Текст книги "Операция «Клипер». В июле сорок пятого (СИ)"
Автор книги: Евгений Белогорский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
– Понятие «любой ценой» имеет очень широкое и весьма опасное толкование, Уинстон. Мне кажется, что ты несколько сгущаешь краски. Насколько мне помниться, в Ялте Сталин обещал устроить в Польше максимально честные и прозрачные выборы. Никто, кроме лиц, запятнавших себя в сотрудничестве с немцами, не будет лишен в Польше избирательных прав. Кроме того, он согласен на присутствие во время выборов наших наблюдателей. Я давно наблюдаю за Сталиным, и у меня сложилось убеждение, что он неуклонно выполняет все взятые на себя обязательства перед нами. Отказ от поддержки греческих коммунистов – наглядный тому пример.
– Мистер Сталин не такой простак, как хочет им казаться. За право обладать Грецией мне пришлось уступить ему влияние над Румынией, Болгарией, Венгрией и Югославией в придачу. Ничего не скажешь, справедливый и щедрый обмен! Что касается присутствия на выборах наблюдателей, то ты слишком преувеличиваешь их значение. Они проконтролируют чисто техническую сторону дела, но ни один из них не сможет оградить поляков от диктата со стороны Советов. Под дулами автоматов русских солдат, под давлением местных коммунистов и от страха перед репрессиями со стороны НКВД, они проголосуют так, как нужно будет Сталину, – уверенно вещал Черчилль.
– И как далеко готова шагнуть Британия ради свободных выборов в Польше?
– Очень далеко. Вплоть до введения британских войск в эту страну, перед которой мы в неоплатном долгу с осени тридцать девятого!
– Но ведь это очень и очень опасно! Такой шаг может иметь очень серьезные последствия, вплоть до начала новой мировой войны, – с опаской молвил Стэмплтон.
– Риск, конечно, существует, но выигрыш сторицей окупит все понесенные затраты! Посуди сам. Освободив Польшу от русского влияния, мы полностью перечеркиваем все успехи русских в Восточной Европе за последний год. Старая лиса Бенеш и румынский король Михай уже не будут столь откровенно смотреть в рот Сталину. Мы сможем восстановить свое влияние в Венгрии, да и балканские коммунисты Тито и Димитров охладят свой неуемный пыл. Кроме того, освобождение Польши придаст силы антисоветскому подполью в Прибалтике и украинским националистам на Западной Украине. Это очень важные факторы и каждый здравомыслящий политик должен с ними считаться.
Закончив говорить, Черчилль отложил сигару и с интересом посмотрел на собеседника в ожидании его контраргументов. И они незамедлительно последовали.
– Мне кажется, что не стоит ради демократизации Польши доводить дело до такой крайности, как война с русскими. Эти пустоголовые ясновельможные паны не стоят того, чтобы ради них проливалась кровь моих соотечественников. На мой взгляд, для решения польского вопроса в нашу пользу, следует опереться на Америку. Там довольно сильное польское лобби, поддержка которого важна для любого обитателя Белого дома. Как бы высоки не были бы успехи Красной Армии в Европе, Сталин никогда не решиться конфликтовать с первой экономикой мира.
– Не стоит сильно рассчитывать на американцев, Чарльз. Они отнюдь не добрые соседи, что при пожаре дадут вам свой садовый шланг и ничего не потребуют взамен. Спасая Британию от немецкого разгрома в начале войны, мистер Рузвельт не забыл ненароком приставить к моему виску дуло револьвера и заставил подписать созданную им Атлантическую хартию. Она – смертный приговор всей нашей колониальной системе, без которой Англия не может претендовать на роль мировой державы. Играя роль джентльмена, за годы войны Рузвельт не прибегал к шантажу при решении спорных вопросов между нашими странами, но нет никакой гарантии, что Трумэн сохранит эту линию поведения. Возможно, у нашего «старшего брата» есть свои планы в отношении Польши, сильно разнящиеся с нашими планами, а также неизвестна цена их поддержки в этом вопросе.
– Может, следует попытаться найти с маршалом Сталиным разумный компромисс для наших интересов. В Ялте он неоднократно говорил, что компромисс весьма полезная вещь. Не думаю, что после таких огромных потерь, что понесли русские в этой войне, он не будет стремиться к мирной передышке, – продолжал не соглашаться с премьером Стэмплтон, чем вызвал неожиданную вспышку гнева у собеседника.
– Да, как вы не поймете, Чарльз, что Сталин откровенный враг нам и нашим интересам! И враг очень и очень опасный! – гневно выпалил Черчилль, начиная терять самообладание. – Все то время, что он находится у власти он только и делает, что неуклонно наступает на наши интересы подобно танку. А в последние пять лет особенно! Во всех делах, которые я с ним веду, находясь на посту премьер-министра, он стремится получить для своей страны хоть минимальную, но выгоду. И делает это так, что даже, отказывая ему в той или иной просьбе, я наношу Британии вред. А если соглашаюсь, то наношу стране вред в два, а то и три раза больше! Мне надоело постоянно ублажать Сталина за счет наших интересов!!
Выкрикнув эту яростную тираду, Черчилль вскочил с места и, пытаясь унять предательскую дрожь в руках, вцепился в спинку своего кресла. Лицо его покраснело от гнева, глаза пылали огнем негодования, а губы скривились в злой гримасе. Черчилль попытался совладать с собой, но не смог удержаться, и метнул в Стэмплтона полный недовольства выразительный взгляд.
– Простите меня Уинстон, но мне кажется, вы несколько перебрали с употреблением алкоголя, – удивился собеседник, но премьер энергично запротестовал.
– Нет! Перед вашим визитом я позволил себе промочить горло несколькими глотками бренди, и не более того.
Черчилль решительно одернул на себе пиджак и снова сел в кресло. Премьера очень подмывало действительно смочить бренди пересохшее горло, но он сдержался.
– Сейчас ситуация складывается для нас самым благоприятным образом. По заверению военных нынешнее положение наших войск в Германии очень удобное для нанесения удара по русским, чьи армии понесли серьезные потери во время боев за Берлин, особенно в танках. Кроме того, выполняя ялтинские договоренности, Сталин начал переброску своих войск на Дальний Восток для войны с Японией. По данным разведки она уже началась из районов Прибалтики и Восточной Пруссии. Разведка также доносит, что с завершением войны русские находятся в самом благодушном настроении. Все только и говорят, что о скорой демобилизации, к новой войне никто не готов. Если нанести по ним внезапный удар, то он полностью ошеломит и деморализует их. Пока они придут в себя и обретут боеспособность, мы уже будем в Польше, а там будет видно. Если господь Бог будет милостив к нам, мы возьмем Варшаву, если не очень, то хотя бы часть Польши, но даже это кардинально изменит весь политический расклад в Европе. Наши тайные союзники в восточной Европе, на Балканах, в Прибалтике, на Украине поднимут голову, возьмут оружие, и господину Сталину придется ещё долго ждать мира.
– В ваших словах Уинстон, безусловно, есть определенный резон, да и в компетентности наших военных не приходиться сомневаться, но есть один очень опасный нюанс. Начав войну против Сталина, не окажемся ли мы один на один с русским медведем? Поддержат ли нас американцы, ведь наши европейские дела для них менее важны, чем победа над Японией? Ведь это вопрос чести для них.
– Вы абсолютно правы дорогой Чарльз, задавая этот вопрос. Американцы хорошие ученики. Они быстро научились превыше всего блюсти свои интересы и вступать в войну в её окончании, а не в начале. Однако во всем остальном искусстве пускать туман, они все ещё дети, – снисходительно произнес Черчилль.
– Начав активные действия против русских, мы постараемся сделать это так, чтобы Трумэн не смог остаться в стороне, при всей его заинтересованности в русских. Мы поставим его перед свершившимся фактом, и не позволим остаться в стороне от схватки со Сталиным.
– При всей моей уверенности в вашем высоком искусстве политика, я не совсем уверен, что англичане также дружно пойдут за вами воевать против Советов, как в сороковом году они пошли сражаться против Гитлера. Они видят в них союзников и, подобно русским, желают мира и не простят вам пролития новой крови, – выложил свой последний козырь сомнения Стэмплтон.
– А вот здесь, вы глубоко ошибаетесь дружище, впрочем, как и все англичане, – торжественно изрек Черчилль. – Воевать с русскими будут немцы, а мы только будем помогать им бороться с коммунистическим игом! Сдавшиеся к нам в плен соединения вермахта, по моему тайному приказу, все ещё не разоружены. Все они находятся в полевых лагерях и проходят постоянную военную подготовку. Представьте, 700 тысяч человек стоят с винтовкой у ноги и только и ждут приказа идти в бой против русских. И смею вас заверить, они будут драться за свои города и близких ничуть не хуже, а возможно и лучше, чем они дрались при Адольфе.
– Браво, браво. Такого нестандартного хода никто из наших дорогих союзников наверняка не ожидает. Снимаю шляпу перед вашим талантом Уинстон. Очень сильный ход, способный оказаться решающим аргументом, в споре за Польшу, – негромко похлопал в ладоши Стэмплтон. Серые глаза оппонента быстро забегали в поиске изъяна конструкции, и вскоре он был найден. Старина Чарльз также не был новичком в политике.
– Все, что вы мне изложили – прекрасно. Я вижу только одну слабую сторону вашего плана – это Трумэн. Мне приходилось встречаться с ним в сорок втором, в Квебеке, и он оставил не совсем приятное впечатление. В отличие от Рузвельта, всегда оставлявшего оппоненту путь к почетному отступлению, Трумэн действует ограниченно прямолинейно, если не сказать хамски. Типичный ковбой конца прошлого века, который сначала стреляет, а затем смотрит, в кого он выстрелил. Такой человек может взбрыкнуть в самый ответственный момент, не столько из-за политического разногласия, сколько из собственной вредности и гонора.
– Мне всегда нравилась ваша проницательность, Чарльз. Гарри Трумэн действительно может преподнести нам немало неприятных подарков, тем более он считает себя непревзойденным специалистом в области международной политики, да и в ведении войны. Но я уже принял определенные меры. Завтра у меня встреча со Старбеком и Кэнингемом. У них имеются хорошие связи с теми, кто финансировал предвыборную кампанию мистера Трумэна и, следовательно, имеют рычаги влияние на него. Без их денег он никогда бы не стал президентом Америки, – многозначительно сказал Черчилль и Стэмплтон был вынужден согласиться с ним. – Думаю, янки заинтересует предложение получить большую часть германского пирога с тарелки Сталина. Нам будет вполне достаточно северного побережья Германии, при полном господстве наших войск во всей Польше.
– Не могу сказать, что я в полном восторге от ваших новых идей, Уинстон, но вынужден признать, что исполнение их пойдет на пользу интересам британской нации, – вынес свой вердикт Стэмплтон.
– Ещё как пойдет! – горячо заверил его Черчилль. – Нужно только действовать решительно, без всяких колебаний и тогда мы надолго отобьем у мистера Сталина желание совать свой нос в европейские дела.
Когда гость покинул кабинет премьера, изнывающий от жажды Черчилль, налил в стакан бренди и торопливо отпил из него глоток. Затем подошел к каминной полке и устремил пытливый взгляд в небольшой портрет, стоявший там в скромной рамке.
Летом сорок четвертого, когда русские войска вошли на территорию Польши, Сталин прислал британскому премьеру на память свой портрет, в чем тот усмотрел скрытый намек. Старый ястреб не забыл этого болезненного укола.
Глядя на спокойное лицо своего давнего противника, он отсалютовал портрету бокалом с бренди и торжественно произнес:
– Мы еще поборемся с вами, мистер Сталин!
Глава II.
По ту сторону большого пруда.
Уютно устроившись в президентском кресле своего великого предшественника, мистер Гарри Трумэн занимался большой политикой. По воле случая, оказавшись на вершине власти, выходец из Миссури жаждал активной деятельности. К этому его подталкивали не столько желание принести пользу американскому народу, сколько желание доказать, что он является самостоятельной фигурой в большой политике.
Каждый день своего пребывания в Белом доме он вставал только с одной мыслью – как можно скорей выползти из тени Рузвельта и заставить окружающих перестать сравнивать его с покойником. Каждое его действие было направлено на то, чтобы стереть со своего чела унизительное тавро вице-президента, и стать настоящим, полноправным правителем Америки.
Пройдя хорошую кузницу внутренней политики, Трумэн хорошо понимал, что быстро изжить этот комплекс неполноценности он сможет только личным участием в войне. Все это хорошо ложилось на давнюю личную амбицию нового правителя Америки. Покинув в 1918 году армейские ряды в звании полковника, Трумэн очень желал показать, что его знания военного дела никак не ниже генеральских познаний.
Его первым шагом на этом поприще был приказ применять при бомбежке японских городов зажигательные бомбы. Сама идея такого вида бомбардировки была далеко не нова. Новоявленный главнокомандующий американских войск без зазрения совести позаимствовал её у немцев, которые в начале войны буквально завалили своими зажигалками польские, английские и советские города.
Бомбардировки японской столицы зажигательными бомбами, где было большое количество деревянных построек, вид многочисленных пожаров, по мнению Трумэна должены были сломить боевой дух и веру в победу, поселить страх и трепет в сердца и души жителей Токио.
Затаив дыхание, он ждал результатов своего «гениального» приказа, но так и не дождался. Дикие японцы сделали совершенно нелогичный поступок. Вместо того чтобы гневно и громко возроптать и заставить своего императора просить мира у Америки, лишенные крова люди смиренно восприняв обрушившийся на них гнев небес, восприняли это как должное.
Трумэн очень сильно переживал свое неудачное возвращение на военную стезю. Читая приходящие в столицу сводки боевых действий, он откровенно завидовал успехам Эйзенхауэра и Макартура, успешно громивших врагов в разных частях света. Единственное что успокаивало его – так это осознание того, что прославленные генералы одерживают победы под его, Трумэна, мудрым и правильным руководством. Пользуясь правом главнокомандующего, он мог за любой проступок или неудачу снять с боевого поста любого генерала, без учета чего-либо мнения, лично определяя строгость наказания. А наказывать всегда было за что. Это он хорошо усвоил, находясь на военной службе в начале века.
Некоторое облегчение его уязвленной гордыне принесло внезапно быстрое завершение войны в Европе. Попав на удочку пропаганды доктора Геббельса, американские генералы были убеждены, что на юге Баварии, в районе, так называемом «Альпийском редуте», их ждут затяжные и кровопролитные бои. На штурм этой мифической твердыни Гитлера были брошены лучшие соединения американской армии. Загипнотизированный немецкой угрозой с юга, генерал Эйзенхауэр даже сместил направление главного удара союзных войск с Берлина на Лейпциг и тем самым отказался от попытки взять столицу Германии ударом с Запада. Как Черчилль не убеждал и не умолял американского генерала захватить Берлин раньше советских войск, все было напрасным. Эйзенхауэр упрямо стремился на юг, словно туда его притягивал невидимый магнит.
К огромному удивлению и разочарованию, отроги Баварии встретили американцев альпийскими фиалками, до смерти перепуганными обывателями и малочисленными гарнизонами, что дружно сложили оружие при первом появлении их мотоциклистов. Больше никого не было.
Грозный редут Юга пал, не произведя ни одного залпа и выстрела, так как никаких оборонительных сооружений не было и в помине. Единственными, кто стрелял при появлении американцев, были фанатики эсэсовцы и стреляли они, как правило, себе в лоб, боясь справедливого возмездия.
В качестве боевых трофеев американцы захватили золотой запас рейха, сидевшего под домашним арестом Геринга, а также Вернера фон Брауна, чьи ракеты по плану Гитлера, уже во второй половине сорок пятого года, должны были упасть на Нью-Йорк и Бостон.
К трофейному золоту, почти четверть которого составляли средства казненных нацистами людей и в первую очередь евреев, была немедленно приставлена охрана и финансовые контролеры. С мундира Геринга, по праву победителей, американские офицеры, в качества сувениров, сорвали награды и платиновые погоны рейхсмаршала, чем сильно обидели наци № 2.
Что касается доктора фон Брауна, то победители не в полной мере представляли себе то направление вооружения, которым занимался их знаменитый пленник. Ракеты Штатам были совершенно не интересны. Они свято верили в мощь своей бомбардировочной авиации, способной поставить на колени любого врага. Наглядной демонстрацией силы воздушного флота Америки, как для врагов, так и для союзников, стала бомбардировка Дрездена в феврале сорок пятого года. Тогда за пару часов массированного налета огромный город был превращен в груду сплошных руин. Под бомбами американцев погибло свыше 150 тысяч ни в чем неповинных мирных жителей.
Поэтому в услугах немецкого гения ракет янки не нуждались, но все-таки решили перебросить его за океан. Не столько про запас, сколько из желания напакостить русским, по своему скудоумию считавших себя главными победителями фашизма.
По этой же причине Америка и Англия направили в Потсдам, на подписание акта полной капитуляции Германии второстепенных лиц. Зачем зря гонять самолеты в Берлин, если генерал Эйзенхауэр от имени союзников уже принял капитуляцию немцев в Реймсе. Пусть русские будут рады тому, что ради этого дела им предоставили фельдмаршала Кейтеля, покорно сложившего свой маршальский жезл к ногам победивших его американцев.
Когда в Белый дом пришло подтверждение того, что с Германией, столько лет наводившей на Америку опасение и страх, покончено, Трумэн использовал его для собственной выгоды. Взяв в руки скромный флажок, он смело вышел на бушующие от радости и восторга улицы американской столицы.
В белом костюме при строгой черной бабочке, он шел впереди колонны военных с видом полноправного триумфатора над «коричневой чумой». Так, как будто и в самом деле все эти трудные годы борьбы с Гитлером он был единомышленником и активным помощником президента Рузвельта. Словно вместе с ним, изо дня в день, плечом к плечу, усердно ковал общую победу, и теперь по полному праву принимает поздравления с долгожданной викторией.
Вальяжно помахивая рукой в сторону снимавших его торжественный выход кинооператоров, хищно улыбаясь подобно акуле или птеродактилю, Трумэн расцветал душою под приветственные крики толпы. Без капли смущения он надел на себя чужой лавровый венок, и именно в тот момент впервые поверил в то, что он действительно может быть самостоятельной фигурой в мировой политике.
Это был самый замечательный день в жизни среднего обывателя, по воле больших денег ставшего 33 правителем Штатов, однако все хорошее быстро кончается. Приведя к миру Европу, Америка должна была даровать его и Азии, но дела на Тихом океане шли не столь блестяще, как того хотелось Вашингтону.
Готовясь осуществить высадку на Японские острова, с целью принуждения Токио к миру, американцы решили создать себе удобный плацдарм перед решающей схваткой. Просто так десантироваться с кораблей, под прикрытием артиллерии и авиации, солдаты дяди Сэма не были готовы. После тщательных расчетов и раздумий, было решено использовать остров Окинава, идеально подходивший для этой цели. Расположенный всего в пятистах километрах от Японии, он был очень удобным трамплином для американских самолетов и морской пехоты.
Для выполнения приказа американского главнокомандующего было привлечено огромное количество кораблей и самолетов, которые должны были создать максимально благоприятные условия для захвата Окинавы в кратчайшее время.
Опираясь на силу этой могучей армады, первого апреля 1945 года, корпус морской пехоты лихо начал операцию «Стальной тайфун», но вскоре прочно завяз в непрерывных позиционных боях. Дни шли за днями, недели сменялись неделями, потери морпехов неуклонно росли, а успехи джи ай можно было разглядеть только на крупномасштабной карте. Вооруженные в основном стрелковым оружием и легкой артиллерией, японцы оказывали яростное сопротивление отважным сынам Америки, за спинами которых были танки, самолеты и корабельная артиллерия.
Так в ожесточенной борьбе прошел апрель, закончился май и наступил июнь, но звезднополосатый флаг так и не был поднят над Окинавой. Обращаясь к нации по радио по поводу прекращения войны в Европе, Трумэн высказал надежду, что в скором времени мир наступит и на берегах Тихого океана. Эти слова вызвали у простого народа бурный восторг и ликование. Рейтинг популярности нового президента стремительно рванул вверх. Получив две звонкие пощечины от коварных азиатов в Перл-Харборе и Яванском море, американская нация жаждала окончательной сатисфакции, которая затянулась на долгие четыре года.
Трумэн никак не мог обмануть ожидания своих избирателей. Каждое заседание с объединенным комитетом начальников штабов он постоянно подталкивал военных к скорейшему завершению войны, но усеянные звездами и орденами генералы никак не хотели ему помочь в этом. Каждый раз они со скорбным видом перечисляли понесенные на Окинаве потери, толково объясняли причины постигших их неудач и обещали, обещали и обещали.
В начале Трумэн терпеливо выслушивал эти речи, но в начале июня его прорвало. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стало сообщение о снижении популярности президента согласно очередным опросам. Дело принимало неприятный оборот, и тогда Трумэн решил строго спросить со столь высокооплачиваемых стратегов и тактиков.
На очередной встрече с военными, не дав председательствующему генералу открыть рот, президент потребовал четкого ответа на вопрос, когда армия намерена завершить войну с Японией.
То, что он услышал, потрясло его до глубины души. После недолгого совещания, скромно потупив глазки, генерал заверил, что сопротивление врага на Окинаве будет подавленно, скорее всего, к концу июня, началу июля. Что же касается высадки американских войск на главный остров Японского архипелага Хонсю, то комитет объединенных штабов планирует это сделать в начале ноября этого года. Учитывая упорное сопротивление японцев на Окинаве, господа военные ожидают на Хонсю возрастание сопротивления.
– Что вы хотите, мистер президент?! – горько посетовал генерал, – нам противостоят отчаянные фанатики. Им нисколько не жаль ни своей, ни чужой жизни. Каждый из них готов умереть ради славы страны и божественного микадо. С ними невозможно воевать, опираясь на общепринятые нормы войны.
Этот стон цивилизованного человека нашел отзыв в сердце Трумэна, но не смог погасить его гневного взора, пылавшего из-под роговых очков. Теплота и понимание были ему не чужды, но только не в деловых отношениях.
– Каковы ваши прогнозы относительно предполагаемых потерь наших войск при захвате Хонсю? – холодно спросил у генерала отставной полковник. От этого вопроса оживший было стратег, вновь потупил взоры на лежавшие перед ним бумаги.
– Согласно заключению наших экспертов, при захвате острова Хонсю они составят минимум 50 тысяч убитыми и ранеными. В эту цифру не входят потери, которые понесет наша армия при штурме Токио. Фанатизм японцев очень трудно подается подсчету, – пояснил Трумэну генерал, пытаясь упредить гневную вспышку его глаз, но не смог. Озвученная им цифра никак не устраивала президента.
– Высадка морской пехоты на Хонсю у вас запланирована на ноябрь, когда же вы намерены занять оставшиеся острова!?
– К осени будущего года, господин президент. Но если японцы уйдут в горы и начнут партизанскую войну – на их полное умиротворение понадобиться несколько лет.
От озвученных прогнозов, президент побагровел. Подобный срок ставил жирную точку на всех его политических планах. За неудачника американский избиратель никогда не проголосует.
– Так считаете вы и ваши эксперты!? – гневно процедил Трумэн, крепко сжав в пальцах карандаш, которым до этого делал пометки в блокноте. Зло, прищурив глаза, он уже знал, что сделает с этим вестником несчастья, но генерал оказался крепким орешком. Выпускник Вест-Пойнта умел не только воевать, но и лавировать среди опасных рифов высоких кабинетов.
– Нет, мистер президент. Это мнение генерала Макартура изложенное им в специальной записке, – чиновник в погонах проворно зашуршал своими бумагами и извлек из них нужный документ.
Услышав имя человека бывшего на устах у всего американского народа, Трумэн от злости сломал карандаш и бросил его обломки на стол. С освободителем Филиппин нужно было считаться. Захлопнув блокнот, он прервал заседание, и холодно попрощавшись, удалился, источая в сторону «медных котелков» флюиды гнева и пренебрежения.
Для быстрого и коренного перелома в войне с Японией, а также спасения своей карьеры, нужно было новое средство, гораздо больше эффективное, чем американская армия. И такие средства в распоряжении американского президента имелись.
Первым, как бы это не странно звучало, была Красная Армия. На мирной конференции в Ялте, Рузвельт сумел выторговать у Сталина обещание о вступление России в войну с Японией, через три месяца после капитуляции Германии.
Главный удар советских войск должен был обрушиться на Квантунскую армию, основную сухопутную силу японской империи. Её разгром твердо гарантировал завершение войны ещё до конца года, при минимальных потерях со стороны американских войск.
За кровь своих солдат, Сталин потребовал от Рузвельта Сахалин, Курилы и Порт-Артур, с КВЖД в придачу. Для Америки это были вполне приемлемые требования. Русские получали довольно скромные приращения к своим территориям, которые нисколько не затрагивали стратегические и финансовые интересы Вашингтона. Все было прекрасно, но только для Америки Франклина Рузвельта. Для Америки Гарри Трумэна, с первых же дней принявшегося с усердием закручивать гайки американо-советскому сотрудничеству, просить о помощи было очень даже не с руки.
Этим самым, по мнению президента, Соединенные Штаты не только демонстрировали свою слабость в борьбе с Японией, но и де-факто признавали появление в мире второй сверхдержавы, что для Трумэна было совершенно неприемлемо. Тем более, что он совершенно не собирался выполнять обещание президента Рузвельта разделить Японию на зоны оккупации, подобно Германии, и передать Советскому Союзу остров Хоккайдо. Главный скальп японского агрессора должен принадлежать американской армии и никому иному, иначе могут возникнуть неприятные вопросы, кто победил дальневосточного хищника. В войне на востоке Трумэн милостиво разрешал русским Иванам подержать свинью, пока янки будут резать ей горло. Одним словом, согласиться с этим вариантом Гарри мог только в крайнем случае.
Вторым, более приемлемым и достойным средством по принуждению к капитуляции японцев, являлся секретный проект под кодовым названием «Манхеттен». Суть его заключалась в создание совершенно невиданного ранее нового вида оружия. Оно было способно уничтожить огромное количество людей и произвести ужасающие разрушения посредство взрыва одной небольшой бомбы.
Это утверждение ученых, для большинства американских политиков, находящихся у власти и исповедующих здоровый прагматизм, звучало откровенно фантастично и неубедительно. Почти все они сочли слова об атомном проекте откровенной авантюрой, за исключением президента Рузвельта. Главный американский миротворец и друг всех детей мира, в сентябре сорок третьего года согласился выделить деньги на создание это смертоносного оружия.
Со всего мира в Америку были собраны лучшие умы, способные разбираться в сути ядерных процессов. В самых современных лабораториях того времени, под завесой полной секретности, они принялись создавать технологию обогащения урана и превращения его в оружейный плутоний. Не покладая рук, они проработали почти два года и уже стояли на пороге величайшего открытия, потратив на это дело из государственного бюджета Америки почти два миллиарда долларов.
Прижимистый Трумэн схватился за сердце, когда увидел, в какую чудовищную сумму обошлось чудачество его предшественника. Подобно Гитлеру и Черчиллю, он захотел закрыть столь дорогой проект, не давший стране никакой пользы, но, курирующий проект, генерал Гровс сумел удержать президента от столь опрометчивого шага.
Аргументы военного человека, так плотно сроднившегося с тайным проектом, тронули разум Трумэна, и он согласился подождать результатов до начала августа. Именно к этому сроку ученые должны были доказать, что они не зря пользовались финансовыми благами великой Америки.
Поэтому, сразу после разговора с «медными котелками», обозленный Трумэн пригласил к себе генерала Гровса, желая узнать последние новости из лабораторий Лос-Аламоса.
– Я с большим уважением отношусь к той ученой компании, что трудится в Нью-Мексико под вашим неусыпным контролем, генерал. Вы постоянно говорите, что там собраны самые лучшие умы мира, работающие на благо нашей великой страны. Со средины апреля они постоянно твердят, что стоят на пороге открытия, способного перевернуть весь мир, но мне очень не терпится узнать, когда же конкретно наше прожорливое дитя даст результат!? – С места в карьер поинтересовался Трумэн, едва только Гровс переступил порог его кабинета.
– Если бы вы спросили меня про пушки и снаряды, про число солдат, охраняющих их лабораторию или степень секретности, я бы дал вам исчерпывающую информацию, сэр. Однако, что касается формул и рассуждений о способах расщепления атомного ядра, то здесь я бессилен. Все они подобны мантрам и заклинаниям индейских шаманов, которые мы слышим, но не можем познать их смысл и способ действия.
– Вы очень верно сказали, Гровс. Смысл их слов нам совершенно непонятен, и приходится верить этим яйцеголовым господам на слово. Я был бы совсем не против поверить на слово этим уважаемым джентльменам, если бы цена этого слова не упиралась в астрономическую сумму – два миллиарда долларов. Это очень высокая цена ничем не обеспеченного слова, вы не находите, генерал?
– Готов подписаться под каждым вашим словом, господин президент, если бы разговор шел только о новом виде танка, самолета или подводной лодки. Однако в Лос-Аламосе создается оружие, которое обеспечит нашей стране мировое господство на долгие годы, – многозначительно сказал Гровс, но Трумэн отмахнулся от его слов как от надоедливой мухи.
– Все это красивые слова. Покажите мне эту бомбу, явите мне её мощь, дайте пощупать товар руками!
