Текст книги "Дикополь"
Автор книги: Евгений Даниленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
...Ковтун, Тур, Филимонов и Убийвовк ремнями привязывали наших убитых к танку...
Наконец все было готово.
Т-80, новехонький, виденный лично мной только на фотографии, утробно рыкнул и, выпалив из пушки, тронулся вперед. Юра Трофименко вел машину, Алик Тур стрелял из орудия, Володя Филимонов из пулемета.
Проехав так около трети площади, ребята начали по очереди оставлять машину... Первым из люка в полу выбрался, ремнем прикрутив педаль газа к рычагу поворотов, Трофименко. Расстреляв боекомплект, выскользнул Алик. За ним – Володя...
Танк с нашими убитыми, силуэтами вырисовывающимися над башней, пошел на врага один.
На несколько секунд по фронту установилось затишье. Потрепанная огнем танковой пушки и пулемета живая сила противника приходила в себя.
Наши ребята поползли прочь от удаляющегося от них танка. Вдруг он встал.
– Черт, – процедил сквозь зубы Юра, – кажется, ремень лопнул...
И – пополз обратно.
...Дернувшись, отчего враз качнули головами наши убитые, Т-80 ринулся на баррикаду... Его встретила бешеная пальба...
– Впе-еред, – одними губами сказал командир, но нам показалось, что от этой команды раскололось небо.
Без выстрела, пригнувшись, мы выскользнули из дворца и, буквально на цыпочках, полетели к левому, ближайшему к нам, флангу сепаратистов, увлеченных стрельбой.
Около тысячи лет мы неслись по покрытой выбоинами, битым кирпичом площади те сто метров, что отделяли нас от баррикады.
Мы слегка запыхались.
– Джигит лар, – негромко, но радостно закричал командир, первым подбегая к куче наваленного поперек улицы хлама, – пулемет лар билян!
Над баррикадой показалось смутно белеющее в темноте лицо...
– Э-э, – послышался начальственный голос, – вы откуда?.. Вас Осман послал?
– Осман, Осман, – не повышая голоса, но ускоряя шаг, подтвердил Лазарев и, подскочив к протянувшему ему руку высокому бородачу, ударил его ножом.
Мы были уже на баррикаде...
Автоматная очередь. У бегущего передо мной Жени – головы нет. Я метнул "Осу". Человек с автоматом, расстрелявший в упор Иванова, падает.
Выхватив кишкопоры из ножен на голенях, спрыгиваю с бетонных блоков вниз, падаю на колени, пропуская над головой мелькнувший приклад, вонзаю лезвия в парня, вопящего:
– Аллах акбар!!!
Еще несколько спонтанных автоматных очередей, озаривших вспышками тьму, криков ярости, боли, и все кончено.
Я вытираю ножи о знамя, древко которого воткнуто между мешками с песком.
Вдруг справа раздается стрельба.
Мы приникаем к бойницам, мы смотрим, мы видим, как в лучах воскресших прожекторов, к вертящемуся на одной гусенице танку (другая гусеница расстегнутым браслетом часов валяется в стороне) подбегают люди с короткими трубами. Эти трубы, взрываясь, посылают мириады разъяренных стальных шершней в звенящий, как колокол, Т-80...
Так гибнет Юра Трофименко.
...Оскальзываясь на окровавленных камнях, покидаем баррикаду. Нужно успеть как можно дальше уйти, пока тигр на площади, забавляясь утыканным гвоздями шаром, с рычаньем прыгает на него и ранит лапы.
Командир, замыкающий шествие, оборачивается, вытянув руку. На пульте дистанционного управления, который он держит, загорается красная птичка. Из Т-80, слева и справа, вырываются конусообразные лавины огня, сметая окруживших танк человечков.
Так мы похоронили своих убитых.
Тур и Филимонов – падают на левой стороне улицы.
Мы успеваем переместиться на правую и продолжаем мерно бежать по ней. А по левой, жадно обнюхав простреленные головы наших друзей, ластясь и виляя хвостом, семенит за нами костлявая...
Город продолжал методично охотиться на чужаков при помощи своих засевших невесть где снайперов. Взмахнули невидимые, но чрезвычайно острые когти... и Леня Ковтун уселся на землю, удивленно сказав:
– Все. ОН УБИЛ МЕНЯ.
Бондаренко, внезапно согнувшись, по инерции пробегает еще несколько шагов, но, ударившись об афишную тумбу, валится на тротуар...
По улицам молчаливым, пустынным мы бежали друг за другом, по привычке стараясь попадать след в след. Толчок ногой, и, пока тело находится в воздухе, можно расслабиться, отдохнуть. "Поле чудес", седой, улыбчивый, смертельно усталый, прожженный крупье... Вращающаяся рулетка...
– Буква?! Назовите букву! Или вам желательно назвать целиком все слово?..
– Желательно – все слово целиком.
– Внимание! Наш игрок назовет слово... Тишина в студии! Итак?..
О, какая тишина в студии.
– Ваше слово?
Он выруливает из-за угла дома, этот автомобиль. Светя фарами, наполненный разодетыми в камуфляж людьми, спешит к площади, туда, где обложили русских собак.
– Ля илляха иль алла! – распевали пассажиры старенького, раскрашенного в цвета пачки из-под сигарет "Мальборо" "Москвича", постреливая из окон в воздух.
Максим, приподнявшись с тротуара, взмахнул рукой. Перед "Москвичом" грохнуло, блеснув нестерпимой яркости огоньком. Ослепленный, "Москвич" вильнул вправо, влево, отчаянно заскрипел тормозами и застыл... перед Портновыми в темных очках, разом вскинувших пистолеты. Раздались хлопки, и спешащие на войну мужики, визжа и охая, попытались заползти под сиденья, протиснуться под обшивку и коврики по-праздничному освещенного авто...
Кое-кому, в последний момент, это удалось.
Мы вытаскиваем убитых из по-клоунски размалеванной легковушки. Петя Тихонов усаживается за руль, ждет, покуда все отъезжающие втиснутся в жалобно скрипящий рыдван, и трогает под напевный мугам, льющийся из магнитофона.
Развернувшись, мы поехали в обратном направлении.
– Выдвигаемся, – ставил нам командир задачу, – с северной стороны. Останавливаемся за барханами, от аэродрома примерно метрах в двухстах... Дальше – ползком. Иванов убирает часового на караульной вышке...
Вдруг впереди послышалась канонада... Затем – тишина, и несколько взрывов, от которых прошла волна под колесами нашего авто.
В отдаленье рокочет весенний гром... Стремительно приблизившись, он лупит, словно кувалдой, по крыше "Москвича" и замирает. В полнеба, алым знаменем колышется тихое зарево.
...Задрав капот, наш автомобиль с натужным, почти человеческим стоном протиснулся между барханами с северной стороны аэродрома... Убирать часовых уже не стоило. Как коврики с перил балкона, они свисали с изрубленных гигантскими топорами вышек.
И кто-то, вспахавший летное поле шестидесятилемеховым плугом, позаботился о том, чтоб, чиркнув спичкой, поджечь нашинкованные части крылатых машин, догорающие в пьяных глубоченных бороздах.
"Поле чудес", крупье, вращающаяся рулетка...
– Буква?! Назовите букву! Или вам угодно назвать все слово целиком?.. Внимание!!! Игрок называет СЛОВО... СЛОВО из одиннадцати букв!
– ПРОСТИТУЦИЯ...
Мы были элита. Вскормленные с ножа. Убийцы без страха и упрека. И что же?.. Как выяснилось, никто и не думал беречь подобную драгоценность.
Мы, Взвод с отгрызенной (чтоб можно было вырваться из капкана) лапой, насилу отыскали среди полыхающего железного хлама маленький белый вертолет. "Пчела", покосившись набок, стояла на вздыбленном бетонном пятачке в стороне от летного поля, это ее и спасло.
Выкинув наполнявшие вертолетик посылки, мешки с корреспонденцией, откатив "Пчелу" на более-менее ровное место, мы начали втискиваться в нее.
Командир поднял почти игрушечную машину в воздух. "Пчела" вела себя превосходно. Дрожала от натуги, но продолжала карабкаться вверх и четко слушалась руля. Набрав высоту около пятидесяти метров, мы уже совсем было приготовились лететь туда, где нас, впрочем, никто не ждал... в этот момент на крышу погруженного в темноту аэровокзала из чердачного окна выбрался, держа на плече обрубок толстого бревнышка, какой-то двуногий.
Никто его не увидел, лишь я. Вот что: чтоб поразить цель, снайперу требуется около двух с половиной секунд – это время, необходимое, чтобы взять оружие наизготовку, прицелиться и спустить курок.
Однако не только целиться, но и брать СВД наизготовку было уже поздно, и неведомый человек, в позе лучника раскорячившийся на фоне заснеженной крыши (слегка подсвеченной снизу дымным пожаром), будет сниться мне до конца дней. Из бревна его, сзади, вырвался огненный шлейф...
Теряя по дороге своих пассажиров, вываливающихся из нее один за другим, "Пчела" с оторванным брюхом кружилась в воздухе...
Подполковник Лазарев, дергая вожжами, пытался править нашей лошадкой. Он, шпоря ее, что-то кричал. Тщетно.
Вертолет перевернулся в воздухе и, горючей слезой по щеке Бога, заскользил вниз.
Вертолет пал на сгрудившиеся на окраине города домишки. Лопасти винта рубанули по крышам. Визг, скрежет металла, снопики искр...
Местом нашего приземления, по-видимому, стал курятник. Я открываю глаза, и вот размешивающий звездное небо пропеллер – одна лопасть лихо загнута вверх, другая закручена в штопор. Куриные перья кружатся, порхают, как снег...
Лазарев, привалившись лбом к саманной стене, отдыхает на пилотском сиденье. Руки командира, как положено, покоятся на рычагах, из затылка веером торчат кости, из ушей, пульсируя, течет кровь.
Я приподнимаюсь с земли, на которую выпал из салона "Роллс-ройса", видимо, в тот самый момент, когда встречный ледокол имени Ленина неловко задел его накрахмаленной своей манишкой, шарю рукой рядом с собой... Из-под слоя куриного помета выдергиваю СВД. Оптический прицел смят. От приклада остались лишь щепки.
Толкаю дверь сарая плечом... Двор уже полон. Вижу женщин, детей, стариков, мужчин с тяпками, мотыгами, топорами. Пробуя пальцем лезвие своего ножа, пытаюсь припомнить, какая передо мной стоит задача? Кажется... я должен сказать речь этим, с горящими нестерпимой симпатией глазами, мужчинам, а также их женщинам, детям, ну и, разумеется, старикам... Старики – самые благодарные слушатели! Один из таких, помнится, заслушавшись лекцией, пырнул напильником Костанжогло... Пытаюсь сделать выпад вперед. Но нет сил...
Выпустив нож, под градом ударов, я валюсь на камни кавказского дворика.
Вначале слышится доносящийся издали рокот вулкана. Потом ко мне возвращается зрение, и я обнаруживаю, что нахожусь в просторном, с низким потолком помещении, скорей всего – подвале. Меня окружают выкрашенные зеленой масляной краской стены, бликующие в свете забранной стеклянным колпаком в металлической сетке лампы.
Дальнейший осмотр позволяет установить, что я распростерт на нижнем ярусе двухэтажных, сваренных из металлического уголка нар, выкрашенных в тот же приятный глазу цвет, что и стены. Подо мной обычный солдатский черный тюфяк. Парочка таких же, в свернутом виде, лежат на верхнем ярусе нар...
Ну, и что все это означает? И где, черт побери, извергаются вулканы?!
Я попытался привстать...
Кто-то сидящий внутри меня приложил к моему сердцу раскаленную добела кочергу, и вот теперь нужно ждать, пока кочерга остынет...
Когда она приобретает малиновый цвет, мне... начинает сниться довольно покойный и сладостный сон о девушке с милым лицом и русою челкой. Отдувая с глаз эту челку, незнакомка нестерпимо блестящим пинцетом зондирует рану в моем бедре. Вдруг наши взгляды встречаются.
– Вот мы и очнулись, – воскликнула девушка. – Давно бы так! Третьи сутки без памяти... Ну, давайте знакомиться. Я – Оля Остащенко, медсестра. А вы?
"Я, – хочется мне сказать, – рейнджер спецназа Серега Иванов". Но потом я вспоминаю, что сказать этого не могу.
– Простой мирный житель, собирающий в вашем лесу ананасы... Кстати, где мое сплетенное из ивовых прутьев лукошко? Перочинный ножик? Компас, без которого грибнику заблудиться в лесу как дважды два?..
– Шутник, – усмехается медсестра и... вдруг выдергивает из меня пинцетом черную извивающуюся гадюку.
– Ай... Оля, где грохочут вулканы?
– Это не вулканы, миленький, это ваша армия штурмует наш город...
– Оля, который сейчас час? Какое сегодня число?
– Тридцать первое декабря, миленький. Без пяти минут ноль часов... – и, после паузы: – С Новым годом!
Ко мне приходят какие-то люди. Рассаживаются вокруг принесенных с собой, видать, из соседней комнаты, стульях, но один из гостей остается стоять. В камуфляже, черной вязаной шапочке, с редкой русой бородкой, он выкрикивает юношеским тенорком:
– Фамилия?!
– Не помню.
– Звание?!
– Не помню.
– Номер части?!
– Не знаю.
– С каким заданием прибыл?!
– Забыл.
В это время остальные пришедшие, их трое или четверо, молча сидят, курят.
– Фамилия?!!
– Не помню.
– Звание?!
– Не помню.
– Номер части?!
– Не знаю.
– С каким заданием прибыл?!
Посидев, покурив, прислушиваясь к нашему диалогу, неизвестные встают и удаляются, всякий раз забирая с собой стулья. Последним покидает помещение юноша со светлой бородкой. В дверях он оглядывается на меня, делая рукой жест, словно перерезает себе горло.
Я лежал на черном тюфячке, думая о стране, кажущейся такой далекой... Наутро после Нового года ее, конечно, тошнило, она была улита блевотой, моя страна, усыпана конфетти, китайскими хлопушками и стеклом вдребезги разбитых бутылок из-под шампанского "Вдова Клико".
– Фамилия?!
– Чапаев.
– Звание?!
– Легендарный начдив.
– Фамилия?!
– Отвали.
– Специальность?!
– Сапожник...
– С каким заданием прибыл?!
– Покорить Кавказ. Отсель грозить мы будем шведу...
В дверях ведший допрос оборачивается, встречается со мной взглядом и проводит ребром ладони по своему кадыку. Этот юноша, как мне известно от Оли, является сыном Бугаева, зовут его Эльбрус. У него такой вид, будто он плохо кончит...
Из-за стены, слева, не такие уж они здесь толстые, время от времени доносятся крики снегурочки, веселящейся возле елки. От этих криков меня мороз продирает по коже, и я пытаюсь откусить себе язык. Для чего? Да для того, чтоб вызвать бурное кровотечение с последующим летальным исходом. Но я слишком слаб. Я лежу, прислушиваясь к снегуркиным воплям, слезы катятся у меня по лицу. И вдруг наступает тишина...
"Нет, – мысленно умоляю я (кого?). – Нет же... Не на..."
– Я... ОФИЦЕР... РУССКОЙ А-А-АРМИИ!!! – вырывается из-за стенки вопль человека, проснувшегося в могиле. – Я!.. РУССКИЙ!.. ОФИЦЕ-Е-ЕР!!!
Голос мне совершенно незнаком.
– Фамилия?!
– Кропоткин.
– Звание?!
– Революционер.
– С каким заданием прибыл?!
– С секретным.
– С ка-ким?!
– Ходить по городу и плевать в урны...
Оля делает мне очередную инъекцию.
– Оленька, ты наркотики колешь мне?
– Да вы что! Это всего лишь глюкоза...
И смерив меня неподражаемым взглядом:
– Это, может, у вас там... А у нас не гестапо.
– "У нас"... Но ты ведь русская.
– Я родилась – здесь. Видели бы вы, что они сделали с городом... Как фашистов в Берлине бомбят!
Вопль снегурки.
– Так, говоришь, не гестапо?..
Оля молчит. Потом поднимает глаза. В них такая усталость...
– А вы?.. Вы – пришли их убивать. Им жалеть вас трудно.
– Я-А-А!.. РУССКИЙ!.. ОФИЦЕ-Е...
Я не могу откусить себе язык! Я покрываюсь холодным потом и, полязгивая зубами, дрожу.
Ах, как я слаб... Я могу лишь тихонько глотать слюну и шепотом отвечать на вопросы.
– Фамилия?!
– Гагарин.
– С каким заданием прибыл?!
– Запустить... кое-кого... в космос...
...Характерный жест, ставший, похоже, тиком.
– Оля...
– Что?
– Оля, яду дай мне.
– Еще чего! Вам жить да жить...
– Дай мне яд! Падаль, мразь, подстилка!.. Да-ай!!!
– Что, что? Говорите громче...
Но уже входят, расставляют стулья, садятся. Среди знакомых замечаю несколько новых лиц.
– Фамилия?!
– Попандопало.
– Ну, достаточно, – неожиданно говорит один из новоприбывших, с усиками а-ля Бугаев, пожилой, в новеньком, как все они, камуфляже, и продолжает, наклонившись ко мне: – Я – Салман, заместитель начальника шариатской безопасности... А ты – Сергей Сергеевич Иванов, кличка Нож, лейтенант диверсионной группы из ГРУ... Как видишь, нам все известно. Мы только одного не знали – откуда вас ждать. Поэтому пришлось пропустить до дворца группу. Никто не думал, что это будет таких жертв нам стоить. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Лучшие сыны республики в это самое время, как мы тут с тобой говорим, гибнут на улицах города, пытаясь остановить врага. Города мы, скорее всего, не удержим. Придется отступить. Мы уйдем в горы, чтоб продолжить борьбу. Лейтенант, боевая выучка вашей группы не может не вызывать восхищения... Должны признать: подобных специалистов у нас нет. Да, у нас много ребят, прошедших Афганистан, имеющих боевой опыт, но в спецподразделениях вашего уровня никто из них не служил. Кадровая, знаете ли, политика и все такое.
Тем временем у нас возникла большая нужда в подрывниках, снайперах, бойцах, подготовленных по типу рейнджерских подразделений. Короче, моим командованием поручено сделать тебе следующее предложение...
И было сделано предложение.
– Нет.
– Нет?
– Так точно.
– Твой ответ, лейтенант, вызывает у меня как у офицера уважение... Но подумай хорошенько. Ты – профессионал. Убийство – твоя работа. Мы за твою работу платим деньги. Ты работаешь у нас три года. Потом, если захочешь, сможешь остаться, не захочешь, сможешь уехать в Россию, купить там квартиру и жить. Мы дадим тебе настоящие документы. Контракты нам с тобой, сам понимаешь, заключать смешно. Мы даем тебе наше слово. У нас слово значит больше, чем у русских... Хочешь послушать одну запись? Послушай.
Щелчок клавиши магнитофона.
...Длинные телефонные гудки. Щелчок. Мелодичные электронные трели...
– Алло?
– Генерал Косяк?
– Слушаю!
– Аслан беспокоит...
– Какой еще Аслан? Э-э... послушай, откуда у тебя номер моего телефона?!
– Товарищ генерал, я по другому поводу...
– Ну, ты, Чечен-Оола, даешь... Ф-фу... Аж в жар бросило. Подумать только, начальник бугаевского штаба как ни в чем не бывало звонит ко мне домой!
– Помните меня, тарищ генерал?
– Помню, когда служил в Германии, и капитан Аслан Чечен-Оола был у меня в полку лихим комбатом!
– И я вас, тарищ генерал, не забыл. Многому хорошему я у вас научился... Сейчас пригодилось.
– Змей! Подкалываешь меня?.. Да-а, Аслан, наломали мы дров с этой танковой атакой на город...
– Мысль, тарищ генерал, была неплохая. Вы думали, что, увидев танки, мы разбежимся...
– Что же вы не разбежались, сукины дети?
– Говорят, в России два полководца: генерал Расстояние и генерал Мороз! Они, в основном, и выигрывают все битвы... У нас таких генералов нет, вот и пришлось нашим воинам расстрелять ваши танки в упор.
– Да-а... Подставились мы, Аслан, крепко. Много гробов...
– Что, тарищ генерал?
– Много гробов, говорю, сюда от вас поступает... Мы ожидали, что будет поменьше.
– А-а... Я, тарищ генерал, звоню вам как раз по этому поводу.
– Что такое? Слушаю внимательно, Аслан...
– Да вот такая, как у вас говорят, петрушка... Помните, вы к нам группу "черных беретов" заслали...
– "Черных беретов"?.. Каких "черных беретов"?! Никого я не посылал! Впрочем, продолжай...
– Нам тут удалось захватить двоих...
– О-о, черт!
– Что, тарищ генерал?..
Да это я на телефонную связь... Что-то плохо слышно...
– Алло! А как сейчас слышно?
– Сейчас хорошо...
– Значит, к нам в плен попал подполковник Лазарев, по кличке Хук, и лейтенант Иванов, по кличке...
– Ничего не пойму, Аслан, ты о чем? Ты хочешь мне всех, кого вы в плен забрали, перечислить?
– Нет, только этих двоих "черных беретов"...
– Аслан, Аслан...
– Тарищ генерал, мы хотим обменять Лазарева и Иванова на наших разведчиков, которых вы арестовали в Москве!..
– Ничего не понимаю, о чем ты? Послушай, Аслан, сегодня воскресенье, у меня выходной. Я сейчас на рыбалку собирался... Вдруг – телефонный звонок! "Кто бы это такой, – думаю, – с утра пораньше меня беспокоит?" А это ты... Так что я сейчас отправляюсь прямо на рыбалку! А ты, Аслан? Чем думаешь заняться?.. Ты, от всей души тебе советую...
Щелчок клавиши.
У заместителя начальника шариатской безопасности бледное, изглоданное бессонницей лицо. Он словно с трудом держит свои глаза открытыми. Сверху глухо, но уже гораздо отчетливее, чем раньше, доносятся удары ногами в дубовую, покрытую искусной резьбою дверь.
– Итак, лейтенант?..
– Ответ прежний.
– Салман, – пошевелившись, вполголоса роняет кто-то из сидящих, – может быть, немного пыток?
На лице Салмана раздумье. Он вопросительно смотрит на медсестру.
– Из человека, – равнодушно произносит она, – вытекло около трех литров крови... Странно, что он вообще еще жив.
Салман прерывисто вздыхает.
– Ну что ж, – вздыхает и кто-то из сидящих, невидимый мне, – подождем, подождем...
Спецназовцы отступают, меняют направление движения, путают след. Бывает, чтоб вырваться из западни, рубят себе руки. Тем из них, кто попадает в плен, вспарывают животы и вешают пленников на их собственных внутренностях. Чаепитие с пленными спецназовцами не практикуется.
Саша, Леня, Петя, Алик, Андрей – каждый из них взял за свою – тридцать, пятьдесят, сто жизней...
Я поднимаюсь со своего ложа, голый, запеленутый в бинты. Я могу двигаться! Я направляюсь к двери, это недалеко, каких-нибудь двадцать километров хода... И вот я возле нее. Дорога-то, оказывается, шла все время в гору, черт знает как, на какую я забрался высоту, и вот теперь не хватает кислорода, пот градом, ноги дрожат... О, чудо! Дверь не заперта. Налегаю на нее всем телом, наконец приоткрываю эту толстую, снабженную специальными штурвалами, выдвигающими засовы, бронированную заслонку и через щель выползаю в коридор.
Там, справа в углу, за освещенным настольной лампой столом, сидит, уронив голову на руки, медсестра Оля. На столе блестят металлическая коробочка со шприцами, стеклянные пузырьки, ампулы. Рядом с ними брошено вязанье...
– Оля, что ты вяжешь?
– Свитер себе вяжу. Скоро в горы. А там холодно.
– И что ты будешь делать в горах?
– То же, что и здесь: перевязывать раненых, ухаживать за ними...
– Для чего?
– Такая у меня работа. Я выучилась на медсестру и вот...
Мимо спящей крадусь на цыпочках к двери в дальнем конце коридора.
Чудеса продолжаются. И эта дверь не заперта... Комната за нею пуста. Ярко, слегка помигивая, горит лампочка в стеклянном колпаке под потолком, освещая висящие на стенах наглядные пособия по действиям населения при ядерном взрыве, желтый кафельный пол, железную койку, стоящую посередине комнатки. У койки, на табурете – динамо-машина.
Стон...
Оборачиваюсь. Стон повторяется... В углу, слева, замечаю чернеющую в полу дыру. При ближайшем рассмотрении она оказывается закрытой грубой решеткой, сваренной из прутьев арматуры. К ней, тем же пьяным "сварным", присобачены вырезанные из пятимиллиметровой брони торчащие, словно заячьи уши, петли. В них просунут болт, закрученный гайками.
Ложусь на живот. Всматриваюсь в темноту за решеткой. Из царства подземного короля несется зловоние, слышится отдаленный шум какой-то реки... И – вновь стон.
– Тарищ подполковник, – тихонько зову я.
Длинная пауза. И – так всплывают со дна к поверхности пруда громадные карпы – в темноте проявляется чье-то лицо...
Но это не Лазарев. Голова неизвестного обмотана колючей проволокой, отчего сдается, будто на нем шипастый колпак.
– Не правда ли, – шепчет гость из тьмы и, подняв вверх, показывает мне лохматую крысу, – на белочку похожа?
– Товарищ подполковник, – повторяю я, не в состоянии отвести глаз от звезд, вырезанных на плечах незнакомца. – Это я, лейтенант Иванов...
– Видишь ли, – не слушая меня, продолжает обитатель подземелья, любовно поглаживая крысу обрубками пальцев, замотанными в белоснежные бинты, – мне нужно выбрать для моей белочки имя. Ах, на свете столько имен! Я, признаться, нахожусь в затруднении. Элла, Марта, Виолетта, Полина, Роза... Какие имена, какие имена! Послушай, ты не мог бы помочь мне? Как, ты говоришь, тебя зовут? Лейтенант Иванов? Звучит неплохо... Кажется, я знал одного Лейтенанта Иванова. Давно... Забыл... Впрочем, он всегда был середняком. Не самым храбрым, не самым сильным, не самым умным среди остальных... Почему же все наши парни умерли, а ты остался жив? А, Лейтенант Иванов?..
– Не знаю, тарищ подполковник.
– Ну и не ломай себе голову этим, не мучайся... Однако я здесь заболтался с тобой, а между тем моя белочка зевает. Ей пора спать... Пожалуй, я нареку ее Лаймой Вайкуле. Помнится, была на свете такая певица рыжая, толстая и большая! Пока, дружок...
Забинтованный карп, вильнув обрубленной мужской кистью, начал растворяться во тьме. Я попытался его изловить – да, дотянуться до него сквозь прутья решетки, но от этого неистового усилия окончательно изнемог и, рыдая, опрокинулся в сон...
Мне тотчас начинают сниться огнеглазые юноши, волокущие меня мимо железной кровати и динамо-машины – по коридору. Далее: будто бы я вплываю на их руках в широко распахнутую, украшенную штурвалами дверь, торжественно направляюсь к знакомым до боли нарам. Меня с размаху швыряют на мой черный, кажущийся с высоты крохотным, тюфяк...
Кружась, я лечу к нему из своего поднебесья, а голос Оли звучит на фоне идущих надо мной облаков:
– Ребята, осторожней! Вы же его убьете...
Голоса ребят раздаются из воробьиной, на берегу Москвы-реки ночи:
– Ничего этой свинье не будет!
Я не знал, сон это был или явь, и мучительно размышлял над этим, когда лампочка под потолком, мигнув, погасла.
Заскрипела дверь, в комнату, держа перед собой горящую керосиновую лампу, вошла медсестра. Поставив лампу на вмурованный в стену металлический лист, заменяющий стол, девушка отошла в сторону, остановилась, прислушиваясь к топоту того сумасшедшего, который плясал над нами в чугунных ботфортах.
Замечаю, что на Оле вязаный свитер.
Вдруг – шаги, голоса. Ближе, ближе... Появляются давешние огнеглазые юноши из сна. Их одежда в известковой пыли, лица закопчены, руки грязные и покрыты ссадинами. У каждого на груди автомат.
– Вставай! – кричит мне один из вошедших, в кожаной куртке, опоясанной офицерским ремнем. – Пошли!..
– Надень это, – приказывает другой, в синем "адидасе", и швыряет мне под ноги засаленное тряпье.
Поднимаю с пола невообразимо грязные джинсы, изорванную солдатскую куртку с желтым танчиком на груди.
– Пошевеливайся, – топает ногой третий и ласково просит медсестру: Олечка, помоги ему...
Кое-как одевшись с помощью девушки, сунув ноги в кирзовые, с обрезанными голенищами бахилы, покидаю свой закуток.
Следуя командам "прямо", "налево", "направо", спотыкаясь, бреду по изгибам лабиринта, освещаемого фонариками в руках моих провожатых, и вот впереди забрезжил свет. Мы входим в просторное, с высокими потолками, убежище. Ряды солдатских двухъярусных коек, на которых лежат люди в бинтах. Повсюду кучи битого кирпича. Через заплетенные искореженными прутьями арматуры дыры в стенах свободно врываются солнечные лучи, грохот взрывов и треск пулеметных очередей... Раненые лежат и на полу, рядами вдоль стен. А вон, в уголку, вповалку – промерзшие, пропитанные вишневым соком щепки от дерева, которое сейчас рубят.
Мимо меня проносят брезентовые носилки с красивым, похожим на Фиделя Кастро, безногим.
Они сидят в стороне, на стульях у широких, ведущих наверх ступеней. У них землистые от усталости, но гладко выбритые лица, офицерские расстегнутые бушлаты.
Меня выталкивают вперед. В одном из людей в бушлатах я узнаю заместителя начальника шариатской безопасности. Сидящий рядом с ним человек мне тоже известен по фотографиям из газет. Остальных вижу впервые.
Заместитель начальника шариатской безопасности что-то говорит своему соседу на ухо, в то время как тот глядит на меня. Взгляд – тяжелый, немигающий, не выражает ничего, кроме холодной, немного утрированной жестокости.
– Я – Аслан Чечен-Оола, – доносится до меня, – начальник штаба армии президента Бугаева! Сегодня утром убит Эльбрус, сын президента...
Мне припоминается светлобородый юнец, задавший мне столько вопросов. И вот его уже нет.
– Накал борьбы, – твердил Чечен-Оола, – нарастает... Поглядим, что запоют русские, когда мины начнут рваться в Кремле... Ты нужен нам, – слегка подавшись вперед, рявкнул начальник штаба. – Мы откроем диверсионную школу, пошлем туда своих лучших ребят!
Я представил: взявшись за руки, эти самые лучшие ребята, с кинжалами в зубах, шагают в школу.
Аслан Чечен-Оола, грузно поднявшись со стула, взял со снарядного ящика каракулевую шапку-ушанку, обеими руками положил ее на свою что-то рано поседевшую голову.
– Пойдем.
Мы выбрались из подземелья на первый этаж, в еще большей степени представляющий собой задымленную свалку.
– Ничего, что я с тобой на "ты"? – искоса взглянув на меня, поинтересовался Чечен-Оола. – У нас, видишь ли, нет ни обращения на "вы", ни отчеств.
Я промолчал, решив, что начальник бугаевского штаба обладает своеобразным чувством юмора.
Мы начали взбираться по лестнице, вернее, по тому, что от нее осталось: бетонные ступеньки и площадки, искромсанные стальными клыками.
Трое огнеглазых поспешали за нами. В окна то и дело влетали пули, осколки, визжа и пощелкивая, они метались меж стен.
Чечен-Оола, не замечая их, заложив руки за спину и, слегка покачивая головой, продолжал подниматься наверх. Карабкаясь следом, я старался не споткнуться и не упасть вниз. Конвоиры дышали мне в спину.
Мы выбрались на дворцовую крышу. Там, прячась за мешками с песком, повстанцы строчили из автоматов по тому, кто носился вокруг дворца с железною палкой, колотил ею по стенам, высекая из них каменную крошку и искры. Временами палка попадала в щель между мешков, и тогда защитник дворца, отлетая от бойницы, вертелся, как бильярдный шар, рассеивая кажущиеся черными брызги.
Аслан Чечен-Оола помаршировал вперед, переступая через убитых, отшвыривая носком сапога гильзы от снарядов парочки трудящихся на крыше зениток.
– Эй, Аслан! Аслан! – послышался крик.
Чечен-Оола слегка повернул голову. От бойницы, торопливо перезаряжая автомат, к нам спешил некто в прожженном камуфляже. За ним увязалось еще примерно с десяток таких же красавцев...
Реакция Чечен-Оолы была мгновенной. Отбросив свою напускную тяжеловесность, он прыгнул вперед, схватил за ствол направленный на меня автомат и резко поднял его вверх... Цепочка трассеров ушла в небо. Таким образом, с первой попытки расстрелять меня крепышу, пахнущему жженой тряпкой, не удалось. Это попытались было сделать его друзья, однако сопровождавшие меня юноши уже сомкнулись перед нами, с автоматами наизготовку. Затем между начальником штаба и оборванцем произошел следующий диалог:
– Аслан! Аслан, где ты его прятал?.. О, ты хитер! Зачем сказал, что второй русский умер?.. Послушай, Аслан, отдай его мне, ведь тебе известно, что он один из тех, кто убил моих родственников, служивших во дворцовой страже... Аслан! Ты знаешь законы... Отдай русского, и я вспорю ему живот.
– Еще чего, – отвечал Чечен-Оола. – Хватит с тебя и одного. А этот русский принадлежит республике! Еще не хватало, чтоб ему каждый вспарывал живот... Ты хочешь пойти против республики, Заза?!
– Аслан, Аслан, не играй в слова! Этот русский убил Руслана, Заура, Вову Тесоева и Алика, сына тети Наташи, родной сестры Хаджимурада Саитова, моего, ты знаешь, дяди со стороны отца, борца, знаменитого чемпиона! Несмотря ни на что, я зарежу...
