Текст книги "Король медвежатников"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

До назначенного времени оставалось два часа.

Граф Мазарин вышел из шатра. И невольно засмотрелся на ночной город. Над городской стеной возвышались башни, напоминая шлемы. А выше, на горе, вытянувшись свечами к небу, стояли минареты, с которых муэдзины пять раз в день возносили молитвы.

Граф надел шлем и посмотрел на оруженосца, подводившего к нему жеребца. Конь был крепкий, породистый, он привез его из Нормандии, на родине умели выращивать настоящих коней для боя. Здесь, на Востоке, лошади другие: невысокие, нервные и совсем не приспособленные к поединкам. Джулио Мазарин оперся на плечо оруженосца и вдел ногу в стремя.

– Пусть отряд готовится к бою. Мы покажем им, что такое Судный день! – усмехнулся граф. – И только без всех этих походных труб!

Через полчаса двести рыцарей в полном боевом снаряжении выстроились под городскими стенами. Оруженосец, мелкий дворянин из Бургундии, уже закрепил на древке копья «Мадонну».

С графом Мазарином происходила странная вещь: он уверовал в эту картину, как в собственный талисман. Под ее покровительством он прошел не одну сотню километров и даже ни разу не был ранен, а все потому, что каждый вечер молил ее о заступничестве. Женщина – ангел-хранитель мужчины: она его вынашивает в чреве, бережет в младенчестве, заступается за него перед Господом, когда он вступает на поле брани.

Вот в чем сила этой картины!

И что самое удивительное, изображение «Мадонны» за многомесячный путь даже не поблекло, лишь слегка поистерлись уголки холста. Но это неважно!

Граф Джулио Мазарин терпеливо ждал условленного сигнала. Прошло еще несколько томительных минут, и вот на одной из башен одновременно вспыхнули три факела и, совершая круговые движения, словно звали на штурм.

– К бою! На штурм! – выкрикнул граф и, ударив коня шпорами, устремился вперед.

В это же самое время, прогремев цепями, опустился подъемный мост, соединив между собой противоположные берега крепостного рва. В следующую минуту крепостные ворота распахнутся настежь. Они будут открыты всего лишь несколько минут, за это время отряд обязан не только ворваться в город и уничтожить стражу, но и выстоять хотя бы час до подхода основных сил. Не далее как вчера вечером Джулио Мазарин получил послание от Иннокентия III, – кроме обыкновенного напутствия глава католической церкви приписал в самом конце письма: «Я горжусь тобой, сын мой». Взятие крепости, стоящей на пути в Константинополь, Джулио считал неплохим ответом папе римскому.

Две сотни рыцарей, выставив наперевес копья, с отчаянностью обреченных бросились на штурм крепости. Зазвенело железо, забряцало оружие, заржали боевые кони, раздались ободряющие крики. До крепостной стены оставалось еще не менее ста саженей.

С крепостной стены их заметили. Вот просвистела одна стрела, за ней – другая. Одна из них чиркнула по нагруднику и отлетела в сторону. Но все это не опасно – баловство одно. И поздно, – по дощатому настилу уже зацокали кованые копыта.

Ворота распахнулись в тот момент, когда до крепостной стены оставалось метров пятьдесят. С башен раздались тревожные крики, совсем рядом мелькнула стрела, пущенная из арбалета. За ней рассерженно прогудела еще одна. На излете, зло чиркнув по шлему, она отлетела далеко в сторону и зарылась в пыль.

Волнение всадников передалось и коням, которые, хрипя, старались оттеснить друг друга крутыми боками и первыми въехать в проем ворот. Через забрало Мазарин видел, что решетка приподнята наполовину, а в воротах, построившись в тесные ряды, нападавших рыцарей уже дожидались разъяренные сельджуки. Едва не цепляясь шлемом об острые колья поднятой решетки, он промчался сквозь арку с копьем наперевес, увлекая за собой остальных.

– Во славу Господню!

Сломив первую шеренгу сельджуков, Мазарин вклинился в середину их строя.

– Алла-а-а-а! – ревели сельджуки.

Крики штурмующих и оборонявшихся сливались в одно протяжное: «А-а-а-а!»

Сталь звенела, ржали кони, отчаянные крики смешивались с предсмертными воплями. Разглядев вынырнувшего из бокового прохода сельджука в латах, граф ткнул его копьем под самое горло, опрокинув на землю. Магометанину уже более не подняться. Вытащив боевой топор, Джулио с размаху рубанул подбежавшего пехотинца. И, не оглядываясь, заторопился дальше в сторону дворца паши.

Вокруг враждебно звенела сталь. Уже в который раз в броню угодила стрела и, обломившись, отскочила в сторону. Кто-то сильно ударил его в плечо, и Джулио едва не упал, чудом сумев сохранить равновесие. Повернувшись, он увидел рядом сельджука с перекошенным лицом, замахнувшегося саблей. Магометанин метил по глазам, и граф с ужасом подумал о том, что забрало может не выдержать. Откинувшись назад, он потянул за поводья, и верный конь, почувствовав волю хозяина, встал на дыбы и ударил копытами по голове пехотинца. Тут же к нему подскочил другой пехотинец с тяжелой булавой. Граф едва успел отпрянуть в сторону, и увесистое колючее яблоко булавы прошло по касательной, лишь слегка зацепив плечо. Изловчившись, граф ударил копьем в живот противника, пробив кольчугу. Потянул копье на себя – не тут-то было! Стальное жало, крепко засев в позвоночнике неприятеля, не желало выходить. А прямо на него, ухватив топор обеими руками, на полном скаку надвигался сельджук в расшитом кафтане. Рыцарь успел отметить, что парча кафтана дорогая, расшитая золотыми нитями. Скорее всего, какой-нибудь вельможный отпрыск. Одно странно – без брони! Может, не успел надеть, а возможно, просто презирал смерть. Граф невольно проникся уважением к этому юнцу. Мазарин швырнул припрятанный в рукаве кинжал, который, пробив тощую юношескую шею, окровавленным острым жалом вышел с противоположной стороны. Опрокинувшись назад, сельджук выпустил из ослабевших рук топор, а лошадь, почуяв смерть хозяина, понеслась вскачь, оглушительно заржав. Убитый, свесившись с седла, цеплялся бессильными ладонями о землю.

Прорвавшись через строй противника, Мазарин направил коня прямо во дворец паши. Позади, громыхая латами, спешило четыре десятка рыцарей. Спешившись у ступеней, Джулио выхватил меч и уверенно зашагал к парадным дверям. Граф готов был принять бой, но вход во дворец оказался неохраняемым. Пройдя двери, он с удивлением обнаружил, что стражи нет и в залах. И тут же из глубины здания раздались женские крики, переходящие в отчаянный вопль.

Обернувшись, граф прокричал, указывая концом меча отставшим рыцарям дорогу:

– Они там! Поторопитесь!

Вот откуда-то сверху, грохоча деревянными туфлями по мраморным ступеням, с отчаянностью обреченного на него выскочил бородатый мужчина в шароварах и длиннополом кафтане. В руках кривая полоска стали – сабля!

Граф сделал всего лишь одно движение рукой – широкое, во весь размах. И страж, потеряв интерес к гостям, выронил саблю из рук и нелепо принялся хватать руками вывалившиеся внутренности.

Джулио Мазарин устремился по галерее в глубину дворца. Крики доносились все отчетливее, среди них он различал и предсмертные хрипы. Путь ему преградила высокая тяжелая дверь. Изготовив меч к бою, он толкнул ее свободной рукой и увидел, что галерея привела его в сад.

Перед ним была закрытая часть дворца, где размещался гарем. Вход сюда для постороннего был закрыт под страхом смерти. В центре сада сверкал огромный фонтан, выложенный из мраморных плит. Вода, переполнив бассейн, с тихим журчанием стекала по ступеням, образуя сложную систему каскадов. Вокруг фонтана были устроены лежаки, на которых отдыхали наложницы. В глубине сада виднелось несколько тенистых, увитых виноградом беседок, в которых паша предпочитал уединяться с наложницами и женами. Весь сад утопал в розах. Они обвивали постройки, пышно стелились по земле, оплетали ажурные изгороди.

Это место можно было бы назвать раем или оазисом любви, если бы не царящий здесь кровавый переполох.

Молодой чернобородый паша возлежал в середине сада на огромном ложе поверх бесконечного числа ковров, а по дорожкам, усыпанным желтым морским песком, с отчаянными воплями бегали наложницы, скрываясь от преследовавших их евнухов и слуг. Вот один из них, огромный, словно скала, с расплывшимся женоподобным телом, ухватил за руку пробегавшую мимо девушку. Подмял ее, отчаянно сопротивляющуюся, под себя и, взмахнув коротким ятаганом, оборвал отчаянный вопль.

Другой, в черном кафтане, вышитом золотыми нитями, догнал совсем юную наложницу и, набросив ей на шею шелковый шнур, стиснув зубы, принялся затягивать. Девушка даже не пыталась сопротивляться. Несколько секунд она, вытаращив глаза, смотрела на своего убийцу, а потом неожиданно обмякла, уронив красивую головку.

От этого зрелища граф на минуту оторопел. Джаханна – священная война, которой мусульмане пугали крестоносцев, должна выглядеть именно так. А может, он уже успел пересечь черту, отделявшую живых от мертвых, и оказался по ту сторону бытия? А на перинах, приняв облик мусульманского паши, лежит сам Люцифер?

В тихом ужасе застыли и вбежавшие следом за графом рыцари.

Джулио Мазарин пришел в себя раньше остальных. Если это ад, тогда где же Левиафан, морское чудовище, чья пасть служит воротами в преисподнюю!

Паша поднял голову и равнодушно посмотрел. Губы его беззвучно шевельнулись: не то поздоровался, не то послал на головы незваных гостей проклятие.

Значит, они пока еще на земле.

Крестоносцы, позванивая железом, разбежались по тропинкам сада, отрезая слуг от наложниц. Женщины, позабыв про грех, бегали по саду обнаженными, пытаясь отыскать укрытие. Но спрятаться было невозможно – евнухи находили их всюду и закалывали огромными кинжалами.

– Что они делают! – в ужасе воскликнул граф, ни к кому не обращаясь.

Откинув забрало, верный оруженосец произнес:

– Так у них заведено – чтобы женщины не достались нам, паша повелел их всех умертвить.

– А вот это мы сейчас посмотрим! – воскликнул граф.

– Руби стражу!

Джулио Мазарин устремился прямо на обрюзгшего евнуха, пытавшегося ударить кинжалом наложницу с золотистыми волосами.

Евнух, закрыв лицо ладонями, что-то произнес. И поди тут разберись, что это было: не то он проклинал варвара на своем тарабарском языке, не то читал последнюю молитву.

Граф сумел вложить в свой удар всю силу. Тяжелый меч точно посередине раскроил череп, и евнух, нелепо крякнув, развалился на две половины. Графа удивляло, что стража даже не пыталась защищаться: судя по всему, они уже тоже сделали свой последний выбор. Смерть они принимали безропотно, напоминая овец, пригнанных на убой.

Паша равнодушно взирал на расправу. Он нахмурился, лишь когда одна из наложниц, кареокая Зульфия, воткнула себе под сердце кинжал, не желая умирать от руки раба.

Женщин было несколько десятков. Они бестолково, с отчаянными криками, бегали из одного конца сада в другой, ища не то спасения, не то смерти. Но большая их часть уже застыла на земле, заливая кровью тропинки сада.

Граф вдруг осознал, что слуги и евнухи ищут смерти намеренно, и закричал через опущенное забрало:

– Слуг и евнухов не убивать. А только глушить! Суд проведем! Христианский!

И, размахнувшись, ударил пробегавшего евнуха плашмя мечом.

Ноги толстяка подломились, и он, закатив глаза, неуклюже плюхнулся прямо на огромный живот, далеко в сторону отбросив кинжал.

– Пашу брать живым! – прокричал граф, рукоятью клинка оглушив зажатого в угол сада слугу. – Мы его в Рим привезем! Папе покажем.

Одновременно с четырех сторон несколько рыцарей двинулись к ложу, на котором возлежал безучастный паша, подложив руку под голову. Взгляд безмятежный, в глазах абсолютное спокойствие. Так смотреть может только высшее существо, наблюдая за суетой низших. А когда крестоносцы уже торжествовали победу и готовы были стянуть пашу на землю, он буквально из ниоткуда вытащил кинжал и одним махом всадил его себе под ребра.

* * *

Разграбление крепости шло ровно три дня, так было заведено. Расположившийся на караванных дорогах город оказался необыкновенно богатым. Золотом были украшены даже лачуги ремесленников, а женские наряды, увешанные драгоценными камнями, золотыми подвесками и монетами, представляли собой настоящие сокровища.

Драгоценные камни собирали в большие кувшины, их набралось такое количество, что кувшины просто складывали, как прочий хлам. Среди трофеев была дворцовая утварь, посуда, кинжалы, сабли, ятаганы. Добытое золото Джулио Мазарин погрузил на шесть подвод. Добра было так много, что он уже не знал ему счета. А когда золото было уже поделено, рассортировано и уложено в сундуки, рыцари пустили в город остальное воинство, которому также удалось немало поживиться. В дело пошла даже глиняная посуда, которую бережно уложили на подводы, чтобы потом необычной формой горшков и кувшинов подивить домовитых хозяек в далекой Европе.

Джулио Мазарин отписал письмо папе о взятии города, приписав в постскриптуме, что взятие Константинополя не за горами. А в знак своей верности приложил к письму огромный алмаз в золотой оправе, снятый с чалмы покойного паши.

В том, что паша умел подбирать себе наложниц, граф Джулио Мазарин сумел убедиться уже на следующий день. Восемь из оставшихся в живых сорока женщин Джулио Мазарин взял себе по праву победителя. Красавицы, признав в нем господина, ублажали рыцаря всеми существующими ласками. И рыцарь с восторгом думал о том, что даже любвеобильная маркиза Корнель не додумалась до подобных утех.

Плотские удовольствия граф чередовал с казнями плененных сельджуков, проводя их перед картиной «Страшный суд».

Со дня падения крепости миновал всего лишь месяц, но Джулио так крепко вошел в роль паши, словно всю жизнь имел гарем из сотен красавиц. Тем более что женщины готовы были удовлетворить его похоть в любое время и в любом месте, совершенно не считая его желание чем-то непотребным. В окружении страстных мусульманок граф позабыл не только про свои прежние привязанности, но даже про Крестовый поход, и рыцари, глядя на полководца, также обзаводились гаремами, правда, более скромными, стараясь сполна утолить свою плоть, истосковавшуюся по женской ласке в долгих переходах.

Граф Джулио Мазарин уже начинал всерьез думать, а не остаться ли ему в этом городишке, скажем, на год. А однажды, в пьяном застолье, рыцарь имел неосторожность усомниться в неправедности мусульманской веры. Так ли уж она плоха на самом деле, если допускает многоженство!

* * *

Иннокентий III не был бы великим политиком, если бы не имел в стане врагов своих шпионов. Соглядатаев папы римского было предостаточно и в рядах единомышленников. Так, на всякий случай. Всегда важно знать, что замышляет неприятель и каким воздухом дышат собственные друзья. Немало доносчиков было и в передовом полку Джулио Мазарина. Папа Иннокентий III знал о графе практически все и относился к его приключениям на любовном фронте как к забавным шалостям, что свойственны едва ли не всем мужчинам. В конце концов, подобную слабость можно списать на издержки военного времени. За год, пока велась кампания, в боевом шатре Джулио Мазарина побывало неимоверное количество женщин. Порой казалось, что его слава завоевателя женских сердец идет впереди прославленного воинства. И женщины, будто взбесившись, старались немедленно угодить в постель знаменитому воину.

В какой-то степени граф занимался даже богоугодным делом, одаривая варварские народы своей благородной кровью. Не отставали от своего предводителя и рыцари, которые с такой ретивостью набрасывались на женщин, как если бы Крестовый поход был организован с единственной целью – перепортить всех мусульманских девиц.

Дело дошло до того, что граф Джулио Мазарин вдруг неожиданно возомнил себя сельджукским вельможей и поселился во дворце почившего паши. И, как доносили соглядатаи, он даже наряжался в туземные одежды и принимал в спальне по пять наложниц сразу, что противоречило христианским обычаям. В конце концов, на такое дело можно было бы также закрыть глаза, – своим военным ремеслом он уже давно искупил многие грехи. Но граф стал подвергать сомнению христианские догмы и говорить о том, что мусульманство не так уж и вредно, если позволяет иметь четыре жены и неограниченное количество наложниц и к тому же повелевает взирать женам на своих мужей, как на божество.

Словом, с появлением во дворце графа Мазарина здешние обычаи не претерпели особых изменений. Кроме гостевой комнаты существовала еще и женская половина с роскошным садом, где любили отдыхать жены и наложницы. А граф, напоминая жеребца-иноходца со стадом кобылиц, без устали покрывал своих женщин во всех закоулках дворца.

Его тело от сытой жизни покрылось заметным жирком, а меч, еще недавно без устали рубивший неприятелей, теперь затупился и покрылся ржавчиной. Такая беззаботная жизнь так понравилась графу, что он отодвинул продолжение Крестового похода на неопределенное время. А кроме того, он недоверчиво относился даже к высказываниям папы по поводу вызволения Гроба Господня и со смехом рассказывал о том, что Иннокентий III силен не только в проповедях, но и в искусстве обольщения.

Именно последние суждения рыцаря Иннокентий III считал наиболее тяжким грехом.

Скоропалительных выводов он никогда не делал и полученную информацию перепроверял из разных источников, когда же поступил донос от оруженосца самого графа, то сомневаться в безгрешности любимца уже более не приходилось. Присев за стол, Иннокентий III быстро набросал письмо, после чего скрепил его личной печатью и, вручив депешу гонцу, строго наказал:

– Отдашь его епископу Марку лично в руки. От того, как ты выполнишь мое задание, зависит не только твоя карьера, но и, возможно, жизнь. – Гонец, юноша лет восемнадцати, выжидательно молчал, не смев поднять на святого отца грешные очи. – Если ты сделаешь все в точности, обещаю походатайствовать перед французским королем, чтобы он произвел тебя в рыцари.

– Вы очень добры ко мне, ваше святейшество! – Юноша упал перед Иннокентием III на колени.

* * *

Всю ночь Джулио снились кошмары. Лютые персонажи картины «Страшного суда» вдруг неожиданно приобрели живое воплощение и до самого рассвета, с кочергами наперевес, гоняли его по всей Палестине. Дважды красивая наложница Рамиля нежно будила его поцелуем, пытаясь спасти от тревожного сна. Но едва он забывался вновь – сон повторялся и всякий раз был ужаснее предыдущего. А когда он наконец пробудился окончательно, то, к своему удивлению, заметил стоящего у ложа епископа Марка. Рамиля, натянув одеяло до самой переносицы, расширенными от страха глазами смотрела на нежданного гостя. А рядом с епископом, обнажив мечи, стояло несколько рыцарей.

– Граф Джулио Мазарин, по приговору суда инквизиции вы арестованы.

Остатки грез улетучились мгновенно.

– В чем дело, господа?! Я доверенное лицо его святейшества, – поднялся граф. – Вы хотите неприятностей?! В Константинополь меня направил сам папа.

– Ведите себя так, как подобает рыцарю... – сдержанно укорил его епископ. Помолчав, негромко добавил: – Мы исполняем волю папы.

– Ах, вот оно как! – И, повернувшись к рыцарям, закованным в броню, Джулио произнес: – Почему вы не поднимаете забрала? Я хочу посмотреть на ваши лица! Трусы, поднимите забрала! Вам должно быть стыдно, что арестовывают вашего господина! – вскричал граф.

Было заметно, что рыцари испытывают смущение. Но вот один из них поднял забрало, и граф узнал в нем барона Вагнера. Еще неделю назад они пили вино из одного кубка, а теперь он один из тех, кто должен подкладывать в полыхающий костер хворост.

Кто же другой?

Звякнул металл, и граф увидел лицо второго рыцаря. Это был его оруженосец, рыцарь д'Эсте. Ничего удивительного в том, что он не узнал его сразу, теперь тот был в новой броне. Вот, оказывается, какова цена предательства своего патрона!

– Спасибо, господа, – сдержанно произнес граф Мазарин. – Вы сполна удовлетворили мое любопытство.

На шестой день заточения графа навестил епископ. Трудно было поверить, что совсем недавно они считались друзьями, – сейчас их разделяла пропасть, какая существует между живыми и мертвыми.

Присев на топчан, епископ спросил:

– Ты хочешь исповедаться?

– Нет, – отрицательно покачал головой граф.

– Может, у тебя имеется последнее желание?

– Мне бы хотелось умереть, как дворянину... от удара меча, – поднял граф глаза на епископа.

Епископ задумался. Наконец он произнес, нахмурившись:

– Сделать это можно будет лишь с разрешения святой инквизиции. Ты же знаешь, граф, что еретики проходят очищение... на костре.

– Когда-то мы были с тобой друзьями, – ненавязчиво напомнил рыцарь, подняв руки. И на них почти умоляюще громыхнули цепи.

– Хорошо, я попробую выполнить твою просьбу, – произнес епископ после некоторого раздумья. – Хотя это будет очень нелегко.

– У меня есть и второе желание, – сказал граф.

– Если оно не такое обременительное, как первое, я постараюсь его исполнить, – негромко пообещал священник.

– Я хотел бы взглянуть перед смертью на «Мадонну».

– Почему? – удивился епископ.

– Не знаю, стоит ли говорить об этом священнику, – заколебался граф Мазарин.

– Ничего, сын мой, говори, все-таки я не первый день живу в этом грешном мире.

– Она похожа сразу на всех женщин, которых я когда-то любил.

– Хорошо, ты увидишь «Мадонну», – прикрыл за собой дверь епископ.

Помост был наскоро срублен перед дворцом паши из пальмовых стволов. Пахло свежим тесом и цветочным нектаром. Собравшихся было немного: местные жители, немногие рыцари, священнослужители и десятка два женщин, из тех, что обычно волочатся за каждым обозом. Все присутствующие воспринимали казнь как некий выход в свет – весело переговаривались между собой, громко хохотали и с интересом посматривали вокруг. Заметив знакомых, женщины громко кричали через головы собравшихся и энергично размахивали руками.

Графа сопровождали трое стражников. Один из них шел впереди и отчаянно орал:

– Разойдись! Разойдись!

Толпа покорно раздвигалась, пропуская процессию. Граф выглядел сильно постаревшим. На впалых бледных щеках проступала рыжая щетина. На худых руках, напоминавших плети, звенели тяжелые цепи. У помоста стража приостановилась. Молодая женщина, заслонив дорогу, о чем-то энергично беседовала с кавалером. При этом ее грудь так томно приподнималась, что было ясно: ее мысли далеки от предстоящей казни. Стражник, шедший впереди, отодвинул ее алебардой и чинно зашагал дальше.

На помосте, воткнув топор в колоду, стоял палач – рыжий детина с необыкновенно могучей шеей. Он был из бывших ремесленников, что прибиваются к воинству править мечи и чинить латы. Попавшись на краже, мастеровой был приговорен судом к отрубанию ладони. Но за день до того умер палач, и, поддавшись на уговоры епископа, он занял место палача, чем заработал себе помилование. И теперь так преуспел в этом деле, что срубил голов куда больше, чем целый полк рыцарей.

Перед началом казни палачу полагалось продемонстрировать свое мастерство, и, подбросив топор высоко вверх, он ловко поймал его одной рукой. Затем выбросил топор из-за спины. Крутанувшись в воздухе несколько раз, топор был с ловкостью подхвачен им. Заплечных дел мастер, не зная устали, метал топор попеременно то правой, то левой рукой и, рискуя поранить собственные конечности, ловко подхватывал его у самого настила. А когда интерес собравшихся был разогрет, он с ожиданием посмотрел на епископа Марка, сидевшего неподалеку в торжественной фиолетовой сутане. Место для епископа было выбрано не самое удачное, Марк сидел как раз против солнца, без конца щурился и прикрывал ладонью глаза, наблюдая за происходящим.

Палач терпеливо ожидал, когда рука святейшего упадет вниз. Вот тогда можно будет подвести обреченного на казнь к колоде и показать свое мастерство. Но рука епископа, застыв у самого лба, не желала падать.

– Я хочу увидеть «Мадонну», – явственно произнес граф.

Люди, стоявшие у подноса, переглянулись. У графа явно началось помутнение рассудка. С обреченными на смерть подобное происходит нередко.

Епископ молчал.

– Ты мне обещал! – в гневе воскликнул Джулио.

Рука его преосвященства слегка приподнялась. Палач насторожился – совсем не похоже, что это было разрешение на казнь. Но на всякий случай он придвинулся к колоде и поудобнее ухватился за топор.

Епископ сделал протестующий знак кистью. Значит, графу умирать еще рановато. А на помост, легко взбежав по лестнице, взошел худенький монах, держа какую-то картину. Вытянув шею, палач увидел из-за плеча монаха Мадонну, в красивых тонких руках она держала младенца.

– Правда, она хороша? – посмотрел граф на удивленного палача.

Епископ опустил руку, и палач, потеряв интерес к полотну, слегка подтолкнул графа к колоде. Почти год он служил палачом, за это время достаточно успел узнать людей, причем с неожиданной стороны, с какой суждено заглянуть немногим из смертных. Поначалу его удивляло полнейшее безразличие приговоренных к собственной судьбе. Укладывая голову на окровавленную колоду, они напоминали безмозглых куриц, что подставляют шею под хозяйский нож. Но потом он вдруг понял, что приговоренные уже давно смирились с незавидной участью и ждут кончины как освобождения от мучений.

Граф Мазарин повел себя по-иному. Приблизившись к колоде, он с брезгливостью посмотрел на окровавленный срез. Краем рубахи он вытер шершавый неровный срез, словно опасался испачкаться, и, посмотрев на палача, потребовал:

– Рубаху мне убери. Кровью зальешь!

Палач отложил топор в сторонку и, взяв ворот рубахи графа обеими руками, дернул его, обнажив мускулистое тело.

– Тебя так устроит?

– Да, – коротко отвечал граф, положив голову на колоду, и тотчас почувствовал, как мелкие неприятные занозы впились в щеку.

Примерившись, палач сделал широкий замах и обрушил топор на подставленную шею. Раздался глухой удар – на помост скатилась буйная голова графа. Палач поднял ее за волосы и показал на четыре стороны.