Текст книги "Петербургское действо"
Автор книги: Евгений Салиас-де-Турнемир
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
VII
Чрезъ четверть часа послышался около постоялаго двора звонъ жиденькихъ чухонскихъ бубенцовъ, безъ колокольчика, а затѣмъ кто-то громко и рѣзко крикнулъ на дворѣ хозяина.
– A вѣдь это онъ, пожалуй, ротмейстеръ этотъ. То не наши, сказалъ Алексѣй.
– Позовемъ его съ нами поужинать, отозвался Григорій Орловъ. Я давно уже по нѣмецки не говорилъ. Поболтаю.
– Всѣ эти голштинцы превеликаго вѣдь самомнѣнія… отозвался Алексѣй на предложеніе брата гадливо, съ гримасой.
– Ничего. Ради потѣхи лебезить буду, да по шерсткѣ его, учну гладить. Объ прусскомъ артикулѣ пущуся въ бесѣду! A какъ подымется каждый во свояси – тогда я ему на прощаніе нѣмцеву породу и его Хредлиха самаго выругаю по здоровѣе, разсмѣялся Григорій.
– Что-жъ, пожалуй. Вмѣстѣ дѣтей не крестить. Поужинаемъ и разъѣдемся… A то скажи ему, какъ Разумовскій сказалъ какому-то нахалу. Тотъ напрашивался все къ нему силкомъ на балъ, онъ и отвѣтилъ: неча дѣлать, наплевать, милости просимъ!..
Въ эту минуту въ сѣняхъ раздался кривъ и кто-то грохнулся объ землю. Затѣмъ раздался визгливый и яростный крикъ Агаѳона.
– Меня свои господа вотъ ужъ тридцать лѣтъ не бивали. Вотъ что-съ.
Алексѣй Орловъ кинулся на крикъ лакея, но дверь распахнулась и Агаѳонъ влетѣлъ съ окровавленнымъ носомъ.
– Глядите что! завопилъ старикъ. Нешто онъ смѣетъ чужаго холопа бить?
– Du mm! Wo sind diese Leute? кричалъ голосъ въ сѣнцахъ.
– А-а! вотъ оно какое дѣло! выговорилъ Григорій протяжно и поднялся изъ-за стола. Вывернувъ высоко вверхъ локоть правой руки, онъ гладилъ себя ладонью этой руки по верхней губѣ. Неровное дыханіе сильно подымало его грудь.
Алексѣй Орловъ быстро обернулся къ брату. Этотъ жестъ и хорошо знакомая ему интонація голоса брата, говорившая о вспыхнувшемъ гнѣвѣ, заставила его схватить брата за руку…
– Гриша, не стоитъ того. Стыдно!! Господь съ тобой.
Григорій Орловъ стоялъ, не шевелясь, за столомъ.
На порогѣ показалась высокая и плотная, полуосвѣщенная фигура Голштинскаго офицера въ ботфортахъ, куцомъ и узкомъ мундирѣ съ разшивками на груди. Прежде всего бросились въ глаза его толстыя губы и крошечные глазки подъ лохматыми, рыжими бровями. На прибывшемъ была накинута медвѣжья шуба, на головѣ круглая фуражка съ мѣховымъ околышемъ и съ зеленымъ козырькомъ.
– Какъ вы смѣете бить моего человѣка?! крикнулъ изъ-за стола Григорій Орловъ по-нѣмецки.
Алексѣй, не понимавшій ни слова изъ того, что говорилъ братъ, прибавилъ тихо.
– Не стоитъ связываться, Гриша. Уступимъ уголъ горницы. Все таки офицеръ…
Прибывшій ротмейстеръ въ своей шубѣ едва пролѣзъ въ дверь и, увидя двѣ богатырскія фигуры двухъ братьевъ, сказалъ по-нѣмецки нѣсколько мягче, но все таки важно и внушительно:
– Я, какъ видите, офицеръ войска Его Величества. Ѣду изъ Ораніенбаума къ его высочеству принцу Георгу по важному дѣлу… Я желаю поужинать и отдохнуть. Очистите мнѣ сейчасъ эту горницу.
– Чортъ съ нимъ, шепнулъ Алексѣй брату, позвать его по ужинать съ нами. A Ѳошкинъ носъ склеимъ, некупленный! разсмѣялся онъ добродушно и весело.
Ротмейстеръ, очевидно не понимавшій ни слова по русски, принялъ, вдругъ смѣхъ этотъ на свой счетъ и, сморщивъ брови на Алексѣя, важно закинулъ голову.
– Хотите ужинать съ нами, сказалъ Григорій Орловъ уже мягко, но улыбаясь гримасамъ брата на Агаѳона, мочившаго носъ водой въ углу горницы.
– Спасибо. Danke sehr! презрительно отвѣчалъ вдругъ обидѣвшійся нѣмецъ. Я этого не ѣмъ! И онъ мотнулъ головой на столъ. Это глотать могутъ только русскіе.
– Ну такъ эта комната и столъ заняты нами! грубо и рѣзко вымолвилъ Григорій Орловъ, садясь снова. Хотите, такъ займите вонъ уголъ и ѣшьте тамъ свою колбасу. Только живѣе кончайте и уѣзжайте, потому что меня отъ колбаснаго запаха тошнитъ.
– Что? Аль онъ заупрямился, спросилъ Алексѣй, ничего не понимавшій. Мы вѣдь не въ мундирахъ, Гриша, онъ можетъ думаетъ купцы проѣзжіе.
– Наше общество васъ не унизитъ. Мы тоже офицеры войскъ Его Величества, объяснилъ Григорій.
– Русскаго войска?
– Ну, да, русскаго. Мы не въ мундирахъ, потому что заѣхали сейчасъ съ охоты.
Нѣмцу, очевидно, показалось послѣднее заявленіе Орлова сомнительнымъ.
«Эти двое дюжихъ парня врядъ – офицеры. Скорѣе два русскихъ бюргера», подумалъ ротмейстеръ, приглядываясь съ обоимъ и затѣмъ вдругъ крикнулъ въ дверь… Явились два рейтера голштинскаго войска.
– Уберите все это вонъ! Приказалъ онъ по-нѣмецки, показывая на столъ. И вы тоже – вонъ. Fort! Fort!..
– Ruhig!.. Кто тронетъ этотъ столъ, тому я расшибу голову объ стѣну, крикнулъ Григорій по-нѣмецки.
Рейторы остановились у дверей.
Хозяинъ Дегтеревъ показался смущенный за ними. Офицеръ грубо захохоталъ въ отвѣтъ на угрозу и сбросилъ шубу и шапку. Затѣмъ, подойдя къ столу, онъ взялъ первую, попавшуюся подъ руку мису съ рыбой, шлепнулъ ее на полъ, и взялся было за другую.
Алексѣй и Агаѳонъ ахнули. Григорій Орловъ выскочилъ изъ-за стола и однимъ ударомъ кулака опрокинулъ ротмейстера навзничь, на его же шубу.
– Ко мнѣ! ко мнѣ! Бей ихъ! закричалъ ротмейстеръ по-нѣмецки.
Рейторы бросились было на Григорія; но одинъ изъ нихъ попалъ подъ руку Алексѣя Орлова и, сбитый съ ногъ, отлетѣлъ на стараго лакея, котораго своимъ паденіемъ сшибъ-тоже съ ногъ… Рейторъ такъ застоналъ, что товарищъ его быстро отступилъ самъ.
Въ минуту Алексѣй вышвырнулъ обоихъ солдатъ изъ горницы и заперъ дверь на щеколду.
Между тѣмъ, Григорій Орловъ уже ухватилъ толстаго ротмейстера за шиворотъ и, сѣвъ на него верхомъ, тащилъ его за шею и подъѣзжалъ на немъ къ самому столу. Голштинецъ побагровѣлъ отъ напрасныхъ усилій, отчаянно барахтался и хрипѣлъ.
– Алеша! Держи свинью! Гни! крикнулъ Григорій, слѣзая съ ротмейстера. Передавъ его въ руки брата, онъ взялъ со стола большую миску и, опрокинувъ ее на голову ротмейстера, облилъ его остатками еще теплой похлебки, а, затѣмъ, надѣлъ опорожненную миску ему на голоеу.
Вся голова офицера ушла въ нее. Григорій съ большимъ усиліемъ, сопя и кряхтя, бережно согнулъ на головѣ Голштинца мѣдную мису и, сдвинувъ края на щеки, подогнулъ ушки подъ его жирнымъ подбородкомъ, лишь слегка поранивъ ухо и помявъ шею. Затѣмъ, онъ велѣлъ брату выпустить ротмейстера изъ-подъ себя и, оттолкнувъ его въ уголъ, крикнулъ злобно смѣясь.
– Вотъ вамъ новая голштинская каска! A имя мое – Орловъ.
Офицеръ совершенно обезумѣлъ отъ всего совершеннаго вдругъ надъ нимъ и, качаясь, какъ пьяный, отодвинулся и сѣлъ на лавку. Онъ притихъ сразу и съ телячьимъ взоромъ глядѣлъ на братьевъ изъ-подъ миски. Руки его поднялись было безсознательно разогнуть ушки на подбородкѣ и снять мису, но, тронувъ ихъ, онъ и пробовать не сталъ. Онъ обомлѣлъ отъ изумленія, смутно понявъ, что случилось что-то невозможное, даже немыслимое.
Миса, плотно обхвативъ затылокъ и темя, торчала надъ лбомъ въ видѣ чепца, а загнутыя широкія ушки держали ее и не позволяли не только снять съ головы, но даже чуть-чуть сдвинуть. Чтобъ разогнуть миску нужна была та же сверхъестественная сила, которая надѣла ее. Голштинецъ сидѣлъ недвижно и ошалѣлымъ взоромъ глядѣлъ на одѣвавшихся наскоро враговъ.
– Гутъ? А? Гутъ что-ли? смѣялся, одѣваясь, Алексѣй.
Агаѳонъ быстро и злобно собиралъ посуду въ погребецъ, изрѣдва косясь на главную мису, не достававшую теперь въ приборѣ. Увы! Она неожиданно получила совершенно новое назначеніе.
Братья вышли въ сѣни. Рейторы вѣжливо пропустили силачей. Чрезъ нѣсколько минутъ Орловы уже скакали въ саняхъ по дорогѣ въ Петербургъ.
– Скверно! Погорячился ты. Скверно! повторялъ Алексѣй брату. Имя-то онъ не слыхалъ; но по мисѣ узнаютъ, кто такіе съ нимъ пошутили. Теперь не слѣдъ было гнѣва государя на себя обращать. Ты знаешь, какъ онъ за голштинцевъ своихъ обижается всегда.
Агаѳонъ, сидѣвшій бокомъ на облучкѣ около кучера, бормоталъ себѣ что-то подъ носъ и махалъ руками по воздуху отчаянно и злобно. Наконецъ, онъ обернулся къ господамъ и сказалъ внѣ себя отъ ярости.
– Отдуть бы здорово! Такъ!! Слѣдъ!! Чтобъ помнилъ бестія. Такъ нѣтъ! Добро свое зря портить. Финты-фанты показывать!
– Да на мисѣ-то вырѣзаны еще большія литеры: глаголъ и онъ! прибавилъ Алексѣй.
– Не будьте въ сумленіи, язвительно отозвался Агаѳонъ, и безъ литеръ узнается, кто такое колѣно отмочилъ. Нешто всякій это можетъ? воскликнулъ онъ вдругъ. Вашъ покойный родитель, да вы господа, его дѣтки. Кабы даже и не ваша посудина была, такъ всякій, глянувъ на его башку, скажетъ, что миска господъ Орловыхъ. Я бы взялъ на себя, помолчавъ, серьезно выговорилъ старикъ, да не повѣрятъ… Какъ вы полагаете, Григорій Григорьевичъ?.. A то я возьму на себя, скажу, я молъ. Мнѣ что-жъ сдѣлаютъ?
Оба брата вдругъ такъ громко, раскатисто захохотали на это предложеніе, что даже пристяжныя рванули шибче. Агаѳонъ сердито махнулъ рукой и, отвернувшись лицомъ къ лошадямъ, обидчиво молчалъ вплоть до Петербурга?
Между тѣмъ, ротмейстеръ, оставшись на постояломъ дворѣ въ той же горницѣ, позвалъ солдатъ, заперся и возился напрасно съ своей новой каской. Онъ пришелъ въ себя окончательно и понялъ весь ужасъ своего положенія, когда Орловы уже уѣхали; иначе онъ готовъ бы былъ просить хоть изъ милости снять съ него миску. Напрасно оба рейтора его возились надъ нимъ и, уцѣпившись за края и ушки мисы, съ двухъ разныхъ сторонъ, тащили ихъ изъ всей силы въ разныя стороны. Ушки не подались ни на волосъ изъ-подъ толстаго подбородка офицера. Кромѣ того, одинъ изъ рейторовъ былъ гораздо сильнѣе товарища и при этой операціи, не смотря на все свое уваженіе къ Herr'у ротмейстеру, ежеминутно стаскивалъ его съ лавки на себя, и валилъ на него слабосильнаго товарища. При этомъ доставалось пуще всего головѣ ротмейстера, отъ боли кровь приливала къ его толстой шеѣ и онъ боялся апоплексіи.
Наконецъ, голштинецъ обругалъ рейторовъ и не велѣлъ себя трогать. Они отступили вѣжливо на шагъ и стали – руки по швамъ.
Ротмейстеръ просидѣлъ нѣсколько минутъ неподвижно очевидно раздумывая, что дѣлать? Наконецъ, ничего вѣроятно не придумавъ дѣльнаго, онъ вдругъ поднялъ руки вверхъ, какъ бы призывая небо во свидѣтели невѣроятнаго происшествія, и воскликнулъ съ полнымъ отчаяніемъ въ голосѣ:
– Gott! Was fur eine dumme geschichte!!
Оставалось положительно одно – ѣхать тотчасъ въ Петербургъ, къ мѣднику или слесарю, распиливать свою новую каску… Но какъ ѣхать?! По морозу! Сверхъ миски – теплая шапка не влѣзетъ! Отчаяніе Голштинца взяло однако верхъ надъ самолюбіемъ и онъ, выпросивъ тулупъ у Дегтерева, велѣлъ себѣ закутать имъ голову вмѣстѣ съ миской… Рейторы его обвязали наглухо, вывели подъ руки, какъ слѣпаго, и посадили въ санки. Ротмейстеръ рѣшился въ этомъ видѣ ѣхать прямо съ принцу голтшинскому, Георгу, дядѣ государя, жаловаться на неизвѣстныхъ озорниковъ и требовать примѣрнаго наказанія.
Дегтеревъ разумѣется, не сказалъ ему имени силачей, отзываясь незнаніемъ, а самъ офицеръ не запомнилъ русскую, вскользь слышанную, фамилію. Вензель Г. О., вырѣзанный на посудинѣ, онъ видѣть у себя на затылкѣ конечно не могъ.
Когда ротмейстеръ чудищемъ съ огромной головой отъѣхалъ отъ постоялаго двора, Дегтеревъ, уже не сдерживая хохота, вернулся въ горницу, гдѣ жена подтирала полъ и прибирала остатки растоптанной рыбы…
– Ай да Григорій Григорьевичъ! Вотъ эдакъ-то бы ихъ всѣхъ рамбовскихъ. Они нашего брата поѣдомъ ѣдятъ!.. Не хуже Бироновыхъ языковъ. Спасибо хоть этого поучили маленечко… A лихо! Ай лихо! Ха-ха-ха!
Дегтеревъ сѣлъ на лавку и началъ хохотать, придерживая животъ руками. Вскорѣ на его громовый хохотъ собрались всѣ работники отъ мала до велика со всего двора и слушали разсказъ хозяина.
– Горнадеры-то его… Ха-ха-ха. Одинъ въ эвту сторону, на себя тянетъ, а тотъ къ себѣ тащитъ, да оба мычатъ, а ноги-то у нихъ по мокрому полу ѣдутъ!.. A ротмистиръ-то глаза пучитъ, изъ-подъ миски-то… Ха-ха-ха! Охъ, батюшки! Животъ подвело. О-о-охъ! Умру!..
Батраки, глядя на хохотавшаго хозяина и, представивъ себѣ постепенно все происшедшее сейчасъ въ горницѣ, начали тоже громко хохотать.
– Этотъ сюда тащитъ, а энтотъ туда… A ноги-то… ноги-то – по полу ѣдутъ!… безъ конца принимались повторять по очереди батраки, послѣ каждой паузы смѣха, будто стараясь вполнѣ разъяснить другъ другу всю штуку. И затѣмъ всѣ снова заливались здоровымъ хохотомъ, гремѣвшимъ на весь Красный Кабакъ.
VIII
У воротъ большаго дома Адмиралтейской площади, стоящаго между покатымъ берегомъ рѣки Невы и Галерной улицей, ходитъ часовой и отъ сильнаго мороза то и дѣло топочетъ ногами по ухоженному имъ снѣгу, ярко облитому луннымъ свѣтомъ. Здѣсь въ большихъ хоромахъ помѣщается прибывшій недавно въ Петербургъ принцъ Голштинскій Георгъ-Лудвигъ. Хотя уже четвертый часъ ночи, но въ двухъ окнахъ нижняго этажа видѣнъ свѣтъ… Горница эта съ освѣщенными окнами – прихожая и въ ней на ларяхъ сидятъ два рядовые преображенца. Они часовые, но, спокойно положивъ ружья около себя, сидятъ пользуясь тѣмъ, что весь домъ спитъ глубокимъ сномъ; даже двое дежурныхъ холоповъ, растянувшись также на ларяхъ, спятъ непробудно, опрокинувъ лохматыя головы, раскрывъ рты и богатырски похрапывая на всю прихожую и парадную лѣстницу. Рядовые эти – молодые люди, красивые, чисто одѣтые и щеголеватые съ виду. Обоимъ лѣтъ по двадцати и оба свѣтло-русые. Одинъ изъ нихъ съ лица по старше, плотнѣе, съ полнымъ круглымъ лицомъ и свѣтло синими глазами, тихо разсказываетъ товарищу длинную, давно начатую исторію. Это рядовой-преображенецъ – Державинъ.
Другой, слегка худощавый, но стройный и высокій, съ живымъ, но совершенно юнымъ, почти дѣтскимъ лицомъ, съ красивымъ орлинымъ носомъ и большими, блестящими, темно-голубыми глазами. Даже въ горницѣ, полуосвѣщенной дрожащимъ свѣтомъ нагорѣвшей свѣчи – глаза его блестятъ особенно ярко и придаютъ бѣлому, даже чрезъ-чуръ блѣдному, матовому лицу, какую-то особенную прелесть, живость и почти отвагу. Лицо это сразу поражаетъ красотой, хотя отчасти женственной. Онъ старается внимательно слушать товарища, но зачастую зѣваетъ и на его лицѣ видно сильное утомленіе; видно, что сонъ давно одолѣваетъ его на часахъ. Это тоже рядовой – Шепелевъ.
Державинъ кончалъ уже свой разсказъ о томъ, какъ недавно пріѣхалъ въ Петербургъ и нечаянно попалъ въ преображенцы.
– Такъ стало быть мы оба съ вами новички, выговорилъ наконецъ Шепелевъ. A я думалъ, что вы уже давно на службѣ.
– Какъ видите всего, безъ году недѣля. A вы?
– Я на масляницѣ пріѣхалъ. Навѣдался прямо съ письмомъ отъ матушки къ родственнику Петру Ивановичу Шувавалову и узналъ, что онъ уже на томъ свѣтѣ. Да, пріѣзжай я по раньше, когда государыня была жива и онъ живъ, то не мыкался бы какъ теперь. Это не служба теперь – а работа арестантская.
– Да, вымолвилъ Державинъ, вздохнувъ, ужъ нынѣ служба стала, государь мой, не забава, какъ прежде была. Вы вотъ жалуетесь, что на часахъ ночь отбыть надо… Это еще давай Господи. A вотъ я, такъ радъ этому, ноги успокоить. A то во сто кратъ хуже, какъ пошлютъ на вѣсти къ кому. Вотъ у фельдмаршала Трубецкаго, помилуй Богъ. Домочадцы его, хоть кого въ гробъ уложатъ посылками. То сдѣлай, туда сходи, въ лавочку добѣги, къ тетушкѣ какой дойди, который часъ сбѣгай – узнай, разнощика догони – вороти. Просто бѣда. A то еще хуже, какъ съ вечера дадутъ повѣстки разносить по офицерамъ… Одинъ живетъ у Смольнаго двора, другой на Васильевскомъ острову, третьяго чортъ угналъ въ пригородъ Koломну, ради собственнаго домишки, либо ради жизни на хлѣбахъ у родственника… Такъ, знаете, какъ бываетъ, выйдешь съ повѣстками до ужина въ сумерки, самое позднее ужъ часовъ въ шесть, а вернешься въ казармы да заснешь послѣ полуночи. A въ семь вставай на ротный сбой да ученье, а тамъ пошлютъ снѣгъ разгребать у дворца, канавы у Фонтанки чистить или на морозѣ поставятъ на часы; да забудутъ смѣну прислать…
– Какъ забудутъ?
– Да такъ! Нарочно. Меня вотъ теперь нашъ ротный командиръ ни за что поѣдомъ ѣсть. Онъ меня единажды 12-ть часовъ проморилъ на часахъ во двору у графа Кирилы Григорьевича.
– Кто такой?
– Графъ Кирилъ Григорьевичъ? Гетманъ. Ну, Разумовскій. Нешто не знаете. «Всея Хохландіи самодержецъ» зовется онъ у насъ… Теперь только вотъ обоимъ братьямъ тѣсновато стало при дворѣ, кажется, скоро поѣдутъ глядѣть, гдѣ солнце встаетъ.
– A гдѣ это? вдругъ спросилъ Шепелевъ съ любопытствомъ.
– Солнце-то встаетъ? A въ Сибири. Это такъ сказывается. Да… Такъ вотъ, объ чемъ бишь я говорилъ. Да объ гоньбѣ-то нашей. Пуще всего въ Чухонскій Ямъ носить повѣстки. Тутъ при выходѣ изъ города гдѣ овражина и мостикъ, всегда бѣды. Одного измайловца до нага раздѣли, да избили до подусмерти.
– Грабители?
– Да. Говорятъ будто вотъ изъ ихнихъ… И Державинъ мотнулъ головой на внутреннія комнаты. Два Голштинскихъ будто бы солдата, изъ Арамбова.
– Вотъ какъ?
– Да это пустое. Нынѣ, что ни случилось, сейчасъ валятъ на голштинцевъ, какъ у насъ въ Казани все на татаръ, что ни случись, сваливаютъ. Надо думать, разбойники простые. Имъ въ Чухонскомъ Яму любимое сидѣніе съ дубьемъ.
– Что вы! Ахъ, батюшки! Вотъ я радъ, что вы меня предувѣдомили! воскликнулъ Шепелевъ. Я туда часто хожу. У меня тамъ… И молодой малый запнулся…
– Зазнобушка!
– Охъ, нѣтъ! То есть да… То есть, видите ли, тамъ живетъ семейство одно, княжны Тюфякины.
– Ну вотъ! Князь Тюфякинъ. Да. Я ему-то и носилъ прежде повѣстки. Нынѣ онъ ужъ не у насъ.
– Ну, да, конечно. Онъ же, вѣдь, прежде преображенецъ былъ и недавно только въ голштинцы попалъ. Я женихомъ считаюсь его сестры…
– Хорошее дѣло. Чрезъ него и вы чиновъ нахватаете. Да и какъ живо! Но какъ же это вы съ масляницы здѣсь, а ужъ въ женихахъ.
– Ахъ, нѣтъ. Это еще моя матушка съ ихъ батюшкой порѣшили давно. Мы сосѣди по вотчинамъ и родственники тоже. Теперь, вотъ какъ меня произведутъ въ офицеры, я и женюсь! Такъ завѣщалъ родитель ихъ покойный. Но одинъ Шепелевъ былъ женатъ уже на одной Тюфякиной и она приходилась золовкой, что-ли, моей теткѣ родной. A невѣста моя, хоть и отъ втораго брака, но, можетъ быть, это все-таки сочтется родствомъ.
– Какое-жъ это родство! разсмѣялся Державинъ. Вмѣстѣ на морозѣ въ Миколы мерзли. Любитесь, небось, шибко. Не бось, дѣвица красавица и умница.
– Изъ себя ничего… Только я эдакихъ не жалую. Дѣвица должна быть смиренномудрая. Такъ, вѣдь! A эта, насчетъ ума и другихъ прелестей – столичная дѣвица! Молодецъ на всѣ руки. Ужъ очень даже шустра и словоохотлива. Она и родилась здѣсь. Батюшка мой, покойникъ, и матушка тоже заглазно мнѣ ее опредѣлили въ жены. Ну, да это дѣло… Это еще увидится. Я отбоярюсь. Мнѣ съ княземъ Глѣбомъ уже больно шибко не охота родниться.
– A что же? Онъ нынѣ въ силѣ. Голштинецъ, хоть и русскій.
– Нехорошій человѣкъ. Я ужъ порѣшилъ отбояриться отъ его сестры.
И молодой малый тряхнулъ головой и усмѣхнулся съ напускной дѣтской важностію. Онъ, какъ ребенокъ, хвасталъ теперь предъ новымъ знакомымъ своей самостоятельностью, относительно вопроса о женитьбѣ.
– Вы одни у матушки?
– Одинъ, какъ перстъ.
– И вотчины, и все иждивеніе будетъ ваше;
– Да, но… Шепелевъ снова запнулся въ нерѣшительности: сказать или нѣтъ? И, какъ всегда, совѣстливость его и прямота взяли верхъ. – Нечему переходить-то… продолжалъ онъ. У матушки имѣніе хотя и есть… но покойникъ родитель оставилъ ей такой чрезмѣрный должище, что заплатить его не хватитъ никакихъ вотчинъ. Еслибъ и весь уѣздъ былъ нашей вотчиной, такъ не хватило бы.
– И въ этомъ мы съ вами ровни. У меня тоже немного. Но все-таки вы не живете въ казармахъ! прибавилъ Державинъ.
– Я у дяди Квасова, на хлѣбахъ…
– Господинъ Квасовъ. Гренадерской роты нашей. Знаю его за добрѣющей души человѣка, сказалъ Державинъ и въ то же время подумалъ про себя: «какъ этого лѣшаго не знать!»
– Онъ изъ лейбъ-компаніи, какъ-то странно сказалъ Шепелевъ, будто предупреждая вопросъ Державща. – Но я его очень люблю…
– Какъ же, позвольте… заговорилъ этотъ. Извините за нескромность. Какъ же господинъ Квасовъ оказался вашимъ дядюшкой?..
– Видите ли… Когда ихъ всѣхъ царица покойная произвела въ дворяне, по возсшествіи своемъ на престолъ, то братъ младшій Квасова, тоже бывшій солдатъ гренадеръ, но оченно видный и красивый, прельстилъ одну мою тетку двоюродную, которая всегда жила въ Петербургѣ. Онъ на ней и женился и вскорѣ умеръ. Вотъ господинъ Квасовъ и выходитъ мнѣ теперь…
– Да… Опять тоже на морозѣ вмѣстѣ мерзли… Какая-жъ это родня! разсмѣялся Державинъ.
– Да. Но я его очень люблю. Онъ истинно добрый и благородный человѣкъ, хотя происхожденія и не нашего, дворянскаго.
– Вы у него, стало, и живете въ качествѣ родственника. Ну-съ, я не такъ счастливъ, живу съ рядовыми солдатами. Плачу за себя пять рублей въ мѣсяцъ одному капралу Волкову и у него же въ горницѣ, въ углу, и живу за перегородкой. Тяжело. Придешь иной разъ домой, уходившись въ разсылкахъ, или съ вѣстей, или послѣ ученья, хочешь заснуть, а тутъ ребятки орутъ, бабы ихъ межъ собой ругаются, а то и въ драку полезутъ. A мужья ихъ мирить, да разнимать – помеломъ, бренномъ, либо и кочерьгой. A начальство ни въ грошъ не ставятъ. Кричи не кричи. Помню, вотъ, какъ то ночью просыпаюсь – шумъ, гамъ въ казармахъ, а меня съ кровати кто-то тянетъ за одѣяло, да молится, пусти его на постель. По казармѣ ходятъ, орутъ, ищутъ. Очнулся я совсѣмъ, смотрю – нашъ же флигельманъ, Морозовъ. – Ты что? спрашиваю. – «Убить хотятъ. Дежурный офицеръ отлучился на вечеринку. Не выдавайте имъ меня. Защитите, родной, до утрова, а то убьютъ съ пьяну. Удрать не могу – ворота стерегутъ. Спасите. Васъ, какъ барскаго роду, не посмѣютъ тронуть». – Да какъ-же мнѣ, говорю, тебя спасти? – «Пустите, говоритъ, лечь на вашу кроватку подъ одѣяло. A сами уйдите куда-нибудь». – Что-жъ дѣлать-то? Пустилъ, а самъ всталъ и пробрался тихонько на улицу. Всю ночь они проискали его – убить, а моей кровати не трогаютъ… Это, говорятъ, нашъ барчюкъ спитъ. Такъ онъ до зари, зарывшись въ мое одѣяло, и пролежалъ, покуда офицеръ не вернулся и не унялъ пьяныхъ. А, вѣдь, флигельманъ насъ же и обучаетъ и, стало быть, такое же начальство, что и офицеръ. Да-съ, повиновенія у насъ мало. Буяны все, да озорники. Съ жиру бѣсятся.
– Отчего-жъ они буянили-то – съ пьяну?
– Да. Первое дѣло, у насъ новое путало завелся, господинъ Орловъ. Слыхали, я чаю, два брата, силачи эдакіе. Другой-то братъ, старшій, артиллеріи цалмейстеръ… Не знаете?
– Нѣтъ.
– Что это вы ничего не знаете. Я вотъ и недавно прибылъ, а все знаю. Ну, вотъ этотъ Орловъ – воистину путало – зачастую угощаетъ виномъ свою роту. Такъ, зря, видно денегъ дѣвать некуда. Вотъ они въ тѣ поры и напились. A какъ флигельманъ Морозовъ больно доѣхалъ ихъ ученьемъ, то они съ пьяну и полѣзли. Да, сказываютъ, и Орловъ за что-то золъ на Морозова и ихъ науськивалъ на него. Выйдетъ, молъ, шумъ, другаго назначутъ флигельмана. A эдакое ему зачѣмъ-то на-руку. Двуличневый это народъ – оба брата.
– Орловы?
– Да-съ. Деньги тратятъ большія, а состоянія большаго у нихъ нѣтъ. Всякій вечеръ у нихъ сборища офицеровъ. Крикъ, гамъ, затѣи шальныя. А, вѣдь квартира-то ихъ на видномъ мѣстѣ, не далече и до самаго дворца. Былъ ужъ, говорятъ, разъ приказъ имъ отъ принца – держать себя скромнѣе. И ничего не помогло. Говорили, будто даже одинъ изъ нихъ, нашъ же офицеръ, Пассекъ, отвѣчалъ: «у васъ-де тамъ пиво пьютъ, а мы матушку сивуху тянемъ, такъ мы другъ дружкѣ не помѣха».
– Однако, дерзость какая? Что-жъ на это принцъ отвѣтилъ?..
– Ну, до принца-то оно, положимъ, врядъ дошло. Кто-жъ эдакое пойдетъ передавать. Самъ ногъ не унесешь… Что это такое!? вдругъ прибавилъ Державинъ, прерывая бесѣду и оборачиваясь въ окно. Будто подъѣхали. Слышите, полозья скрипятъ по снѣгу.
Оба рядовые прислушались и, подъ здоровый храпъ спящихъ на ларяхъ холоповъ, съ трудомъ разслышали шумъ полозьевъ и звукъ бубенцовъ. Они глянули въ окно и среди яркой, бѣлой улицы, освѣщенной какъ днемъ, увидѣли сани парой, съ кучеромъ чухонцемъ, а въ саняхъ что-то огромное, странное. За санями ѣхали верхомъ двое солдатъ.
– Рейторы! воскликнулъ Державинъ. Голштинцы!
– Ночью? Что-жъ бы это значило?
– Привезли въ саняхъ что-то. Да нѣтъ! Это живой человѣкъ, самъ встаетъ. Что за притча! Пойдемте на крыльцо…
Часовыя взяли ружья съ ларя и вышли.