Текст книги "Севастопольская страда (СИ)"

Автор книги: Евгений Белогорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Нельзя сказать, что и советская сторона не понесли потери в результате этой схватке. Стремясь спасти свои гаубицы, немцы открыли ураганный огонь по предполагаемому месту нахождения батареи старшего лейтенанта Беспятова, который был не меньшим патриотом своей Родины, чем Хадима. Он продолжал вести огонь из своих орудий до тех пор, пока не получил подтверждение от наблюдателя об уничтожении вражеских гаубиц.

Только потом, он отдал приказ о смене позиции. Потеряв от вражеского огня одно орудие и двенадцать бойцов убитыми и ранеными, батарея Беспятова благополучно сменила свою дислокацию, ибо для этого ей требовалось гораздо меньше сил и времени, чем противнику.

Также понесла потери и сама 365-я батарея. Снаряды гаубиц лейтенанта Хадима, если не уничтожили орудийную башню, то полностью заклинили её поворотный механизм, в результате чего, орудия майора Александера могли стрелять только в одном направлении.

Знали об этом солдаты 213-го полка полковника Гитцфельда или нет, неизвестно, но едва прозвучал сигнал к атаке, они смело бросились на штурм батареи, покинув свои воронки и окопы.

До передних русских траншей им нужно было пробежать чуть больше двадцати пяти метров. Для полных ярости и жажды мщения крепких молодых людей, пробежать это расстояние просто ерунда, семечки, но на деле это оказалось трудным делом.

Ещё до начала атаки по воронкам перед батареями, где скапливались немецкие солдаты, нет-нет, да и ударяли советские минометы. Их появление в этом месте было неприятным сюрпризом для штурмовых групп, но они терпели. Однако когда немцы пошли в атаку, выяснилось, что минометов у противника довольно много. Они создали плотный фронт огня, через который не все штурмовые группы смогли преодолеть без серьезных потерь.

В этом состязании металла и плоти, немцам очень бы помогли штурмовые орудия но, к огромному сожалению, их число было ограничено. Понеся существенные потери в предыдущих боях, Манштейн решил приберечь их для взятия фортов 'Молотов' и 'ГПУ'.

Генерал решил изменить свою тактику после второй неудачной атаки, когда полковник Гитцфельд сообщил о понесенных потерях и потребовал прислать САУ. В противном случае он не мог ручаться за успех наступления.

После этого разговора 'штуги' были присланы, но полностью переломить исход боя в пользу немцев они не смогли. Полковник Шадрин подтянул резервы и всего, что смог добиться командир 213-го полка, это временно изолировать батарею майора Александера от главных сил фронта.

Ни о каком продвижении войск по направлению северной бухты не могло идти и речи. Немецкие соединения были вымотаны и обескровлены и требовали замены.

Манштейн стоически воспринял сообщение об успехах его войск. Насмешница Судьба вновь вернула ему его ехидные слова, недавно сказанные командующим в адрес Фреттера-Пико.

– Все хорошо, – бодро вынес свое резюме генерал, на вечернем совещании в штабе армии. – Завтра саперы 24-го инженерного батальона, зачистят 'Максим Горький' и мы сможем продолжить свое наступление к Северной бухте. Что касается полковника Гитцфельда, то его солдаты сделали все, что смогли и их нужно заменить.

– Но кого мы пошлем в бой на 'Молотов' и 'ГПУ'? недавно присланных бременцев полковника Лейбеля? Это наши самые свежие части – спросил начальник штаба, но командующий покачал головой.

– Бросьте завтра в бой румын. Мне надоело видеть, как они только изображают активные боевые действия, намериваясь въехать в поверженный Севастополь на наших плечах. Пусть они не добьются серьезного успеха, но тем самым сохранят жизни немецких солдат.

Во время боев за 365-ю батарею, немецкая авиация не могла принимать активного участия, боясь своим ударом задеть собственную пехоту. Правда, перед третьей атакой запрос на нанесения удара по врагу все-таки поступил и 'юнкерсы' вылетели на бомбежку, но тут произошел неприятный конфуз.

Противник каким-то образом узнал о ракетных сигналах обозначающих присутствие немецких войск и сумел дезориентировать пилотов Люфтваффе. Целый рой зеленых ракет выпущенных с земли, заставил их сбросить большую часть бомб на немецкие силы изготовившихся на нейтральной полосе к атаке.

Урон был небольшой, но сам факт 'дружественного огня', серьезно охладил наступательный пыл немцев.

Разгневанные пилоты, узнав о своей фатальной ошибке, выместили всю свою злость на городские кварталы Севастополя. Смертоносным градом падали немецкие бомбы на дома мирных людей, школы, больницы, госпиталя.

– Все они недочеловеки и чем мы больше убьем их сейчас, тем легче нам будет потом. Начиная эту войну, фюрер даровал нам право убивать их по своему усмотрению, и мы действуем против этих дикарей так, как считаем нужно – гордо вещали питомцы Геринга борзописцам из министерства пропаганды и те с восторгом строчили в своих блокнотах, спеша увековечить их отлив в граните.

В этот день в Севастополе как никогда прежде было много пожаров, черный пепел от которых поднимался в высокое синее небо. Горько было смотреть, как фашистские варвары терзали славный город, но не везде им был праздник. Советские зенитчики смело вступали в неравную схватку с гитлеровскими стервятниками и иногда добивались победы.

Нет-нет, но объятые дымом и пламенем, хваленые германские асы срывались с небесных высот и, прочертив жирную черную черту, падали на землю. Конечно, подобных случаев было мало, но один их вид вызывал ликование в душе осажденных севастопольцев, побуждал их к сопротивлению врагу.

Особенно отличилась в защите города, батарея 'Не тронь меня'. Её зенитчики смогли сбить целых три самолета из сорока семи машин, пытавшихся уничтожить батарею. Два 'лаптежника' и один 'фокер' пополнили её боевой счет, что ещё больше разозлило немцев. Многие пилоты мечтали уничтожить 'Не тронь меня', но батарея была очень зубаста и каждый раз бомбы падали куда угодно, но только не по цели.

Обер-лейтенант Макс Ульрих Родель, был опытным пилотом 'штуки' несмотря на свои двадцать четыре года. Много автомашин, орудий, танков и солдат противника, он успел уничтожить за три неполных года войны. По личному приказу фюрера он был награжден Рыцарским крестом и теперь был представлен к награждению дубовыми листьями.

Уничтожение треклятой русской батареи было для него делом чести. Много раз он атаковал 'Не тронь меня' и все безуспешно, но на этот раз, немецкий ас решил применить против врага нестандартный ход. Дождавшись, когда солнце стало садиться, он решил атаковать батарею со стороны моря.

Столь неожиданный ход, по мнению немецкого аса должен был застать противника врасплох. Огонь будет открыт с опозданием, и он успеет вогнать бомбу точно в цель. Заходившее за горизонт солнце действительно сильно мешало сержанту Зуеву, но вот паники или страха, когда сигнальщик истошным голосом закричал: – Справа немец! – у сержанта не было и в помине.

Быстро оценив обстановку он развернул орудие и несмотря на световые помехи открыл огонь. Слившись с орудием в одно единое целое, Зуев вел огонь практически в слепую, но это не мешало ему сражаться.

Родель уже начал заход на цель, уверенно высчитывая момент сброса бомбы. Ему не хватило буквально пары секунд, когда в его кабину угодил зенитный снаряд. Каким образом Зуев смог попасть в стремительно падающий самолет непонятно, но факт оставался фактом.

'Штука' дернулась и, не выходя из пике, рухнула в море в семи метрах от стоявшей на якоре батареи. Прошло несколько секунд и примерно на таком же расстоянии, но с противоположной стороны, в воду упала сброшенная Роделем бомба, обдав зенитчиков столбом воды и градом осколков. Уничтожение 'Не тронь меня', откладывалось.

Немецкие асы действовали в небе Севастополя очень вольготно, но в ночь с 20 на 21 июня, сошла и на них божья кара, в лице отряда 'Бороды'. Получив долгожданный сигнал, разведчики совместно с партизанами Сапрыкина выступили к Н-ской базе немцев и устроили им 'цыганочку' с выходом.

По твердому убеждению немцев, партизаны могли проникнуть на базу только через ворота и усиленно готовились к этому. Минные поля, густая колючая проволока и электрический ток, пущенный по некоторым из секторов заграждений, надежно гарантировали гарнизон от неприятных сюрпризов.

Видя все это, Селиванов предложил нестандартное решение, которое полностью перечеркивало все преимущества противника. Для уничтожения базы противника, сапер предложил использовать ротные 50-мм минометы.

Простые и неприхотливые в использовании, они позволяли вести огонь с расстояния чуть более ста метров, что в данном случае было идеальным вариантом. Отрядив партизан наблюдать за дорогой, сразу после полуночи, разведчики атаковали базу.

В отличие от своего батальонного собрата, ротный миномет имел осколочные мины, но этого вполне хватало, чтобы пробить стенку цистерн и вызвать пожар.

Не сразу, только после третьего залпа, удалось партизанам зажечь одну из цистерн. Затем дело пошло на лад. Три легких миномета уверенно громили вражескую базу, не так быстро как хотелось, но уничтожая топливные запасы немцев.

Едва только загорелись первые цистерны, как комендант отдал приказ охранной роте выйти за периметр базы и уничтожить диверсантов. От быстроты их действия зависела судьба всей базы, но на пути немцев встали партизаны Сапрыкина.

Теперь им пришлось идти по небольшому коридору шириной чуть больше трех метров навстречу русским пулеметам. Теперь не партизанам, а немцам приходилось продвигаться вперед под ураганным огнем противника, и действия их были не всегда удачны.

Столкнувшись со столь изощренным коварством русских дикарей, комендант сохранял твердую надежду на скорую помощь со стороны гарнизона Богословки. О нападении партизан было передано незамедлительно и немцы с нетерпением ждали прибытия подкрепления, но так и не дождались.

Идущий первым бронетранспортер с солдатами подорвался на фугас заложенный Селивановым, после чего отряд подвергся обстрелу со стороны партизанской засады. Уничтожить противника партизаны не могли, да им изначально не ставилась подобная задача. По замыслу 'Бороды' они должны были на время задержать противника, что им и удалось сделать.

Постреляв, партизаны отошли, заставив противника потерять драгоценное для него время, но на этом сюрпризы не кончились. Проехав немного, головной грузовик с солдатами вновь подорвался на мине, что вызвало среди немцев сильный переполох, хотя на этот раз огня по ним не открывали.

Высыпав из автомобилей, они принялись яростно строчить в ночную тьму. Вместе с ними заговорили пулеметы с броневиков охраны. Под их прикрытием солдаты двинулись в атаку, но вскоре выяснилось, что атаковать им некого.

С большими предосторожностями колона продолжила свой путь, пустив вперед бронетранспортер, однако больше взрывов не последовало.

Когда подкрепление прибыло к базе, она уже пылала со всех сторон. Полностью израсходовав боекомплект мин, отряд разведчиков отступил, сделав максимум, что он мог сделать в подобной ситуации.

Цистерны с топливом взрывались уже от воздействия мощного пламени, которое распространялось медленно, но неотвратимо и остановить его было невозможно. В страхе перед грядущим наказание комендант базы застрелился, но это не спасло его семью от наказания. Все его близкие были арестованы гестапо, и после недолгого разбирательства были отправлены в концлагерь Равенсбрюк и Заксенхаузен.

Сами разведчики при нападении на базу потерь не понесли, чего нельзя было сказать о партизанах из отряда Сапрыкина. Примерно треть отряда была любо убита, либо получила ранения, прикрывая действия 'Бороды'.

Кроме Ножина и Сапрыкина, в эту ночь в бой с врагом вступили ещё один партизанский отряд специального назначения. Малая его часть, используя идею Селиванова, обстреляла из 82мм миномета один из аэродромов противника.

Имея в своем распоряжении всего семь мин, нападавшие отказались от первоначального плана попытаться уничтожить склад авиабомб, сосредоточив огонь по стоявшим на поле самолетам.

Благополучно выпустив все свои мины и уничтожив два самолета противника, и ещё два повредив, партизаны отошли, бросив превратившийся в обузу миномет.

Однако главной целью их отряда был лечебный пансионат, куда после праведных трудов, летчики отправлялись подлечить расшатанные войной нервы. Офицеры не могли жить в одних условиях с техниками и оружейниками и для них, по приказу Рихтгофена был переоборудован один из опустевших советских санаторных пансионатов.

Находясь в тихом месте, он пользовался славой не только у офицеров Люфтваффе, но и у местного руководства, в лице штурмбанфюрера Занделя. В ночь нападения он находился в пансионате, где и принял смерть от партизанской пули, вместе с тридцатью семью летчиками.

Налет на пансионат давно готовился партизанами, но майор Зинькович никак не давал 'добро' на проведения этой операции, умело собирая в один узелок все разрозненные концы. Удар по VIII корпусу был нанесен так мастерски и умело, что на несколько дней, если не парализовал работу вражеской авиации, то серьезно её затруднил. Хоть на немного, но Севастополь получил долгожданную передышку в борьбе с превосходящим его врагом.

Глава XII. 22 июня.

Ещё до того момента как толкнуть дверь и переступить порог кабинета, адмирал Октябрьский, что называется 'верхним чутьем' почувствовал степень опасности затаившейся за ней. Неосязаемую для обычных органов чувств, комфлота стал хорошо её распознавать на ментальном уровне.

Месяц общения адмирала с генералом Малининым и комиссаром Мехлисом, стал самым черным периодом его флотской службы. Сколько крови, нервов и прочих жизненных соков попила из него эта парочка, не снилось ни одной ночной нечисти.

Не имея ничего общего, один был прагматиком, другой ярым идеологом, но они очень удачно дополняли друг друга. Перефразируя легендарное американское изречение, генерал Малинин лишь придерживал Октябрьского, а секироносный Мехлис безжалостно проводил вивисекцию нечастного адмирала, во славу народа, Отечества и его светлого будущего.

Конечно подобная роль, не очень радовала генерала Малинина. Не все, что делал заместитель наркома обороны, было ему по душе, но он прекрасно понимал, что заставить делать то, что ему было нужно такую махину как флот, можно было только при помощи и поддержке Льва Захаровича Мехлиса. Его генеральских полномочий было недостаточно.

В том, что срочный вызов в Керчь не сулит ему ничего хорошего, Филипп Сергеевич нисколько не сомневался, но едва переступив порог кабинета и взглянув в глаза своим мучителям, комфлота понял, что настал самый горестный момент его жизни.

Малинин с Мехлисом ещё только поздоровались с ним, а адмирал уже знал, что сегодня речь пойдет не просто о посылке к берегам Крыма очередных кораблей. Речь пойдет обо всем флоте в целом.

Каждый поход боевых кораблей в Севастополь, был серьезным испытанием для адмирала.

– Только бы не потопили, только бы они вернулись домой – как мантру повторял он каждый раз, когда по требованию Мехлиса приходилось отдавать приказ к походу, того или иного отряда кораблей.

Переживание за судьбу эсминцев и крейсеров было таким сильным, что адмирала совершенно не радовало успешное выполнение моряками черноморцами боевого задания и представления Мехлиса к их награждению. Хитрый комиссар умело поддерживал боевой настрой экипажей кораблей, разумно представляя их, то к гвардейскому званию, то к боевым наградам. При этом Мехлис не проливал моряков широким 'звездным' дождем, а награждал действительно достойных за их дела.

Один раз действия черноморцев были отмечены в приказе и сводках Информбюро благодарностью Верховного Главнокомандующего, но даже это не грело сердце Октябрьского. Доминанта сохранности кораблей ЧФ от вражеской угрозы прочно сидело в голове у Филиппа Сергеевича, но к своему огромному сожалению он ничего не мог сделать.

Прочно повязанный по рукам и ногам своими прежними ошибками и прегрешениями, он превратился в вечного раба лампы, хозяином которой был Мехлис. Он всегда выступал главным толкователем воли крымского триумвирата в лице генералов Рокоссовского и Малинина.

Вот и на этот раз, дождавшись, когда адмирал сядет на стул и приготовиться слушать, Первый комиссар страны взял слово.

– За последнее время, положение наших войск в Севастополе серьезно осложнилось. Используя свое превосходство в живой силе и технике, немцы остервенело, рвутся к Северной бухте города. Генералы Рокоссовский и Петров делают все, что в их силах, но не исключено, что противник все же прорвет нашу оборону и расчленит соединения Приморской армии.

Мехлис говорил горькую правду с таким скорбным лицом, что у Октябрьского уже мелькнула мысль, что он намерен обсудить с ним план эвакуации войск из осажденной крепости, но он ошибся.

– Севастополю надо помочь и главную роль в этом должен сыграть ваши моряки товарищ Октябрьский – изрек Мехлис и от этих слов, адмирала как током пробило.

– Что вы этим хотите сказать, товарищ армейский комиссар!? Флот дает Севастополю все, что может! Невзирая на потери в результате вражеских атак с моря и воздуха мы продолжаем доставлять в крепость боеприпасы и пополнение. Наши корабли всегда поддерживают севастопольцев огнем своих орудий в борьбе с гитлеровцами – искренне возмутился адмирал, но его слова оказались гласом вопиющего в пустыни.

– Всего этого мало, – решительно отрезал Мехлис, – необходима всесторонняя поддержка кораблями флота наступательной операции наших войск на Керченском полуострове. Вы понимаете, всесторонняя.

От этих слов у адмирала скрутило желудок. Он слишком хорошо представлял значение слов о всесторонней поддержке и мужественно вступил в борьбу за сохранение, столь дорогого ему флота.

– Я в самой категоричной форме заявляю, что в ближайшее время флот не сможет провести операцию по высадке десанта на территорию Крыма в тылу врага. Для этого необходимо в первую очередь время, возможности, живая сила и техника, а также хорошая подготовка и организация. Всего этого на данный момент у флота нет – сказав это, Филипп Сергеевич в какой-то мере ощутил себя народовольцем, вступающим на эшафот ради святой цели, но весь пар его котла ушел в свисток.

У Мехлиса недовольно дернулась щека, и он обменялся с Малининым быстрым взглядом, в котором сквозило неприкрытое разочарование от того, что 'товарищ не понимает' сути разговора.

– Никто не говорит о проведении десантной операции. Командование намерено нанести удар по обороне противника и в этом ему должны помочь все боевые корабли вашего флота. Все в целом, включая и линкор 'Парижская коммуна' – сделал специальный акцент представитель Ставки.

– Нет! Этого никак нельзя делать! У главных орудий линкора выкрашивание нарезов и они нуждаются в ремонте – храбро бросился на амбразуру адмирал, но был моментально срезан холодным выпадом Малинина.

– Три орудия. Только три орудия нуждаются в замене стволов, остальные главные калибры линкора могут вести огонь по врагу – сдержанно уточнил генерал, но Октябрьский не стал его слушать. Начав свой бросок, он не мог остановиться.

– Главные орудия линкора требует серьезного ремонта и потому он не может принять участие в боевой операции – продолжал упрямо твердить моряк.

– По нашим сведениям в замене нуждаются только три ствола линкора – попытался достучаться до адмирала Малинин, но тот упрямо стоял на своем.

– Линкор не может принять участие в боевой операции, не может! – Октябрьский попытался вложить в свои слова максимум убедительности, которой он обладал.

– Значит, не может? – с некоторым сомнением спросил Мехлис.

– Не может! – с жаром подтвердил адмирал, в святой надежде, что его мучитель отступит от самого дорогого для него на флоте, но жестоко обманулся.

– Это ваше твердое мнение?

– Да, твердое – подтвердил Октябрьский смело шагая в неизвестность.

– Хорошо. Тогда подтвердите его письменно и закроем этот вопрос – с усталой будничностью произнес Мехлис и, достав из папки лист бумаги, положил его на стол, вместе с простым химическим карандашом.

– Пишите, по каким причинам линкор 'Парижская коммуна' не может принять участие в санкционированной Ставкой операции, – приказал заместитель наркома, и командующий моментально ощутил холодок на своей шее, – десять минут вам хватит?

Адмиралу Октябрьскому вполне хватило бы и пяти минут, но взревевшее пронзительной сиреной чувство самосохранения не позволяло ему сделать это. Филипп Сергеевич был готов биться за свои убеждения до конца, но небрежно брошенный Мехлисом карандаш и вороватая торопливость Малинина, спрятавшего в папку чуть вылезший наружу верхний край бумажного листа, сломало их как сухое печенье.

Предложенный вместо привычных чернил, химический карандаш породил в душе комфлота подозрение, что его участь уже предопределена благодаря закулисным интригам Мехлиса. Возможно, штабные писуны, которых адмирал так и не смог выявить уже обеспечили армейского комиссара всей необходимой информацией, и теперь для завершения дела, ему не хватало только 'чистосердечных признаний' Октябрьского, пусть в столь необычном виде.

Что же касалось действий генерала Малинина, то в спрятанном им в папку листке бумаги, Филипп Сергеевич узнал бланк специальной телеграммы, на котором обычно приходили распоряжения Ставки.

Все это пронеслось в его взволнованном сознании и соединилось в прочный ком, который невозможно было разбить. Последней каплей убедившей адмирала в правильности его суждений стали слова Мехлиса, которые тот произнес после несколько затянувшегося молчания.

– Ну, что, будите писать? – спросил Первый комиссар тоном, каким обычно говорит следователь подследственному призывая его дать правдивые показания. После чего начиналось различные методы физического воздействия, призванные помочь подследственному облегчить душу и саморазоблачиться.

В этот момент адмирал уловил в глазах генерала Малинина некоторое сочувствие к себе, некий призыв к самосохранению и, набравшись сил, Филипп Сергеевич торопливо проговорил.

– Я считаю своим долгом отказаться от своего прежнего мнения. Линкор может участвовать в операции.

– Что?! – изумился не ожидавший такого поворота Мехлис, но Малинин моментально подхватил пас сделанный адмиралом.

– Вот и прекрасно, товарищ Октябрьский – обрадовался генерал и ловким движением раскрыл другую папку, лежавшую перед ним на столе. – Тогда давайте обсудим некоторые детали предстоящей операции. Есть предложение создать два отряда кораблей, и мы хотим уточнить их составы. Придвигайтесь ближе.

– Давайте уточним – безжизненным голосом произнес Филипп Сергеевич и, не спрашивая разрешения у хозяина кабинета, налил себе из графина полный стакан воды.

Находясь в полной уверенности в том, что сумел убрать свою голову из-под топора страшного и ужасного Мехлиса, Октябрьский так и не узнал содержание депеши полученной штабом фронта из Ставки. В ней Москва давала добро на проведение наступления под Керчью с участием сил Черноморского флота.

При этом, указывалось, что все действия по привлечению кораблей флота должны были быть согласованы с его командующим. Обеспокоенный тем, что руководство Крымского фронта взяла в слишком широкий оборот корабли флота, нарком ВМФ Кузнецов сумел убедить Сталина в более бережном отношении к ним сухопутного руководства.

Учитывая, что флот временно подчинялся фронту, Ставка не стала специально дублировать свое решение для Октябрьского, справедливо полагая, что Мехлис и Малинин ознакомят адмирала. Однако Лев Захарович поступил несколько иначе.

Договорившись с Малининым, он попридержал обнародование телеграммы Ставки, стал давить на комфлота и неожиданно добился успеха. Начиная эту партию, он не ожидал столь быстрого успеха, который так удачно закрепил Малинин.

Впрочем, находившийся в Севастополе Рокоссовский в случае необходимости был готов обратиться лично к Сталину с требованием включить линкор в список кораблей участвовавших в операции.

Действия отряда Ножина нанесли серьезный удар по немецкой авиации, но конечно, не смогли полностью парализовать её действия. В Крыму были ещё базы с запасами топлива, доставка с которых под Севастополь началась во второй половине следующего дня, но все это требовало времени.

Чтобы хоть как-то заменить оставшиеся на земле самолеты, фон Бок приказал задействовать другие немецкие соединения, находящиеся за пределами Крыма, но это не исправило положения. Привычного присутствия немецких самолетов в небе над Севастополем не было.

Решив не менять прежнюю схему, Манштейн приказал поднять в воздух преимущественно бомбардировщики и потом об этом пожалел. Взлетевшие на бомбежку немецкие пилоты столкнулись с яростным огнем советских зениток и упорными атаками советских истребителей. Первые вели бой не жалея снарядов, как будто наступил 'последний день Помпеи', вторые, несмотря на свою малочисленность и воздушное прикрытие с отчаянием обреченных атаковали юнкерсы и 'штуки', серьезно осложняя им привычную работу.

Попавшие в столь некомфортные для себя условия, летчики VIII корпуса не смогли в полной мере выполнить возложенное на них задание, чем сильно расстроили командующего.

Правда, его настроение было испорчено известием, что прошедшей ночью 'вампиры Сталина' вновь нанесли удары по немецким войскам. Вместо того, чтобы забиться в капониры и оплакивать погибший экипаж, они вылетели на задание тремя машинами и сократили артиллерийский парк немцев.

Первыми погибли два 355 мм орудия, к которым совсем недавно были доставлены новые боекомплекты. Именно на них упали сброшенные с самолета бомбы, от взрыва которых сначала были уничтожены лежавшие в открытом доступе снаряды, а затем и огромные орудия.

Вслед за ними была уничтожена батарея 210 мм гаубиц, своим огнем поддерживавших наступление немцев на Сухарную балку. Её орудийные расчеты уже думали, как они приведут к молчанию 'Белую скалу', но этого не произошло. Судьба сулила им иное.

Как немецкие прожектора не шарили своими ослепительными лучами в ночной темноте, сколько не запускали осветительных ракет, и пулеметчики не стреляли в небо, ни одного самолета противника сбить так и не удалось.

Все три экипажа благополучно прибыли на родной аэродром, под радостные крики своих товарищей.

Словно почувствовав слабину наступательной силы противника, в этот день защитники Севастополя дрались подобно львам. На каждый удар отвечали контрударом. На каждый артобстрел советских позиций отвечали ответным огнем и если раньше, это был больше настильный огонь, то теперь преобладал навесной.

Огрызаясь огнем, сражался 'Сталин', 'Молотов', 'Сибирь'. Отражал натиск фашистских войск, зажатый с трех сторон гарнизон Любимовки, вел огонь 'Максим Горький', гремел своими орудиями 'Северный форт' и Сухарная балка.

Несмотря на то, что одновременно с наступлением в IV секторе, немцы интенсивно атаковали Сапун-гору и Федюнинские высоты, Константин Рокоссовский ни на минуту не ослабил своего внимания от Северной стороны.

Перебравшись в штаб полковника Шадрина, он уверено держал руку на пульсе событий. Как всегда сдержанный в эмоциях, командующий фронтом уверенно отражал все попытки врага прорвать главную линию обороны Севастополя. Все собранные ранее силы и средства на направлении главного удара врага, он вводил в бой, заставляя противника платить за каждый пройденный вперед метр.

Под прикрытием артиллерийского огня и ударов с воздуха немцы и румыны атаковали в течение всего дня, но так и не смогли выйти к Северной бухте Севастополя. Всего, что смогли добиться немецкие войска в результате тяжелых и кровопролитных боев, это несколько потеснить позиции советских войск в районе форта 'Сталин' и полностью изолировать от остальных сил гарнизон Любимовки.

Самый большой успех был у бременцев полковника Лейбеля. Несмотря на прежние планы Манштейн был вынужден ввести их в сражение, и они принесли ему некоторое подобие победы.

Ценой больших потерь, 230 человек убитыми и пропавшими безвести и почти пятисот человек раненых, они смогли захватить форт 'ГПУ' и выйти к окраинам Бартеньевки.

Это был самый значимый успех немцев за все время боев в IV секторе обороны Севастополя. Полный захват Бартеньевки означал расчленение сектора на две неравные части и выход к Северной бухте, для форсирования которой у Манштейна была создана специальная группа.

Большой любитель преподносить противнику каверзные сюрпризы Эрих Левински и на этот раз не изменил своим принципам. В тылах 11-й армии ждали своего часа моторные лодки, которые должны были высадить немецких десантников в тылу III и II сектора обороны. Руководил этим отрядом майор Арним, получивший от Манштейна прозвище 'первый головорез 11-й армии'. Уроженец Восточной Пруссии, он видел смысл своего существования в войне и был готов выполнить любой приказ командования, любой ценой.

Позвонив по телефону Арниму, Манштейн приказал быть ему в полной боевой готовности, так как в самое ближайшее время, его оркестр сможет дать концерт. После чего отправился поспать, приказав адъютанту разбудить к двум часам ночи.

Лишившись некоторого преимущества в артиллерии и авиации, лучший мозг Германии решил изменить тактику боя и вернуться к ночным атакам. Посчитав, что противник в дневных боях выложил все свои силы без остатка и у него уже нет свежих резервов, Манштейн решил атаковать Бартеньевку в три часа утра. Благо к этому моменту позиции врага уже были различимы, и можно было задействовать штурмовые орудия.

В решающем бою за Северную сторону, немцы смогли выставить всего семь машин, остальные САУ были либо подбиты, либо нуждались в ремонте. Также не все благополучно обстояло и с пехотными соединениями.

Стремясь создать многократное превосходство над силами противника, оборонявшими Бартеньевку, Манштейн пошел на замену немецких батальонов румынскими. Так произошла ротация гессенцев атаковавших форт 'Сталина' на румынских горных стрелков полковника Симонеску.

– Год назад мы преподнесли русским хороший сюрприз, от которого они смогли прийти в себя только под Москвой. Сегодня мы вновь напомним им, что германская армия самая сильная армия в мире и наше зимнее отступление это только временная неудача и не более того – подбадривал генерал своих соратников перед ночным наступление, но не у него одного была хорошая память на даты и события.

Константин Рокоссовский также не был обижен природой ни памятью, ни талантом, ни организаторскими способностями. Полностью просчитав намерения и возможности противника, генерал-лейтенант приготовил ему свой сюрприз, и если Манштейну удалось поспать несколько часов, то командующий Крымским фронтом проспал не более получаса. Большего он себе позволить не мог.