Текст книги "Принцесса Володимирская"

Автор книги: Евгений Салиас-де-Турнемир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Дитрих подробно передал Алине, что его друг Шель послал его в Берлин следить за нею, узнать про нее все и писать ему и что в этом случае он исполнял ту же роль, какую для него исполняли другие друзья Шеля. Оказалось, что когда Алина долго жила в Инстербурге, затем в Кенигсберге, другие друзья Шеля точно так же состояли при ней в качестве наблюдателей.

– Боже мой, думала ли я, – воскликнула Алина, – думала ли я, что вы его друг? Я смотрела на вас так же, как на многих других моих поклонников. Я воображала себе, что и вы влюблены в меня.

Молодой человек вспыхнул снова и вымолвил:

– Да, хотя и нечестно относительно друга, но что же делать… Со мною это случилось! – наивно проговорил он.

Алина невольно улыбнулась.

На этот раз, конечно, Дитрих просидел у Алины до вечера к немалому удивлению Августы.

Все было между ними переговорено и даже многое решено. Дитрих должен был наутро выехать с мальностой [7] в Дрезден, чтобы объяснить все Шелю и привезти его с собою.

Когда они вечером прощались как давнишние друзья, даже более – как брат с сестрою, Алина не выдержала: слезы радости показались в ее глазах, и она воскликнула:

– Если б вы знали, как я счастлива! Скачите к Генриху… Скорее! Все это какое-то чудо. Вы говорите, что все это очень просто, – нет, это просто чудо… Скорее привезите его. Если он опоздает хотя на один день, то бог знает что может случиться… Он может меня не найти здесь и нигде не найти. Мне придется самой ехать в Дрезден к нему.

Когда Дитрих вышел из горницы, Алина вдруг бросилась за ним и остановила его.

– Я боюсь, – дрожащим голосом выговорила она. – Я боюсь!! Уже не раз в жизни бывали со мною подобные насмешки судьбы. Теперь мое счастье как будто у меня в руках, я вдруг неожиданно вновь приобрела моего Генриха и боюсь, что так же внезапно потеряю его. Послушайте… если при вашем возвращении меня не будет в этом доме, то ищите меня в доме известного берлинского доктора Стадлера. Я буду там.

И, отпустив молодого человека, Алина почти упала на первое попавшееся кресло, и вместо спокойствия еще большая тревога овладела ею.

«Вот так же когда-то рассталась она вечером с отцом. Через неделю она должна была быть наследницей громадного состояния, через две недели – невестою герцога! А что принесла только одна ночь, одна минута, в которую судьба все перевернула вверх дном?.. Неужели и теперь случится нечто подобное?»

И будто в минуту какого-то непостижимого озлобления на свою судьбу, Алина выговорила вслух угрожающим голосом:

– Если я потеряю Генриха… Тогда, принц Адольф!.. Тогда начнется иная жизнь – позорная, безнравственная. Тогда я убью себя если не оружием, то убью себя душевно и буду наслаждаться своим падением… Буду уж не бродяга-музыкантша – все-таки честная девушка, – а буду тем, что до сих пор внушало мне такое отвращение… и даже боязнь… Сама я, умышленно, сделаю из себя падшее создание… Но не даром!

– Нет, не даром обойдется это обществу! – с ненавистью воскликнула Алина. – Я буду всем мстить за себя… за свое падение. О! Какая я дурная и злая буду тогда. И первый, кто станет моей жертвой, кого я беспощадно уничтожу, – будет этот принц…

XI

Принц Адольф жил на одной из больших улиц Берлина в собственном дворце. Внешность и внутренность этого здания свидетельствовали о пустой и беспорядочной жизни его владельца.

Внешний вид здания был непригляден, как будто стены дома уже давным-давно не ремонтировались. Все дома этой улицы, хотя бы и маленькие, были на вид приличнее дворца, у которого стены давно полиняли, штукатурка обвалилась. Внутри дома был почти тот же беспорядок. Прислуги было много, но все это были избалованные лентяи; беспорядок во всем был полный, как будто бы в нем не было ни хозяина, ни хозяйки. Принц тратил на все большие деньги, но его обкрадывали разные управители. Он сам это знал очень хорошо, но ему было лень заняться чем-либо, помимо охоты на диких коз или на лисиц. Главная же страсть, поглощавшая все его ежедневные помыслы, была волокитство: он сделал из него как бы цель своего существования.

Принц одновременно вел несколько интриг, и даже не в одном Берлине; ежедневно приходилось ему переписываться с другими городами.

Из всех этих похождений очень часто – и чем старше становился принц, тем чаще – происходили пошлые и неприличные истории.

За последнее время принц был не в духе по многим причинам: неделю назад он сделался героем глупой истории, наделавшей много шума по всей столице.

Принц вместе со своими приятелями, жившими на его счет, после ужина, за которым все сильно покутили, отправился в отдаленный квартал Берлина. Там в одном маленьком домике жило скромное семейство одного ремесленника, за дочерью которого принц тоже ухаживал.

Так как ночных посетителей, нежданных и незваных, не хотели, конечно, пустить в дом, то компания взяла этот дом приступом, нашумела и подняла на ноги целый квартал. Собравшийся народ, узнав ночных посетителей и в особенности озлобившись при имени принца Адольфа, чуть не избил до полусмерти всю компанию. Но этим дело не кончилось. Через три дня принц был вызван к главному начальнику полиции Берлина, который от имени короля просил принца или прекратить свои буйства, свою зазорную жизнь, или выехать из Берлина, с тем чтобы никогда не въезжать.

Единственный человек на свете, которого принц боялся, был, конечно, Фридрих. И боялся он его исключительно потому, что король, как бывало иногда, мог, как бы в виде наказания или испытания, наложить руку на состояние принца, взять его под опеку свою, и, конечно, навеки, – и средства принца вместо волокитства пошли бы на содержание армии или резидентов.

В другое время принц Адольф немедленно выехал бы из Берлина, потому что ему было безразлично, где жить, – он привык цыганствовать по всему свету, – но здесь была Алина Франк.

Теперь принц был не в духе еще более именно по милости упрямой и гордой молодой девушки. С тех пор, как он познакомился с нею и тратился на нее, прошло уже много времени, а между тем их отношения были еще очень странные, «непростые», по выражению самого принца.

Опытному принцу казалось непонятным, что красавица позволяет ему тратить на себя большие деньги, а между тем не считает себя обязанной не только стать его любовницей, но даже любезно принимать его. Принц не мог знать, как смотрит на средства, состояние, вообще на деньги прежняя Людовика. Когда-то она получала из конторы отца червонцы, которым счета не было, которые просто разбрасывала в окрестностях. Затем, когда денег было гораздо меньше – Майер вел счет всему, – и опять-таки деньги не касались ее и она не знала ничему цены.

Оставшись одна на свете, в продолжение нескольких месяцев она тратила то, что давали ей концерты, а они случайно за это время давали больше, чем прежде.

Затем она встретилась с принцем Адольфом; он вскоре предложил взять все мелкие хлопоты на себя и передать их своему управляющему. Алина согласилась как на любезность со стороны принца. Вскоре она начала догадываться, что на нее и на ее обстановку выходит больше денег, чем она может получить концертами, которые стала давать все реже, – стало быть, принц тратит свои собственные.

– Но что же из этого? – решила она. – У него состояние большое, это просто любезность с его стороны.

Когда принц уж чересчур наскучил Алине, она стала относиться к нему холодно, а потом и неприязненно, раздражительно.

Принц недоумевал, как осмеливается девушка-сирота нелюбезно принимать его, когда она у него в долгу. Стало быть, она надеется на какие-нибудь средства? А между тем Алина не надеялась ни на какие деньги, ни на какого спасителя: этот вопрос ей и на ум не приходил. Теперь наступила, однако, минута, когда принц считал нужным круто взяться за дело. Он уж начинал позволять себе изредка довольно дерзкие выходки. Осветить вечером дом Алины в ту минуту, когда она хотела ложиться спать и никого не принимать, – было одною из этих выходок. За последние два дня принц начал опасаться какой-нибудь хитрости со стороны красавицы, которая резко и насмешливо отвергла все его предложения.

Люди, служившие у Алины, были действительно все более преданы ему, платящему жалованье, нежели барышне, странствующей артистке. Вся прислуга относилась к ней особенно презрительно, так как для них странствующий паяц или музыкантша было одно и то же; вдобавок они не верили в честность этой артистки, они были убеждены, что она одна из тех личностей, которые переезжают из города в город, переходят из рук в руки и живут на чужой счет, торгуя своею красотой.

Через эту-то прислугу принц знал все, что делается в доме Алины; даже письма, отправляемые ею на почту, были ему известны. Если принц не решался читать эти письма, то он знал, кому они писаны. Разумеется, еще лучше знал принц, кого видит Алина и с кем видится чаще.

И вот за эти последние два дня принц узнал, что она стала переписываться с каким-то Генрихом Шелем, живущим в Дрездене.

Часа через два после появления посланного, доложившего принцу, что девица Алина больна, в постели и никого не принимает, слуга Алины явился донести, что барышня совершенно здорова и даже принимала какого-то молодого человека, совершенно им не известного, который, кажется, ни разу прежде и не бывал у нее. После долгой беседы с ним барышня была взволнована и даже плакала.

И этого было достаточно, чтобы принц решил на другое утро отправиться к Алине и объясниться с нею окончательно.

К чести принца надо сказать, что, собираясь на это решительное последнее объяснение, он был несколько смущен: он чувствовал, что его роль почти недостойна принца королевской крови. Приходилось ехать попрекать пустяками и действовать угрозами при таком стечении обстоятельств, при котором в былые дни принц брал любезностью.

И на другой день около полудня принц явился в дом Алины без доклада, поднялся в верхний этаж, фамильярно уселся в гостиной и стал дожидаться появления Алины из ее кабинета.

Служанка ее, Августа, которой принц тоже почему-то был ненавистен и которая, как добрая женщина, держала сторону ласковой и щедрой барышни, доложила Алине о присутствии в доме принца.

Алина, уверенная в том, что Дитрих уже на дороге к другу своему и что Генрих будет в Берлине через неделю или раньше, почувствовала себя смелее, чем когда-либо.

Она вышла к принцу, не ответила даже кивком головы на его насмешливо-почтительный поклон, и сцена между ними вышла настолько же краткая, насколько бурная.

Когда-то Алина часто думала и говорила при мысли о принце: «Ты еще меня не знаешь!»

И действительно, теперь принц Адольф должен был сознаться, что эта красивая и на вид милая и кроткая девушка может в иные мгновения становиться совершенно иною…

Алина, выйдя в гостиную, остановилась посреди комнаты, скрестив руки на груди, и, холодно закинув назад голову, выговорила, сдерживая себя:

– По какому праву вы стали являться ко мне без доклада, без моего позволения и даже наперекор моему желанию?

– Я полагал, сударыня, что я имею это право.

– В самом деле? Объясните, пожалуйста, эту бессмысленную загадку: чем, каким образом и когда вы получили это право?

Принц хотел заговорить и запнулся. Он не мог решиться вслух выговорить, что именно дало ему это право. Деньги, на нее истраченные, дали это право. Она у него в долгу… Но ему, принцу, тратящему около миллиона, считать те тысячи, которые пошли на Алину, просто унизительно даже… И как заговорить об этих грошах этой красивой, горделивой женщине, которая теперь, в минуту гнева, положительно похожа не на странствующую артистку, а скорее на королеву, принимающую своего подданного. Когда-то принц два раза в жизни был представлен Марии-Терезии и тогда же заметил, насколько женщина-монарх не похожа на всех других женщин: могущество и власть делают из нее что-то особенное. Точно так же теперь эта артистка, происхождение которой никому не известно, поразила принца именно тем, что напомнила ему аудиенцию у императрицы австрийской.

При этом мгновенном впечатлении принцу внутренне стало и смешно и отчасти удивительно. В самом деле, быть может, она дочь какого-нибудь государя, или курфюрста саксонского, или шаха персидского, как уверяет молва.

Все эти мысли мгновенно пронеслись в голове принца; но тем не менее прошло несколько времени в молчании с его стороны, и Алина вымолвила снова:

– Я жду вашего ответа. Желаю знать, что вам угодно.

Алина села, предложила гостю тоже занять место с другой стороны стола, то есть на почтительном расстоянии от себя.

Принц сел, насмешливо усмехаясь, но внутренне еще не решил, что говорить. Он начал что-то, не кончил – начал другую фразу и наконец смолк.

– Это все очень трудно сразу объяснить вам… Вы знаете, что с первой минуты нашей встречи я безумно полюбил вас… – начал было снова принц фальшиво-чувствительным голосом, но Алина перебила его.

– Позвольте!.. Эти глупые объяснения в любви уже давно надоели мне. За последние годы я могу начесть тысячи таких объяснений, таких признаний в любви, которые преследовали меня по всей Германии постоянно – бывали искренние, бывали фальшивые, и наивные, и дерзкие, – но одно из самых пошлых признаний в любви, которые я когда-либо слышала, – это, конечно, ваше.

Принц невольно, хотя едва заметно, дернул головой, и Алина должна была прибавить:

– Да, именно пошлее вас я не встречала человека. Имя ваше и образ жизни достаточно известны всему вашему отечеству, впрочем, это не мое дело. Вопрос о том, как вы себя ведете, касается короля и ваших родственников, но никак не меня… Вместо того чтобы выслушивать ваши объяснения, позвольте мне объясниться за вас. Вы говорите, что вы любите меня, – я этому не верю и очень рада, что этого нет. Я тысячная женщина, за которой вы от праздности стали ухаживать. Я давно собиралась сама объясниться с вами, но все откладывала, так как все, что я могу сказать вам, более или менее неприятно нам обоим. Теперь ввиду ваших чересчур страстных поступков, изобличающих в вас или слишком малое воспитание, несмотря на ваше происхождение, или слишком большое самолюбие, я должна объясниться, чтобы избавиться от вас. Итак, я отвечаю. На ваше признание в любви я отвечаю, что я ему не верю. На вопрос, не могу ли я любить вас, отвечаю: конечно, нет. И всякий человек, близкий вам родственник или друг, объяснит вам мои слова. Если у вас нет ни друга, ни такого родственника, то обратитесь к третьему способу – встаньте. – И Алина невольно не удержала себя и рассмеялась.

– Встаньте и посмотритесь в зеркало. Оно вам скажет, что среди разных затей праздной жизни вы забыли, что время все шло и уходило, и для вас прошло. Может ли девушка в моем положении, хотя бы и сирота, полюбить человека, как вы, у которого, кроме происхождения и богатства, нет ничего… Понимаете? Ничего более.

И Алина, желая проверить по лицу принца впечатление от своей прямой и резкой речи, взглянула ему в лицо, но не нашла на нем ни злобы, ни гнева; даже досады не было на лице принца. Алина невольно покачала головой и прибавила:

– Вы даже не верите моим откровенным словам; вы думаете, что я в минуту гнева преувеличиваю. Вы не верите, что я действительно о вас самом – как бы вам сказать это, – самого маленького мнения. Вы действительно принадлежите к числу таких лиц, которые, как часто говорю я за глаза, а теперь считаю возможным сказать это вам и в глаза, которые уродились на свет при странном сочетании нравственных качеств: они титаны самолюбием и самодовольством и пигмеи рассудком, способностями, качествами. Искреннее и глубокое убеждение, что они все могущественны во всех отношениях, и в особенности неотразимы для всех женщин, делает их еще смешнее, еще глупее, еще мельче! Я все сказала, и ваше упорное молчание должна поставить вам в заслугу, в честь: вы как бы невольно соглашаетесь, что все, мною сказанное, вполне справедливо. Затем позвольте просить вас стать со мною в такие отношения, как если бы мы никогда с вами не были знакомы. Это тем более будет легко и удобоисполнимо, что я располагаю вскоре покинуть Берлин.

Принц действительно не был ни озлоблен, ни взбешен. Он действительно был такой титан самодовольства и себялюбия, что не поверил ни единому слову. Одно только немного кольнуло его – это напоминание Алины о его годах. Единственное, что сознавал сам принц, о чем изредка думал и сожалел, – это потерянная молодость. Он поневоле должен был сознаться самому себе, что он внешностью и силами, конечно, далеко не тот принц Адольф, который когда-то действительно легко достигал победы.

Предложение обратиться за советом к зеркалу тоже заставило принца ядовито усмехнуться, но затем все остальное, сказанное Алиной, что было гораздо резче по форме и по мысли, не тронуло принца Адольфа ни на волос – этому всему он не верил.

Но при последних словах Алины принцу надо было отвечать, и снова он не знал, как ответить, снова не хватило у него храбрости, даже наглости сказать этой красавице:

– Прежде чем выгнать меня вон, не угодно ли будет вам заплатить мне то, что вы должны.

Вдобавок принц понял, что самолюбивая и раздраженная теперь донельзя красавица способна вынести ему ту единственную драгоценную вещь, которую он у нее видел, – браслет, который она надевала в концерты; она способна бросить вещь ему на стол, которая может возместить хотя бы половину всех издержек его на ее обстановку.

Алина встала со своего места и будто ожидала, что принц последует ее примеру и удалится.

– Но если я действительно люблю вас, – воскликнул принц, – если я готов предложить вам руку, просить короля о дозволении жениться, хотя бы морганатическим браком.

– Ни простым, обыкновенным, ни морганатическим, ни каким-либо иным я не соглашусь быть вашей женой по той простой причине, что я не только не люблю вас, но даже… Впрочем, зачем вы хотите, чтобы я снова повторила в еще более резкой форме то, что вы сейчас слышали… Прошу вас избавить меня… Одним словом, я вас не удерживаю!

Принц хотел снова сказать что-то с театральным пафосом, собирался, казалось, упасть на колени, но Алина быстро отвернулась от него и, не дожидаясь его ухода, вошла к себе в кабинет и заперлась. Принц остался один в гостиной и в одно мгновение решился на все. «Хотя и постыдно, но другого средства нет, – подумал он, – или я, или тюрьма!»

Он повернулся на каблуках и, быстрыми шагами пройдя весь дом, не взглянув ни на кого, вышел в подъезд.

Когда кучер подал его экипаж, он велел ему ехать домой, объяснив это желанием прогуляться. И действительно, принц, спокойно сидевший у Алины и выслушивавший все то оскорбительное, что она так откровенно и просто высказывала ему, теперь был уже взволнован. В действительности принц, разумеется, был влюблен в Алину, да это было и немудрено. За последнее время и теперь, ввиду последовавшей неудачи, это капризное чувство, пустое, но овладевшее всем разумом прихотливого селадона, казалось, удвоилось. Помимо досады, желания поставить на своем, являлось теперь и известное раздражение. Принц, прогулявшись немного по городу, решился окончательно: или она будет принадлежать ему, или он пойдет на постыдную роль заимодавца и, несмотря на тот скандал, который может произвести это в городе, засадит красавицу в тюрьму за долги. Если это чересчур огласится – а в этом нет никакого сомнения, – то дойдет, конечно, до короля, и этот новый скандал, это поведение, недостойное принца королевской крови, может привести к печальным последствиям… Придется скорее реализовать состояние, чтобы оно не попало при помощи опеки в руки короля, а затем – бежать навсегда из Пруссии.

Во всяком случае, принц решился повидать первого юриста в столице, посоветоваться с ним, как приняться за срамное дело, чтобы как можно меньше компрометировать себя.

XII

На другое утро Алине доложили, что ее желает видеть некто господин Шмидт. Имя это, как сильно распространенное в Германии, ничего не говорило ей, но, однако, она хорошо помнила, что в числе ее берлинских полузнакомых нет ни одного, носящего такую фамилию.

Она велела отказать, объясняя нездоровьем. Лакей вернулся и доложил, что господину Шмидту необходимо ее видеть по делу на несколько минут.

Алина удивилась, велела просить загадочного посетителя и вышла к нему в приемную.

Перед глазами Алины явился человек уже пожилой, с очень умным, но неприятным лицом и с портфелем в руках.

На вопрос Алины о причине его посещения он объяснил кратко и сухо, что многие берлинские заимодавцы госпожи Франк передали ему свои дела для взыскания с нее по счетам тех сумм, которые она им давно задолжала.

Алина изумилась и широко раскрыла глаза.

– Я никаких сумм никому не должна, – наивно выговорила она, – нет ли тут недоразумения?

– Нисколько. Дело совершенно ясно: вы, вероятно, изволили забыть. Суммы эти не очень велики, всего тысяч десять талеров… Впрочем, я могу вам тотчас же показать, какие это счета и кто по ним желает получить уплату.

И перед удивленной Алиной ходатай раскрыл синий портфель, достал оттуда довольно плотную тетрадь и стал перечислять разные имена, совершенно незнакомые Алине.

Но через несколько мгновений молодая девушка поняла, в чем дело. Это были поставщики всей ее обстановки. С нее требовали теперь то, что устроил ей по дружбе, не желая вводить в хлопоты, принц Адольф. Теперь приходилось платить и за наем дома, и за его отделку, и за экипажи, и за разные мелкие вещи, о которых она забыла и думать.

Алина поняла тотчас, что это месть принца. То, что он навязал ей почти против воли, теперь ставило ее совершенно в безвыходное положение. Объясняться с поверенным было, конечно, совершенно излишне.

Первое, что пришло на ум Алине, был вопрос о том, насколько можно выиграть время.

– Я могу подождать до завтра, – выговорил Шмидт, вполне убедившийся, что Алина не имеет никакого понятия о законах.

Оно так и случилось. Алина поверила и пришла в ужас. Единственное ее спасение был приезд Шеля; но ожидать его ранее недели было, конечно, невозможно.

После минутного молчания Алина обратилась к ходатаю с вопросом, в котором сильно заметно было смущение.

– Ну а если я не в состоянии заплатить этого завтра, а пожелаю отсрочить уплату на несколько дней?

– Это невозможно, сударыня. Завтра, в эту же пору, я буду иметь честь явиться к вам, чтобы продавать все ваши вещи. Но так как я предполагаю, что всех денег выручить будет невозможно, то я советую вам приготовиться к тому, чтобы последовать за мною.

– Куда?.. В суд?.. – в смятении выговорила Алина.

– Нет-с, – суд уже свое слово сказал, – а в место вашего заключения.

– В тюрьму?! – воскликнула Алина.

Шмидт пожал плечами, как бы говоря: «Конечно, куда же более?»

Молодая девушка замерла на мгновение и наконец выговорила в порыве гнева и отчаяния:

– Какая это низость! Стало быть, принц заранее все подготовил… И этот низкий человек – член королевской семьи!

Шмидт снова не ответил ничего и только слегка пожал плечами, как бы говоря, что эта сторона вопроса его не касается.

Несмотря на увещания и просьбы Алины, несмотря на то, что она просила ходатая войти в ее положение, подождать всего несколько дней, Шмидт стоял на своем холодно, сухо и совершенно безучастно.

Когда Алина обещала ему порядочное вознаграждение за то, если он оттянет свой второй визит на несколько дней, то Шмидт позволил себе легкую усмешку, которой ясно сказал, что он совершенно не верит в возможность для молодой девушки уплатить деньги, да еще, вдобавок, вознаградить его самого.

Сказать прямо Шмидту, что Алина со дня на день ожидает человека, который любит ее и, конечно, тотчас уплатит все, – было невозможно; поверенный мог в тот же день передать это принцу, и дело, пожалуй, приняло бы еще худший оборот.

Шмидт уехал, сухо и вежливо объявляя, что на другой день в тот же час явится снова. Он сказал это с такой любезностью, как будто предполагалось, что его визит будет особенно приятен хозяйке.

Алина осталась на том же месте, где принимала поверенного. За всю свою жизнь, конечно, она никогда не бывала в таком положении; теперь она окончательно не знала, что делать.

Она уже не думала о том, насколько поступок принца был низок, – ей было не до того. Она даже не боялась идти в тюрьму, – в тюрьме, ей казалось, не так страшно, как в сумасшедшем доме, – но она боялась, что подобного рода срам и такой позорный случай с ней мог сделать несчастье всей ее жизни. Что почувствует, что подумает Шель, найдя любимую им девушку не на ее квартире, а в тюрьме за долги?

Долго продумав о своем положении, Алина, конечно, не пришла ни к чему. Она подумала и о том, чтобы продать тотчас же кое-какие вещи; но несмотря на свое полное незнание цен, она все-таки догадывалась, что этих вещей не хватит и на половину платы. Следовательно, оставалось только одно средство, тоже более или менее позорное: просто бежать, скрыться. Но прежде она решилась просить убежища у Стадлера, чтобы избавиться от дерзкого волокиты; теперь же приходилось бежать от долгов. Конечно, через несколько дней, когда явится Шель, обстоятельства изменятся и положение ее сделается сразу приличным, но в эти несколько дней до его приезда положение будет в полном смысле позорное. Если доктор соглашался скрыть у себя молодую девушку, желающую избавиться от дерзких притязаний известного волокиты, то захочет ли он укрывать у себя и дать убежище личности, скрывающейся от заимодавцев и желающей обмануть их.

Алина решила, однако, не терять времени и тотчас же написала другу доктору.

К ее удивлению и радости, явившийся доктор предложил ей тотчас же укрыться на маленькой квартире, которую он уже снял исключительно для нее. И в то же время он предложил ей уладить дело по ее долгам.

– Я готов даже часть уплатить за вас, а вы когда-нибудь можете мне возвратить эти деньги, – сказал он. – Вам стоит дать десяток концертов, и вы снова будете иметь почти ту же сумму.

Алина не согласилась на второе предложение и решила, что этому человеку единственному, который говорил ей, что не влюблен в нее, она может рассказать все искренне и подробно… И Алина объяснила, что через несколько дней явится человек, который будет иметь право заплатить за нее.

Несмотря на свое смущение и волнение, Алина ясно заметила, что ее признание как-то странно подействовало на Стадлера. Оно было для него, казалось, столь же неожиданным, сколько неприятным известием. Он вдобавок всячески постарался скрыть от нее чувство, которое возбудила в нем эта весть. И девушка еще более смутилась.

Была минута, когда молодая девушка боялась согласиться на предложение друга; ей казалось, что в новом убежище ей будет хуже и положение сделается еще более безвыходным. Но выбора не было, даже колебаться не было времени.

В новом убежище она могла еще выиграть время, тогда как здесь на другое же утро надо было ожидать Шмидта и иметь дело с полицией.

Алина решилась тотчас же и объявила Стадлеру, что в тот же вечер выедет из дому, бросит экипаж и пешком явится в то место, которое он назначит.

Если бы положение было другое, то Алина не решилась бы на такой шаг, взглянув теперь в лицо Стадлера, – слишком странное выражение было на лице ее друга, которого она не знавала прежде.

Подозрения, зародившиеся в ее голове в последний их разговор, теперь, казалось, были еще определеннее – но делать было нечего! Они условились о часе и месте свидания, где Стадлер должен был ожидать ее, чтобы проводить в новое помещение.

Доктор уехал, а молодая девушка осталась в полной тревоге. Она боялась оставаться в этом доме до утра и равно боялась принять услуги странного доктора. И Алине невольно пришло на ум, что теперешнее положение ее, конечно, гораздо мудренее и ужаснее, чем когда-то, в те дни, когда она вдруг очутилась в сумасшедшем доме. Там был страх, опасение долгого заключения, но была надежда бежать. Она имела дело со старухой родственницей и с иезуитом, но закон и право были на ее стороне; теперь же наоборот – закон был против нее. Если бы в новом убежище случилось что-либо непредвиденное, то ей даже бежать оттуда не с чем и некуда.

Однако чем более подозревала Алина, что решается на опасный шаг, тем более успокаивала себя, что все это пустые грезы, что Стадлер действительно честный и преданный ей человек.

В сумерки Алина собрала кое-какие мелкие вещи, разложила их по карманам, чувствуя, что краснеет сама за себя от стыда. Выбирая, что взять и что оставить, она чувствовала укоры совести, как если бы в эти минуты приходилось ей не брать свое, а красть чужое.

Едва только стемнело, она велела закладывать экипаж и через несколько минут уже спускалась в подъезд.

Несмотря на умение владеть собою, которое она усвоила за последнее время, на этот раз волнение ее было настолько сильно, что служанка Августа заметила в ней что-то особенное; но, разумеется, этой женщине не могло и на ум прийти, что она видит свою барышню в последний раз.

Алина уехала… Долго в этот вечер ожидали ее Августа и вся прислуга. Около полуночи вернулся кучер с вопросом, не воротилась ли домой барышня, которая бросила его на бульваре, желая прогуляться пешком.

Разумеется, в доме поднялась сумятица: ничего подобного никогда с Алиной не случалось. Особенность ее жизни состояла в том, что она не ездила в гости и не знала почти никого в Берлине, у кого бы могла проводить вечера. Только у нее собирались ее знакомые, да и то преимущественно молодежь – мужчины. Из женщин была у нее два раза только одна старушка – любительница музыки, пожелавшая познакомиться с артисткой.

Разумеется, один из лакеев бросился тотчас же к принцу Адольфу.

Через час принц был в доме, сумрачный, но не столько встревоженный, сколько ожидали люди. Лицо его было озлоблено, и к досаде примешивалась презрительная усмешка.

– Ну, этого я от нее не ожидал! – повторял принц вслух при лакеях. – Мошенничества я от нее никак не ожидал!

А между тем принц отлично сознавал, что со стороны Алины тут не было никакого мошенничества; если был низкий поступок, то не с ее стороны, а с его собственной. Главное, что тревожило принца, – это слух об исчезновении, бегстве известной в столице артистки. Завтра посыпятся на него вопросы со всех сторон, так как он единственный человек, которого Алина знала ближе всех.

Он должен будет объяснять это странное исчезновение?! Не может же он сказать, что она его обокрала и бежала. Да это так мало похоже на нее, что никто не поверит. Стало быть, причина бегства другая. И принц боялся, что снова, как бывало с ним, правда вдруг скажется сама собою, почувствуется всеми, а если вмешается в дело полиция, великолепно организованная, если будет расследовано дело, то через людей доберутся до Шмидта и раскроется вся суть дела. Хороша тогда будет роль принца, ославленного на весь Берлин!