное, кстати. Больше особенно не за кого. А за упокой сейчас как-то востребованнее. И то ли еще будет… – криво усмехнулся Илюха, и Борис Леонидович передернул плечами, вспомнив, что мальчишке идет четырнадцатый год.

Между тем отец Дионисий спрашивал:

– Цель вашего посещения?

– Вы, наверно, слышали, гражданин настоятель, что в стране голод. У нас относительно благополучно, а вот в Поволжье… – Товарищ Лагин покачал головой. – Голодают дети. В России неурожай. Зато в Канаде гигантский урожай пшеницы, и мы можем закупать продовольствие, но на это, как вы понимаете, нужны средства. Издан Декрет Совнаркома… Собственно, вы наверняка об этом знаете. У нас постановление на изъятие ценностей. Не волнуйтесь, гражданин настоятель. Мы – аккуратно и с уважением.

– Аккуратно и с уважением? – переспросил отец Дионисий, из-за его спины которого выступил рослый дьякон, с откровенным подозрением глядящий на вошедших. – Аккуратно и с уважением?

Лагин кивнул:

– Именно так. К тому же мы готовы изъять только те ценности, которые не имеют прямого отношения к богослужению, без которых можно обойтись.

– В конце концов, ни в каком Евангелии не написано, что иконы должны быть непременно в серебряном или золотом окладе, а богослужебные книги украшены драгоценными камнями, – со значительным выражением лица сказал педагог Паливцев. Его дернули за рукав: дескать, не высовывайся, раз увязался.

– Я уполномочен руководить изъятием ценностей из вашего храма, – расставил акценты Лагин.

Отец Дионисий произнес:

– Гражданин уполномоченный, власть, конечно, ваша, но я хочу заметить, что церковь автономна от государства, и потому вы не вправе…

– Чего ты с ним разговариваешь, рассусоливаешь, Семен? – откликнулся один из чоновцев. – Бери его за брюхо и тащи в кладовые. У них там немало ценностей, наши навели справки. С этой контрой нужно по-нашенски, по пролетарскому закону!

– Вот именно! – поддержал Паливцев.

– Идем отсюда! – пробормотал Борис Леонидович.

– Сейчас будет драка, – не отвечая на предложение учителя истории, проговорил Илья, – потом проломят башку дьякону или даже самому батюшке и начнут обчищать церковь. Здесь прямо напротив, в ста шагах – бывший дом купца Константинова, куда сейчас свозят все реквизированные ценности из этого района города. Все очень просто.

– Да, я знаю… я сам снимаю квартирку в доме напротив особняка Константинова. А ты откуда знаешь, что тут будет? – спросил ошарашенный Борис Леонидович.

– А что тут знать? Первую церковь за сегодня обчищают, думаете? – недобро усмехнулся мальчишка.

Между тем события начали разворачиваться в полном соответствии со словами Ильи. Посчитав аргументацию исчерпывающей, товарищ Лагин властно отстранил священника и направился к алтарю. Его настиг дьякон.

– Прочь! – проревел он. – Прочь, нечестивцы, из святого храма!

Он уже успел обильно промочить глотку горячительным, но его гнев был вполне искренним. Комсомольцы загорланили. В этот момент в церковь вбежали несколько мужчин, которых привела старушка-прихожанка в пестром платке:

– Церкву божию оскверняют, святотатцы!

Началась свалка. Наилучшие бойцовские качества проявил отец дьякон, который сломал челюсть одному из комсомольцев. Товарищ Лагин махнул рукой:

– Закрыть церковь!

Впрочем, Борис Леонидович еще успел стать свидетелем того, как отца Дионисия огрели по голове канделябром, дьякона загнали в ризницу, а двоих желтогорцев, пытавшихся помешать изъятию ценностей, застрелили.

Порядок в церкви, в том значении этого слова, которое придавал ему товарищ Лагин, был наведен далеко не сразу. Не последнюю роль сыграли в этом дюжие комсомольцы-добровольцы, которые, вместо того чтобы вразумить несознательных горожан речами о голоде или хотя бы мордобоем, рассосались по церкви с целью что-нибудь стянуть. Один из них успел поживиться массивным золотым крестом непосредственно с груди отца Дионисия, который продолжал упрямо повторять, что государство не имеет права вмешиваться в дела церкви – до тех пор, пока ему не врезали по голове канделябром и он не потерял сознания.

– Это что же такое? – пробормотал Борис Леонидович. – Нет, я все понимаю… но чтобы – церкви?..

Какой-то здоровяк в серой холщовой куртке, не обращая внимания ни на кого, нагло тащил внушительных размеров Евангелие в серебряном окладе, богато инкрустированном жемчугом. Храм отца Дионисия вообще считался одним из самых богатых в городе… Один из чоновцев окрысился на него, но тот ловко юркнул поближе к выходу, попутно огрев трофейным Евангелием по голове старушку, что привела в церковь мужчин. Однако у самых царских врат дорогу мародеру преградил суровый товарищ Лагин. Семен Андреевич молча врезал ему в подреберье и, отобрав богослужебную книгу, напутствовал грабителя еще и мощным пинком. Тот не удержался на ногах и растянулся за полу. Тут Борис Леонидович увидел его лицо. Озлобленное и красное. С мутными глазами. Это был Юрка Пыж. Только сегодня Вишневецкий выписывал ему увольнительную в город.

– Вот это номер!.. – выговорил Борис Леонидович.

– Валим отсюда, – предложил Илья, – хоть вы и учитель, историй нам пока что хватит.

Когда они очутились на улице и перевели дух, из храма снова донеслись выстрелы и надсадные вопли. Потом мимо них на крейсерской скорости промчался Юрка Пыж. Староста старшей группы сейчас походил на солдата-дезертира, бегущего с фронта.

– Да уж…

– Это еще ничего, – с самым загадочным видом сказал Илюха. – Самое интересное будет сегодня ночью. Дом Константинова – вообще мистическое место. Говорят, лет пятьдесят назад там повесилась какая-то княгиня и по дому шляется ее призрак. Говорят, многие воры, приходившие спереть что-нибудь, ужасно пугались и сами попадали в руки к городовым.

– Ты в увольнении, что так свободно расхаживаешь по городу? – спросил Вишневецкий. – Что-то я не припомню, чтобы тебе выдавали пропуск. Все-таки школа у нас – особого режима…

– Да я помню. Возвращаемся. Я ж не через вахту выходил, в отличие от нашего законопослушного Пыжа.

…Поздним вечером Борису Леонидовичу не спалось. Он вспоминал невесть откуда появившегося в церкви мародера Юрку Пыжа, который повел себя таким недетским манером, Илью, опять не по-юношески серьезного и вдумчивого, и его непонятные насмешливые слова о доме негоцианта Константинова, куда свозили церковные ценности. Вишневецкий энергично прошелся по комнате и, приблизившись к окну, сел на подоконник. Бывший особняк купца Константинова высился через дорогу. До одиннадцати часов вечера в нем кипела жизнь: в окнах вспыхивали и гасли огни, подъезжали подводы, с которых сгружали внушительные, глухо позвякивающие металлом мешки, шли вооруженные винтовками красноармейцы и чекисты в традиционных кожаных плащах. Накрапывал дождь, стекал по мокрым бокам всхрапывающих лошадей. Один раз проехал автомобиль, в котором раскатывал по городу начальник городского гарнизона. Ближе к полуночи все затихло. Горел одинокий фонарь. Конечно, дом охраняли. Разумеется, в особняке был выставлен пост охраны.

И вот Борису Леонидовичу показалось, что через высоченные, с навершиями в виде наконечников стрел бронзовые двустворчатые ворота разом перелетело несколько небольших фигур. Неизвестные действовали невероятно ловко и слаженно, а та легкость, с которой они преодолели трехметровую преграду, заслуживала всяческого одобрения. С точки зрения вора, конечно… Один из злоумышленников остался сидеть на каменной опоре ворот, а остальные направились к дому.

– Ничего себе, – пробормотал учитель истории, – интересно, откуда об этом знал Илья? Или?..

Если бы это было при нормальной власти, которая зиждется на вменяемых законах и последовательном их исполнении, быть может, Борис Леонидович и уведомил бы полицию. Но не было ни полиции, ни законов, да и имущество, на которое, судя по всему, покушались воры, было только сегодня вытащено из храма. И что-то подсказывало Борису Леонидовичу, что эти люди, что перелезли через ограду бывшего купеческого дома и углубились уже во двор, будут красть отнюдь не у голодающих детей Поволжья, под эгидой помощи которым изымались у церквей ценности.

Неизвестные двигались абсолютно бесшумно, а тот, что остался сидеть на столбе, слился с его массивом, верно, почувствовав себя чем-то вроде каменного льва. Прошла минута, другая, пять, десять; от особняка купца Константинова не доносилось ни единого звука, как будто тени, а не живых людей видел Борис Леонидович.

Наконец раздался совсем слабый, нежный звук, как будто хрустнул, едва вминаясь, тонкий снежок. Зашевелился и «каменный лев» на воротах: он спрыгнул со столба на внешнюю сторону ограды и просунул руки сквозь тесно посаженные прутья. Откуда-то появилась внушительных размеров торба, в которую тип принялся складывать какие-то вещи, передаваемыми ему со двора подельниками.

– Интересно, я сразу угадаю, что именно они таскают, или у меня есть одна жалкая попытка?.. – пробормотал Борис Леонидович. – М-да…

И тут…

– А ну-у-у!! – прорезал тишину басовитый вопль. – Субчики! Ворюги! В-в-вали их, Андрюха!

Хлопнула дверь. Раздались тяжелые шаги, и тотчас же донесся мальчишеский голос:

– Ша! Шухер! Хряем отседова, пацаны!

Воздух прорезал звучный свист; сухо, как переломленные ветки, треснули в воздухе два выстрела. Замельтешили, замелькали маленькие фигурки, одна за другой перемахивая через ворота. Трое уже перелезли, четвертый ждал их с внешней стороны ограды, еще двое разом запрыгнули на решетку. Прозвучали еще два выстрела. Один воришка, забравшийся уже было на ворота, вдруг опрокинулся назад и рухнул вниз головой, а второй испустил придушенный вопль и тоже упал – но на руки своих товарищей, спрятавшихся за каменными опорами ворот.

– Суки!!

– А-а!

– …пока всех не положили!

Сноп яркого света разом разогнал ночную тьму: это на посту охраны зажгли мощный армейский прожектор. Оставалось не очень понятным, отчего его не задействовали до сих пор. Но теперь было уже поздно: прожектор нащупал только одного-единственного ночного вора, который неподвижно лежал у ворот, подломив под себя обе ноги и далеко откинув руку. К нему подошли двое с винтовками. Красноармеец перевернул безжизненное тело и, глянув в лицо застреленному вору, произнес:

– Гля, Степан… да это ж мальчонка! Смотри… мордочка… одежда-то приютская!

– Из 1-го интерната, мож? Туда всех шкетов, всех отчаянных, всю беспризорщину сгребают. У меня вот соседа как убили, жена померла, так его шпаргонцев туда и заправили. А куда их?

– Эх! Взял грех… Знал бы, что пацанва, мож, тово… этово – не стал бы палить.

– Ну да. А что бы ты начальнику караула сказал про хищение добра?

– А что я скажу ему теперь?

…Борис Леонидович не мог видеть лица убитого; но слова, сказанные постовым, обожгли его изнутри ледяным холодом.

4

С отвратительным предчувствием и еще более мерзким привкусом крови во рту (утром кровоточила десна) пришел на работу Борис Леонидович. Он крепко выпил, но все равно не мог заснуть почти что до рассвета и лишь ненадолго забылся коротким беспокойным сном. Много раз до того, как наконец уснуть, задавал он себе один и тот же вопрос: неужели эти ночные налетчики, эти ребята, рискнувшие сунуться на склад, – в самом деле были воспитанниками интерната № 1?..

Его предмет, урок истории, в этот день стоял в расписании первым. Вишневецкий редко делал перекличку, но на этот раз решился пропустить учеников через сито учета.

Он быстро окинул взглядом класс поверх очков, чтобы отсрочить момент истины: кто наличествует, а кто отсутствует. Ему даже в голову не пришло, что он мог попросту затребовать у дежурного преподавателя список тех, кто находится в школе и отметился на вахте после возвращения из дневных отпусков в город.

– Андрющенко!

– Здесь!

– Борисов.

– Ту-у-та, – лениво протянул Сеня-бородавочник.

– Бурназян?

– Здэс!

– Верник.

– Я.

– Ипатов? – с заметной вопросительной интонацией, повинуясь какому-то неосознанному чувству, продолжал Борис Леонидович.

– В наличии имеется, – прозвучал язвительный детский голос, и всплыла на задних рядах лохматая голова Леньки Ипа. – А че седня такое на завтрак, расстрел, что ли?

Вишневецкий не обратил внимания на эти слова и продолжал продвигаться к середине списка, где интересовала его фамилия Рыжов, и к завершению перечня, где значилась фамилия Холодный. Правда, случилась небольшая накладка, которую, к счастью, никто не оценил: произнося фамилию дурачка Пети Колодина, которого иначе как Пень-Колода никто не называл, Борис Леонидович проговорил ее как «Каледин». Класс встретил это чужое имя недоуменной тишиной.

– Рыжов, – выговорил Борис Леонидович. И наконец поднял глаза.

С нескрываемым презрением смотрел на него со второй парты Юрка Пыж, откинувшись назад и что-то жуя. Но ни слова не вымолвил. На его лбу над правой бровью набух внушительный синяк, переливаясь всеми цветами радуги. Правой ручищей он теребил верхнюю пуговицу своей рубахи. Кисть была исцарапана.

– Подрался, что ли? – кивнул Вишневецкий. – Влип в историю?

– А если даже и так… – пробурчал тот. – Только это не ваша история… валяйте себе заливать про Земские позоры…

– Соборы. Ладно… Устюгин! Федоров! Холодный!.. Где Илья?

– А черт его знает, – подал голос Ленька Ип. – Он вас любит нежно, мог урок такого историка, как вы, и похерить…

Вишневецкий выпрямился:

– Где Холодный?!

С парты в проход сорвалась и упала жестяная кружка, покатилась, разбрызгивая молоко; историк, не отрываясь, следил за траекторией ее движения и во время этого – не поднимая глаз – два или три раза повторил одно и то же: «Где Холодный?»

Открылась дверь, и вошел Илюха. Он был бледен, а рукав его рубахи засучен, разорван и, кажется, забрызган чем-то красным. Встретив взгляд Бориса Леонидовича, он выговорил:

– А что? Два часа изолятора я, кажется, уже заработал за опоздание.

– Что у тебя с рукой?

– Да так… Встретил одного фраера и нежно дал ему в морду. Скаута Пруткова! – уточнил он. – Надо было вообще убить или на мясо поварихе тете Глаше сдать, авось директор выписал бы мне «вольную», – задумчиво выговорил Илья.

Класс загоготал. Можно было признавать урок сорванным, но усилием воли Борис Леонидович собрался и рассказал что-то там о реформах Петра, о том, как он рубил головы восставшим стрельцам и организовывал великое посольство в Европу. Он с трудом дотерпел до окончания урока, хотя это была прерогатива учеников, а сам учитель так увлекался предметом, что не замечал, что время занятий истекло. Ученики, не дожидаясь, пока уйдет учитель, выбежали из класса, и через несколько мгновений раздался чей-то задушенный вопль: «А-а-а, Юра, не надо!» Это прожорливый Пыж вымогал у кого-то из «мелочи» хлебные пайки. Традиционный этот промысел приносил ему каждую перемену до фунта хлеба. В этот момент Вишневецкий, наклонив голову к самому уху Ильи, произнес:

– И что это было? Что это за чертовы игры, а?

– Вы сейчас о чем, Борис Леонидович?

– О том! О твоих вчерашних словах! Вот об этом: «Самое интересное будет сегодня ночью»? Ты же намекнул на…

– На что?

Борис Леонидович шумно перевел дыхание. Он опустил глаза на разорванный рукав Ильи, весь в подсыхающих красно-бурых пятнах, и проговорил:

– А вот это? Ты же…

– Да все очень просто, Борис Леонидович, – лукаво отозвался Илья. – Дело в том, что я опоздал не только на ваш первый урок, но и на завтрак. Где я ночевал, даже не спрашивайте, а то я по глазам вижу, что вы хотите это спросить. Ну, я и залез на кухню. Там на обед свекольник. Я залез в него рукой и стал вылавливать мясо. Там иногда встречается. Ну вот такой я свинтус… А тут пришла повариха тетя Глаша. О ней я, кажется, уже говорил. Вот и все. Не знаю уж, Борис Леонидович, что вы там себе нафантазировали. Все-таки мы с вами, в отличие от всех остальных в этой милой школе, и Жюля Верна читали, и Уэллса, и вообще воображение развито… – с самым невинным видом закончил Илья, и в этот момент он выглядел ровно на столько, сколько ему было в действительности: на неполные четырнадцать лет. Обычный мальчик-подросток – высокий, темноволосый, с темно-голубыми глазами, правильной формы носом, растрепанной челкой, высоким лбом. У Бориса Леонидовича разом отлегло от сердца:

– Свекольник?

– Да, на обед будет свекольник. Можете проверить. А… что такое? Вы меня в чем-то заподозрили?

Борис Леонидович даже хотел что-то ответить, но тут от порога раздался суровый голос директора школы, Круглого Якова Сергеевича (он не только был кругл и мордат, но и носил фамилию – Круглов):

– Холодный, в изолятор!!!

…Когда завершились все уроки, Борис Леонидович отправился в канцелярию, где нашел фактически весь преподавательский и технический персонал школы вместе с руководством: и директора Якова Сергеевича, который давно уже подобрел после обеда и теперь хохотал, сотрясаясь всем своим монументальным корпусом; и его зама Паливцева, и мрачного пайкоеда Горелова, преподающего математику и одновременно ведающего учетом и выдачей комплектов белья. Дежурным преподавателем, как выяснилось, был Лева Паливцев. Вот он-то и был нужен Борису Леонидовичу. Однако первые же вопросы Вишневецкого и его просьба взглянуть на список отпущенных в увольнение вчера и вернувшихся сегодня утром вызвали недоуменные взгляды всех присутствующих. Директор Круглов проговорил басом:

– Вот и видно, Борис Леонидович, что вы у нас человек новый. Лев Иванович ведет учет воспитанников лучше любого из нас. Вообще чем вызван такой интерес?

Вишневецкий мгновение колебался, а потом выдохнул на свой страх и риск:

– Накануне я видел в городе нескольких наших воспитанников; уверен, что не все из них вернулись из отпуска. Вот так.

Его слова встретили настороженным молчанием. Потом Лев Иванович Паливцев, этот счетовод душ, театральным движением вынул из массивного секретера здоровенную книгу и, раскрыв разом на нужной странице, стал сверяться с учетом прибывших-убывших. Позже, на ужине, по той же книге сам директор, Яков Сергеевич, отметил галочкой всех находящихся в столовой, а также тех, кто по болезни не смог прийти на трапезу.

Все были налицо.

Но с этого дня Паливцев стал смотреть на Вишневецкого откровенно косо. Он даже откопал где-то, что в квартирке, которую снимал сейчас учитель истории, раньше жил какой-то еврей, бывший осведомителем царской охранки. Еврея давно не было, но Паливцев смотрел на Бориса Леонидовича так, словно тот был с евреем в деле и до сих пор доносил в давно разгромленную, вытравленную из памяти жандармерию.

…Следствие об ограблении склада в доме купца Константинова началось в тот же день. Одним из руководителей следственной работы был товарищ Лагин.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю