Текст книги "Завещание Тициана"

Автор книги: Ева Прюдом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Есть одно объяснение, правда, не очень убедительное. Жоао Эль Рибейра явно не венецианец. Он выходец из еврейской семьи, проживающей в Португалии, как следует из его имени. Семьи, должно быть, принявшей христианство, а затем изгнанной из Лиссабона. В Венеции с выкрестами обращаются, как с остальными христианами, если только они не возвращаются тайком к своей изначальной вере. А иудеи должны жить в гетто и всю жизнь носить колпак. Головной убор – это общее между сатиром и португальцем. Найдется, наверное, и что-то еще, чего я пока не знаю.

Еще одна красная черта, и игра почти окончена. Однако оставалось уравнение, столь же нерешаемое, как квадратура круга: пять гостей Атики, если не принимать во внимание Тициана, против шести персонажей, участвовавших в казни или наблюдавших за нею. В колонке справа числился еще ребенок.

– Кто стоит за этим малышом? – озадаченно произнес Виргилий. – Может, гость, заявившийся в последнюю минуту?

– А вы заметили, как он на нас смотрит? Чуть ли не насмехается, – проговорил Пьер.

– Ни его пухлая рожица, ни его козлиные ножки, ни пес, за которого он ухватился, ничего мне не говорят, – призналась Мариетта. – Я…

Фраза ее так и повисла. Со двора донеслись крики и шум потасовки. Троица дружно бросилась вон из мастерской. В противоположном конце двора два человека дубасили друг друга и осыпали ругательствами. Драка завязалась нешуточная. Силы были равны. И все же резким и неожиданным движением Пальме – поскольку одним из ее участников был именно он – удалось оттеснить противника к колодцу. Тому было некуда деваться, и он схватил художника за шею, их тела переплелись, они ударились о закраину колодца и покатились по пыли.

– Эй! – крикнул Виргилий и бросился на подмогу.

Но, услышав его голос, противник Пальмы оттолкнул художника, вскочил на ноги и дал деру. Перепрыгнув через лежащего Пальму, Предом бросился вдогонку. Незнакомец бежал по узким улочкам, на несколько десятков метров опережая Виргилия. И все же парижанин медленно, но верно нагонял его. На углу Дымной улицы тот споткнулся, и хотя быстро выпрямился, расстояние между ними сократилось. Новая площадь Девы Марии. Секунду беглец колебался: направо или налево? Виргилий наподдал – еще немного, и можно будет схватить беглеца за ворот рубашки. Сердце билось как сумасшедшее, глотку обжигало. Невзирая ни на что, он припустил еще быстрее, оставалось только протянуть руку… И тут вдруг невыразимая боль пронзила его с головы до пят, в уши вонзился чей-то вопль. Он упал как подкошенный. А когда пришел в себя, то все понял: он на бегу столкнулся с прохожей. Она тоже упала. Она была нагая, с зелеными нарывами по всему телу и кровоточащими бубонами внизу живота. Ее лицо было искажено мукой. От столкновения с Виргилием у нее распухла губа, но она не обратила на это никакого внимания, выпрямилась и, истошно крича, побежала дальше. Беглец исчез. Виргилия затрясло, он разрыдался.

А во дворе дома на Бири-Гранде Пьер и Мариетта бросились к Пальме, помогли ему подняться и усадили возле колодца. Скула его была рассечена. Мариетта подняла из колодца ведро воды, смочила край платья и промыла ему рану.

– Ничего не сломано? – спросил Пьер у художника, лицо которого постепенно приобретало свой обычный цвет.

– Не так больно, как страшно, – признался Пальма.

– Кто это был?

– Представьте себе, не имею ни малейшего понятия! Я застиг его, когда он подслушивал ваш разговор у приоткрытой двери. Я окликнул его. Он решил бежать, значит, совесть нечиста. Я преградил ему путь. Он оттолкнул меня. Я все равно не давал ему скрыться, поймал его за запястье. Видя, что я его не отпускаю, он схватил меня поперек туловища, и завязалась драка.

Кое-что в рассказе Пальмы насторожило Мариетту.

– Как ты думаешь, давно он нас подслушивал? Много ли ему удалось услышать?

– Откуда мне знать? – пожав плечами, отвечал тот. – Когда я выходил, во дворе никого не было.

– Тогда ведь дверь в мастерскую была закрыта, – вспомнил Пьер.

– Но даже если он ничего и не слышал, он мог видеть, чем мы занимаемся, через решетку окна. Схема Виргилия довольно-таки красноречива. – Мариетта дала волю воображению. – Увидя, что ты идешь к выходу, он спрятался. А когда ты вышел со двора, снова занял свой наблюдательный пост. Но не у окна, а у двери. Боже! Он услышал все выводы, сделанные нами по поводу персонажей Тициана! А мы даже не знаем, кто он. Просто катастрофа. Лишь бы Виргилий догнал его.

В этот самый миг в воротах появился Предом, весь в грязи и прихрамывающий на левую ногу. Его вид красноречиво говорил о постигшей его неудаче. Мариетта бросилась к нему:

– Виргилий, он слышал все, о чем мы говорили. Пальма застал его в тот момент, когда он шпионил за нами.

Эта неприятная новость вряд ли могла укрепить и без того пошатнувшуюся силу духа Виргилия. Он рухнул рядом с Пальмой. И тут взгляд его упал на клочок бумаги в пыли. Он поднял его и развернул: два странных черно-белых изображения в виде виньеток. На одной – крылатый лев, держащий в когтях человека в длинной рубашке. На другой, частично оборванной, – два ангела: первый положил руку на грудь, туда, где находится сердце, второй держит свиток с неразборчивой надписью по-латыни.

– Что это? – спросил Виргилий, потрясая клочком бумаги.

Мариетта и Пьер вытаращили глаза. Пальма взял его в руки.

– Видно, я вырвал его у беглеца во время драки. У него с собой было что-то вроде пергамента, а когда мы сцепились, он его выронил. Намереваясь броситься наутек, он хотел было поднять его, но я не дал: наступил. Пергамент разорвался надвое, так что он унес только половину.

Обрывок с двумя виньетками переходил из рук в руки. Каждый внимательно изучал его. Все были озадачены.

– Я не понимаю того, что вижу.

– Крылатый лев, – пыталась разобраться Мариетта, – символ Венеции. По всему городу можно видеть изваяния, барельефы, изображения крылатого льва. На одной из двух колонн пьяцетты между дворцом и библиотекой тоже установлен крылатый лев.

– Да, но кто этот человек, которого лев схватил и подмял под себя? Святой Марк Евангелист? – удивлялся Виргилий.

– Такое его изображение я вижу впервые, – призналась Мариетта.

– А что написано на свитке двух ангелочков?

Головы всех присутствующих склонились над листком.

Вместе им удалось прочесть следующее:

Surgite mortui Venite ad indicium Domini mei.

Виргилий, чей отец в свое время перевел «Энеиду» на французский язык, тут же расшифровал:

– Иначе говоря: «Мертвые, вставайте и идите на суд Божий».

– А при чем тут лев святого Марка? – спросил Пьер. Ответа ни у кого не было. И вдруг некая ассоциация, как комета, пронеслась в мозгу Виргилия.

– Я уже где-то видел эти рисунки! – Он схватился руками за голову и сжал виски. Все затаили дыхание. – Вспомнил! – Как ужаленный он вскочил и молча бросился в мастерскую. А мгновение спустя появился на пороге дома с кипой бумаг в руках. – Рисунки из архива! – Устроившись среди друзей, он принялся заново просматривать их. – Когда мы прибирались в мастерской, нам попался такой же чертеж, вспомни, Пьер!

Виргилий протянул другу клочок бумаги, оставленный беглецом, тот положил его в карман. Пытаясь воскресить в памяти Пьера тот день, он быстро просматривал рисунки. И вдруг потряс одним из них, воскликнув: «Эврика!»

Мариетта, Пьер и Пальма вырвали у него из рук лист бумаги. Виргилий оказался прав. Во всяком случае, частично. На листке бумаги было не две, а пять виньеток, последние две – полностью идентичны тем, что они нашли.

– Но как это попало в архив Тициана? – в один голос воскликнули два художника. – Это не его рисунок! Это не его рука, не его манера!

– Да? – удивился Предом. – Значит, разбирая с Пьером бумаги, мы выбрали все рисунки, которые нашли, из общей кипы бумаг, однако, не будучи знатоками, не смогли отличить тициановскую руку от чьей-то другой.

– В другом случае я не был бы столь уверен, но тут – повторяю: это не тициановский набросок.

Тон ученика маэстро был непререкаем. И это лишь добавляло таинственности происходящему.

– Если эти ангелы и лев не принадлежат его руке, то почему они были в его мастерской? – медленно проговорил Виргилий.

Вопрос так и остался без ответа, когда в лучах заходящего солнца они простились друг с другом. Пьер и Виргилий предложили Мариетте проводить ее до дому, но она отказалась. Ночная Венеция не пугала ее. Каких-нибудь четверть часа – и она дома.

Так они и разошлись в разные стороны – французы отправились к дому Песо-Мануция, Мариетта – по направлению к церкви Богородицы в Садах. Она настолько изучила Каннареджо, его улочки, тупички, каналетто, что могла бы добраться до дому с завязанными глазами. Проходя мимо Доброй Удачи, она не могла удержать дрожи при воспоминании о человеке, которому она накануне помогла. Ночь показалась ей вдруг не такой уж спокойной, а одиночество не таким уж безопасным. Она ускорила шаг. Еще два мостика – и она спрыгнула на мощенную кирпичом площадь Аббатства и нырнула под арку строящейся Новой Школы Милосердия.

Место было мрачное. Мариетта сделала над собой усилие, чтобы побороть интуитивный страх, поднимавшийся в ней. Набережная, на которую она ступила, вела прямо к ее дому. Внезапно перед ней мелькнула чья-то тень. Она вскрикнула. Но рука в перчатке закрыла ей рот. Мариетта не успела даже начать отбиваться, как та, что напала на нее – а это была женщина, – наклонилась в облаке сладкого аромата к ее уху.

– Ты и твои друзья из Парижа должны были бы начать с вопроса, где был твой отец 7 августа 1574 года между одиннадцатью и полуночью. Это было бы весьма интересно и для авогадори.

Затем Мариетту толкнули. Падая, она попыталась ухватиться за одежду нападавшей, но кусок ткани, в который она вцепилась, оторвался – это был красный бант. Так, зажав в руках красный бант, она и полетела головой в черную воду канала делла Сенса.

Глава 7

– В тот злополучный вечер, когда гости прощались с Атикой, батюшка находился на углу улицы Терпимости…

Мариетта замолчала. Те же, к кому было обращено ее признание – Виргилий, Пьер, Чезаре и кот Занни, – прямо-таки лишились дара речи. Повисла тишина. Каждый принялся лихорадочно соображать, первое – к чему может привести подобное признание, и второе – теперь Якопо Робусти возглавляет список подозреваемых. Словно догадавшись о том, что делалось в головах присутствующих, Мариетта воскликнула:

– Это несчастное стечение обстоятельств! Отец не убивал! Он мне это сказал, и я ему верю. Прошу и вас верить ему и помочь нам!

Слова Мариетты звучали весьма убедительно, не в ее натуре было хныкать. И все же Виргилий не удержался от вопроса, волновавшего всех:

– Что привело твоего отца в квартал Дорсодуро?

Дочь Тинторетто смутилась, ей пришлось даже прочистить горло, прежде чем ответить:

– Другого выхода нет, придется выдать его тайну. Но заклинаю вас хранить ее. – Она на мгновение потупила взор, затем прямо взглянула в глаза тем, кто ждал ее ответа. – У него было свидание… с Наиной. – Вздохнув, она продолжала: – Два года назад Нанна жила неподалеку от Атики. Отец пришел к ней, когда звонили одиннадцатый час, а ушел за четверть часа до полуночи. Нанна вышла подышать воздухом и прогуливалась под окнами Атики. В крайнем случае у отца есть алиби… Но сколь позорное! Если оно станет достоянием многих, наша семья умрет со стыда. Потому-то найти настоящего убийцу для меня – дело чести!

Мариетта не могла продолжать, так как расчихалась, что явилось следствием вчерашнего падения в воду канала. Пьер отправился за носовым платком, Чезаре – за микстурой. Виргилий осознал, что то, что раньше в общем-то представляло собой некое умозрительное предприятие, теперь начинало затрагивать интересы людей, которые были ему небезразличны.

И тут сразу возникало два новых вопроса. Кто напал на Мариетту? С какого конца приступать к расследованию? Первый из них вызвал кучу дополнительных вопросительных знаков. Откуда кому-то было знать об интересе друзей к убийству Атики? Могла ли проболтаться Нанна? Откуда нападавшей было известно о том, где был в вечер убийства Тинторетто? Могли ли приглашенные на вечер встретить и узнать отца Мариетты? И наконец, была ли напавшая на его дочь и обшарившая мастерскую Тициана несколько дней назад одним и тем же лицом? Судя по красным бантам, это было вполне возможно.

Второй вопрос решился сам собой. Когда Мариетта выбралась накануне из канала и промокшая вернулась домой, брат вручил ей записку от Нанны. В ней она благодарила Пьера за помощь и писала, что вспомнила о дальнейшей судьбе Эбено. После смерти хозяйки, допроса и освобождения благодаря Тициану он получил статус свободного человека и стал зарабатывать на жизнь рыболовством и торговлей рыбой. Чтобы застать его, лучше всего отправиться на Рыбный рынок между рассветным часом, когда он причаливает к берегу на своей лодке с уловом, и полуднем, когда рынок закрывается. Едва друзья успели ознакомиться с содержанием записки, как Мариетта вскочила и бросила клич: – В Риальто!

Риальто, «di tutto il mundo la richissima parte»[49]49
  «нет в мире места краше» (ит.)


[Закрыть], – записал в своем «Дневнике» в начале XVI века венецианец Микеле Санудо. Сходное чувство испытывал и Виргилий всякий раз, как попадал в Риальто. Подобно тому, как площадь Святого Марка собрала вокруг себя здания, где расположились все религиозные и политические учреждения города, квартал Риальто собрал в себя весь цвет торговли и предпринимательства. Именно там осуществлялась торговля между Востоком и Западом. Представители каких только стран и народов здесь не встречались! Из Фриуля и Трентино, с Кипра, Корфу и Кандии, из Коринфа, Стирии и Богемии, Словакии, Египта, с Аравийского полуострова, из Барбарии, Китая и Инсулинда[50]50
  Кандия – старинное название Крита; Барбария – старинное название стран Северной Африки, расположенных на западе Египта, – Марокко, Алжир, Тунис; Инсулинд – старинное название Индонезии и Филиппин. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Какие только товары туда не доставлялись: железо, медь, серебро, золото; шерсть, саржа, мешковина, лен, хлопок, шелк; дерево, кожа, воск; мед, меха, пряности, ароматические вещества; рабы; янтарь, кораллы, квасцы и красители для тканей; вино, пшеница, сахар и соль. По берегам Большого канала и канала Подворья из лодок и барок всевозможных типов выгружался товар, помещаемый затем на склады и просто в огороженные участки. Отсюда пошли и названия набережных: Винная, Железная, Угольная…

Виргилий, Пьер и Мариетта появились со стороны Пресвятой Девы Прекрасной и остановились у Fondaco dei Tedeschi[51]51
  Немецкого подворья – Примеч. пер.


[Закрыть]. Пьер спросил, откуда взялось такое странное слово, и Мариетта объяснила:

– Fondaco, или fontego, от арабского funduk. В этом здании штаб-квартира немецких, австрийских и венгерских торговцев. Здесь они хранят товары, ведут переговоры и проживают, приезжая в Венецию. В нем больше двухсот жилых помещений!

Цифра произвела впечатление. Виргилий отошел на шаг, чтобы получше разглядеть здание в стиле Возрождения с византийскими башенками по углам.

– Тому уж скоро семь десятков лет, как пожар полностью уничтожил здание. Правительство приказало немедленно восстановить этот оплот немецких торговцев. Джорджоне была поручена роспись нового здания снаружи. Он взялся расписывать фасад, выходящий на Большой канал. А вот для этой стены нанял молодого помощника, закончившего у него учебу…

– Тициана! – догадался Пьер. Ответом ему была улыбка Мариетты.

– Правильно! От влажности, увы, штукатурка намокла, краски поблекли, но все равно фигура Правосудия великолепна!

Виргилий и Пьер стали рассматривать изображенную на стене подворья огромную женщину. Левой оголенной ногой она наступила на голову гиганта с закрытыми глазами, а в руке держала меч, которым потрясала перед солдатом, одетым по форме того времени. Библейская Юдифь показалась им великолепной.

– Рассказывают, что друзья Джорджоне поздравили его с этой удачной аллегорией. Тому пришлось признаться, что ее выполнил его ученик.

История появления на свет гения весьма позабавила парижан.

Пройдя площадь Святого апостола Варфоломея, они ступили на единственный мост через Большой канал. Прежде с одного берега на другой перебирались по плавучему мосту из лодок. В начале XIII века появился первый деревянный мост, в начале XVI века – второй, явившийся шедевром плотницкого искусства. Правда, он весь был заставлен лавочками, так что даже воды не было видно. Перепрыгивая через ступеньки, Виргилий и Пьер добрались до верхней точки моста: крылья разводного пролета в это утро были опущены, так что галеры не могли бы проплыть под ним. Сверху открывался изумительный вид, и друзья замерли от восхищения. Мариетта не преминула ввести их в курс планов Республики относительно моста Риальто:

– Его собираются разобрать. И возвести новый, каменный!

– Подобно мосту Нотр-Дам в Париже, – проговорил Пьер, чья подружка Лизетта держала там лавочку письменных принадлежностей.

– Ну да. Каменному мосту не грозит ни пожар, ни обрушение. Уже бывало несколько раз, что под наплывом толпы опоры моста не выдерживали и он рушился. Да к тому же всегда есть риск пожара. Десятого января 1514 года случилась настоящая трагедия, памятная здешним торговцам и по сей день. Огонь занялся в лавке с тканями. Затем загорелись и мост, и склады. Пожар продолжался до полуночи, поскольку в тот день дул ветер с гор. Целая часть города выгорела меньше чем за шесть часов. Чтобы отстроить все заново, потребовалось двадцать лет. Уже полвека речь идет о каменном мосте. Жители квартала настроены весьма скептически, их раздражает, когда с ними заговаривают на эту тему. Мужчины говорят, что до того, как им случится переходить канал по каменному мосту, рак на горе свистнет. А женщины говорят, что много воды утечет. Однако весьма известные архитекторы всерьез думают об этом: и Сансовино, и Палладио, и Да Понте, и Микеланджело. Объявлен конкурс.

– Да Понте? – удивился Пьер. – Сам Бог велел человеку с такой фамилией строить мосты![52]52
  Так и случилось: именно архитектор Да Понте, чья фамилия означает «Мост», выиграл конкурс, и по его проекту в 1588 г . был выстроен каменный мост. – Примеч. автора


[Закрыть]

– Из чего бы он ни был, вид с этого моста чудо как хорош, – проговорил Виргилий.

Весь квартал Риальто был объят кипучей деятельностью. Рядом с Мучным подворьем шла торговля мукой, рядом с Тканевым подворьем – соответственно тканями. Тут же были и мастерские, и склады. Арабские ковры, китайский шелк, фландрское полотно, индийский хлопок были выставлены на обозрение, развешаны под навесами, представляя собой многокрасочное зрелище. Минуя различные административные здания – дворец Камерленги, Старые мастерские, – Мариетта потащила французов к Ювелирной дороге, где обретались ювелиры, золотых дел мастера и другие торговцы, чьим покровителем был святой Элигий[53]53
  Святой Элигий – просветитель Фландрии. Род. около 588 г .; в качестве золотых дел мастера пришел в Париж, поэтому считается покровителем цеха золотых дел. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Глаза разбегались от индийских изумрудов, афганских лазуритов, персидской бирюзы, рубинов, сапфиров, топазов и горного хрусталя. На паперти церкви Святого Иакова Мариетта остановилась.

– Церковь Святого Иакова построена в пятом веке. Это самая старая из венецианских церквей! Я люблю ее почти так же, как Богородицу в Садах.

В лавочке возле церкви Виргилий купил апельсин и почтительно преподнес его Мариетте. Кровь прилила к девичьим щекам, так что они стали такого же цвета, как подарок. Обойдя церковь, они оказались на площади Святого Иакова в Риальто. А пройдя еще метров сто, наткнулись на весьма странное изваяние. Оно представляло собой сгорбленного, стоящего на коленях мужчину, поддерживающего лестницу, ведущую к подножию небольшой колонны из красного порфира.

– Знакомьтесь, это Гоббо[54]54
  Gobbo (uт.) – горбун


[Закрыть].

Друзья обошли кругом своеобразного Атласа. Пьер первым обратил внимание на листок бумаги, прикрепленный к его бедру, сорвал его и стал читать. Виргилий же, даже не читая, догадался, в чем дело.

– Синьор Риоба! Гоббо – компаньон синьора Риобы, одного из мавров с площади, где ты живешь. Он служит местом, куда недовольные приносят свои пасквили, памфлеты и сатирические стихи. Правильно?

Мариетта, обрадованная догадливостью Виргилия, захлопала в ладоши. Они двинулись дальше. Справа от площади расположились менялы и банкиры. От площади брала свое начало улица Страховщиков, где сосредоточились конторы по страхованию рисков на море. По ней друзья попали в лабиринт улочек: на Канатной разглядывали веревки, канаты, снасти, тросы и корзины; на Сырной вдыхали запахи сыров; на Зеленной и Плодовой любовались цветами, фруктами, овощами. Огородники с материка и островов с рассвета во весь голос расхваливали свою капусту и баклажаны. Иные, утомившись к полудню, укрывались в теньке и предавались своим страстишкам – игре в карты и в кости. Проходя мимо двух торговцев, казалось бы, погруженных в игру, друзья вдруг услышали:

– Жулик!

– Мошенник!

– Негодяй!

– Плут!

Оказалось, партия подошла к концу, но результаты ее не устраивали ни ту, ни другую сторону. Назревала нешуточная ссора. Группа прилично одетых людей, ведущих в сторонке переговоры, вмешалась, пытаясь утихомирить разошедшихся игроков. Но не тут-то было! Те еще пуще разозлились и пустили в ход кулаки. Каждый пытался оттеснить другого к каналу. Один из них, оказавшись сильнее, прижал другого к ограждению набережной, а затем перекинул через него в Большой канал. При виде фонтана брызг Мариетга вспомнила о своем недавнем падении. Это было лишь началом, потасовка грозила перерасти в большой кулачный бой со множеством участников. Мариетга постаралась увести друзей до того, как Плодовая улица превратится в поле битвы. Далее начиналось царство пряностей: в нос ударили дурманящие запахи, перед глазами заплясала радуга из черного, желтого, серого цветов. Перец, корица, имбирь, шафран, гвоздика, мускатный орех, мята, ладан, сандал, мускус, кипрский опиум, багдадский лауданум, доставленные сюда в ларях, бочках и тюках. Друзьям стало казаться, что они очутились в сердце восточного базара из «Тысячи и одной ночи».

Но наконец сказка кончилась. Дорога Пряностей привела их на Рыбный рынок. Это единственное место, где, помимо рыбного ряда на площади Святого Марка, разрешена была торговля рыбой. В поисках Эбено друзья обвели взглядом Рыбный рынок. Колокол Святого Иакова пробил полдень, торговля свертывалась. Нераспроданного товара оставалось немного: сардины, анчоусы, морской окунь, дорада, барабулька, морской петух, голавль, угорь, каракатицы, креветки, выложенные на прилавках, притягивали котов, чаек и бакланов, ждущих своей очереди поживиться. Отыскать Эбено не составило никакого труда: высокий, темнокожий, он выделялся из всех. Когда друзья представились ему и изложили цель визита, он попросил их обождать, пока он закроет свою лавочку. Говорил он с африканским, весьма живописным акцентом: ему не удавалось итальянское «р». Ожидая его, они прошлись по Мясной улице. Их умилили нежно блеющие ягнята и козлята, но неприятно поразила разлитая повсюду кровь, развешенные туши, на которые садились мухи, и кожа, содранная со скота. Слишком сильна была ассоциация с тем, о чем они собирались расспросить бывшего раба Атики.

– Не перекусить ли нам в здешней таверне? Я с зари на ногах, во рту ни крошки за все утро.

Они устроились за столиком в «Дырявой бочке» и заказали мальвазию и ломтики хлеба с рыбой. Таверна, в другие времена кишащая торговым людом, была почти пуста. Они сели в самый угол, дабы им никто не помешал.

– Мы пришли порасспросить тебя о смерти твоей госпожи. Тайна так и осталась тайной, истина не установлена.

– Вернее не скажешь. – Эбено потряс головой. – Я был арестован, поскольку оказался на месте преступления. Меня нашла там Нанна, подруга госпожи. Я первый вошел в спальню, но ничего не предпринял. Это-то и показалось подозрительным, судейские не могли взять в толк, почему я ночь провел у тела госпожи.

– Это нам известно. Мы видели запись допроса. Знаем мы и о том, что освобождением ты обязан Тициану, – проговорил Виргилий.

Бывший раб воздел руки к небу ладонями вверх.

– Это было чудом. Он подтвердил, что видел меня примерно в то время, когда свершилось преступление. Как только меня освободили, я пришел поблагодарить его, и он вновь повторил, что вместе с остальными гостями ушел от Атики в одиннадцать и, возвращаясь к себе, видел меня в квартале Святого Николая. Это было после половины двенадцатого.

Пока Эбено описывал свидание со своим спасителем, Виргилий быстро подсчитывал в уме. Одиннадцать: гости Атики покидают ее дом. Одиннадцать сорок пять: Пальма-младший плывет в гондоле мимо улицы Бири-Гранде и у окна замечает Тициана. Полночь: Эбено возвращается и находит свою госпожу мертвой. Напрашивался только один вывод: художник никак не мог видеть африканца в квартале Святого Николая – покровителя нищих в тот час, который он назвал. И прежде всего потому, что путь из Дорсодуро в Каннареджо, которым он возвращался домой, не лежит через приход Святого Николая. И еще потому, что в тот момент, когда он якобы встретил Эбено, он уже, судя по всему, был дома! Виргилий чувствовал, что концы с концами не сходятся. Видимо, кадорец не мог de visu[55]55
  Воочию (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть] наблюдать убийство куртизанки. «Однако он знает убийцу Атики, знает, что это не ее раб. И решает его освободить. Для этого он лжесвидетельствует перед Авогадорией», – пронеслось в мозгу Виргилия. Если так, то ничего не сдвинулось с места и по-прежнему не ясно: кто преступник и откуда об этом узнал Тициан Вечеллио?

Виргилий допил вино, Мариетта подлила ему еще. Он продолжал обдумывать, что еще нужно выяснить у Эбено: требовалось подтверждение списка приглашенных на вечер седьмого августа. Единственным источником информации было письмо египтянки. Но он побаивался того, что «extus unus, textus nullus»[56]56
  Здесь: единственное свидетельство ложно (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

– Твоя госпожа пожелала сама принять гостей. Известно ли тебе, кто был зван к ней?

– О да! Это я знаю. Она мне сама сказала. Впоследствии я часто вспоминал их всех, пытаясь определить, мог ли один из них быть ее убийцей.

Он отодвинул тарелку, тыльной стороной руки смел крошки, поставил на стол кулаки и стал перечислять.

– Один и другой: маэстро Вечеллио и его сын, – начал он, разгибая мизинец и безымянный палец левой руки.

– Его сын? – вырвалось у Виргилия.

– Горацио, – отвечала за рыбака Мариетта. – Он был помощником отца и везде сопровождал его, как я сопровождаю своего отца.

Эбено кивнул, подтверждая ее слова:

– Горацио часто с отцом заглядывал на огонек к моей госпоже.

Для Предома это было открытием: ведь сын Тициана не был упомянут в письме. Эбено продолжал.

– Третий, – он разогнул средний палец, – почтенная куртизанка Олимпия. Она явилась первой. Я еще не успел уйти. Я сам открыл ей дверь и провел в гостиную. Сразу после этого я попрощался и отправился в квартал Святого Николая. Четвертый и пятый: Лионелло Зен и Зорзи Бонфили. – Он разогнул указательный и большой пальцы. – Шестой: турок Кара Мустафа. Седьмой: португалец Жоао Эль Рибейра. Вот и все.

Помимо Горацио, все совпадало и со списком приглашенных, и с персонажами на полотне «Истязание Марсия», за исключением ребенка с собакой.

– Могло ли так случиться, что кто-нибудь еще явился на вечер? В последнюю минуту?

Эбено не колебался ни секунды.

– Я тоже об этом думал. Потому как не мог представить себе никого из гостей в качестве истязателя моей госпожи. Но понял, что это было бы слишком просто: списать все на кого-то незваного. Считая с моей госпожой, в тот вечер их было восемь, поскольку на столе стояло восемь чарок, когда я вернулся в полночь.

Он опустил взгляд на свои кулаки, затем поднял на троих друзей, вздохнул, убрал руки со стола и добавил:

– И в то же время я никак не пойму, кому из приглашенных была выгодна смерть хозяйки. Олимпия потеряла подругу, Зен – протеже, Мустафа – единоверку, Рибейра – учителя, она обучала его турецкому. Не говоря уж о Тициане и Горацио Вечеллио, которым она позировала. Разве что Бонфили…

Это перечисление напомнило Виргилию правило любого расследования.

– Если преступление не выгодно никому из них, кто же мог воспользоваться его результатами?

Рыбак на некоторое время задумался, а затем ответил с большим достоинством:

– Я первый. Я любил свою госпожу за то великодушие, с которым она со мной обращалась. Она меня многому научила. Делала мне подарки… – Он поднес руку к цепи на шее, на которой болталась изумительной красоты львиная голова из слоновой кости. – И все же с ее смертью я обрел свободу! В своем завещании она меня освобождала.

«Завещание? – пронеслось в голове Виргилия. – Нанна ни о чем таком не говорила».

– А кто наследовал громадное состояние твоей госпожи?

– Ее сестра Камара. Мне она оставила достаточно, чтобы я мог устроить свою жизнь, – на эти деньги я купил лодку, участок в море для ловли рыбы и место на рыбном рынке. Другой раб, Фаустино, тоже стал свободным и получил свою долю.

– Кто это – Фаустино?

– Нас было двое в услужении Атики: я и Фаустино – карлик, подаренный ей одним почитателем. Он в общем-то тоже выиграл от ее смерти – освободился, стал комедиантом.

В воспаленном мозгу Виргилия от нежданного появления еще одного участника загадочного дела, а возможно, и не просто участника, все перемешалось. Он запустил руку в волосы.

– Где находился этот Фаустино седьмого августа?

Явно обескураженный этим вопросом, его собеседник нахмурил брови:

– Не знаю. Как и я, он был свободен весь вечер и как-то этим наверняка воспользовался. Но как – не помню. Самое простое – спросить его самого. Он в труппе della calza[57]57
  чулочников. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «I sempiterni»[58]58
  «Неувядаемые» (ит.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Живет на Пословичной улице, за Святыми Апостолами. Там всякий знает карлика Фаустино.

Эбено встал, разминая свое огромное мускулистое тело. У него еще дела. Лодка дала течь. Нужно идти в док, прикинуть, во что обойдется починка.

После ухода Эбено Виргилий заказал еще вина и закуски. До встречи с Фаустино ему хотелось обсудить все с друзьями. Одна мысль мучила его с тех пор, как африканец упомянул о карлике: а что, если ребенком в нижнем правом углу символически изображен второй слуга? Это предположение представлялось ему наиболее вероятным. И впрямь, что лучше ребенка позволяло передать на полотне малый рост? Ведь карлика как такового художник ввести в картину никак не мог: этого не позволял миф о Марсий. Да и намек был бы слишком очевидным и лобовым. Оттого-то он и изобразил ребенка.

– Однако Эбено дал понять, что Фаустино не было дома в тот вечер, – напомнил Пьер.

– Именно об этом мы его сейчас и расспросим, – решительно заявила Мариетта, начиная догадываться, что за мысли роились в мозгу Виргилия.

Он лучезарно улыбнулся ей, оценив ее понятливость.

– Горацио Вечеллио мог бы сказать нам о карлике. Будем молить Бога, чтобы он выжил в аду лазарета.

Когда они вышли на залитую солнцем Масляную набережную, оживление на рынке Риальто пошло на убыль. Сильные запахи пряностей, рыбы и прочего все равно не могли заглушить запаха костров могильщиков, да и никакая самая кипучая деятельность людей не позволяла забыть об эпидемии. Друзья решили разделиться: Пьер попросит Чезаре еще раз отвезти его в Старый лазарет к Горацио, а Виргилий с Мариеттой отправятся на поиски карлика. Пожелав друг другу удачи, они условились встретиться позже.