Текст книги "Петербургское действо"

Автор книги: Евгений Салиас-де-Турнемир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

XXVIII

Орловы, конечно, рѣшились тотчасъ же дѣйствовать, не откладывая въ дальній ящикъ. Младшій отправился снова къ старику Скабронскому, но просить на этотъ разъ похлопотать уже не у графовъ Разумовскихъ, а у своей собственной внучки-иноземки. Григорій, прежде чѣмъ ѣхать къ молодой графинѣ Скабронской, которую онъ лично не зналъ, отправился къ извѣстной въ Петербургѣ княгинѣ Апраксиной.

Это была женщина уже не молодая, но очень красивая, когда-то замѣчательная красавица. Она играла большую роль подъ конецъ царствованія покойной императрицы, потому что сдѣлалась предметомъ страсти старшаго Шувалова и Орловъ, будучи чѣмъ-то въ родѣ адьютанта у него, побѣдилъ его красавицу и уже два года былъ съ ней въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ.

Исторія его съ ней надѣлала, конечно, очень много шума въ столицѣ и, быть можетъ, отчасти ускорила даже и смерть Петра Иваныча Шувалова. Теперь, при новомъ царствованіи, Апраксина не играла никакой роли, но у ней по прежнему сохранилось много друзей въ городѣ и вообще у ней были большія связи.

Алексѣй Орловъ былъ тотчасъ же принятъ Іоанномъ Іоанновичемъ и старикъ былъ крайне удивленъ открытіемъ, что его просятъ ѣхать хлопотать къ его собственной внучкѣ, къ которой онъ относился теперь нѣсколько лучше, но все же высокомѣрно и подозрительно.

– Просить за васъ у Маргаритки? Все можетъ! Сила!? Вонъ она какова цыганка-то! воскликнулъ Іоаннъ Іоанновичъ, въ изумленіи.

Старикъ, разумѣется, рѣшилъ, что чешка и цыганка одно и то же.

– Сдѣлайте милость, говорилъ Алексѣй Орловъ, – заступитесь; ваша внучка многое можетъ сдѣлать, а вамъ она, конечно, не откажетъ.

Іоаннъ Іоанновичъ объяснилъ, что онъ давно не былъ у внука, своей внучки не долюбливаетъ, смазливой рожи ея видѣть безъ досады не можетъ, но что ради сыновей стараго доброжелателя, Григорія Иваныча Орлова поѣдетъ къ внучкѣ и попроситъ.

– Токмо одно мнѣ удивительно, отозвался онъ. – Маргарита коимъ бѣсомъ въ случаѣ? Что она можетъ? Неужто она такой вьюнъ, что успѣла при новомъ дворѣ ходы завести и теперь, вдругъ, къ ней надо за милостями забѣгать? Вотъ такъ финтъ! Удивительно!

Когда Орловъ уѣхалъ, Іоаннъ Іоанновичъ долго сидѣлъ и соображалъ, долго обдумывалъ новое чрезвычайное открытіе. Эта Кирилкина женка удивительная красавица, но лиса, плутъ. заморская шельма, которая и нравилась ему, и отталкивала его своей темной душевной, вдругъ оказывается, неизвѣстно съ какихъ поръ и неизвѣстно почему, сильною личностью при новомъ дворѣ! Офицеръ гвардіи проситъ заступиться и ѣхать къ ней. Іоаннъ Іоанновичъ рѣшилъ ѣхать немедленно къ внучкѣ, если не ради Орловыхъ, то ради себя самого.

"Мало ли что можетъ на башку свалиться? думалъ онъ: не только мое положеніе при новомъ государѣ стало неизвѣстно и темно, но даже Разумовскіе не твердо сидятъ въ своихъ дворцахъ. A тутъ вдругъ эта цыганка оказывается силой великой.

Въ это же время Григорій Орловъ побывалъ у своей пріятельницы Апраксиной и удивилъ и ее, какъ братъ удивилъ старика Скабронскаго. Она убѣдила друга, что Маргариту очень любитъ, что онѣ тайнъ не имѣютъ другъ отъ друга, и что подобное значеніе иноземки есть досужій вздоръ и выдумка Котцау, Григорій унылый поѣхалъ къ князю Тюфякину требовать уплаты давнишняго карточнаго долга, ради того, чтобы имѣть хоть деньги на лицо въ случаѣ возможности примиренія.

Князь Глѣбъ Тюфякинъ жилъ въ небольшой квартирѣ на Морской, недалеко отъ Орловыхъ. Онъ пользовался самой плохой репутаціей. Все, что можетъ сдѣлать Петербургскій франтъ-офицеръ сомнительнаго, князь Тюфякинъ продѣлалъ все. На сколько Григорій Орловъ былъ извѣстенъ своими любовными похожденіями, на столько былъ извѣстенъ и князь Тюфякинъ, но съ тою огромною разницею, что Орловъ былъ героемъ въ воображеніи многихъ столичныхъ молодыхъ красавицъ, а князь Тюфякинъ былъ героемъ пожилыхъ женщинъ, преимущественно богатыхъ и во всѣхъ своихъ похожденіяхъ являлся темною личностью. Во всякую исторію, передаваемую о немъ, примѣшивалась всегда какая-нибудь не вполнѣ чистая выходка.

Хотя его и звали въ столицѣ "фаворитъ-фаворита-фаворитки", но порядочные офицеры гвардіи сторонились отъ князя Тюфякина, какъ отъ личности, съ которой наживешь какое-нибудь срамное дѣло. Какимъ образомъ съумѣлъ князь Глѣбъ пролѣзть въ дружбу съ любимцемъ государя и Воронцовой – Гудовичемъ, всѣмъ было почти непонятно. Пользовался онъ этой дружбой тоже для многихъ темныхъ дѣлъ. Онъ близко зналъ въ столицѣ и былъ въ постоянныхъ сношеніяхъ тоже съ разнообразными темными личностями. Между прочимъ, его главный помощникъ во многихъ дѣлахъ былъ довольно извѣстный въ городѣ еврей Лейба.

Долговъ было у Тюфякина безъ числа, а жилъ онъ широко. Онъ многихъ увѣрилъ, что получаетъ черезъ своихъ сестеръ княженъ отъ ихъ тетки опекунши до тысячи червонцевъ въ годъ, но это была выдумка и какія деньги тратилъ Тюфякинъ – было совершенно неизвѣстно.

За нѣсколько времени передъ тѣмъ онъ часто бывалъ у Орловыхъ и постоянно велъ крупную игру въ карты. Князь не очень нравился кружку Орловыхъ и его собирались уже въ началѣ зимы перестать пускать, но въ то же самое время князь вдругъ проигралъ пятьсотъ червонцевъ Григорію Орлову и, не уплативъ, пересталъ бывать самъ. Прежде, выигрывая тоже крупныя суммы, онъ всегда аккуратно получалъ ихъ и теперь всю компанію сердило то обстоятельство, что ихъ-же, частію отыгранныя деньги князь повидимому не намѣревался возвращать, ибо ноги не ставилъ. Орловы, около святокъ, и стало быть въ началѣ новаго царствованія, собрались было потребовать деньги съ князя, припугнуть его и заставить заплатить, но въ то же время они узнали, что ловкій Тюфякинъ съумѣлъ вдругъ изъ русскаго офицера сдѣлаться голштинскимъ офицеромъ. Изъ своего полка, Преображенскаго, онъ вдругъ перешелъ въ любимый государевъ полкъ. Это былъ первый примѣръ, которому затѣмъ послѣдовали и другіе русскіе офицеры, но всѣ они были на подборъ съ дурными репутаціями.

Тюфякинъ, какъ первый поступившій въ голштинцы, былъ отличенъ государемъ и трогать его становилось опаснымъ, но Орлову были теперь позарѣзъ нужны деньги и онъ рѣшился. Явившись на квартиру Тюфякина, онъ нашелъ его дома, но произвелъ нѣкотораго рода переполохъ.

Тюфякинъ, принявъ его, скрылъ въ сосѣдней комнатѣ двухъ лицъ, бывшихъ у него. Одна изъ этихъ личностей былъ еврей Лейба, присутствіе котораго въ квартирѣ офицера имѣло довольно дурное значеніе. Григорій Орловъ не преминулъ-бы сказатъ всѣмъ, что видѣлъ Лейбу, самаго отчаяннаго мошенника и ростовщика, въ квартирѣ Тюфякина. Другая личность, которую князь Глѣбъ поневолѣ долженъ былъ спрятать, была его сестра княжна Настасья, которая, тайкомъ отъ сестры и тетки, иногда стала, при поѣздкахъ съ нимъ въ городъ, заѣзжать въ нему на квартиру. Подъ предлогомъ какого-нибудь званаго вечера въ городѣ, Настя теперь оставалась у брата иногда до ночи и онъ отвозилъ ее самъ домой къ теткѣ-опекуншѣ.

Князь Глѣбъ, тотчасъ догадавшись при появленіи Орлова въ чемъ дѣло, принялъ его крайне любезно.

– Давно я у васъ не былъ, Григорій Григорьичъ, времени не было. У насъ въ Рамбовскомъ полку теперь все ученія, да экзерциціи, не то, что бывало въ преображенцахъ.

– Коли тяжело тамъ служить, не надо было переходить, сурово выговорилъ Орловъ. – Никто васъ въ голштинцы не гналъ. A я въ вамъ по дѣлу, князь. Чаю, ужь смекнули?

Князь сдѣлалъ видъ, что не понимаетъ.

– На свои долги память коротка, буркнулъ Орловъ.

– Да, да, какъ же, помню, всякій день собираюсь, замѣтилъ князь. – Экая досада, что вы вчера не пріѣхали, вчера вотъ были деньги, и большія деньги, да все разошлось. Сегодня ни гроша нѣтъ, ей-Богу.

При этомъ князь Глѣбъ живо размахивалъ руками, а глаза его бѣгали по всей комнатѣ и по Григорью Орлову, не останавливаясь ни на секунду ни на чемъ.

– Экая досада, чтобы вамъ вчера-то! Вѣдь вотъ, какъ на смѣхъ.

Ордовъ понялъ, конечно, что сказанное выдумка и болтовня.

– Это, какъ въ Нѣмеціи, въ одномъ городѣ былъ трактиръ съ вывѣской: "Сегодня здѣсь постой и столъ за деньги, а завтра даромъ"! Были молодцы, что на утро заходили прочесть вывѣску и за ухомъ почесать… Ну, я бы не пошелъ, князь. Себя въ дураки рядить не дамъ. Такъ вотъ что… Денежки пожалуй, нужда крайняя.

– Да право-жъ не могу. Вотъ на дняхъ, какъ-нибудь заѣду и привезу. Безпремѣнно! жалобно выговорилъ князь.

Григорій Орловъ посидѣлъ нѣсколько минутъ молча, опустивъ глаза въ землю, потомъ вдругъ началъ сильно и громко сопѣть, какъ бы отдуваясь отъ усталости. Въ то же время его большая рука поднялась и онъ началъ медленно гладить себя по щекѣ и проводилъ ладонью по губамъ.

Князь Тюфякинъ смутился. Онъ зналъ давно и близко этого силача и зналъ, это это сопѣніе и это поглаживаніе себя по щекѣ означало въ Орловѣ гнѣвъ, который подступаетъ къ сердцу.

"Загребетъ вотъ сейчасъ и убьетъ съ дуру", невольно подумалъ Тюфякинъ, вспоминая, какъ, разъ, подобное случилось у него на глазахъ въ одномъ трактирѣ. Разсерженный Орловъ, посопѣвши немножко, взялъ одного офицерика за шиворотъ, протискалъ его, Богъ вѣсть какъ, въ печку, гдѣ еще дымилась головешка и заперъ заслонку. Послѣ этого Орловъ тотчасъ же уѣхалъ изъ трактира, а офицеръ изъ печки обратно, хотя уже и добровольно, вылѣзть все-таки не смогъ и пришлось выламывать кирпичи, чтобы его освободить.

– Клянусь вамъ, Григорій Григоричъ, завопилъ Тюфякинъ, увидя знакомый жестъ:– завтра или послѣзавтра непремѣнно постараюсь, хотя себя заложу, а достану. Пожалуйста, не пеняйте, всего денекъ, другой…

– Да васъ, батенька, въ закладъ кто же возьметъ? пошутилъ Григорій.

– Такъ сказывается, кисло ухмыльнулся Тюфякинъ.

– Хорошо, проговорилъ Орловъ серьезно. – Только помни, Глѣбъ Андреевичъ, свое слово. Я вѣдь не затѣмъ пріѣхалъ просить отдать мнѣ деньги, что мнѣ нужно въ карты ихъ спустить. У меня на шеѣ дѣло пагубное. Если вы отдадите мнѣ завтра деньги, онѣ меня изъ бѣды выручатъ. Не отдадите, то не пеняй, я васъ только гдѣ повстрѣчаю, то и поломаю малость, – и Шванвичъ вамъ не поможетъ. Вмѣстѣ съ братомъ Алеханомъ за васъ примемся.

Послѣднее Орловъ сказалъ умышленно; онъ узналъ, что Тюфякинъ со времени проигрыша ему денегъ, подружился съ первымъ силачемъ, извѣстнымъ на весь Петербургъ и даже на всю Россію, какъ бы предвидя, къ чему поведетъ неуплата денегъ.

– A дѣло мое, князь, погибельное, за всю жизнь такой бѣды не стряхивалось на голову.

– Да какое у васъ дѣло? заговорилъ Тюфякинъ. – Не могу-ли я вамъ, кромѣ денегъ, помочь чѣмъ? Деньги сами собой, постараюсь непремѣнно. Но могу вѣдь я тоже и въ дѣлѣ вашемъ вамъ пособить?

Орловъ подумалъ и, сообразивъ, что Тюфякинъ и безъ того не можетъ не знать его исторіи съ Котцау, а только прикидывается, рѣшилъ подробно все разсказать ему, за исключеніемъ, конечно, того, что Котцау проситъ денегъ за обиду.

– Деньги-то тутъ при чемъ же? спросилъ Тюфякинъ.

– A вѣдь арестуютъ, потомъ сошлютъ, нужны деньги на дорогу. Шутите что ли, безъ гроша къ примѣру въ Бѣлозерскъ ѣхать…

Тюфякинъ подумалъ и обѣщалъ употребить все свое вліяніе на Гудовича и Воронцову, чтобы устроить дѣло и тѣмъ оттянуть уплату долга.

– Котцау я знаю, онъ вѣдь насъ обучаетъ экзерциціи, сказалъ князь. – Я къ нему съѣзжу и, надѣюсь, все устрою; не посмѣетъ онъ артачиться. Я ужь такъ подстрою, что онъ проститъ обиду… A вы, Григорій Григоричъ, сами тоже сдѣлайте дѣльце, ступайте къ одной красавицѣ писанной, графинѣ Скабронской. Знаете, что недавно въ Петербургѣ, съ годъ, что-ли. Ее попросите вы за васъ словечко замолвить.

Григорій Орловъ во второй разъ? отъ другого лица, услыхавъ то же самое, т. е. о таинственномъ значеніи иностранки-графини, невольно вытаращилъ глаза на Тюфякина. Котцау, Агаѳонъ и Тюфякинъ предлагаютъ то же?…

– Чему удивились? Вѣрно вамъ говорю. Въ чемъ тутъ сила, сказать вамъ не могу. A только вѣрно говорю. Поѣзжайте къ ней и попросите ее за васъ похлопотать.

– Да нѣшто она… заговорилъ Орловъ и запнулся. – Нѣшто она пользуется благорасположеніемъ… Ну, государя что-ли?

Тюфякинъ сталъ хохотать.

– Что вы, помилуйте! Государь ее въ глаза не видалъ никогда. Вы думаете, я вамъ сказать не хочу, боюсь что ли? Вотъ побожусь на образъ, совсѣмъ не то. Тутъ дѣло не въ государѣ. Вы знаете, сказываютъ, что когда подрядчикъ какой изъ купцовъ хочетъ дѣло сдѣлать, такъ не къ барину идетъ, а къ его управителю, вотъ такъ и тутъ. Графиня Скабронская государю совсѣмъ неизвѣстна. Ну, а все-таки… какъ бы вамъ сказать… Вы, все-таки, поѣзжайте къ ней. Многое она можетъ. A какъ собственно и почему можетъ… Увольте – не скажу!

– Чудное дѣло, пожалъ плечами Орловъ. – Познакомлюсь, поѣду, попрошу. Чудное дѣло! Ну, а деньги, князь, какъ хотите, а получить позвольте. Вы сколько разъ выигрывали у меня и въ тотъ же вечеръ ихъ въ карманъ клали и увозили. Много червонцевъ перешло къ вамъ Орловскихъ, позвольте разочекъ и намъ вашихъ отвѣдать, Тюфякинскихъ. A еще вѣрнѣе молвить, позволь мнѣ, князь, свои обратно получить.

– Непремѣнно, непремѣнно, зачастилъ Тюфякинъ. – Только все таки, если я усовѣщу бранденбурца и проститъ онъ васъ, а графиня тоже поможетъ, то вы обѣщаетесь меня уже не прижимать. Обѣщаетесь?

Орловъ подумалъ и вымолвилъ:

– Ладно! Даже вотъ что скажу: мнѣ вѣдь все равно, что вамъ подарить, что на дорогу истратить: Если эта бѣда уляжется и мы съ Алеханомъ останемся цѣлы, то, пожалуй, вовсе я съ васъ взыскивать не стану, оставляйте ихъ себѣ на разживу.

Тюфякинъ засіялъ лицомъ, даже голосъ его какъ-то измѣнился.

Когда Григорій Орловъ вышелъ на улицу, появившіеся по очереди изъ засады гости все таки нашли князя въ нѣкоторомъ смущеніи, онъ думалъ: ну, а если Котцау заупрямится? Придется платить?!

Первый появился изъ сосѣдней горницы, куда дверь была пріотворена, еврей Лейба. Это былъ сухопарый, на кривыхъ ногахъ, съ рѣзкими чертами лица, сынъ Израиля; жидъ съ головы до пятъ, но еще молодой и даже, пожалуй, красивый; онъ сталъ и впился въ князя безпокойными глазами. Новый долгъ и новая уплата князя должна была болѣе всего потревожить Лейбу. И такъ ужь много денегъ пропадало за Тюфякинымъ, а теперь, очевидно, онъ будетъ просить опять новаго займа.

– Ну что, Іуда, слышалъ? выговорилъ грубо князь.

– Все слышалъ, отозвался Лейба. – И какъ зе не слышать! Но… и онъ растопырилъ руками въ воздухѣ, какъ бы заранѣе заявляя, что въ данномъ случаѣ, что касается до него, онъ ничего сдѣлать не можетъ.

– Ну, ты казанскую сироту не изображай! Нужно будетъ – такъ тебя же за бока! гнѣвно выговорилъ Тюфякинъ. – Самъ слышалъ. Что жъ я вру, что ли? Понялъ ты? Нужно коли платить, такъ кто же доставать будетъ, коли не ты!… Нечего разводить руками.

Княжна Настя, услыхавшая изъ другой дальней комнаты голоса Лейбы и Глѣба, догадалась, что офицеръ Орловъ уѣхалъ и вышла тоже.

– Что такое? Зачѣмъ онъ пріѣзжалъ? спросила она выходя.

Тюфякинъ объяснился.

– Такъ поѣзжай къ Котцау сейчасъ же, уговори его. Гдѣ-жъ такія деньги достать! И сколько ихъ?

– И не помню! злобно выговорилъ князь Тюфякинъ. – Чортъ ихъ упомнитъ! Триста ли червонцевъ, пятьсотъ ли, я почемъ знаю! И проигралъ-то въ пьяномъ видѣ, сто лѣтъ тому назадъ.

– Такъ ступай скорѣе въ Рамбовъ. A тамъ и Елизавету Романовну попроси… Или пускай простятъ, или пускай прикажутъ скорѣе ихъ засадить и выслать. Хоть бы нынѣ вечеромъ. Приказать засадить не долго! выговорила княжна быстро и горячо.

– Зачѣмъ же это я буду просить засадить? Мнѣ какое дѣло? угрюмо отозвался Тюфякинъ.

– Ахъ, Господи! Да вѣдь изъ острога онъ тебя не достанетъ, будетъ черезъ пріятелей денегъ просить, а самъ-то вѣдь на запорѣ будетъ. Драться-то вѣдь ужь нельзя ему будетъ….

Князь поднялъ голову, посмотрѣлъ на сестру и вдругъ вскочилъ со своего мѣста.

– Ахъ, Настенька! Умница! Соломонъ, ей-Богу! Слышь ты, Іуда, вашъ только царь Соломонъ эдакъ-то вотъ разсуждалъ.

Князь разцѣловалъ сестру, повеселѣлъ и воскликнулъ:

– Такъ! Истинно! Вѣрно! Ловко! Зеръ гутъ! Или прощенье полное, или чтобы тотчасъ на цѣпь и въ Бѣлозерскъ!! Ѣду въ Котцау, а отъ него къ «Романовнѣ» нашей!

Но прежде, чѣмъ отправляться по дѣламъ, князь долженъ былъ отвезти сестру домой.

Настя, вернувшись къ себѣ, самоувѣренно и спокойно разсказала теткѣ и сестрѣ подробности своихъ визитовъ по городу, кого она видѣла и что говорила и что слышала. Все это было выдумкой, она все время своего отсутствія просидѣла у князя Глѣба. Но лгать на этотъ ладъ Настѣ приходилось уже не въ первый разъ. И эта ложь не только не смущала ее, не только не была ей въ тягость, но, видя какъ довѣрчиво и опекунша и Василекъ выслушиваютъ ея выдумки, Настя становилась съ каждымъ днемъ смѣлѣе и съ каждымъ днемъ относилась къ обѣимъ съ большимъ пренебреженіемъ. Она начинала считать себя неизмѣримо выше ихъ разумомъ и способностями.

– «Онѣ вѣдь дуры», поневолѣ, мысленно разсуждала она.

Между тѣмъ, за послѣднее время, бесѣды съ братомъ наединѣ приносили свои плоды. Онъ поучалъ сестру и готовилъ ее на самую распущенную жизнь, въ виду своей личной пользы.

XXIX

На Невской перспективѣ, за нѣсколько домовъ отъ Полицейскаго моста, полускрываемый рядомъ большихъ липъ и березъ, стоялъ двухъэтажный домъ, простой, но красивый. Архитектура его была того стиля, который само собою незамѣтно проникъ въ Россію и главнымъ образомъ въ Петербургъ, начиная съ Петра Великаго. Стиль этотъ чисто старый голландскій: простыя угловатыя формы всѣхъ очертаній, плоскія, рельефныя колонны, кое-гдѣ, какъ-бы вставленныя въ рамкахъ, скульптурныя украшенія, оттѣненныя желтой краской отъ бѣлаго фона стѣны; при этомъ очень высокая, крутая крыша, на которой не можетъ залежаться снѣжный сугробъ.

Домъ этотъ былъ выстроенъ однимъ родственникомъ и любимцемъ кабинетъ-министра Вольшскаго. Послѣ казни покровителя, владѣлецъ дома тоже пострадалъ и отправился въ ссылку. Теперь домъ этотъ принадлежалъ голландцу, явившемуся въ царствованіе Анны Іоанновны въ качествѣ вольнонаемнаго матроса, а теперь ставшему не болѣе и не менѣе какъ банкиромъ. Его фирма была извѣстна всему Петербургу и онъ сдѣлался кредиторомъ многихъ болѣе или менѣе крупныхъ личностей, чиновниковъ и офицеровъ на разныхъ ступеняхъ іерархической лѣстницы. Когда-то онъ былъ Круксъ, теперь же сдѣлался Ванъ-Круксъ. Но самъ хозяинъ матросъ, банкиръ, кораблестроитель, подрядчикъ и аферистъ на всѣ руки не жилъ въ домѣ, который пріобрѣлъ только ради того, что онъ напоминалъ ему немного его родину. Онъ жилъ на маленькой квартирѣ недалеко по Мойкѣ.

Домъ за годъ назадъ былъ занятъ пріѣхавшимъ въ Петербургъ съ молодой женой графомъ Кириллою Скабронскимъ. Здѣсь роскошно устроился промотавшійся внукъ графа Іоанна Іоанновича, котораго, наконецъ, привели въ отчизну на жительство уже совершенно стѣсненныя обстоятельства.

Въ нижнемъ этажѣ дома помѣщались только парадныя комнаты, на столько великолѣпно отдѣланныя, на сколько было только возможно въ то время въ Петербургѣ. Жилыя комнаты помѣщались во второмъ этажѣ. Въ домѣ этомъ, обстановка котораго была такая же, какъ и во всѣхъ прочихъ богатыхъ домахъ Петербурга, была только одна особенность: малое сравнительно количество служителей. Вдобавокъ прислуга эта была не изъ русской дворни, праздной, лѣнивой и неряшливой.

Въ этомъ домѣ было человѣкъ пять-шесть людей, но всѣ они были опрятно одѣты, смотрѣли весело, аккуратно и усердно дѣлали свое дѣло и нѣкоторые изъ нихъ даже не говорили по-русски. Одинъ былъ чистый французъ, привезенный графомъ съ собой, другой былъ нѣмецъ, третья. любимая горничная графини, была курляндка.

Было уже часовъ десять утра. На улицахъ было довольно много прохожихъ и проѣзжихъ; въ сосѣднихъ домахъ, въ особенности поближе къ Полицейскому мосту и ко дворцу государя, замѣчалась уже начавшаяся суета дня, а въ домѣ этомъ все еще было тихо.

Въ немъ еще только просыпалась прислуга, привыкшая жить на иностранный ладъ: ложиться, по милости господъ, поздно и вставать передъ полуднемъ.

Въ нижнемъ этажѣ угловая гостиная съ красивою пунцовою мебелью, съ изящнымъ убранствомъ, переполненная картинами: и бронзой, отличалась отъ обыкновенныхъ гостиныхъ высокимъ куполомъ вмѣсто потолка. Это была фантазія того, кто когда-то строилъ домъ и умеръ затѣмъ въ Бѣлозерскѣ. Въ глубинѣ этой небольшой, по-заморски убранной гостинной стояла большая, необыкновенно эффектная кровать, вся рѣзная изъ розоваго дерева и вся испещренная бронзовыми гирляндами и фарфоровыми медальонами; на четырехъ витыхъ колонкахъ высился легкій, красивый и эффектно драпированный балдахинъ съ занавѣсами изъ голубого бархата, а на верхушкѣ его два маленькихъ золотыхъ льва держали щитъ съ гербомъ графовъ Скабронскихъ. По присутствію здѣсь этой красивой голубой кровати среди неправильно разстановленной и сбитой въ кучу пунцовой мебели было видно, что въ гостиной была только временно устроена спальня.

Дѣйствительно, здѣсь ночевала теперь и проводила часть дня хозяйка квартиры, графиня Маргарита Скабронская, лишь за нѣсколько мѣсяцевъ перебравшаяся сюда сверху, подальше отъ больного мужа.

Часу въ одиннадцатомъ люди поднялись на ноги и стали тихонько переходить изъ комнаты въ комнату, убирая домъ.

Скоро внизу появилась хорошенькая, молоденькая нѣмка, пестро и щегольски одѣтая, съ коротенькой юбочкой на фижмахъ, въ снѣжно-бѣлыхъ чулкахъ, въ башмакахъ съ бантами на огромныхъ каблукахъ; на груди ея была скрещена и завязана сзади узломъ большая шелковистая косынка. Нѣсколько разъ подходила она къ дверямъ пунцовой гостиной, очевидно прислушиваясь: не проснулась ли барыня. Но въ это время въ горницѣ съ куполомъ все было тихо.

Черезъ забытую вчера неопущенную на окно тяжелую занавѣсь врывался въ комнату яркій свѣтъ уже высоко поднявшагося солнца и игралъ сотнями переливовъ въ позолотѣ львовъ на балдахинѣ, въ золотомъ карнизѣ купола и въ бронзѣ всей мебели. Одинъ яркій солнечный лучъ падалъ прямо на кровать и ослѣпительно горѣлъ на голубомъ бархатѣ драпировки, въ ея серебристой бахромѣ и кистяхъ и на атласномъ нѣжно-желтомъ одѣялѣ, обшитомъ кружевами.

На широкой двойной кровати крѣпко спала молодая и особенно красивая женщина. Это и была графиня Маргарита. Солнце свѣтило прямо на нее и ужь успѣло сильно пригрѣть и одѣяло, и подушку, къ которой прильнула она щекой и которую обсыпала вьющимися прядями черныхъ волосъ съ примѣсью пудры. Ея обнаженныя красивыя плечи и изящныя руки, недвижно протянутыя сверхъ толстыхъ складокъ наброшеннаго одѣяла, тоже начинало довольно сильно согрѣвать этимъ солнечнымъ лучемъ. Но сонъ ея былъ слишкомъ крѣпокъ, даже отчасти тяжелъ. Она тяжело дышала, припекаемая солнцемъ, грудь высоко вздымалась… но все-таки красавица не просыпалась. Она сильно устала наканунѣ на веселомъ вечерѣ и поздно вернулась домой.

Около нея на столикѣ лежали часы и затѣмъ три предмета, которые она, конечно, спрятала бы тотчасъ, если бы сюда нескромно проникъ посторонній взоръ.

Во-первыхъ, лежалъ листъ бумаги, исчерченный карандашемъ съ безконечными рядами цифръ. Вчера, уже ночью, въ постели, сводила она безконечные счеты и, конечно, не счеты прихода, а непомѣрнаго, не по силамъ расхода. Рядомъ съ этимъ листкомъ стояла маленькая изящная саксонская чашечка съ остаткомъ питья. То, что ей наливалось вечеромъ хорошенькой нѣмкой-наперсницей въ эту чашечку, было почти тайной между ними обѣими. Это было любимое наркотическое питье, составленное изъ разныхъ спецій, сильно дѣйствующихъ на нервы. Въ составъ его входила и частица турецкаго гашиша.

Наконецъ, около чашечки лежала крошечная золотая табакерка, и съ голубой эмали крышка, среди маленькихъ брилліянтовъ и жемчужинъ, выглядывала прелестная головка амура на двухъ бѣленькихъ крылышкахъ. Табакерка свидѣтельствовала о пріобрѣтенной дурной привычкѣ, зачастую свойственной многимъ молодымъ красавицамъ и львицамъ ея среды, но все-таки изъ приличія и скромности скрываемой въ обществѣ.

Спящая красавица на этой изящно-щегольской кровати, какъ бы обрамленная яркими цвѣтами шелка и бархата, да еще ярко, будто любовно, озаренная полдневнымъ солнцемъ, была дѣйствительно замѣчательно хороша собой; лицо ея нѣжныхъ очертаній, не смотря на тяжелый сонъ, все-таки дышало молодостью, силой и страстью.

Невдалекѣ отъ постели, на большомъ креслѣ было брошено снятое съ вечера платье, но не женское. Это былъ полный мундиръ кирасирскаго полка. Далѣе, на столѣ, накрытомъ узорчатой скатертью, слегка съѣхавшей на бокъ, лежали маленькія игральныя карты, коробка съ бирюльками и крошечная перламутровая дощечка съ квадратиками, а вокругъ нея были разсыпаны такіе же крошечные шахматы. Ими, конечно, могли съ удобствомъ играть только тѣ маленькія ручки, которыя покоились теперь во снѣ на одѣялѣ, любовно пригрѣтыя солнечными лучами.

Тутъ же среди шахматъ лежалъ брошенный вчера флаконъ съ пролитыми духами и тонкій раздражающій запахъ все еще распространялся кругомъ стола.

Если бъ посторонній человѣкъ, хотя бы дряхлый старикъ. могъ проникнуть теперь въ эту импровизованную спальню, то навѣрное и невольно залюбовался бы на спящую красавицу. A если бы сюда могъ заглянуть юноша Шепелевъ, то по красивому лицу спящей да и по брошенному рядомъ мундиру, онъ узналъ бы своего ночного спасителя, котораго принялъ за офицера-измайловца.

Во второмъ этажѣ, въ небольшой горницѣ, помѣщавшейся почти надъ гостиной, всѣ занавѣсы были тщательно спущены и лучъ дневного свѣта только едва скользилъ между двухъ не плотно сдвинутыхъ половинокъ. Обстановка этой горницы была иная и все въ ней было въ прямомъ противорѣчіи съ изящной обстановкой нижней комнаты съ куполомъ.

Здѣсь обыкновенный потолокъ былъ нѣсколько ниже; у стѣны стояла небольшая простая кровать и въ ней на трехъ большихъ подушкахъ виднѣлась какъ бы полусидячая фигура мужчины съ худымъ, желтоватымъ и изможденнымъ лицомъ, слегка обросшимъ усами и бородой. Большой круглый предъ диваномъ столъ былъ заставленъ рюмками, стаканами, скляницами и пузырьками. Удушливый и кисловатый аптечный запахъ наполнялъ темную горницу.

Въ горницѣ этой былъ только небольшой диванъ и нѣсколько креселъ, обитыхъ такою же голубой матеріей, какая сіяла теперь внизу на балдахинѣ большой двойной кровати, перенесенной отсюда. Овальная мебель была какъ бы набрана въ домѣ, по мѣрѣ надобности въ ней и не ради щегольства, а ради дѣйствительной потребности. Около самой кровати стояло массивное кресло, обитое темной шерстяной матеріей. На маленькомъ столикѣ близь постели, около кружки съ какимъ-то ѣдко пахнувшимъ питьемъ, лежала маленькая книжка съ золотымъ обрѣзомъ, съ золотистымъ крестомъ на пунцовомъ переплетѣ. Это было евангеліе на французскомъ языкѣ.

Полусидячая фигура на кровати былъ человѣкъ, которому теперь нельзя было опредѣлить года. Болѣзнь трудная, злая и давнишняя жестока исказила черты лица, когда-то, и еще даже недавно, красиваго, молодого. Узнать въ больномъ изящнаго графа Кириллу Петровича Скабронскаго было теперь мудрено. Онъ уже давно неподвижно опрокинулся на подушки, но не спалъ, а былъ въ какомъ-то болѣзненномъ забытьи. Это былъ не сонъ, а полное разслабленіе, отсутствіе жизненныхъ силъ, которыя ежедневно все болѣе и болѣе покидали будто тающее тѣло. Изрѣдка онъ глубоко вздыхалъ и тотчасъ начиналъ судорожно и сухо кашлять, но при этомъ не открывалъ глазъ и какъ бы оставался все-таки въ безсознательномъ состояніи.

Ни около постели, ни гдѣ либо на мебели не видно было никакой снятой одежды, кромѣ мѣховаго шлафрока на креслѣ. Больной уже нѣсколько мѣсяцевъ не выходилъ изъ этой горницы никуда и нѣсколько недѣль лежалъ, не вставая съ постели. Безпощадная, медленная болѣзнь постепенно уничтожала его, незамѣтно, какъ-то тихо и будто умышленно осторожно, тѣшилась надъ жизнью, которую уносила частицами, всякій день, понемножку. Болѣзнь будто играла съ этимъ человѣкомъ, какъ играетъ кошка съ мышью, то отпуститъ, дастъ вздохнуть, дастъ ожить, позволитъ оглядѣться, придти въ себя, начать надѣяться, и опять круто захватитъ, опять гнететъ, мучаетъ, покуда будто нечаянно, въ увлеченіи злобной игрой своей, не порветъ вдругъ окончательно жизненной нити. И теперь больной графъ Скабронскій часто уже вздыхалъ съ мыслію тяжелой и душу леденящей, но искренней: скоро-ли?!..

Наконецъ, спустя часъ, усилившееся движеніе на улицахъ, легкій шорохъ въ комнатахъ, гдѣ убирала прислуга, и отчасти позднее время разбудили спящую внизу красавицу.

Графиня Маргарита открыла свои красивые черные глаза, лѣниво обвела ими кругомъ себя по горницѣ, но не шевельнулась и тотчасъ же задумалась. Съ самой минуты пробужденія, всякій день, въ ней являлась все та же неотвязная, постоянная дума, неотвязная забота о трудныхъ обстоятельствахъ странно сложившейся ея жизни.

На это утро всякая другая женщина поспѣшила бы встать и опустить гардины или какъ нибудь укрыться отъ горячихъ лучей солнца, черезъ-чуръ сильно пригрѣвшихъ ее. Графиня, напротивъ, съ наслажденіемъ осталась на этомъ припекѣ. Она еще съ дѣтства любила грѣться на солнцѣ и ощущать въ себѣ огонь пронизывающихъ тѣло лучей. Она сама любила сравнивать эту свою страсть съ отличительною чертой змѣи, которая по цѣлымъ часамъ лежитъ на самомъ палящемъ солнцѣ и грѣется, свернувшись въ кольцо на раскаленномъ камнѣ. И если эта страсть графини была общая со змѣей, то и кромѣ нея было въ характерѣ молодой красавицы много змѣинаго, за исключеніемъ развѣ злости и ядовитости.

Наконецъ, Маргарита протянула руку, хотѣла взять колокольчикъ и позвонить горничную, но глаза ея упали на табакерку и она прежде всего по пробужденіи не могла отказать себѣ въ первомъ обычномъ удовольствіи. Когда она взяла табакерку и, доставъ микроскопическую щепотку, понюхала, красивое личико ея тотчасъ же слегка оживилось и стало менѣе сонливое и вялое.

Затѣмъ она позвонила, въ дверяхъ тотчасъ же показалась хорошенькая ея горничная Шарлота и, оглядѣвшись, ахнула и всплеснула руками. Обращаясь къ своей госпожѣ фамильярно и бойко, она заговорила по нѣмецки:

– Ахъ, liebe Gräfin, опять я забыла опустить занавѣску. Ужь какъ, вѣрно, вы меня бранили.

– Ахъ, нѣтъ, Лотхенъ, я очень рада была. Солнце меня пригрѣло, а я этимъ въ Россіи рѣдко наслаждаюсь. Мы будемъ лучше всегда оставлять эту занавѣску. Авось, хоть разъ въ мѣсяцъ, въ Петербургѣ подымется европейское солнце.

– Ну, здѣсь оно не любитъ часто бывать, отозвалась Лотхенъ.

Горничная, живая и ловкая въ движеніяхъ, и въ голосѣ и походкѣ, вышла изъ спальни и скоро вернулась съ фарфоровымъ подносомъ, на которомъ стоялъ маленькій красивый сервизъ. Она уставила подносъ на другомъ столикѣ и придвинула все къ кровати.

– Сегодня кофе будетъ хуже, заговорила она, оглядываясь, – вы ужь очень долго спали. Что это?! Опять считали! Какъ не стыдно глаза напрасно портить.