Текст книги "Завещание Тициана"

Автор книги: Ева Прюдом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Ты прав, – прошептал Виргилий. – И это наводит меня на мысль, что Мариетта на сей раз ошиблась. Впрочем, она почти всегда права, один раз не в счет. – Пьер удивленно повернулся к другу, и тот пояснил: – На полотне оба Вечеллио словно спрятались за столбом, откуда тайком наблюдают за происходящим. Они присутствуют при агонии. У тебя в связи с этим не возникает никаких мыслей?

Пьер попытался понять ход рассуждений друга.

– Кадорец с сыном, как и на этой картине, могли наблюдать за убийцей тайком, из укрытия… Именно это мы и подозреваем с самого начала. Во всяком случае, что касается маэстро. Горацио – другое дело. Художник так или иначе присутствовал при убийстве и представил его на полотне. Но почему же Мариетта ошибается?

– Она считает, что из уважения к Господу и христианской религии невозможно изображать Христа иначе как Христом. Я думаю, она не права. Тициан не убоялся святотатства, поскольку был бесконечно потрясен смертью куртизанки, а кроме того, знал, что болен и что это его последнее произведение. В своем ex-voto он призывает к ним милосердие Божие и изображает смерть куртизанки на примере кончины Христа.

– Так, по-твоему, и «Марсий», и «Пьета» изображают смерть Атики?

– Да, и то, и другое. Сосчитай персонажей «Пьеты». Их столько же.

Пьер охотно согласился.

Если не считать ангела Пальмы и если, наоборот, принять во внимание оба изваяния, в «Пьете» насчитывалось шесть персонажей, помимо Христа. «А это значит: Эбено здесь ни при чем», – подумалось ему.

Виргилий продолжал:

– Как и в случае с «Марсием», некоторые параллели между приглашенными Атики и персонажами картины напрашиваются сами собой.

Он вскочил, сорвал свою схему с подрамника, обмакнул кисть в краску и принялся чертить новую схему.

– Как и в предыдущем случае, – начал он, – ребенок – Фаустино. Очевидно, что Моисей, законодатель народа израилева, выступает здесь в роли Рибейры. Магдалина – в роли Олимпии: обе они проститутки. Еще одна параллель: Мустафа – Никодим; оба родом из Малой Азии. Далее не все столь же очевидно. Но, если как следует подумать, можно определить и две другие пары. Что ты на это скажешь?

– Еще немного – и ты меня убедишь, – сознался Пьер. Виргилий потер от удовольствия руки.

– Однако меня волнуют вопросы совсем иного порядка и посерьезнее, чем наша игра в «кто есть кто», – заявил вдруг Пьер.

– Что именно?

– Если Тициан и его сын присутствовали при истязании, почему они не вмешались? Почему остались в своем укрытии и не пришли на помощь жертве? Ясно, что в свои девяносто девять лет маэстро был не способен остановить убийцу. Но Горацио было лишь пятьдесят, и он наверняка был сильным, особенно если убийцей была женщина или карлик. И…

Пьер умолк. Кто-то рывком открыл дверь.

На пороге появилась Мариетта: она что-то кричала, на ней лица не было, с перепачканного платья стекала вода, волосы растрепались. Вдруг она стала оседать. Виргилий успел подхватить ее. Застигнутый врасплох ее обмороком, смущенный тем, что держит ее в объятиях, он стал обмахивать ей лицо, а потом легонько бить по щекам. Наконец она пришла в чувство, застонала, захлопала ресницами, улыбнулась тому, кто ее поддерживал, выпрямилась и прерывающимся голосом поведала друзьям о том, что с ней случилось:

– На меня снова пытались напасть. Боже мой! Я так перепугалась! Я ударила его. Он упал замертво. Это Эбено, рыбак.

– Эбено! – вскричали в один голос Пьер и Виргилий и удивленно переглянулись. – Где он?

– В двух шагах отсюда. Перед мостом Зен, на углу улицы Вольти.

Тело африканца лежало в луже в самом начале улицы. Пьер проверил пульс.

– Несмотря на кровавую шишку на лбу, он жив. Бог ты мой, наша художница уж ударила так ударила. Видать, занятия искусством развивают мускулатуру!

Они прихватили с собой из мастерской веревку и связали Эбено по рукам и ногам. Приподняв его атлетическое тело, прислонили к стене. Вертикальное положение вернуло его к жизни. Он застонал от боли, открыл глаза и завопил от страха, увидев в нескольких сантиметрах перед собой мокрые лица Пьера и Виргилия.

– Ну! – угрожающе начал Предом.

– Ну… – промямлил в ответ рыбак.

– Говори, какое зло собирался ты причинить Мариетте Робусти, преследуя ее?

– Зло? Я? Зло? Я? – как заведенный повторял Эбено, демонстрируя полное непонимание. Он не имел ни малейшего понятия о том, в чем его старались уличить, и попытался оправдаться. – После нашей беседы в Риальто я стал думать. Кое о чем я вам не сказал. И думаю, был не прав. Вот и решил довериться вам до конца, но где вас искать? Я даже не знал ваших имен! Другое дело – дочь синьора Робусти, великого художника. Я отправился искать ее. Когда она появилась на набережной, я не осмелился сразу подойти к ней. Побоялся напугать. Пусть, думаю, идет. А сам за ней. Когда же я отважился заговорить с ней, она испугалась и дала деру. Я догонять, но где там! Настоящая килька. Сразу за дворцом Зен я ее упустил из виду. Только завернул на эту улицу, и вот на тебе: получил по башке!

Друзья расхохотались, глядя на сконфуженного Эбено.

– О да! Кулаки у нее железные, – подтвердил медик. – У тебя над бровью такой фингал!

Вынув из кармана камзола платок, Пьер промокнул его рассеченный лоб, Виргилий распутал веревки.

– Что же такого важного ты собирался рассказать Мариетте, что гнался за ней словно черт по улицам Каннареджо?

– Хотел рассказать кое-что о той минуте, когда обнаружил труп Атики.

Несмотря на хлеставший вовсю ливень, друзья застыли на месте.

– Завязка на обнаженной руке Атики развязалась, и моя госпожа последним усилием воли написала на стене что-то своей собственной кровью.

Пьер и Виргилий перестали дышать.

– Что же она написала? – дрожащим голосом спросил Виргилий.

– Имя убийцы, я думаю, – отвечал рыбак, неуверенно разводя руками.

Предом еще раз задал вопрос, выговаривая каждую букву:

– Нет. Я хочу знать: что там было написано?

Африканец вздохнул:

– Почти ничего. В том-то и дело. Потому я и не сказал об этом ни авогадори, никому другому. Почти ничего. А все дело в том, что ее болонка Вавель прыгнула на постель и стала лизать все что ни попадя. Я не знаю, что этот Вавель там делал. Фаустино обещал увести его, чтобы не мешать гостям. Но он был там, лакал кровь, слизывая ее отовсюду: с тела Атики, с простынь, со стен. Лизал и лизал. Из букв, начертанных ею, осталась лишь одна, может начальная, а может и нет.

– И какая же это была буква? – спросил Виргилий, не отрывая взгляда от губ Эбено.

Тот закрыл глаза, словно желая вновь увидеть зловещую стену:

– Буква «Z».

Глава 11

В конце концов продрогшие друзья вместе со свидетелем поспешили в мастерскую, не желая в разгар лета слечь с простудой. По дороге, на Бочарной улице, где изготавливались бочки для вина и масла и где также можно было купить вина, доставленного с Кипра или Кандии, они запаслись красным вином, чтобы было чем согреться по возвращении. Увидев Эбено входящим в мастерскую, Мариетта отчаянно закричала. Но, узнав о миролюбивом настрое африканца, чуть не сгорела со стыда и долго извинялась. Эбено в мастерской не задержался: пообсох, выпил вина, поогляделся, скривился при виде «Истязания Марсия» и откланялся.

– Буква «Z»[79]79
  На русском языке буква «Z» передается в разных словах то как «з», то как «ц», то как «с». – Примеч. пер.


[Закрыть]?

Узнав, что именно удалось разглядеть ловцу сардин на стене, дочь Тинторетто расстроилась:

– «Z»! Да эта буква здесь буквально в каждом имени! Начиная с названия города. Это самая распространенная согласная в разговорной речи. Не менее частая, чем гласные «а» и «о»!

Виргилий лукаво и одновременно ласково взглянул на нее. Мариетта, такая рассудительная и уравновешенная, порой не могла совладать со своей «средиземноморской» натурой, и это очень умиляло парижанина.

– Ну к чему преувеличивать? И тени этой буквы нет, например, в твоем имени, – заметил он.

– Это лишь исключение, подтверждающее правило. А кроме того, даже если отец и родился в Светлейшей, а дед был здесь красильщиком, все равно семья Робусти из других мест, из Люка!

– Вечеллио: в фамилии Тициана тоже нет этой буквы.

– Так-то оно так, да только в семействе Вечеллио есть Горацио и Тициан.

Мариетта подобрала схему и энергичным жестом добавила к имеющимся колонкам еще одну. Озаглавила она ее просто: буква «Z».

– Если взглянуть на список подозреваемых и напротив имен, содержащих эту букву, поставить точку, мы получим целую гирлянду из конфетти.

Сказано – сделано: кисть в руке Мариетты оставляла точку напротив имен, содержащих эту букву.

– Кара Мустафа, Лионелло Зен, Зорзи Бонфили – этот заслуживает двух точек…

– Точка, и все тут, – пошутил Виргилий.

– Не все так просто, – возразила Мариетта. – Мы знаем лишь имя Фаустино, но не фамилию; псевдоним Олимпии, но не ее настоящее имя; имя, данное Жоао эль Рибейре при крещении, а не его подлинное имя, кроме того, в Венеции Жоао превращается в Зани, или Зане.

Из семи возможных виновных не был назван лишь Эбено.

– А что, если он придумал эту букву «Z» только потому, что в его имени ее нет? – прошептал Пьер, еще толком не зная, к чему может привести эта его догадка. – Не думайте, что я непременно хочу сделать из него убийцу, но… на секунду представьте себе, что он убийца. – И указал пальцем на «побудительную причину» в столбце напротив его имени. – Наш интерес к делу мог пробудить в нем страх быть разоблаченным, и это после двух лет свободы и спокойной жизни. Выжидательной позиции он предпочитает активную и хочет пустить нас по ложному следу. Из осторожности предпочитает никого не обвинять, но направляет нас по следам других. Его госпожа написала чье-то имя, от которого осталась одна буква? Но он с таким же успехом мог обращать наше внимание на носителей буквы «V» или «Р». Да любой другой буквы, лишь бы она не фигурировала в его собственном имени. А если бы на стене осталось «В» или «N»?

Мариетта и Виргилий, внимательно следившие за ходом мысли Пьера, также приняли участие в выдвижении гипотез.

– А может, Атика вообще ничего не писала…

– Вот именно. Нанна ведь ни о чем таком не упоминала.

– А может, она читать не умеет?

– А может, пес все слизал?

– А может…

Мариетта собиралась высказать еще одну мысль, но в это время у нее сжалось сердце, задрожали руки, в горле появился ком.

– А может, Эбено выдумал эту историю с буквой «Z», когда пришел в себя? В таком случае он способен нести все, что угодно, только не… правду.

Она вздрогнула, слеза скатилась по ее щеке. Она закусила губу. Видя, что ей не по себе, Виргилий осторожно обнял ее.

– Какую правду? – спросил он самым нежным голосом, на который только был способен.

– Что он гнался за мной не для того, чтобы поговорить, а чтобы убить меня.

Рассмотреть последнее предположение времени не хватило: вернулся Пальма. С него стекали потоки воды вперемешку с потом. Запыхавшись, в состоянии крайнего возбуждения он устремился к троице и выпалил:

– Атика не умерла! Я только что видел ее!

Вот как было дело. Отправившись за красками в Кастелло, он шел по улице Мюнегетте, и там, на задворках дома Кары Мустафы, за зарешеченным окном увидел египтянку.

– Порой моя память оставляет желать лучшего – я, например, не мог вспомнить имени Атики, – но труд живописца развил во мне зрительную память. Сознаюсь, мне редко приходилось видеть куртизанку, пару раз я сопровождал к ней маэстро, однако довольно хорошо помню ее черты. Могу биться об заклад, это она.

Ошеломленный Пальма попытался заговорить с воскресшей. Но та оставила свое место у окна и исчезла в доме. Он попробовал проникнуть к ней. Невольник впустил его, однако разделение на мужскую и женскую половины оказалось непреодолимым препятствием.

– Только женщине может быть позволено попасть в гарем.

Словно громом пораженные, молчали все три слушателя.

И каждый из них безнадежно пытался восстановить порядок в своем уме, в котором после сообщения Пальмы наступил полный хаос, и понять, как могло случиться, что куртизанка, умершая ночью с седьмого на восьмое августа 1574 года, могла оказаться живой и невредимой второго сентября 1576 года. И каждый пришел к следующему выводу: если Атика еще не на том свете, значит, два года назад ее не убили. Значит, труп, обнаруженный Эбено на кровати под балдахином в ее спальне, в ее доме, принадлежал какой-то другой женщине, с которой содрали кожу. Это проливало свет на одну из тайн, о которых говорил Пьер: «Почему с ней так обошлись? Разве не достаточно было ее убить? К чему кусок за куском снимать кожу, пока не наступит смерть?»

Получалось, что сделано это было не из слепой ненависти, а для того, чтобы она стала неузнаваемой. Чтобы ее лицо и тело, известные многим мужчинам, нельзя было опознать, поскольку это была не Атика. А чтобы иллюзия была полной, на пальцы жертвы надели кольца египтянки. Уловка, на которую попались Эбено и Нанна. И вот теперь расследование совершало головокружительный скачок в результате случайного стечения обстоятельств – срочная нехватка кадмия, погнавшая Пальму по венецианским улочкам. Превращалась ли Атика Рыжая из жертвы в палача, или же расправа была совершена над незнакомкой?

Несмотря на новый невероятный факт, в этой истории многое еще было темным и непонятным. Помимо того, что они вернулись к исходной точке и личность погибшей только еще предстояло установить, появилось множество других вопросов, не дававших им покоя. Начиная с последнего: что думать об этом «Z», которого не было в имени Атики?

Если взять на веру слова Эбено, следовало установить настоящие имена Олимпии, Фаустино и Рибейры. Словом, дел было невпроворот. Друзья разделили обязанности и договорились, кто чем займется на следующий день. Пьер отправится к карлику и Олимпии, Виргилий – к раввину, а Мариетта будет дожидаться их возвращения на Мавританской набережной. Пальма останется в мастерской: может, его ангел с факелом в руках прольет хоть немного света на всю эту загадочную историю.

Постучав на следующее утро в дверь Соломона Леви, Виргилий испытал чувство стеснения, ведь на сей раз он явился один, без дяди. Ему открыла женщина в черной косынке. На шее у нее была цепочка с кемиот – амулетами, оберегающими от болезней. Он по-итальянски объяснил ей причину своего прихода. Она не поняла ни слова. Он повторил просьбу видеть раввина сперва по-французски, затем по-латыни. Сама она говорила, как ему казалось, на смеси еврейского и испанского. И только когда он в третий раз по слогам произнес имя каббалиста, она наконец поняла и скрылась в глубине дома. Виргилий сел на приступок колодца на площади и стал ждать. Мальчишки играли в футбол[80]80
  В Венецию футбол пришел из Флоренции, где в него уже играли в XVI в. – Примеч. автора


[Закрыть], о чем-то судачили кумушки. Вскоре появился Соломон Леви, в руках у него был платок, которым он покрывался во время молитвы.

– Вот и ты, мой племянник. Шалом тебе. – Виргилий начал было вставать, но раввин жестом показал ему, что это ни к чему, и сам сел рядом, ворча что-то по поводу проклятого ревматизма. – Сожалею, что прислуга так тебя встретила. Она у меня недавно. Приехала из Испании, по-итальянски ни слова.

– А на каком языке она говорит?

– На ладино. Это язык евреев Иберийского полуострова, смесь еврейского и испанского. Знаешь, наше гетто с каждым днем становится более многоязыким, чем сама Вавилонская башня. – Виргилий усмехнулся. – Уверяю тебя! Евреи из Испании говорят на ладино, выходцы из немецких земель – на идиш, а те, что родились здесь, зачастую плохо владеют родным языком и говорят на итальянском. Да простит их Всевышний! Какой язык родится из этой амальгамы – одному Элохиму[81]81
  Одно из имен Божиих (евр.). Множ. число от «Eloach» – «Бог». – Примеч. пер.


[Закрыть] известно! – Он лукаво взглянул на Виргилия. – Однако думаю, не за тем ты сюда пришел, чтобы рассуждать, на каком языке говорят в гетто.

Об этом нетрудно было догадаться. Не успел Виргилий ответить, как старец заговорил снова:

– Не было времени ни изучать твой рисунок, ни покопаться в книгах. Дай мне несколько дней. И все же, боюсь, разочарую я тебя.

– Что бы ни было, я заранее благодарен вам.

Тут Виргилия взяла досада, что он не захватил с собой рисунки, обнаруженные уже после встречи с Леви. В эту минуту к ним подкатился мяч, Предом взял его в руки и бросил игрокам.

– Развлекаются, вместо того чтобы учиться. Даже в пятницу вечером и в субботу гоняют мяч. Дошло до того, что нам, раввинам, пришлось поставить на обсуждение вопрос: можно ли таким образом проводить субботу. Еще ни до чего не договорились. – И вновь бросил искрящийся лукавый взгляд в сторону Виргилия. – Однако вряд ли тебе интересны талмудические обоснования подобного поведения в субботний день!

Виргилий наконец осмелился задать вопрос, ради которого пришел:

– Вчера вы сказали, что не помните настоящего имени эль Рибейры. Нет ли в гетто кого-нибудь, кто мог бы мне помочь узнать это?

– С сегодняшнего дня это я. Но повторяю, знать – это полдела, нужно уметь вспомнить. Однако и забыть – это еще не конец всему. Достаточно заново узнать. Вчера я виделся с приехавшим из Константинополя человеком, он не смог мне ответить.

Последние слова были для Виргилия словно ушат холодной воды. Он весь погас и едва слушал то, что ему говорил раввин.

– И все же он мне дал ключ, и тот, у кого достанет усидчивости и ума, узнает, как его зовут, пользуясь буквами, составляющими его новое имя: ЗАНИЭЛЬРИБЕЙРА.

– Простите? – проговорил Виргилий, у которого появилось ощущение, что он очнулся от тяжелого сна.

– Нужно заново составить его настоящее имя, исходя из этих тринадцати букв, – терпеливо повторил тот.

– Анаграмма…

– Вот именно.

Улыбка вновь заиграла на лице Предома: он считал себя мастером разгадывать анаграммы после той загадки post mortem[82]82
  Посмертной {лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть], которую ему задал его отец.

Когда на порог дома на стук Пьера вышел гомункулус с кожаной маской на лице, он в ужасе отпрянул. Карлик заливался скрипучим смехом.

– Что ж это тебя оторопь взяла, господин хороший? Ведь это ты ко мне стучишься, а не я к тебе.

Студент-медик взял себя в руки, прочистил горло, вежливо поздоровался и назвался, в надежде, что карлик поступит так же.

Этого не произошло. Зато он стал насвистывать, да так как-то неприятно, пронзительно. Эхом ему был собачий лай. На порог выскочила болонка. Карлик щелкнул языком, и она, оскалившись, бросилась на гостя. Пьер отступил, она за ним: прыгая вокруг него и повизгивая, она не давала ему возможности начать разговор. Видя, как Пьер в испуге поднял руки, чтобы она их не искусала, карлик еще пуще развеселился.

– Не бойся собаки брехливой, бойся молчаливой, — выдал он вдруг. – Учись, пока хрящи не срослись. Зачем пожаловал?

Он хлопнул в ладоши, пес тут же успокоился. Пьер объяснил, что вслед за Виргилием и Мариеттой, побывавшими тут за два дня до него, и он пришел кое-что узнать. При упоминании о его друзьях в глазах карлика, глядящих сквозь узкие прорези маски, зажегся какой-то странный огонь.

– Влюбленная парочка, – слащаво протянул он и, хохоча, сделал сальто. Пьер не мог бы сказать, что его удивило больше – прыжок или высказывание. Когда же он стал возражать, в ответ получил поговорку, которой ранее ему слышать не приходилось:

– Как ни майся, деньги, курение, кашель, любовь – скрыть не пытайся.

Пьер пожал плечами и решил не тянуть с главным вопросом:

– Мои друзья забыли спросить, как вас зовут.

– Ни к чему это. К тому же они знали.

– Да, но… они знают только имя, а фамилия?

Тут Фаустино стянул с лица кожаную маску. Под ней оказалась лишенная какого бы то ни было выражения физиономия. Уставившись не моргая на Пьера, он каким-то сдавленным голосом ответил:

– У карликов это не принято. Мы из рода уродов. Вот тебе и весь сказ.

До предела смущенный Пьер собирался принести ему извинения, но не успел, так как тот разразился уже громким хохотом.

– Смех без причины – признак дурачины.

Хохоча, он закрутился на месте, а затем зашелся в каком-то неистовом плясе. Продолжая кружиться и дергаться, он щелкнул пальцами, собака прыгнула к нему на руки, пытаясь лизнуть его в лицо.

– Верю только зверю, собаке да ежу, а прочему погожу, — снова выдал карлик и сам лизнул пса в морду.

Пьеру вдруг пришло в голову, что он видит того самого пса, который, обладая противоестественным вкусом, слизал имя, начертанное Атикой собственной кровью.

– Это та самая болонка, которую французский король подарил твоей госпоже?

– Она самая. Мудрый суверен ищет общества животных. Повсюду за собой возит свой собачий двор. Уж эти-то не судят по наружности, уж они-то не судачат и не сплетничают, не заставляют страдать.

С этими словами он поднял болонку и со всего размаху швырнул ее подальше. Она свернулась калачиком, совершила головокружительный полет и приземлилась на четыре лапы. Хозяин похвалил ее, в ответ она радостно залаяла и завиляла хвостиком. Как вдруг из недр дома раздался басистый лай еще одной собаки, судя по всему исполинских размеров. Пьер бросил испуганный взгляд внутрь дома и судорожно сглотнул: вообразить обладателя подобного голоса было трудно. Акробат догадался, что его тревожило, и успокоил его:

– Я же сказал: не бойся собаки брехливой. Войди же, добрый человек, сделай милость, познакомься и с другим моим псом – Львом, подаренным лично мне королем Генрихом. Внутри нам будет сподручнее.

Пьер предпочел отложить знакомство с колоссом до лучших времен. Полный решимости унести подобру-поздорову ноги, он прислонился к стене, отказываясь входить.

– И стеночку подопрешь, коли сесть не на что, — заметил как бы вскользь карлик, резко повернувшись спиной к Пьеру, после чего бочком и с подскоком исчез в доме. Поскольку он не хлопнул дверью, не позвал болонку, не простился, гость подумал, что исчезновение носит временный характер, и отнес его на счет недостаточной воспитанности Фаустино. И был прав. Некоторое время спустя тот выпрыгнул на улицу из окна. На сей раз маски на нем не было, зато на голове красовалась шляпа с кроличьим хвостом, а на поясе висела небольшая дубинка. В руках у него была корзина со сливами. Он предложил Пьеру угоститься, а сам взял четыре сливы и принялся жонглировать ими, да так искусно! Положив в рот сочную мирабель, парижанин с восторгом наблюдал за движениями артиста, после чего зааплодировал. Подбодренный комедиант заявил:

– Спектакль продолжается!

Заведя руки за спину, он одну за другой подбросил четыре сливы, да так, что все они упали прямо в плетеную корзину, которую он успел поддеть ногой за ручку. Он вновь вынул сливы и вновь принялся жонглировать аппетитными плодами, сперва перед собой, затем перед Пьером.

Кончилось это тем, что одну из слив комедиант поймал ртом, другую отправил в морду Вавеля, а третью – в руки Пьера.

– А где четвертая? – спросил он гостя. Пьер растерянно повел головой.

– А что у вас в кармане камзола, сеньор?

– Платок, дукат и… – Он вспомнил об обрывке с рисунками, изъятом у Кары Мустафы, – некий документ.

– Они по-прежнему там?

Вопрос показался Пьеру нелепым. Он сунул руку в карман и с изумлением извлек оттуда сливу.

– Куда делось то, что я вам назвал? – побледнев, спросил он.

Паяц гордо расхохотался и протянул два кулака. Затем медленно разжал правый – там лежала монета. Левый он разжимать не стал, а из дырочки между большим и указательным пальцами, словно из шкатулки, вытащил платок.

– А моя бумага? – забеспокоился Пьер.

Не произнося ни слова, с ликующей и насмешливой улыбкой престидижитатор приподнял свой колпак. Под ним на макушке карлика лежал листок с алхимическими рисунками. Пьер протянул за ним руку, но карлик быстрее молнии сорвал листок с головы и помахал им.

– Разве мое искусство не заслуживает вознаграждения?

– Возьмите дукат, а мне верните листок.

– Значит, он стоит золота?

Помня о конечной цели алхимии и силе философского камня, превращающего свинец в золото, Пьер не удержался и сыронизировал:

– Вы и не представляете, насколько попали в точку!

Этого явно не следовало говорить. В карлике вспыхнуло любопытство. Он развернул листок и уставился на рисунки Николя Фламеля.

– Мне хорошо известны эти картинки, – произнес он. Рука Пьера, протянутая за листком, сама собой опустилась. Его губы приоткрылись, но не выговорили ни слова.

– Мне хорошо известны эти картинки, – повторил Фаустино. – До того как листок разорвали, их было пять. Так ведь? Накануне своей смерти госпожа, зная, что я не лишен таланта рисовальщика, попросила меня скопировать их. Семь раз.

– Два «е», два «а», три «и» и шесть согласных.

Виргилий разложил перед собой кусочки картона, которые ему дал раввин. Устроив гостя за столом в библиотеке, сам он уселся в глубокое кресло с томиком в руках.

– Если захочешь спросить меня о чем-нибудь, племянник, не стесняйся, спрашивай, – подбодрил он и углубился в чтение.

Было время, Виргилий показывал чудеса в разгадывании анаграмм. Он расшифровал послание, которое его отец, неподкупный судья Гаспар Предом, адресовал ему с того света. Однако то послание состояло из известных ему имен. Теперь стоящая перед ним задача была потруднее.

– Лэн[83]83
  Laine – шерсть (фр.)


[Закрыть] Безиарир, – произнес он первое, что пришло на ум. – Увы, шерсть, хлопок и шелк, как и бархат, не могут служить личными именами.

Он смешал картонные карточки, пожал плечами и тут же воспрял духом:

– Имя! Сперва нужно найти правдоподобное имя.

Он закрыл глаза, желая сосредоточиться. В детстве его отец, протестант, приучил его к Библии. Он наизусть знал много отрывков из Ветхого Завета и, соответственно, встречающиеся там имена патриархов, царей, пророков. Быстро повторив в уме заученное, он стал размышлять:

– Гласной «о» нет, значит, многие имена отпадают: Иосиф, Моисей, Иаков, Аарон, Иошавиа… Нет согласной «м» – отпадают: Авраам, Самуил, Вениамин, Хаим, Меер, Менаим.

Те имена, что не годились, он записывал в колонку, она быстро росла. Вторая колонка – для подходящих имен – безнадежно пустовала. Виргилий заерзал на стуле. Как назло, все приходившие ему на ум имена содержали «о» или «м», а порой и обе эти буквы: Мордехай, Симон, Соломон. Он бросил взгляд в сторону раввина: разве побеспокоить его? Может, надо искать в книгах? Он стал рассматривать книги на ближайшей к нему полке – там были и печатные тома, и манускрипты. Иные названия на еврейском и арамейском никак не могли ему помочь. Другие, чьи названия ему удавалось понять, также вряд ли пригодились бы. Он вытянул шею, повернул голову набок и попытался разобрать название последней книги на полке, как ему показалось, на испанском, когда заметил, что раввин с веселым видом наблюдает за ним.

– Хочешь приобщиться к каббале?

Виргилий на всякий случай кивнул, с трудом представляя себе, что значит это столь загадочно звучащее слово.

Соломон Леви встал и подошел к столу. Сняв с полок несколько томов, он пояснил:

– Это очень ценные книги, которые мне привезли из Испании. Читай. «Sefer ha-Orah», или «Книга сияния» Якова Бен Якова… в ней рассказывается о гематрии – арифметическом и геометрическом толковании слов Библии. А вот «Дверь тайн» Рабби Тодроса Бен Иосифа Галеви Абулафия: в ней комментарий к девятнадцатому псалму. Или «Сад утопленника» Иосифа Гикатилы, в котором на основе анализа речи ставится широкий круг вопросов о жизни и космосе. Вообрази, он написал ее в двадцать шесть лет! Такой юный и уже такой умный! А тебе сколько лет?

– Мне минуло двадцать один.

– Грустно, не правда ли, в таком возрасте очутиться в зачумленном городе? – Он с нежностью взъерошил Виргилию волосы.

Предом промолчал. Он вспомнил, что его первая любовь пришлась на год братоубийственной войны. Вряд ли ему удастся забыть, что день его шестнадцатилетия совпал с днем святого Варфоломея.

Однако анаграмма требовала разгадки, и отвлекаться было недосуг. Беспорядочно разбросанные по столу карточки обескураживали его. Он попросил хозяина библиотеки:

– Не могли бы вы назвать мне еврейские имена, не содержащие ни «о», ни «м», но в которых много «е», «а», «и»?

Каббалист взялся за бороду и начал перечисление:

– Исаак, Нафанаил, Неемия, Елиел…

При каждом имени глаза Виргилия начинали бегать по карточкам, руки лихорадочно складывали их, но всякий раз это заканчивалось ничем.

– Давид?

– «В» отсутствует.

– Ашер?

– «Ш» отсутствует.

– Нафталин?

– «Ф» отсутствует.

– Даниил?

– «Д» отсутствует.

– Захария?

– «X» отсутствует.

– Исайя?

– «С» отсутствует.

Чем больше Соломон Леви напрягал память, чем больше имен он называл, тем больше росло разочарование Виргилия. Чтобы как-то разрядить накалившуюся обстановку, они оба рассмеялись.

– Остановлюсь-ка я на время. А ты продолжай. Здесь ты найдешь помощь. – Он протянул Предому книгу.

Это была Тора с параллельным переводом на итальянский. Кроме этого, он положил на стол «Вавилонский Талмуд»[84]84
  Существует два талмуда: «Иерусалимский», законченный в IV в. на восточном арамейском языке Иоханом бен Наппашой, и «Вавилонский», составленный Раб Аши (ок. 352—427) и его последователями в Академии Сюра на восточном арамейском, который стал фундаментальной книгой иудаизма после Библии. – Примеч. пер.


[Закрыть], выпущенный Марком Антонио Джустиниани в его типографии на улице Чинкве, в Риальто. Каббалист нежно потрогал переплет.

– Знаешь, еще недавно нам было запрещено иметь Талмуд. Его публично сжигали. – Подобный вандализм вызвал у Виргилия отвращение. Он взглядом попросил раввина продолжать. – Оболгали, понимаешь Талмуд, перед папой Юлием Третьим, якобы эта книга – причина различий в обычаях евреев и других народов. И еще якобы в ней порочащие слова в адрес христианского Мессии. В результате чего в Риме состоялись безобразные аутодафе – на площади Фьори, в 1553 году, а в Венеции – в октябре того же года на площади Святого Марка. И только спустя двенадцать лет другой папа, Пий Четвертый, снова разрешил эту книгу. Однако слово «Талмуд» не могло быть напечатано на фронтисписе издания. И кроме того, текст должен был пройти цензуру. – Каббалист тяжело вздохнул. – Тора должна тебе помочь. Не забудь, что она читается с конца. Если я понадоблюсь, найдешь меня в Скуола-Итальяна. Но не бойся, я ненадолго. Возможно, ты и найдешь – не с моей помощью, так с помощью Яхве!

На этом Соломон Леви вышел, оставив Виргилия один на один с анаграммой и Пятикнижием. Он схватился за одну из пяти книг, затем за другую, за третью. Когда раввин вернулся, Предом сидел перед списком из пяти имен, которые удовлетворяли всем требованиям.

– Азриэль, Елеазар, Эзра, Элиа. – Старик прочел их вслух, затем бросил на Виргилия красноречивый взгляд, полный сожаления.

– Все эти имена – имена детей израилевых, но среди них нет того, которое носил прежде Жоао Эль Рибейра.

Новый удар пробудил в Виргилии дремавшие дотоле бойцовские качества, почти ярость. Он запустил руки в гору карточек, словно пытаясь вырвать у них секрет. И вдруг сдвинул брови, нахмурил лоб – в нем звучало что-то похожее на эхо. Он мысленно перебрал в памяти последние минуты и как бы с опозданием прислушался к прозвучавшим словам, именно тем, которые только что произнес раввин. Имена детей израилевых… Израиль… И тут его осенила внутренняя уверенность, что он победил. Имя Жоао было ему по-прежнему неизвестно, но его фамилия получилась сама собой: БЕНИ ИЗРАЭЛЬ – сын Израиля. Он сложил ее из карточек. Остались еще три неиспользованные буквы, «А», «И», «Р». Что это может быть: РАИ, РИА, АИР? Нет, не то. Он снова переставил буквы, вышло ИРА. Может быть, ИРА – эхо божественного гнева[85]85
  Iга – гнев (лат.)


[Закрыть]. Да и не так уж важно было теперь имя. Главное, он был уверен, у него есть.