Текст книги "Давайте, девочки"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава седьмая
Я ТАК И ЗНАЛА, ЧТО ПРОПАДУ…

1

Теперь он сидел за столом и ничего не делал.

Это прекрасное занятие – ничего не делать. Но оно быстро осточертевает. И за это не платят. Если ты, конечно, не академик и не пенсионер. Академиком, даже сексотерапии, его вряд ли изберут, а заняться оформлением пенсии он вот уже больше года не мог себя заставить. За эти их копейки официально признать себя старпером – это было выше его сил. В стране, где все былые заслуги не в счет, где даже бывший глава парламента получает пенсию два доллара в месяц, о чем на каждом углу плачется.

Прошел уже почти месяц, как он здесь.

На столе перед ним лежала довольно потрепанная рукопись его злосчастной повести с загнутыми углами и разноцветными пометками на полях, стопка чистых листов французской мелованной бумаги и отточенные карандаши. Рукопись – со всеми поправками, вставками, добавками, сделанными в разные годы, – он перелистал уже несколько раз, не испытав при этом ничего, кроме раздражения и приступов панического озноба…

Где-то он вычитал, что никто так ни любит, чтобы ему мешали работать, как русский писатель. Вот и сейчас он не просто ничего не делал, а ничего не могделать: его сбили с панталыку переговоры со случайной попутчицей.

Знал ведь, предчувствовал, что история с ней обязательно обернется какой-нибудь дурью.

2

– Ты можешь мне перезвонить? – попросила Маленькая, как всегда не поздоровавшись. Она, оказывается, вычитала в «Правилах хорошего тона», что по телефону не здороваются и вообще говорят только по делу. – Нам нужно серьезно поговорить.

Рыжюкас почувствовал надвигающуюся неприятность. Разумеется, он мог ей перезвонить. Он с удовольствием бы не перезванивал, если бы хоть по какой-то причине действительно не мог. Но выдумывать причину он не стал.

– Я так и знала, что пропаду, – сказала она, когда он позвонил. – Надо же было мне так не вовремя подзалететь.

«Это никогда не бывает вовремя, как смерть», – почему-то о смерти подумал Рыжюкас.

– Ты уверена? – спросил он подчеркнуто рассеяно. Успев мгновенно решить, что его это не слишком касается…

– Я уже сделала УЗИ… Понимаешь, у меня будет ребенок.

– Мне кажется, одного ребенка тебе вполне достаточно…

– Чего?!

– Ты сама еще ребенок… И потом… Тебе же не нравится этот твой Дима, ты не собираешься с ним жить…

– Ты – идиот?

Рыжюкас опешил. Жаль, что они так сразу перешли на ты. Недаром он уже давно представляется молодежи исключительно по имени-отчеству…

– Малёк, ты не горячись. В нашей жизни неприятности бывают гораздо чаще, чем нам бы хотелось… Дима просто молод и не очень опытен. Но с годами это обычно проходит…

– Причем здесь Дима?! У меня с ним ничего не было. Я же тебе говорила, что я своим парням не изменяю. Да у меня вообще ни с кем не бывает без презика… Кроме тебя.

Только этого ему не хватало!

– Малёк, послушай, у нас ничего такогоне могло получиться, – проговорил он как можно мягче. В подобных разговорах важно не потерять контакт с собеседником…

Она молчала. Он ждал продолжения, он даже совершил определенное усилие, заставляя себя, что называется, въехать в ситуацию, чтобы поаккуратнее выстроить этот разговор, заведомо ничего хорошего ему не сулящий.

– Знаешь, ты мне перезвони еще раз, – неожиданно просто сказала она. – Я пока поплачу немножко, а ты перезвони. Я тебя очень понимаю, и я совсем не хочу с тобой ссориться… Но я ведь не могу остаться в этой истории одна. Даже из гордости… Ты же сам говорил, что быть гордой глупо… А мужчины так не любят, когда мы ревем…

Чушь какая-то! Этого не могло быть. Потому что случайно с ним такого не было никогда. Кроме одного раза, которого ему хватило на всю жизнь.

3

Они тогда уехали в Вильнюс с девушкой Линой, подругой его первой жены. Лина его любила, собственно, с ней первой он и познакомился на институтском вечере, а уж потом переметнулся к ее подруге. Однажды, когда он был уже женат, Лина позвонила, ничего особенного не сказала, но он понял, что ей совсем плохо, через час они встретились на вокзале, проходящий поезд через десять минут, он только успел схватить в буфете бутылку «Солнечной долины» – тогда этот приторный кисель был высший шик, – и выпросить у кассирши два билета в «СВ», да еще со студенческой скидкой.

В каждом купе тех спальных вагонов был диван с крахмальным бельем, уютный торшер, мягкое кресло и даже душ. Лину потрясло, как ладно он все устроил, как сразу она с ним успокоилась. «С тобой хорошо и просто». Они разделись донага и радовались как дети. Кожа у нее оказалась необыкновенно белой и бархатистой, но у них ничего не было,она так и осталась невинной. Воодушевленный ее похвалой, Рыжук настолько вошел в роль бескорыстного успокоителя, что ничего такогои не попытался, а просто кончил ей на бархатный гладкий живот, ну, может, и не один раз, а несколько, что, конечно, чуть принизило возвышенность ситуации, но было Линой принято с пониманием.

Потом его закрутила жизнь, она его уже и тогда закручивала, Лину он не видел около года, а когда вдруг решил ее навестить, то в общежитии не застал. От подруги он узнал, что Лина, оказывается, таки от него забеременела, но сообщать Рыжуку об этом не пожелала, обидевшись на его исчезновение. Аборт она сделала неудачно, нажив перспективу бесплодия, после чего, провалявшись в больнице, бросила институт и уехала к матери в Польшу, где вышла замуж за пожилого вдового итальянца, чтобы воспитывать его троих детей…

Этого урока Рыжюкасу хватило. Осторожность с тех пор стала для него непреложным правилом.

Правда, и к техническим средствам защиты он никогда не прибегал.

Примитивные резиновые изделия Ваковской фабрики, утонченные импортные собратья которых теперь так настойчиво рекламируются, он употреблял в дело только в детстве, надувая их с пацанами вместо воздушных шариков. Ну и еще однажды, уже в зрелом возрасте – когда ему пришлось натянуть презерватив на горловину бензобака новенького «Пассата» вместо крышки, забытой на заправке.

Из девичьих забот – не подхватить, не подзалететь и не пролететь– ему досаждала только первая. Время, конечно, иное, опасность подхватить без презерватива какую-нибудь модную заразу стала теперь практически неотвратимой, а изделия усовершенствовались, утратив сходство с пересыпанным тальком куском велосипедной камеры, но ничего с собой поделать он не мог. Пользоваться презервативом для него оставалось невозможным, как если бы пришлось вытанцовывать его любимый буги в кирзовых сапогах.

Что до опасности подзалета,то тренированность и усвоенное с годами умение контролировать процесс, в самый последний миг умело перенося своего «птенца» к верхнему «гнездышку», до сих пор обеспечивали его партнершам безопасность. Только в их рот он и любил опорожнять себя, считая его наиболее искусным и умным приемником. При этом он и любую неумеху мог так естественно и легко подготовить к принятию незнакомца,так безошибочно выбирал правильный тон и так доходчиво ей все объяснял, что все получалось сразу, а главное охотно.

И там, в поезде, с Маленькой все именно так получилось, впрочем, без особой даже подготовки.

– Возьмешь в рот?! – с нарочитой грубостью почти рявкнул он в самый критический момент.

– А можно?! – спросила она его с такой неподдельной радостью, с таким восторгом, будто ей после долгой ангины предложили эскимо.

– Только живо!

И прежде чем отвернуться и затихнуть, она еще довольно долго и старательно ласкала губами его причиндал,ставший тяжелым и вальяжным после в целом неплохо проделанной работы. Долго и, как ему тогда показалось, несколько обескураженно…

4

Заставив себя настроиться, он снова позвонил в Калиниград.

Вообще-то он ждал, что она перезвонит ему сама. Именно ждал, так как уже понял, что из этой истории он не должен даже пытаться соскочить. Оставшись один, этот несмышленыш натворит глупостей…

– Скажи, ты могла бы срочно приехать? – спросил он.

– Ты что – чокнутый?! – радостно взвилась она. – Я же только об этом и мечтаю!.. А тебе когда нужно уезжать, ну, сколько мы пробудем в Вильнюсе? Это же так клево, я там никогда не была, только проездом! А теперь ты мне все расскажешь и покажешь, ты же там вырос…

Рыжюкас опешил. Значит, с «подзалетом» у нее все проскочило? Обычная ложная тревога?..

– Ты сумеешь сделать мне визу? У меня ведь только транзитная…

– А как ты себя чувствуешь? – спросил он осторожно.

– Нормально, хотя, конечно, чуть подташнивает, но ведь еще совсем крохотный срок, всего четыре недели…

Тут можно совсем свихнуться! Нет, надо как-то твердо и последовательно провести свою линию.

– Малёк, послушай… Тебе надо приехать, но не совсем на экскурсию, хотя город я тебе обязательно покажу… У меня тут приятель, Витька-Доктор, мы в школе вместе учились, а теперь он главврач, я с ним уже обо всем договорился… Это совсем не больно и займет ровно полдня… Но если ты хочешь, я и в Калининграде могу договориться, и ты все сделаешь на месте. Или давай выруливай в Минск, там тебя встретят…

– Ты везде и обо всемможешь договориться?.. – она замолчала.

За этим молчанием Рыжюкас почувствовал бурю. Он даже зажмурился, отстранив трубку и представив, что она сейчас ему выдаст… Но буря не разразилась. Видимо, взяв себя в руки, она тихо спросила:

– А если я согласна? Если я хочу от тебя ребенка?.. Правда.

«Она согласна». Это как в анекдоте со сватовством: князь Вяземский молод и состоятелен, невеста, хоть и стара, и бедна, и кривовата, но согласна. Полдела сделано: осталось уговорить только князя Вяземского…

Рыжюкас понял, что сейчас останавливать ее бессмысленно, тем более по телефону отнекиваться от своей причастности к ее подзалету. Проще как бы принять ее версию, а потом как-то постепенно вырулить…

– Видишь ли, собственно, дети не делаются так… То есть вообще-то они именно так и делаются…

Он вспомнил хохму про яблонутогоВитюка и его папу, который в «процессе» не о томдумал. И чуть не пересказал ее ей, даже начал. Но здесь не до шуток:

– Понимаешь, новый человек не должен появляться случайно… Сначала все-таки принимается решение… Люди должны хорошо знать друг друга и, как минимум, понимать, зачем им ребенок. – Он чуть не сказал совместный ребенок,но спохватился. – Тем более еще неизвестно, кто…

– Стоп, не говори!.. Прошу тебя, замолчи. Я знаю все, что ты хочешь сказать… И вообще не надо со мной так. Ты подумай, ладно? Ты просто хорошо подумай. Мне почему-то кажется, что ты меня не собираешься предавать…

Глава восьмая
НАЧИНАЮТ НЕ С «ПРИНЦИПОВ»

1

Рыжюкас посматривал в окно и рисовал на полях рукописи человечков.

Ничего другого рисовать он не умел. Похоже, что и писать он больше не умеет. Во всяком случае, дальше эпической фразы: «Это было давно, даже трудно представить, как давно это было…» – за месяц он не продвинулся.

Он и всегда погружался в сочинительство с трудом: начиная новую работу, по нескольку дней, а то и недель настраивался, уговаривая себя, что у него еще не все позади, что он не законченная бездарь… Но так безрезультатно он не мучился ни разу. Он с удовольствием бросил бы эту затею, если бы не знал, что такое невозможно. Умные люди называют это проклятием начатого дела: не успокоишься, пока не завершишь.

А тут еще история с Мальком. Надо как-то рвануть, хотя бы начать что-то до ее приезда. Иначе – весь этот месяц псу под хвост. Отвлечешься, потом въезжать снова. И винить, кроме себя, некого…

Нужен был толчок. Чтобы начать танцевать, как любила говорить его мама, нужна печка… За спиной у него стояла кафельная печка, она была изумительно хороша, как, пожалуй, множество печек в этом городе, сложенных давно, когда хорошая кафельная печка считалась гордостью дома.

Глянцевый кафель тускнел, и легкая тень разбегалась по его гладкой поверхности, когда Ленка, прижавшись к теплой плитке щекой, громко дышала на него, сложив губы трубочкой. А потом, старательно прикусив кончик языка и наклонив голову, как первоклашка, водила пальцем по замутневшему глянцу:

– Точка, точка, запятая – вот и рожица кривая; ручки, ножки, огуречик – получился человечек…

А когда она розовым ногтем мизинца расправляла на кафельной плитке серебряную обертку от шоколада, комната заполнялась легким, как дымок, звучанием, похожим на звон сухих листьев, перебираемых ветром в осенней траве…

Тяжело вздохнув, Рыжюкас принялся перекладывать ее письма. Их толстую пачку он захватил с собой.

 
Потянуло, потянуло
Холодком осенних писем,
Желтых, красных, словно листья,
Устилающие путь…
 

Почерк у нее был ровный, разборчивый, с наклоном почему-то влево…

2

«…Я забралась в старый платяной шкаф, твоя мама уехала в санаторий, и вы кантовались у тебя, а не у Мишки-Дизеля. Вы отмечали какой-то головокружительный рекорд.

Были майские праздники, с вечера все напились, а утром, когда прямо со складчины вы отправились на стадион, Сюню тошнило, и выглядел он очень кислым. У всех был кислый вид. Но Сюня на стадионе взял рекорд.

Теперь вы его безбожно подкалывали. Мол, планка с похмелья качалась, а когда она качнулась вниз, Сюня ее и перескочил. Вы ржали и ругались неприлично как конюхи. И, перебивая друг друга, кричали, что Сюне просто повезло…

После стадиона вы, конечно, подрались. И когда Мишка-Дизель стал рассказывать про долговязого, который звезданул его кулаком по кумполу, я чуть не подавилась от смеха в этом шкафу, где невыносимо пахло нафталином…

Я давно вылезла бы из шкафа, если бы Витька-Доктор вдруг не спросил у тебя, куда запропастилась эта блядь, из-за которой вы опять влипли в историю.

Это он меня имел в виду. Я, как всегда, оказалась виноватой. На этот раз в том, что вы как следует получили.

Во всем, что с тобой случалось и случается (до сих пор!), всегда виновата я. Даже в том, что, вместо того чтобы, как все нормальные люди, учить уроки, ты торчал у нас под окнами, приводя хулиганским свистом в ужас мою бедную маму. А потом тебя выгнали из школы, конечно же, опять из-за меня. И расстались мы, конечно же, из-за меня, хотя в этом ты, пожалуй, прав…

От злости я чуть не вылезла из шкафа, но было уже поздно, потому что твой Витька-Доктор назвал меня «этой б…». Да и интересно было послушать, какие еще гадости вы обо мне говорите, когда меня нет.

Но обо мне вы больше не говорили. А стали рассказывать ужасно похабные анекдоты, в которых юмора не больше, чем в солдатских портянках. Все это длилось бесконечно долго. Когда наконец мальчишки ушли и ты открыл шкаф, я дрыхла в нем как сурок.

Потом ты пошел провожать меня и доказывал, что твои друзья совсем не придурки, ты уверял меня, что в них нужно видеть настоящих мужчин. Откровенно говоря, твои фрэнды вовсе не казались мне придурками, хотя я вам часто так говорила. Просто было обидно, что для вас я ничего не значу, и никому из этих твоих «настоящих мужчин» до меня нет дела.

Ты трепался, как всегда, без остановки, будто вел футбольный репортаж – ты боялся, что я уйду. Но я никуда уходить и не думала. Я, между прочим, собиралась остаться ночевать у тебя. Твоей мамы ведь не было. Но ты, конечно, не предложил. Ты никогда, ну ни разу ничего путного не предложил. Хорошо хоть было тепло, и мы прошлялись до утра. А когда рассвело, тебя вдруг осенило, ты даже остановился, хлопнув себя по гениальному лбу:

– Дураки мы с тобой! Запросто могли у меня остаться.

Я, конечно, ничего не сказала, хотя хорошо знала, кто из нас дурак.

А домой я пойти не могла, потому что снова приехал Лысый. Он все вечера напролет нудел маме, что мы должны уехать с ним, хотя бы ради меня, что я совсем распустилась, что пора взяться за меня по-настоящему… Мама долго сопротивлялась, но потом все же сдалась… Ее можно было понять… И мы стали готовиться к отъезду…»

3

– А тебя? – спросил Рыжюкас.

– Что – меня?

Ему явственно показалось, что он слышит Ленкин голос.

– Тебя можно понять? – спросил он.

Это смешно, но, начиная с Ленки и завершая Последней Любовницей, ни с одной из своих избранниц он никогда ничего вовремя не понимал. Никогда толком не знал, ни что они в нем видят, ни что им от него нужно…

Впрочем, не так уж он и хотел это знать: его гораздо больше занимали собственные фантазии и переживания… С Ленкой, конечно, дух захватывало, но исключительно от самопальных восторгов собственной влюбленностью и буйной неукротимостью чувств.

Нет, это не сейчас ее нет в комнате, ее тогда для него не существовало…

4

Она писала ему часто и помногу.

Про стеклянные дома: целые кварталы там просвечивались насквозь.

Про грязное парижское метро – на зимние каникулы она ездила в Париж.

Про Новый год в Париже, когда на Е лисейских полях все целуются, а у полицейских такие колючие усики… На день рождения она прислала ему белую нейлоновую рубашку… Тогда здесь не строили прозрачных домов, а такая рубашка не могла и присниться. Ее не надо было гладить, а стирать можно прямо под краном в туалете. Рыжук в ней сдавал экзамены, она была везучая. За посылку с него содрали солидную пошлину, а перед стипендией… Впрочем, причем тут деньги, когда речь шла о завтрашнем дне.Стеклянные дома нейлон, весь так называемый модерн – все это казалось им завтрашним днем… Правда, это быстро прошло.

Однажды от нее пришло совсем сумасбродное письмо на обороте бутылочных этикеток. В нем она сообщала, что по телику показывают советских хоккеистов, которых носят на руках, все вокруг истошно вопят, а по радио передают только джаз, все время джаз, до безумия, до одури – один только джаз… Она никогда не интересовалась хоккеем и очень любила джаз…

«Я не собиралась отсылать тебе это письмо. Но когда всем весело и все вокруг пьяны, а ты вдруг получаешь весточку от Рыжего, которому пришла в голову "интересная" мысль, что он соскучился и не находит смешным то, что было… И все переворачивается внутри… Я решила затолкать эти этикетки в конверт и отправить, чтобы тебе было понятно, что со мной здесь творится…»

5

Что с нею творится он, конечно, понял, поэтому тут же уселся писать ей длиннющее письмо, в которым убеждал ее, что она должна все бросить и возвращаться назад…

Но этого письма она не получила. Далеко не все его письма к ней приходили. Письма за границу тогда внимательно кем следуетпрочитывались, при этом строго отслеживалось, что бы в них не было того, что не положено.Сегодня это кажется невероятным, но людей, по долгу службы определявших, что именно не положено,и за этим следящих, было так много, что без их внимания в огромной стране не оставался никто, даже никому не известный студент.

Не получив ответа на столь решительное и деловое послание, больше Рыжук ей не писал.

Да и не до этого было, так как вскоре он женился, опять же «на слабо» и «из принципа» – чтобы стать первым «женатиком» из друзей. И еще, чтобы доказать что-то одному ему понятное – нет, не Ленке даже, а своей… будущей теще, которая, которая отчаянно свадьбе сопротивлялась, и вообще всему сопротивлялась, потому что была в ужасе от того, что ее примерная дочь связалась с таким оболтусом.

Женился он, понятно, не на Ленке. Она тогда ему уже была не нужна. Его уже совсем понесло и закрутило.

Глава девятая
ВЕРНУТЬ КОРОЛЕВУ?

1

Рано утром к Рыжюкасу заскочилбрат.

За окном, прямо перед домом, точнее, нависая над самым домом, грохотала стройка. Собственно, стройка уже заканчивалась: высотное, темного стекла здание, первый в Вильнюсе офисный небоскреб, выросло там, где были соседские сараи. Так что грохотала уже не стройка, а уборка. Башенный кран легко, как спички, поднимал в воздух балки, панели, поддоны с мусором и кирпичом. Все это погружалось на самосвалы, они, взревев, уезжали…

Маленький серый домишко у подножья столь неуместной в тихих дворах громадины, холодно смотрящей на него сотнями уже вымытых стекол, похож был на мышонка, готового юркнуть прочь от этого грохота, рева и суеты.

В окно Рыжюкас увидел, как брат пересекает строительную площадку, как он, уж слишком ретиво для своего почтенного возраста, идет по деревянным мосткам, подавшись телом вперед, по-бычьи склонив голову. Цельно шел, крупно – не зайти, а именно заскочить,он всегда так ходил, будто спускался с трибуны, ожидая оваций.

Стальные они, что ли, эти люди? Чтобы так лихо «заскакивать» – через шесть десятилетий после войны, которую они тоже оттопали не слабо. Недаром открытый и всегда загорелый лоб брата украшали три маленьких рубчика, аккуратные, как ямки от прививки, – три тяжелых осколочных ранения: девять месяцев провалялся без сознания, сам генерал Бурденко оперировал. Считали безнадежно, но залатали, залечили, беспокоит только перед ненастьем…

Так идут, чтобы заскочить и расставить точки.

Рыжюкас про себя усмехнулся: чего ему не хватает, так это человека, который расставил бы точки.

Интересно, подумал он, откуда брат узнал, что я здесь? Кажется, я никого не встречал, хотя это невероятно: не встретить никого в этом городе, где все на виду… Он поспешно достал из стола портативную печатную машинку «Консул». Ею много лет никто не пользовался, лента пересохла, каретка запылилась, но солидности машинка добавляла.

2

– Тебя разыскивает какая-то взбалмошная девица, – сказал ему брат прямо с порога. – Она нашла мой номер по справочной. И долго допытывалась, кто я такой… Сегодня ночью она приезжает, кажется, из Калининграда. Просила тебя обязательно ее встретить… Почему у вас не работает телефон?

Рыжюкас подошел к аппарату и снял трубку. Она молчала. Вчера около дома строители рыли канаву. Видимо, порвали кабель…

– Что это у тебя еще за новая история? – поинтересовался брат. – Не дождавшись ответа, спросил: – Когда-нибудь кончится твоя жеребятина? – Тут же спохватился: – Работаешь? Ну-ну, не буду тебя отрывать…

Похоже, расчет оказался верным: пишущая машинка произвела на него впечатление. Как на человека, у которого всяк работающий неприкосновенен. Уж он-то знает, что это такое, когда перебивают мысль.

– Письмо черкануть вам всем теперь некогда… – ворчливо сказал брат. – Читать письма – и то некогда, какое там писать… Хоть бы звонил… Или ты на этот раз уже «совсем насовсем»?

Он имел в виду его прошлый приезд в Вильнюс.

3

Вспомнив к шестидесяти годам про завещание отца, Рыжюкас вознамерился прожить оставшиеся четверть века счастливо.

Что для него счастье, он теперь знал: это возможность каждый вечер прочитывать вслух написанное за день.

Спокойно оглянуться на прожитое и обо всем что знает написать по хорошей книге или хотя бы рассказу – про подобное намерение он в юности вычитал у Хемингуэя.

Только тогда он еще ничего не знал, поэтому и взялся описывать свою первую любовь, полагая, что это всем интересно и дело лишь в том, какнаписать… Но прошла жизнь, кое-что узналось, появился навык связно излагать. Правда, «по хорошей книге» написать уже не успеешь, тут хотя бы одну…

Но, чтобы надолго оторваться от текучки, ему нужны были деньги, причем немалые. У него всегда была семья. И куча любовниц, и уйма обязательств. И потребность шикануть, не ограничивать себя ни в чем. Всегда неплохо зарабатывая, все-таки он был барин…

Однажды он сел и подсчитал, сколько ему нужно для того, чтобы обеспечить себе безбедное существование, вместе с возможностью спокойно творить хоть до конца дней. И придумал, как это сделать.

За этим он прошлый раз и приехал в Вильнюс, в котором «буйной плесенью» уже расцветал капитализм. Выходило все складно: уехал вроде бы за границу, а вместе с тем – вернулся домой, на родину, в город детства.

В жизни Рыжюкас многому научился и теперь, собрав весь свой опыт и «в последний раз» отложив на время литературные упражнения, начал игру в бизнес. Буквально за неделю сочинил «гениальный» и прозрачный, как либретто одноактного балета, бизнес-план, под который довольно легко получил миллионный кредит.

За несколько месяцев он построил частную клинику – специально выбрав такую деятельность, в которой ничего не понимал. Он мечтал ни во что не вмешиваться, жить на проценты. Они с лихвой обеспечивали бы все его потребности, включая возможность заняться наконец любимым делом.

Его друзей такие планы восхищали. Тем более, что, как и всегда, поначалу у него получалось.

Только брат его предостерегал и призывал опомниться, но никакие предостережения в расчет не принимались. Потом оказалось, что брат, как всегда, прав и Рыжюкас в своем бизнес-балете чего-то не учел.

На этот раз он не учел правил, по которым даже безобидные люди начинают жить в период начального накопления капитала. В своей совковой наивности (как и у всех детей развитого социализма)не разглядел «звериного оскала» развивающегося капитализма,хотя всю жизнь со школьной скамьи их пугали его «волчьими законами»…

Как только клиника заработала и доходы таки потекли ручьем, Рыжюкас попробовал сбросить все на партнеров и устраниться, оставшись на своей доле дивидендов. Тем более что во взглядах на ведение дела они разошлись. Но от игрального стола далеко не всегда можно уходить с большим кушем, да еще и с высокомерным выражением лица. Это всех раздражает.

Его бизнес топили как кутенка, а его попросту пыряли ножами. Он еле выполз живым. Пришлось ретироваться восвояси. Побитым и жалким, он вернулся зализывать раны туда, где антисоветские перемены закончились, не успев толком начаться, где все оставалось привычно совковым, и даже зелено-красный государственный флаг злые языки прозвали «закатом над болотом»…

Понятно, что вспоминать об этом сейчас и тем более разговаривать на эту тему со старшим братом ему совсем не хотелось. Да и смешно, когда у шестидесятилетнего юноши объявляется старшийбрат.

4

– Это в прошлый раз я приезжал «насовсем», – мрачно сказал Рыжюкас.

Брат хотел изречь что-то язвительное, но только боднул головой воздух и ушел на кухню. Погремел кастрюлями; в последнее время он ничтожно мало ел – новая теория. Он всегда жил в сложной системе своих спартанских теорий. И верил, что этим теориям неукоснительно следует. Он верил даже в то, что именно из-за этой неукоснительности он никогда не болеет. Хотя болел он ничуть не меньше тех, кто не следовал никаким теориям.

Вот и сейчас он незаметно для себя уничтожил обед, приготовленный сестрой на двоих, и большую миску салата из свежих огурцов со сметаной. Целую миску грубой клетчатки. Ему постоянно не хватало грубой клетчатки. Это другая теория, она несколько противоречит первой, что, конечно, не может смутить кадрового военного с тремя звездочками на погонах в два просвета, всегда знавшего, чего он хочет.

Покончив с грубой клетчаткой и старательно вымыв миску, брат отодвинул Рыжюкаса, стоявшего в дверях, и снова прошел в комнату.

Оглядевшись, он сразувсе понял.

Как и всякий полковник, решивший расставить точки, он приступил к делу: времени у него было «под обрез». Он ведь заскочил на минутку.

– Что это еще за новый лямур? Мне показалось, что у этой взбалмошной мадам в отношении тебя серьезные намерения…

Рыжюкас молчал.

– А у тебя? – спросил брат.

– У меня всегда одно намерение, ты его знаешь. – Рыжюкас кивнул в сторону стола.

– Ты работаешь, как истеричка, – брат охотно принял новый мяч. – Вы все так работаете. Как истерички. Вместо того, чтобы взять велосипед и махануть километров двадпать-тридпать по асфальту, ты надрываешься, будто в один присест можно что-то сотворить и стать всеми признанным гением. А в шестьдесят забивать «козла» во дворе с пенсионерами. И подсчитывать инфаркты.

Рыжюкас молчал. Не мог же он объяснять старшему брату, сколько ему лет.

– Скажи мне, пожалуйста, – брат перешел к излюбленной теме в их нечастых разговорах, – ну и кому теперь нужна вся эта ваша умная писанина? Неужели не надоело кромсать по живому и соревноваться, кто ловчее и дальше плюнет? Неужели не понятно, как ваше словоблудие далеко от реальной жизни и в какую пропасть оно нас завело?..

Это Рыжюкас помнил. Как и многие из старперов, брат наивно считал, что в бедах последних десятилетий виновны «ученые-рыночники», а особенно писаки-публицисты – с их призывами к демократии и свободе…

– Взбаламутили людей, а эти уроды от политики, начитавшись ваших сочинений, все и перевернули. Такую страну развалили! Теперь и сами мучаются, а о нас я вообще не говорю…

Меньше всего Рыжюкасу хотелось вступать в дискуссию.

– В политику я больше не лезу, – сказал он миролюбиво. – Хочу написать серьезную книгу о жизни. А пока довести до ума давнюю повесть о первой любви…

– Ты совсем спятил! – От возмущения брат прошелся по комнате. – Кому сейчас это нужно?! Кто сейчас вообще что-нибудь читает, кроме политики, порнографии и детективов? – Он, как всегда, себе противоречил. Но это не могло смутить кадрового военного, пусть и в отставке. – «Первая любовь»! У тебя что, в голове ничего, кроме этой манной каши? Нельзя жить прошлым… Между прочим, твой отец как раз в твоем возрасте начал новую жизнь.

Нет, оказывается, про его возраст брат не забыл.

Рыжюкас уныло посмотрел в окно.

Подъемный кран за окном покончил с мусором и стал разбирать себя, по частям складываясь на грузовик с прицепом…

5

Передохнув, брат зажмурился и снова пошел на таран:

– И как же будет называться твой очередной шедевр?

– «Вернуть Королеву». В том смысле, что нельзя победить, изменив юношеским идеалам.

Брат изобразил на лице удивление.

– Это пока рабочее название, – сказал Рыжюкас, почему-то ощутив неловкость.

– Никакую королеву вернуть нельзя, – отрезал брат. – Что ты мечешься, чего размазываешь эту манную кашу по столу? С самого начала все проиграв…

– Как раз об этом повесть. Там и эпиграф. – Рыжюкас зачем-то процитировал: – «Я сумасшедший шахматный игрок. С первого же хода я проиграл королеву и продолжаю играть, и играю из-за королевы».

– Ты действительно сумасшедший, – сказал брат. – Ты даже не знаешь, что в шахматах только двумя фигурами можно сделать первый ход – пешкой и конем.

Насквозь очевидная литературная несостоятельность младшего брата его искренне огорчала.

– Сначала ты перетрахал два батальона девиц. Три раза женился и наплодил беспризорных детей. Потом – что?.. – Его осенило: – Вспомнил про первую любовь и решил заработать на ней себе индульгенцию?.. – Полковник посмотрел на братца с любопытством.

– Причем тут это… – все еще пытался отбиться Рыжюкас. – Обычная романтичная история для молодежи… Ну и сентенция не для военных: даже ради победы в сражениях, нельзя изменять своим идеалам. А если все же приходится переплавлять в пушки монеты с изображением любимой Королевы, радости победы это, увы, не приносит…

– Очередная слюнявая чушь, – скривился брат. Он был, бесспорно, лучшим из читателей и самым оперативным из критиков: он все знал раньше, чем это написано. – Между прочим, на медных деньгах – из них отливали пушки – никто не чеканил профили королев. А за серебро пушки просто покупали. – Брат вздохнул. – Это, к сожалению, не так красиво. Хотя бы потому, что оружием чаще всего торгуют подонки…